Текст книги "Мрачные всадники (ЛП)"
Автор книги: Тим Каррэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Но каким образом?
И когда из тюрьмы сбежал Нейтан, у него появилось пару идей.
Черный Джейк вернулся к реальности, находя забавным, как легко его мозг перемещался между воспоминаниями и текущими событиями. Память начинала его подводить, и, возможно, однажды она вообще не вернется.
«Это старость», – подумал он.
Его воспоминания, пусть темные и жестокие, были очень ценны. Он мог в любой момент закрыть глаза и заново пережить свои достижения. Ему нравилось, что он мог по собственному желанию заново ощущать прежний восторг.
Иногда он думал о войне. Как разъезжал с «Кровавым Биллом» Андерсоном и его партизанами-конфедератами. Они якобы сражались за дело Конфедерации, но на самом деле грабили, насиловали и убивали, и война была только предлогом. Вместе с ними Черный Джейк участвовал в зверствах в Лоуренсе и в резне в Сентралии.
Но все убийства и грабежи резко прекратились в октябре 1864 года в Миссури, когда войска Союза разгромили партизан, а Кровавый Билл был убит в перестрелке.
Черный Джейк был среди налетчиков, которые отчаянно пытались вернуть тело предводителя, но это оказалось безнадежно. Некоторые даже говорили, что Кровавый Билл вовсе не был убит.
Но это была просто чушь.
Очаровательная сказка, которая помогала успокоить сочувствующих Конфедерации, все еще страдающих из-за потерь от рук Союза. В ней было не больше реальности, чем в сказках о Спящей красавице или Зубной фее.
Черный Джейк видел, как Кровавый Билл получил пулю в прямо голову. Его убили, это точно. И теперь он не менее мертв, чем туша, полная личинок.
О том, что произошло после этого, Черный Джейк узнал от очевидцев.
Тело Кровавого Билла было обезглавлено, а голова насажена на заострённый телеграфный столб. Изуродованное тело протащили по улицам Ричмонда, где, как слышал Черный Джейк, на него плевали и выливали ночные горшки.
Унизительный конец для унижавшего человека…
Сам Черный Джейк был типичным представителем тех, кто ездил с Кровавым Биллом. Хотя он в той или иной степени поддерживал лояльность Конфедерации, его истинный интерес заключался не в том, чтобы отплатить войскам Союза и сочувствующим им, а в том, чтобы грабить и убивать мирных жителей.
На любой войне можно было заработать деньги. И клятва в верности той или иной стороне давала идеальный способ набить карманы.
Когда Черный Джейк думал о войне, его не волновал её исход, и он был только раздосадован, когда всё закончилось.
Но не для него.
Он вернулся мыслями к сыну. Но были они не тёплыми и отеческими.
– Держу пари, – произнёс он, – что сейчас Нейтан бродит по городу, думая о своей возлюбленной. Уверен в этом.
С каждым днём он становился всё ближе и ближе к деньгам.
ГЛАВА 12
Через два дня после убийства Джоша Крегера Джон Пеппер выехал из Чимни-Флэтс.
На обратном пути он миновал развалины фермы Партриджа. Может быть, он искал вдохновения, а может, ответы на все вопросы, которые вертелись у него в голове. Но ответов не было; были одни загадки.
Пеппер спрашивал себя, хватит ли ему сил справится с этим делом и довести его до конца. Потому что теперь он точно знал, что со здоровьем у него беда. Проблемы с головой не уменьшились, а только усугубились. Но вёл ли он спокойный образ жизни? Отдыхал, как было нужно?
Черт, конечно, нет! Он отправился на очередную охоту за Нейтаном Партриджем и, может быть, за его отцом, Чёрным Джейком.
«Я не сдамся, – думал он, идя по тропе через сосновые леса и каменистые холмы, торчащие из земли, как обломки скелета. – Я не сдамся, и не брошу это дело. Я умру, как мужчина, с пистолетом в руке. Всё остальное – неприемлемо».
Он думал о Черном Джейке, уверенный теперь, что этот сукин сын все еще жив. Пеппер не знал, как он всё это провернул, но уже ни в чём не сомневался.
