Текст книги "Призрак Мими"

Автор книги: Тим Паркс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Глава седьмая

Дом, не слишком надежно прилепленный к вершине холма над Мардзаной, имел три этажа и дырявую крышу с четверкой статуй по углам, которые Форбс, опасливо постояв пару минут на террасе, поспешил объявить лишенными какой-либо художественной ценности. Пусть так, но Моррис находил их по меньшей мере живописными. Скульптуры изображали, судя по всему, святых Зено, Рокко, Анну и Агату – ничем не выдающихся чудотворцев местного значения, совершавших некие путаные и неправдоподобные деяния. Но именно избыток ритуальной пышности и был, по убеждению Морриса, самым ценным в итальянской культуре. Кто бы в Англии смог поверить, что Мими подмигивала ему с фотографии или окликала со старой картины? Это накрепко связало его с итальянскими духовными традициями, подарило настоящую опору в жизни. Моррис навсегда принадлежал этой земле.

Форбс заметил также, постучав по расшатанному оконному стеклу, что в доме либо будет жутко холодно, либо придется платить кошмарные деньги за отопление. Скорее всего первое, объяснил Моррис, поскольку центрального отопления здесь нет, а камины нуждаются в основательном ремонте, прежде чем в них можно будет – разжигать огонь. «Но загляните-ка в – будущее, – настаивал он, – холм, виноградники, кипарисы, благородный фасад со скульптурами».

– Rudis indigestaque moles,[7]7
  Топорная, бесформенная глыба (лат.)


[Закрыть] – подытожил Форбс.

– ?..

– Я хочу сказать, что надеялся на лучшее, однако quod bonum felix, faustumque sit[8]8
  Что в добрый час, то и во благо (лат.)


[Закрыть] К вечеру переберусь.

Оказалось, Форбс серьезно задолжал домовладельцам, поскольку был вынужден содержать сразу две квартиры – здесь и в Англии – на свою мизерную пенсию, которая к тому же часто запаздывала. Жена, оставленная в Кембридже, вела себя совершенно непотребно и без конца сетовала в письмах на дороговизну топлива, общественного транспорта, театральных билетов и всего на свете. Дамочка, похоже, просто не желала понять, что супруг от нее ушел. Форбс пустился в рассуждения, как он благодарен Моррису, что тот позволил ему вернуть утраченное достоинство, избежать бесславного возвращения восвояси. Он повторял это на разные лады, взяв Морриса за руку и преданно глядя водянистыми глазами в пыльных складках кожи. Было в нем некое благородное бескорыстие наставника, удалившегося от дел. Моррис тепло улыбнулся. Не стоит об этом; помочь такому достойному человеку – одно удовольствие. Он порадовался заинтригованному взгляду, который послал ему старик при этих словах.

Они еще раз осмотрели дом снизу доверху. Штукатурка на стенах осыпалась огромными кусками, а ставни, казалось, держались только на слоях старой краски. Холодная каменная лестница вела на покосившиеся этажи со спальнями, где катастрофически не хватало мебели: лишь пара продавленных кроватей с готическими спинками да туалетный столик с мраморным верхом – разумеется, расколотым. Над ним траченная плесенью картина со сценой распятия святого Петра. В полумраке на верхней лестничной площадке висел еще один холст: молодая женщина стоит на коленях, рыдая над пышно убранной могилой, в глазах отражаются блики нарисованных свечей. Форбс неодобрительно покачал головой и что-то пробормотал по-латыни.

Но Моррис остался доволен. Они ведь искали как раз такое место, где витал бы дух высокой культуры. А уж как славно будут выглядеть проспекты, которые они пошлют на следующий год в Итон и Харроу. Через пару дней сюда вселятся эмигранты, это поможет оплатить аренду и ремонт. Скажем, тридцать процентов из положенной им зарплаты за стол и кров? Да, вполне нормально. Он повернул кран в умывальнике, оттуда вытекло несколько капель ржавой воды, затем раздалось протяжное урчание. «Fiat experimentum in corpore vili»,[9]9
  Даешь эксперимент на жалких останках (лат.)