На данный момент его больше интересовала поимка Чёрного Джейка, нежели его сына. Если Нейтана он просто хотел найти, то старшего Партриджа – жаждал.
«Если я не смогу сделать ничего другого, – подумал Пеппер, – то хотя бы закопаю этого монстра в землю, и тогда смогу спокойно умереть».
Он продолжал идти по тропе, пока справа от него не открылся луг: широкий, плоский и поросший травой. Сосны напирали со всех сторон. Вдалеке виднелись остатки лагеря. Но что притягивало его, как голодную собаку к куску мяса, так это вонь в воздухе. Пеппер знала этот запах – запах смерти. Он висел в воздухе, сладкий и отвратительный запах гниющей плоти. Конечно, это могло быть и животное, но…
Но он знал. Знал.
Он привязал своего чалого к упавшему дереву и спустился вниз; голова начала слегка пульсировать. Но на это не было времени. Не сейчас. Он двинулся сквозь спутанный пырей. Над лугом, как бледные трепещущие листья, порхали бабочки, а из под ног выскакивали кузнечики.
Пеппер осмотрел лагерь.
Ему совсем не понравилось то, что он нашел.
Ужас, густой и ледяной, как смола, скрутился внутри Пеппера. Он слышал, как кровь стучит у него в висках, а сердце глухо колотится. Он нашел разбросанные повсюду остатки поленницы. Трава была примята копытами лошадей и колесами повозки. Пеппер почувствовал, как его начинает тошнить.
Он подошел к кострищу. Пепел. Обугленные бревна. Но в воздухе ещё присутствовал странный запах – запах горелого мяса. Взяв палку, он порылся там и…
Господь милосердный.
Пеппер молча смотрел на то, что обнаружил. Смотрел и не мог отвести взгляд, пока гудящая тьма не накрыла его с головой.
В яме лежали человеческие останки – ребро, подвздошная кость, что-то похожее на раздробленную бедренную… И всё – обугленное от пламени.
Он копнул глубже и, – да, Боже, вот оно – последнее проклятое доказательство. Череп без челюсти, затылочная кость которого была разбита вдребезги. Он просунул кончик палки в одну из обугленных глазниц и выудил его оттуда.
Пеппер положил череп на бревно, и он уставился на маршала с непостижимым равнодушием. У него были тайны, он видел ужасы, но не хотел говорить о них.
«Кто-то пытался сжечь улики, – подумал Пеппер. – Но зачем? В чём причина?»
Он поднялся на ноги, разогнув спину, скрипевшую сильнее, чем старая крыша в бурю, и ещё раз оглядел лагерь.
«Думай, думай, Пеппер!»
Запах разложения привел его в лес.
Пеппер знал, что он здесь один – знал с того самого момента, как ступил на луг… и все же, чувствуя, как по коже бегут мурашки от страха и дурных предчувствий, он отстегнул один из своих кольтов. Затем решительно облизнул губы и протиснулся между сосновыми ветвями.
То, что он чувствовал, то, что он ощущал, превратило его кровь в лед и скрутило внутренности в узел. Ему не нравились мысли, которые бурлили в его голове. Они были темными, неописуемыми, но, тем не менее, от них было никуда не деться.
На толстой сосновой ветке болталось тело.
Его с ног до головы облепили мухи. Труп был связан за запястья длинной пеньковой веревкой и подвешен над землей.
Он покачивался там, поджариваясь на жаре, уже несколько дней. Раздутая, гниющая плоть стала мягкой, как разросшаяся плесень.
Ноги трупа уже отвалились, а бедренные кости выпали из вертлужных впадин и остались валяться под телом, изъеденные животными и покрытые ковром из муравьев.
Пеппер с трудом сглотнул и отогнал мух от тела. Оно медленно и лениво покачивалось на лёгком ветерке. Внутри всё, до самых костей, кишело личинками. Перед маршалом висел просто окровавленный скелет, изъеденный до самого черепа. Челюсти распахнулись, словно в крике.
Превозмогая тошноту, Пеппер заставил себя рассмотреть тело поближе.
Покрасневшие кости были усеяны отметинами. Пеппер знал, что ни одно животное не оставило бы таких следов: это были зазубрины от ножа. Он видел такие знаки и раньше… но никогда они не были нанесены так методично.
Этот человек и останки того, другого, в яме для костра, подверглись пыткам. Но было ли это ради садистского удовольствия или чего-то гораздо худшего?
Пеппер разрезал верёвку, удерживавшую тело, и оставил его под деревом. Забравшись обратно на чалого, он подумал о Кое и Джоне Лайле Фарренах. И то, о чем он думал, было действительно ужасно.
* * *
– Очень трудно сказать наверняка, – сказал доктор Паккард Пепперу в то утро. – Видите ли, я не невропатолог и не специалист в таких вопросах. Но я практикую уже тридцать с лишним лет. Вряд ли осталось много болезней, которых я не встречал.
Пеппер почувствовал лёгкое беспокойство, но не подал виду, а просто слушал Паккарда, пока тот ходил вокруг да около.
Пеппер решил навестить его этим утром, полагая, что и так слишком долго оттягивал неизбежное. Паккард тщательно осмотрел его, но больше всего заинтересовался глазами Пеппера.
– Выкладывайте, доктор, – сказал он наконец. – Я уже не молодой человек. Я прожил полную жизнь. Я понимаю, что это не будет продолжаться вечно.
Паккард провел тонкими пальцами по редким седым волосам.
– Я вижу проблемы, маршал. Смотрите: левый зрачок расширен, а правый – нет. Это признак черепно-мозговой травмы. Но вы утверждаете, что не получали травмы головы, и это в сочетании с вашими симптомами…
– Ну же, доктор. – Пеппер почувствовала себя червяком на крючке, болтающимся перед щелкающими челюстями большой щуки. – Говорите прямо.
– Да. Да, конечно. – Паккард откашлялся и оглядел свою смотровую – книги, медицинские карты, полки с химикатами и инструментами. Казалось, он смотрел куда угодно, но только не на своего пациента. – Я полагаю, у вас одно из двух: либо эмболия сосудов головного мозга, либо опухоль.
Пеппер почувствовал, как кровь отлила от его лица. Он уже и сам не раз раздумывал над этим, но слышать подобный диагноз от кого-то другого… Это было ужасно. Никакое другое слово не опишет это лучше.
– Вот как? – пробормотал он.
Паккард кивнул.
– Карцинома, то есть опухоль, будет означать медленную, болезненную и изнуряющую смерть. Но я не уверен, что вы страдаете именно от неё. Остальные симптомы явно не соответствуют общей картине. Поэтому я склоняюсь к теории эмболии. Эмболия вызвана закупоркой кровеносного сосуда, маршал. Возможно, из-за сгустка крови или инородного тела. Этот эмбол оказывает давление на ваш мозг, вызывая головные боли, головокружение, проблемы со зрением. К сожалению, он будет продолжать расти, как карман с кровью, и рано или поздно…
– Разорвётся?
– Да, боюсь, что так, – ответил Паккард. – И когда это случится, смерть наступит моментально.
Пеппер почувствовал, как внутри всё напряглось, а за глазными яблоками вновь всё начало пульсировать. Он тяжело сглотнул.
– И не существует никакой операции? Никакого лечения?
– В данный момент, нет. Может быть, когда-нибудь оно появится. Там, на Востоке, в одном из учебных госпиталей, возможно, и существует экспериментальная процедура, но, боюсь, ее шансы на успех невелики.
Пеппер поблагодарил доктора и расплатился. В каком-то смысле ему было жаль Паккарда, за то, что ему приходится рассказывать людям о их болезнях. Это была не самая приятная задача. Но он полагал, что за каждого приговорённого к смерти человека врач спасал еще пятерых и принимал в родах еще пятерых младенцев, принося в этот мир жизнь. Это уравновешивало ситуацию. Паккард дал ему пузырек опиумной настойки от боли, но больше он ничего не мог сделать.
Пеппер пошел в ближайший салун и быстро проглотил три порции виски. Это немного успокоило его, но не оживило. Подобно черным глубинам океана, солнечный свет никогда больше не коснется его души.
* * *
Самым жутким происшествием за последние несколько дней стало убийство Джоша Крегера. Его нашёл помощник шерифа Тилбери и тотчас позвал Пеппера.