[Закрыть] – изрек Форбс, на этот раз воздержавшись от комментариев.

Нет, настоящая причина душевного подъема, думал Моррис, ведя машину обратно в Вальпантену – явно быстрее, чем следовало бы, – в том, что он не стал жалеть себя, когда дела приняли дурной оборот. Вот за это он заслужил награду, и теперь, когда все разложено по полочкам, конечно же, имеет право на некоторое самодовольство. В конце концов, жизнь – игра, и Моррис сорвал банк. Вперед, только вперед. «Не так ли, Мими, cara?» Он взялся было за телефон, но тут же отпихнул трубку. Право, бывают моменты, когда лучше держать в руках все безумные страсти и подходить к жизни как можно проще и практичнее. А Мими обязательно даст знать о себе, как только он сам этого пожелает.

Кваме был на своем обычном месте – у светофора на подъезде к кладбищу. Рослый негр за мелкую мзду протирал стекла машин всем желающим. Заприметив издалека щедрого клиента, он заторопился к «мерседесу» с ведерком в руке. Несмотря на распиравшую его жажду действий, Моррис позволил парню обрызгать стекло и хорошенько поработать губкой. Загорелся зеленый свет, машины впереди и в левом ряду двинулись. Кваме старался вовсю, счищая налипшие соринки. Сзади начали сигналить, Моррис не шевелился. Гудки слились в хор. Вечно этим итальянцам не терпится! Кваме встретился с ним глазами сквозь засиявшее ветровое стекло. Как и в прошлые два раза, на лоснящемся черном лице Моррису почудилась смутная тень страдания. Он опустил окно, но вместо того чтобы протянуть, как обычно, тысячу лир, поманил Кваме внутрь. Потом выждал с полминуты, пока загорится желтый свет, и только тут тронулся с места. Нечего было этой публике так суетиться.

Имя (или, может быть, фамилию) африканца Моррис узнал в полицейском участке, когда помогал ему писать прошение о выдаче вида на жительство. Потом они встречались пару раз на оживленной объездной дороге у кладбища, где Кваме с десятком себе подобных коротал ночи в пустующих стенных нишах. И сейчас, стоило Моррису помахать рукой, как негр, не говоря ни слова, опустил ведерко на тротуар и полез в машину с широченной улыбкой на лице. Он вообще не задавал лишних вопросов. Точь-в-точь как Петр, который закидывал свои сети, когда его призвал Иисус. Морриса впечатлило, даже растрогало такое доверие, но в то же время он был заинтригован – до чего просто живется этому человеку. Как бы сам он ни ценил изящество, но уж снобом его не назовешь. Гений Морриса помог угадать незаурядную натуру в простодушном Кваме, как до этого он открыл высшую пробу в обносившемся Форбсе, а еще раньше – потрясающий букет красоты, добра и чувственности в таком совершенно выморочном создании, как Массимина.

Они молча доехали до центра по забитому шоссе. Там у Морриса наконец-то получилось то, к чему он так долго стремился: втиснуться на последний клочок свободного пространства на стоянке у Пьяцца-Бра. И вновь рука судьбы показалась восхитительной. Стоит ему приняться за дело – и события, слегка поупрямившись для вида, в конце концов поворачивают куда надо. Тут же появляется Форбс, готовый взять на себя заботы об общежитии. Следом – заброшенный дом за сходную плату и Кваме со своей кладбищенской компанией. А в точке переплетения всех нитей, которые Моррис связывает воедино, – колоссальный заказ от «Доруэйз». В этом они окончательно разберутся вместе с Массиминой. Уж ей-то с того света должны быть внятны все замыслы провидения. Возможно, она сумеет объяснить даже то, что кажется сейчас единственной помехой: злосчастный брак с Паолой. Может быть, это что-то вроде наказания, – каждодневное унизительное напоминание о зле, которое он совершил? Погруженный в свои мысли, Моррис отвел Кваме в магазин, где купил ему ботинки, джинсы, свитер и плащ.

Негр принял подарок совершенно естественно, не выказав ни телячьего восторга, ни равнодушия. Рослый и пышущий здоровьем, невзирая на долгие часы в холоде и сырости, среди ядовитых выхлопов, на ночевки в стылых каменных нишах с одним одеялом, он стоял в новой одежде у полированной стойки уличного бара и невозмутимо потягивал пиво, заказанное Моррисом.

– Много здесь ваших? – спросил тот по-английски. Забавно было ловить возмущенные взгляды завсегдатаев, не привыкших встречать здесь черных.

– Десять, одиннадцать, двенадцать, – пожал плечами Кваме с беззаботной улыбкой. – Зависит от погоды, от полиции.

– И все приличные ребята?

Толстая черная губа с нежно-розовой изнанкой выразительно вытянулась вперед: откуда, мол, мне знать?

– Можно на них положиться? – не отставал Моррис, угощаясь солеными орешками.

Снова выпяченная губа, потом быстрый проблеск усмешки, в темных глазах – та самая волнующая смесь сдержанности и боли. А он сантиметров на двадцать выше меня, прикинул Моррис. И до чего же черен…

– Я интересуюсь, потому что намерен предложить вам работу. И жилье.

Куда больше, чем местные соглашались дать Моррису, когда он здесь появился. Через пару минут, везя нового друга по городу, он снял телефонную трубку, сделал вид, будто набирает номер, и стал пересказывать Мими свою метафору с ткачом, что сплетает нити, предназначенные друг другу. Любопытно было заниматься этим перед посторонним человеком. Тот как будто понимает, что ты флиртуешь, но не знает, с кем. Хотя, конечно, довольно смешно было использовать для этого столь неопределенную фигуру, как Кваме. Суть вся в том, распространялся Моррис, чтобы подобрать такое сочетание цветов, которое сложилось бы в неожиданное и в то же время гармоничное целое. То есть нужен настоящий мастер. Только ему под силу разглядеть природное соответствие чуждых, на первый взгляд, деталей. Сейчас, к примеру, даже недружелюбие Цыплака Бобо превращается в элемент узора, оживляет его, привнося напряженность и стремление к успеху. Да, пускай у Морриса не обнаружилось талантов художника или писателя: похоже, его подлинное призвание – быть архитектором судьбы. Он знает, как поступать, чтобы события происходили с живыми людьми. «Как у нас с тобой, Мими, – закончил он неожиданно севшим голосом. – О, как мне тебя не хватает!» Несколько секунд ушло на борьбу с гложущей тоской, которую неизменно вызывали беседы с призраком.

Отложив трубку, Моррис взглянул на Кваме. Парень весело улыбался и похлопывал по коленкам в четком, размеренном музыкальном ритме. Приятная компания – немногословен, но понятлив на редкость. Он, как мало кто другой, достоин того, что предлагает Моррис.

Глава восьмая

Место, куда они прибыли, было чем-то вроде поселка для богатых. Две старинные виллы, полностью перестроенные и поделенные на квартиры, четыре новеньких особняка с шикарными террасными балконами, дорогими пакетными окнами и водостоками из меди, бассейн, теннисные корты. Но самая важная и, как решил Моррис, возмутительная деталь – высокая ограда с колючкой наверху по всему периметру и электронные ворота с глазками видеокамер. Как будто можно вот так запросто отгородиться от всего мира и купаться в деньгах! Да эти типы прямо-таки напрашиваются, чтобы в их укромный уголок нагрянул негр Кваме, словно зримое двухметровое воплощение душевной отверженности Морриса.

– Sono io, Morris, – позвонив в один из четырех десятков колокольцев у ворот, он пристально глядел в камеру справа, не объясняя, к кому они приехали.

Молоденькая консьержка пообещала все немедленно выяснить, тем самым давая понять, что Моррис не принадлежит к кругу избранных, кому доступ открыт в любое время дня и ночи. Недолгое, но выразительное ожидание; затем ворота с гулом отъехали в сторону. Моррис свернул за угол и только тут велел Кваме вылезать.