Мужчина был расстроен и сбит с толку. Потребовалось некоторое время, чтобы Тилбери смог собраться с мыслями, но, в конце концов, все начало обретать для Пеппера смысл. Все, что знал помощник шерифа, – это то, что у Крегера вечером была назначена встреча с владельцем ранчо.
Пепперу не нужно было долго думать, чтобы прийти к выводу, что нападавший – не владелец ранчо, а сам «Черный Джейк» Партридж. Какое бы грязное дело ни произошло между ними, Черный Джейк завершил его так же, как и все свои прежние сделки.
Пеппер вместе с гробовщиком бегло осмотрели тело. Маршал видел достаточно мертвецов – достаточно ЗАСТРЕЛЕННЫХ мертвецов, – чтобы понять, что Крегер был убит из крупнокалиберного оружия. Его голова представляла собой кровавое месиво.
А фирменным оружием Черного Джейка был «кольт» калибра.44.
Пеппер больше не нуждался в доказательствах, этот сукин сын жив.
* * *
Позже в тот же день он посетил хижину Крегера. Она оказалась загроможденной, грязной и отчаянно нуждалась в женском прикосновении, но в целом, в ней не было ничего необычного.
Он изучил все, что касалось Крегера: его книги, оружие, журналы, сувениры из мест, где он побывал. Под расшатанной доской он обнаружил гроссбух. В основном это касалось финансовых дел Крегера – сколько он платил своим помощникам, во сколько обходилось содержание пленных, расходы на винтовки и новых лошадей, – но в конце было несколько нацарапанных пометок.
В основном они состояли из цифр и повторяющегося имени мистера Джонса, обычно упоминаемое в цитатах. Не потребовалось сверхъестественной дедукции, чтобы понять, что «мистер Джонс» был просто псевдонимом. И не потребовалось много времени, чтобы догадаться, кто такой «мистер Джонс» на самом деле.
Крегер записал еще два интересных числа: 80 000 и 100 000 долларов. Оба они были обведены красным и сопровождались вопросительными знаками. Пеппер хорошо знала эти числа. Второе – сколько денег, по утверждению газетчиков, припрятал Нейтан Партридж. А первое приближалось к реальной сумме, которую банда Гила-Ривер забрала при последнем ограблении банка.
Да, все начинало становиться на свои места.
По скудным уликам Пеппер смог предположить, что Крегер и Черный Джейк вместе замышляли завладеть тайником Нейтана. В этом был смысл.
Партридж сбежал из тюрьмы, вероятно, потому, что его жена, охранявшая эти деньги, якобы погибла при пожаре. И он пришёл за своей добычей.
Поэтому Черный Джейк пошел к Крегеру и предложил разделить с ним добычу, если они смогут ею завладеть. Все это, казалось, имело определенный смысл… но как быть с нацарапанными записями места под названием Дед-крик и заведения, именуемого «Египетским отелем»?
Пеппер знал, что есть только один способ это выяснить. Поэтому на следующий день он решил посетить Дед-крик.
Как и Нейтан Партридж за несколько дней до этого, Пеппер ехал верхом через горы Гила и восхищался прекрасным пейзажем. Однако он не позволил себе отвлекаться надолго, пока вел своего чалого через лабиринт каньонов, ущелий и скалистых утесов. Густые заросли сосен, можжевельника и колючего кустарника были и всегда останутся прекрасными укрытиями для бандитов и мятежников-индейцев. Поэтому, как человек, в любую минуту ждущий опасности, он не спускал глаз с горизонта.
Однако его мысли витали совсем в другом месте.
Он думал о лагере и о человеческих останках, которые нашел. Он даже не позаботился похоронить их, а оставил труп и кости там, где они и лежали.
И с тех пор, как и многое другое, он не мог выкинуть это из головы. Тело свисало с дерева… оно было почти ритуально разрезано и соскоблено ножом. Он был в этом уверен. Но не это стало причиной смерти. На теле имелись многочисленные рубящие повреждения костей шеи, груди и головы. Как будто кто-то убил несчастного ублюдка мачете, а потом повесил. Но если человек был мертв до того, как его повесили, то плоть с него срезали явно не ради пыток.
Вероятно, ради чего-то другого…
Пеппер мог придумать только одну причину, и от этого его начинало мутить.
Господь милосердный, из всех мест – именно здесь и сейчас?
Но это случалось и раньше – и экспедиция Доннера10 была лишь одним из примеров. Однако там всё случилось из-за острой необходимости. А здесь… Здесь – по желанию.
Холмы были густо усеяны дичью, и в Чимни-Флэтс не было недостатка ни в еде, ни в провизии. Если это были Фаррены… тогда что же, во имя всего святого, с ними случилось? Что превратило их в монстров?
Пеппер покачал головой, придержал коня и аккуратно свернул сигарету. Табак помог ему прочистить мозги и отогнать злобные, тянущиеся тени, страшилищ и их клацающие зубы. Его разум искал более приятные темы и не находил ни одной. Все, о чем он мог думать, – это его собственная неминуемая смерть.
Доктор Паккард сказал ему, что если это действительно эмболия, то сосуд может разорваться в любой момент: и через пять минут, и через пять месяцев, и через пять лет.
Но, учитывая тяжесть и скорость прогрессирования симптомов, было очевидно, что всё произойдёт в ближайшее время.
А это может означать либо быструю смерть – если ему повезет, – либо инсульт, от которого он сильно ослабнет, а то и станет полноценным овощем. И в последнем случае, сказал ему Паккард, лучше Партриджу молиться о смерти. Все это было очень тяжело принять. Тяжело смириться с неизбежным. Пеппер уже давно знал, что в его голове зреет какая-то проблема, но в глубине души надеялся, что это пройдет. Что смерть придет в виде пули или внезапного сердечного приступа во сне и будет быстрой и окончательной. Не даст ему времени на размышления о собственной угасающей жизни и о собственной смертности.
Нехорошо человеку думать о таких вещах.
Но не думать об этом было почти невозможно. Теперь это стало естественным, как дыхание или сердцебиение. Пеппер решил, что теперешнее дело – его последнее, и он должен сделать все возможное.
Нужно использовать оставшееся время в полной мере. Это навело его на мысль о Нейтане Партридже. Он все меньше и меньше интересовал маршала. Да, он был преступником и вором, и да, он убивал людей. Но его действия были продиктованы исключительно жадностью, и Пеппер мог это понять. Как любовь или ненависть, она была неотъемлемой частью человеческого существования. Пеппер не уважал этого человека, но понимал его.
Но Черный Джейк… это совсем другое дело.
Этот человек был вероломным садистом, который наслаждался убийством. Это доставляло ему удовольствие. По мнению Пеппера, он был насквозь мерзким и злобным существом. Как большой и отвратительный ядовитый паук, он должен был быть раздавлен. Такое создание было богохульным и не имело право на существование.
И Пеппер решил, что миссия всей его жизни – точнее, оставшейся части жизни, – состоит в том, чтобы загнать этого ублюдка обратно в могилу, из которой он так давно сбежал.
Он найдёт его и раздавит. Но для этого нужно найти его сына. И может быть, если ему повезет, он доберется до Нейтана раньше Черного Джейка.
Потому что в одном Пеппер не сомневался.
Черному Джейку нужны были деньги Нейтана, и ради того, чтобы их получить, он готов убить родного сына.
* * *
Для Пеппера эта поездка оказалась тяжёлой. Каждые несколько часов ему приходилось останавливаться, потому что головные боли брали верх. Дни до Дед-крика тянулись медленно и мучительно. Не один раз за дорогу его руки немели от обморожения, а зрение расплывалось, как жидкая акварель. Когда это случалось, ему приходилось останавливаться и отдыхать.
Ближе к закату на второй день пути его голову пронзила, как железнодорожный штырь, боль. На этот раз приступ был таким сильным, что у него закатились глаза, начались судороги, и он непроизвольно обмочился. Именно тогда он принял первую дозу опиумной настойки. Это была пурпурная жидкость с горьким, неприятным привкусом. Паккард сказал ему, что это всего лишь раствор опия в спирте, но к нему со временем развивается привыкание. Поначалу он творит чудеса, но постепенно теряет свою силу.