В холле пол был выложен плитами полированного сардинского гранита, стены покрыты новомодной штукатуркой на тончайшем плетении из реек, мебель в основном старинная, но не нарушавшая духа современности, – вероятно, оттого, что шкафы и столики были так тщательно отреставрированы, так гармонично сочетались со сверкающим полом и опрятными стенами. Они не столько взывали к истории, сколько казались взятыми со страниц глянцевого журнала интерьеров.

Такая обстановка просто не могла не восхищать. В ней не было ничего случайного – и ничего от пошлых пристрастий Паолы к шелковой обивке пастельных тонов и низким мягким кушеткам, словно для нее идеалом домашнего уюта служил бордель с претензиями на роскошь. И, разумеется, ничего похожего на привычный бедлам английских жилищ, какими они запомнились Моррису. Но даже здесь все равно чего-то недоставало. То ли дело старый семейный особняк в предместье Квинцано, куда Массимина привела его знакомиться с матерью и сестрами. Там витала в воздухе некая магия, таинственным способом превращавшая провинциальную затхлость в атмосферу культурной роскоши. Место, где живется со вкусом – вот достойная цель! Ничего, Моррису только тридцать. Времени у него хватает.

Кваме топтался за дверью. Моррис жестом пригласил его войти. Маленькая горничная-южанка не скрывала паники, но Моррис не обратил на нее внимания. Фигура негра вносила восхитительную струю мавританского стиля в суровую гармонию гранита и финишной штукатурки, словно его, как эту старинную мебель, вырезали из модного журнала. Чернокожий слуга придает властность господину.

– Я хотел бы видеть Бобо, – произнес Моррис официальным тоном. Не успела девушка сообщить, что – хозяина нет дома, как в дальнем углу холла возникла Антонелла, спустившись по винтовой лестнице со ступеньками из туфа и опорой из стальных труб изысканно-грубой обработки.

Следом за ней на лестнице появились ноги в черных брюках, принадлежавшие, как оказалось, низенькому пожилому священнику в круглых очках. Руки у него были заняты двумя объемистыми пластиковыми пакетами.

– Дон Карло, – представила гостей Антонелла, – мой зять Моррис Дакворт.

– Piace me. Очень рад. – Мужчины пожали друг другу руки. Священник улыбнулся и направился к выходу. – Не стану вас задерживать, – пояснил он с миной смирения, ставшего профессией.

– Мы разбирали старые вещи для бедняков, – зачем-то добавила Антонелла.

Но Моррис не унимался:

– Разрешите представить вам Кваме.

Священник грациозно развернулся, покоряясь неизбежному долгу. Кваме что-то пробурчал под нос, просияв во всю ширь черного лица. Но во взгляде негра, зацепившемся за Морриса, трогательное доверие смешивалось с озабоченностью.

– Он пока не слишком хорошо владеет итальянским, – объяснил Моррис, – в основном говорит по-английски. – И добавил, едва священник вышел за порог: – Это один из новых рабочих нашего упаковочного цеха. Я думал, Бобо здесь. Звонил ему в офис, но не застал.

Ничего подобного он, разумеется, не делал.

Антонелла в нерешительности застыла среди роскошной мебели. Одета она была с традиционной простотой – одна из немногих знакомых Моррису итальянок, которые совершенно не умели себя подать. Мгновенная интуиция, предмет его всегдашней гордости, подсказала, что шикарная обстановка – скорее всего, плод увлечений Бобо. Сама она наверняка предпочитала иллюстрированным журналам по домоводству литературу вроде «Чудес святого Антония».

– Но Бобо ведь целыми днями сидит у себя в офисе, – озадаченно возразила невестка.

– Ну, наверное, выскочил куда-нибудь на минутку, – заколебался Моррис, словно прикидывая, как лучше распорядиться драгоценным временем. – Пожалуй, отвезу парня к нему. – Кваме, – сказал он по-английски, – это жена твоего босса, синьора Позенато.

Огромный негр, почтительно склонившись, взял Антонеллу за руку. Шок ее был очевиден, как и отвращение к запаху, исходившему от африканца, – характерной смеси мускуса и псины. В то же время она явно исполнилась решимости преодолеть недостойные эмоции. Губы неуверенно сложились в улыбку, на щеках появились милые ямочки, но уголки рта слегка подрагивали. Пожав черную лапу, она машинально потерла ладони. Кваме меж тем продолжал кивать головой, как китайский болванчик; вид у него был довольно нелепый.

– Bene, – осадил его Моррис, выразительно глянув.

Тут Антонелла наконец вымолвила долгожданное:

– Бобо мне не говорил, что вы собираетесь нанять новых рабочих. С чего бы это?

– Davvero, не говорил?

Она помотала головой; тугой узел волос качнулся над крепкой шеей. Крестик под вырезом платья лежал в глубокой и уютной ложбинке. Сложением Антонелла больше напоминала Массимину, чем Паолу. Все в ней было солидно и основательно. Но телесное изобилие невестки скорее связывалось с материнской заботой. К пышной груди хотелось припасть, как к надежному источнику пищи и тепла – это сулило куда больше удовольствий, чем секс.

Какого черта он сглупил с Паолой? Неужто человек только затем рождается на свет, чтобы раз за разом убеждаться в муках, что вся его жизнь – непрерывная череда ошибок, и это его единственное предназначение?

– Видишь ли, я пробил огромный заказ от сети британских супермаркетов. Чтобы справиться, мы закупаем вино на стороне, и нам нужны рабочие на упаковку. Придется завести ночную смену.

Теперь Антонелла заинтересовалась не на шутку. Озабоченность в ее голосе была уже не показной:

– Но папа всегда придерживался совсем другой политики, и мама тоже. Вино марки Тревизан с виноградника Тревизанов, а больше никаких добавок.

Моррису ничего не стоило изобразить удивление. Он склонил голову набок, вопросительно нахмурив ясный лоб, затем извлек из-под стеклянной столешницы стул довольно аскетичных форм и уселся. Теперь остается не перегнуть палку. Он от души забавлялся ситуацией.

– О Господи! Надеюсь, я не нарушил семейных приличий?..

Негр, как он заметил, заговорщически ухмылялся, словно понимал больше, чем ему положено. Моррис послал ему суровый взгляд. Антонелла тоже взяла стул и присела напротив.

Моррис был сама невинность.

– Извини, конечно, но вот чего я так и не сумел понять в итальянском бизнесе, – это о чем можно говорить вслух, а о чем нельзя. Один, так сказать, допуск на публике, другой в корзине для бумаг в офисе, третий в конторских книгах, четвертый – в компьютере с паролем… Притом, разумеется, все кругом всё отлично знают, но называть вещи своими именами дозволяется лишь избранным, и то в строго определенные моменты. Меня ваши условности просто утомляют.

Глаза невестки – превратились в блюдца. В конце концов, этот бизнес принадлежал ее семье, а не Бобо.

– Я вот что думаю: раз уж нам не обойтись без сырья со стороны, – а большинство виноделов именно так и поступает, в компьютере даже есть списки поставщиков, – так организуем ночную смену, поставим автоматическую линию. Если итальянцы не желают выходить по ночам, дадим работу беднякам, которые за нее готовы жизнь положить.

Антоннелла и слова выдавить не успела, как Моррис принялся расписывать дом, который снял под общежитие.

– Может, тебе стоит поговорить об этом с доном Карло. Я думаю, многие из рабочих хотели бы выучить катехизис. Они прямо-таки рвутся быть полезными обществу.

Антонелла уставилась на него с миной человека, который вдруг обнаружил у себя под кроватью залежи самых разнообразных предметов непонятного назначения и не знает, как поступить: то ли попробовать их разобрать, то ли вышвырнуть на помойку.