Пеппер сидел у маленького костра, ожидая темноты, в голове пульсировала боль, а потом… Потом наступило блаженство. Это было похоже на падение в складки мягчайшего, теплого бархата. Он упал, и нежная колыбель окутала его, прижала к себе. Маршал ухмыльнулся и даже пару раз хихикнул.
Никогда в жизни он не испытывал такого спокойствия.
Полной гармонии.
Если смерть придёт в таком покое, то и умереть не страшно.
Пеппер расстелил спальный мешок и устроился в нем под холодным взглядом звезд.
Вместе со сном пришли и сны. Дурацкие, сюрреалистические, приключенческие сны, из которых, тем не менее, маршалу пришлось возвращаться в реальный мир.
ГЛАВА 13
– Мне кажется, дорогой брат, – сказал Кой Фаррен, – что мы допустили небольшую ошибку. Непредвиденную ошибку, незначительную оплошность и, возможно, непростительный проступок, который может привести к определенным неприятностям различной степени тяжести.
Джон Лайл – крупный, злой и такой же умный, как козлиное дерьмо в блестящей коробке – просто смотрел на брата своими покрасневшими глазами в полном замешательстве. Он редко понимал, о чём говорит его брат; не понимал и сейчас. Но он был уверен, что это важно. В этом он не сомневался. Он не задавал вопросов, а просто соглашался.
Кой Фаррен вытащил ковш из деревянной бочки с водой, стоявшей рядом с фургоном, и осторожно отпил. Затем вернул ковш на место и задвинул крышку длинными тонкими пальцами.
– Я хочу сказать, Лайл, что мы сами могли навлечь на себя беду. – Он тяжело вздохнул. – Я виню только себя. Всё дело было в спешке, не так ли, Лайл?
Джон Лайл почесал спутанную черную бороду, свисавшую ему на грудь, как шкура черного медведя.
– Да, думаю, так и было.
– Видишь ли… Виноват я и только я! Я непростительно торопил нас, хотя должен был позаботиться о том, чтобы замести следы. Ты понимаешь, о чем я говорю, Лайл?
– Ага. – Большая голова закачалась вверх-вниз, как манекен на десятицентовом карнавале.
Кой взъерошил растрепанные волосы брата, зная, что Джон Лайл редко что-то понимал; не понимал и сейчас.
Когда речь шла о размышлениях, Джона Лайла можно было в это уравнение не включать. Кой безоговорочно это принимал. Заговоры и стратегии были исключительно его сферой деятельности.
От матери не было никакой пользы, а от отца, доброго майора Фаррена – и того меньше. Вот и выпало на долю Коя следить за семьёй сквозь путаницу, повороты и дыры жизни.
А в их лагере на холмах над Чимни-Флэтс он совершил серьезную ошибку, которая, возможно, будет дорого им стоить.
Когда они разбивали лагерь, Кой обычно брал на себя заботу о том, чтобы все было приведено в порядок после их отъезда. Чтобы вокруг не осталось ни клочка улик.
Но в Чимни-Флэтс он так не сделал.
Все, что он чувствовал, – это ветерок, дующий от денег Нейтана Партриджа, и он ослепил его, заставив забыть обо всём остальном. Жадность погнала его вперед, заставила выйти на тропу раньше, чем это было допустимо или необходимо.
Кой вытащил тонкую сигару из суконного пальто и поджег ее горящей палочкой от костра. Он смотрел, как солнце опускается все ниже и ниже к горизонту, словно огромное кровоточащее глазное яблоко, и не переставал задаваться вопросами.
Если кто-то случайно наткнётся на их предыдущий лагерь, если кто-то станет совать туда свой нос… Это будет неприятно.
«Кой Фаррен, – подумал он, – ты зашел слишком далеко, чтобы послать сейчас всё к чёрту».
Они разбили лагерь в стороне от главной дороги, в нескольких милях от Дед-крика. С их места открывался прекрасный вид на город, прилепившийся к скалам внизу. По обе стороны тянулись густые леса и дикие холмы. Братья Фаррен спрятались на небольшом лугу. Они были в безопасности. Они были скрыты от посторонних глаз, и никто не смог бы приблизиться к ним незамеченным или неуслышанным.