Моррис просиял самой очаровательной из своих улыбок:

– У нас с Паолой скопилась куча барахла, которое может понадобиться беднякам. Если вам пригодится, я скажу, чтоб отвезла тебе.

– А как Бобо относится к твоей идее, м-м… расширить производство? – спросила Антонелла с плохо скрываемым недоверием.

– Погляди-ка, – Моррис поигрывал застежкой папки, – если уж о том речь, вряд ли у меня получится добраться на завод до обеда. Тут где-то в моих бумагах копия контракта с «Доруэйз». Покажи ее Бобо, когда появится. Думаю, как только ты увидишь цифры, сразу поймешь, что он тоже возражать не станет. А если вдобавок мы сможем помочь таким людям, как Кваме, по-моему, лучшего и желать нельзя. В конце концов, капитализм только тогда хорош, когда позволяет ближним приобщиться к нашему богатству, ты не находишь?

– Si, si, sono d'accordo, – согласилась Антонелла.

Но Моррис понимал: от него она никак не ждала подобной филантропии. Семья хранила всё то же предубеждение, что и в самый первый вечер, когда он пришел с Мими – его считали всего лишь искателем житейских благ. Тревизаны отказывались признавать в нем духовное измерение, не чувствовали ни грана альтруизма. А он твердо решил доказать благочестивой Антонелле: Моррис Дакворт есть нечто больше, нежели его внешность. Он искупит гибель Массимины. Так или иначе, раньше или позже. И вновь он тепло улыбнулся:

– Лучше ведь дать им работу, чем старые тряпки, ты не находишь?

Антонелла только головой закивала.

– Пожалуй, оставлю записку. – На листке из блокнота он написал шариковой ручкой от Картье: «Бобо, я нашел рабочих. Чтобы выдержать сроки, надо в течение ближайшей недели организовать ночную смену. Срочно свяжись со своими поставщиками. Позвоню после обеда. Чао, Моррис».

Уже у дверей он обернулся:

– Кстати, как там Mamma? Не знаю, может, мне стоит заглянуть к ней… Бобо, по-моему, туда частенько ездит.

– Ей немного полегчало, – отозвалась Антонелла. – Но врачи говорят, она так и останется немой. Бобо ее смерть кажется благим исходом, а я молю Бога, чтобы мама хоть отчасти пришла в сознание.

Моррис печально покачал головой.

– Боюсь, Паола бывает у нее реже, чем надо бы, а одному мне неловко. Вдруг подумают что-нибудь не то…

Антонелла всепрощающе улыбнулась.

– В этом вся Паола. Сидеть у маминой постели не в ее характере, увы.

Такой проницательности Моррис от нее не ожидал. Характер определяет судьбу. Отметив краем глаза вполне эстетичное распятие над дверью, он пришел к выводу, что серьезно недооценивал невестку. Может, она и скучновата, и склонна к фарисейству, и одевается безвкусно, но сердце у нее из чистого золота.

– Ах, эта грудь… – мечтательно протянул он, садясь в машину.

Кваме загоготал, как сатир, и стал отбивать быстрый ритм на бедрах, обтянутых новыми джинсами. Но Моррис уже рассердился на себя. Это вышло так похоже на дешевые хохмы, которыми вечно отличался папаша. Ловко и неосторожно вырулив с тесной площадки на шоссе, он лишь чудом избежал столкновения с жалкой фигурой, взбиравшейся на холм на дряхлом велосипеде. Ездок завилял и рухнул в кювет под тяжестью набитого портфеля, помешавшего ему удержать равновесие. Моррис уже открывал дверцу, собираясь выйти на покаяние, как вдруг распознал нечто до непристойности пошлое и хорошо знакомое в кудрях, облепивших болезненную плешь.

– Мать твоя долбаная! – орал пострадавший – по-английски, гнусавя на манер юго-западных штатов. Но прежде чем он успел опомниться, Моррис, вне себя от счастья, что Стэн Альбертини его не разглядел, сломя голову погнал «мерседес» обратно в город.