И всё же Кой беспокоился.
Он выпустил голубоватое облачко дыма, которое, танцуя на ветру, рассеялось. Он услышал донёсшийся из леса стон и хитро улыбнулся, как крыса при виде сыра.
– Лайл, – сказал он, – подбрось в огонь одно-два поленца. Думаю, время уже близко.
Джон Лайл сделал, как было велено. Он принес к костру охапку дров, которые ранее расколол на тонкие щепки. Он бросил их на землю и начал подкармливать пламя, огонёк за огоньком.
Он смотрел на костёр с почти ритуальным благоговением, как дикарь, созерцающий своего бога. Огонь отражался в его пустых, мертвых глазах. С его губ свисала полоска слюны, и он вытер ее грязной рукой.
Кой вошел в лес, нырнул под ветви сосен и очутился на небольшой поляне. К обеим сторонам ствола приземистого дуба были привязаны две женщины с кляпами во рту. Это были мать и дочь Папаго. Их племя давным-давно было переселено армией в резервации, но эти двое остались в горах, влача там жалкое существование.
Мать была худой и костлявой; ее плоть была покрыта шрамами и морщинами, как ссохшаяся на солнце буйволиная кожа. У нее слезились глаза. Она, казалось, не понимала, что происходит, и, вероятно, к этому моменту своего жалкого существования ожидала от белых только худшего.
И в этот раз она окажется абсолютно права.
Кой возвышался над ней, крепко зажав сигару в уголке рта, и смотрел на нее с полным безразличием. Затем ткнул ее носком ботинка. Она попыталась отпрянуть, но веревки держали крепко. Она отказывалась смотреть на него, и тогда Кой присел на корточки рядом с женщиной.
Она не подойдёт. Абсолютно не подойдёт.
Вытащив из ножен на поясе нож для снятия шкур с длинным изогнутым лезвием, Кой осторожно провел им по большому пальцу. На коже мгновенно выступила кровь. Он слизнул несколько капель, не вытаскивая изо рта тлеющую сигару.
– Вы извините меня, мадам, – сказал он и быстро, как кошка, ударяющая свою жертву когтями, полоснул её ножом по горлу.
Ее глаза расширились, края раны раздвинулись, как надутые губы, и красная волна крови хлынула на серое платье. Она дрожала и билась в судорогах, но довольно быстро умерла.
– Пожалуйста, примите мои извинения, – повторил Кой.
Он подошёл к противоположной стороне дерева.
Ее дочь была полной противоположностью. Она была полной и пухленькой, как спелая вишня. Хорошо накормленная, она проводила ночи в лагерях шахтёров в горах. Это было унизительно и бесчеловечно, но ей платили едой. Столько, сколько она пожелает. Кой любовался ею, и ему нравилось то, что он видел. Кой с аппетитом облизнулся и несколько раз ткнул ее пальцами.
Она была толстой и мягкой, как новорожденный ребёнок. Ее огромные глаза испуганно смотрели на своего мучителя и блестели, как черные жемчужины в русле ручья.
Кой отвязал её от дерева.
Ее лодыжки и запястья все еще были связаны, но она пыталась медленно продвигаться вперед, словно гигантский червяк. Кой продолжал пинать ее, направляя в нужную сторону. С каждым ударом у неё прерывалось дыхание. Она попыталась заговорить, но изо рта вырвался лишь приглушенный стон.
Когда она оказалась около фургона, Кой оставил ее в покое.
Костёр пылал, горячий и готовый к жертвоприношению. Кой наблюдал за ним и слушал искаженные стоны скво. Внутри фургона что-то стукнуло, что-то сдвинулось, что-то заскользило.
– Позаботься о своей дорогой маме, Лайл, – сказал Кой, и его голос звучал глухо, как капающая в пещере вода. – И будь так добр, зайди к майору, пожалуйста. Посмотри, как у него дела.
Скво извивалась и корчилась в траве.
Кой вспомнил о том, как нашёл её. Они с матерью пришли днём ранее в их с Лайлом лагерь просить милостыню. Но получили они далеко не пищу…
Кой достал холщовую сумку и положил ее перед огнем. Осторожно, как будто имел дело с драгоценными древностями, он развернул его и с восхищение воззрился на открывшуюся перед ним картину.
Блеск серебра, бритвенные лезвия, инструменты ремесленника. Скво увидела их и снова начала выкручиваться, осознав ужасное значение всего этого – пил, ножей, ножниц и тесаков. Орудий мясника.
Джон Лайл вернулся и, не дожидаясь приказа, привязал кусок веревки к фланели, которой были связаны запястья женщины. Другой конец он перебросил через толстую ветку дерева. Продемонстрировав огромную силу, он потянул за веревку и постепенно поднял женщину над землёй. Она боролась и извивалась, как кошка в мешке, но это ей не помогло.
Когда ее ноги оказались в десяти-пятнадцати дюймах от земли, Лайл обмотал веревку вокруг ствола дерева и закрепил ее.
Он стоял рядом с братом, дыша медленно и неглубоко, как будто даже не сделал никакого усилия. Он смотрел на женщину, не испытывая ни радости, ни печали от ее затруднительного положения. Всё было так, как было. Такова природа: как кролик в капкане или свинья, созревшая для разделки. Вот как это представлял себе Джон Лайл. Кем бы он ни был раньше, теперь он был лишь монстром, которого видела перед собой женщина.
Бородатый великан без моральных ценностей, не признававший ни единого табу своей расы. Всё это он оставил в Эльмире. Вместе со здравомыслием.
– Никогда раньше не ел индейца, – сказал он будничным тоном. – Ни разу.
Кой рассмеялся и похлопал брата по спине.
– И ты чувствуешь некую неуверенность, да, Лайл? Ты это пытаешься мне сказать?
– Ага, наверно.
Кой снова рассмеялся.
– Мы такие, какими нас сделало наше окружение, не так ли? Нас учат, что некоторые вещи правильны, а некоторые – нет. Нас учат, что белые во всех отношениях превосходят тёмные, менее просвещенные расы. Но поверь мне, дорогой брат, плоть есть плоть, а кровь есть кровь. Вспомни библейское учение, Лайл: «Ибо кровь есть жизнь». Ты понимаешь это, Лайл?
– Да, понимаю, – пробурчал Джон Лайл.
Кой подошёл к женщине и провёл пальцем по её щеке.
– Жирная и вкусная. Моя дорогая, ты заставляешь мой рот наполняться слюной, а вкусовые рецепторы – расцветать слаще, чем девственные азалии весной. О да, моя дорогая, о да. Я благодарен тебе за жертву, которую ты нам принесёшь.
Он прижался губами к щеке скво, потом провёл по её коже языком.
– Прими наше гостеприимство. Брать – твоё естественное право. Всё, что у нас есть, – твоё. А всё, что есть у тебя, – он хищно усмехнулся, приоткрыв пожелтевшие зубы, – конечно же, наше.
Джон Лайл заскрежетал заостренными зубами, как будто собирался проглотить ее прямо здесь и сейчас.
Кой остановил его, вытянув руку.
– Вспомни о хороших манерах, Лайл. Стол должен быть накрыт так, чтобы джентльменам было приятно вместе преломить хлеб. Разве ты не согласен? В конце концов, мы ведь не животные. Мы не варвары. Мы – люди. И к тому же – южане.
– Ага, люди. Южане.
Кой вытащил нож для снятия шкур и принялся за работу, а его брат таращился на него и пускал слюни, словно дикарь из каменного века.
«О да, мой прекрасный богатый мистер Партридж, Фаррены наверняка нанесут тебе визит. Можешь на это рассчитывать. И ты насладишься нашим обществом так же, как мы насладимся твоим».
Женщина закричала.
ГЛАВА 14
«Этому надо положить конец, – подумал Партридж, – так или иначе. Жизнь и так была непростой, а эти деньги принесли лишь неприятности. Я сбежал из тюрьмы, чтобы забрать свою добычу, и с тех пор жизнь превратилась в одну сплошную гонку. Куча убийств и куча разочарований, и, похоже, это еще не конец».
Так думал Нейтан Партридж, сидя на скамейке на дощатом тротуаре перед табачной лавкой напротив «Египетского отеля».
