Текст книги "Дело рук человека"

Автор книги: Тихон Стрелков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Тихон Стрелков
Дело рук человека

Глава 1. Нужно умереть

― Я не стану этого делать. ― Мальчик мотнул головой и положил на стол нож для разделки мяса, длинный, с жирной рукоятью. Еще вчера мальчик думал, что сможет, сможет перерезать брату горло, прочитать странный текст и вылить на рану бесцветную дрянь из сосуда. Но сегодня неожиданно для себя понял, что ни за что не решится на это.

– Селур, ты дал слово…

– И теперь забираю его! Что если не сработает, Чик? Что если ты умрешь, раз и навсегда? Вдруг та старуха обманщица?

– Тише, ― сказал Чик, ― говори тише. Тетка спит. Не хватало нам ее будить. И старуха та ― не обманщица. Сам видел, как сквозь бревенчатую стену прошла. Раз, и все. Так легко, точно там ни хрена не было, понимаешь? Она ведьма, самая что ни есть настоящая. И выглядит жутко, и пахнет своими травами, и за эликсир этот свой запросила мешок монет. Мне пришлось Мося продать, а он был породистым конем… Мать убьет меня, если узнает. Поздно менять планы, мы же так долго готовились.

Они и правда долго готовились. Год назад Чик подрабатывал разносчиком в харчевне и увидал пьяную драку: сцепились два бугая. Один полоснул косой плечо другого, а тот в ответ метнул нож и попал в горло. Кровище было ― никогда Чик столько не видел. Он и раньше знал, что стать чародеем непросто: нужно соприкоснуться с тьмой ― так, по крайней мере, писали в книгах, но и не представлял, что смерть является тьмой.

Истекающего кровью мужика с того света вернула местная целительница, наложила швы и повязку, напоила какими-то травами. А когда бугай поправился, в нем проснулась сила. Он научился, не касаясь, передвигать предметы и зажигать свечи одним взглядом. Месяц бугай ходил по деревне, охотно демонстрировал всем свои умения, а потом вдруг исчез. Все решили, что помер. От руки завистника, от когтей и зубов твари, коих немало водится в ближайших лесах, или от болезни. Но прошло полгода, и мужик вернулся. Разодетый, причесанный, с деньгами ― его не сразу признали. А как признали, выяснилось, что приняли его в Орден чародеев ― Номо Вику, где обеспечили всем необходимым: монетами и пищей, кровом и важной миссией. С тех пор бывший пьянчуга разъезжал по свету, выполняя поручения Ордена, и помогал простым людям.

Чик мечтал пойти по его стопам, мечтал иметь торбу, доверху наполненную не медными или серебряными, а золотыми монетами, и с легкостью проворачивать чудеса, вызывающие всеобщий восторг, мечтал вселять в недругов ужас и помогать слабым. Так мечтал, что готов был рискнуть всем. Он затевал драки в харчевнях, когда поблизости была целительница, нарывался на тех, кто заметно сильнее, воровал, но ничего серьезнее синяков да кровоподтеков не получал. А ведь ему нужно было умереть и снова ожить.

Чик уже почти отчаялся, когда услышал, что в деревню прибыла ведьма. Остановилась она в «грязной хижине», четырехэтажном доме из почерневших сосновых бревен, у самого леса. Опасное место и дешевое: три бронзовых монеты за ночь. Чик неделю не решался идти к ведьме. Вдруг заколдует, обкрадет или убьет. Кто знает, какие ингредиенты ей понадобятся для очередного зелья? Кость наивного мальчика? Глаз жаждущего силы? Баек о колдуньях ходит столько, что и не понимаешь чему верить.

Как бы то ни было, Чик осознавал, что вечно ждать ― не выход. Так ему никогда не стать чародеем. Он собрался расспросить Нэнки, соседскую девчонку, поговаривали, что колдунья вылечила ее младшего брата. Нэнки как раз забежала в харчевню, принести стряпню мамки, и он девчонку придержал, открыл было рот, собирался уже сказать… Как почувствовал, что ему на плечо опустилась чья-то ладонь, легкая и жесткая. Резко обернулся, и сердце подскочило.

Ведьма. Он сразу понял, что это ведьма.

Язык потяжелел, пальцы сжались, мышцы напряглись. А ведьма схватила его за запястье и потянула к столу, где усадила напротив себя. Он точно помнил, что не произнес ни слова за разговор, и точно помнил, что старуха пообещала ему помочь ― приготовить целительное зелье, которое вернет его к жизни, ― за приличную плату, разумеется. Время на раздумья она дала ему месяц.

В ту ночь Чик не позволил уснуть ни себе, ни младшему брату. Селур поначалу сопротивлялся, слушал вполуха, но потом его светло-карие глазки округлились, он закивал. Медленно. Чаще. Быстро. Они договорились все провернуть, как только представится возможность ― дома не будет матери.

Ждать им пришлось больше месяца и то не без помощи колдуньи. Она за дополнительную плату согласилась наслать тяжелую простуду на их дядю, который жил в соседней деревне совсем один. И вот мать отправилась к брату, оставив своих сыновей под присмотром соседки. Дальше мальчики действовали по плану; притворились, что спят, дождались, когда уснет тетка, и бесшумно вылезли в окно. Спустились по деревянной стойке и ползком добрались до сарая, где прикрыли дверь и зажгли тусклый каганец.

– Я не стану, ― повторил Селур, ему недавно исполнилось девять. Тощенький, с кудрявыми волосами. ― Давай лучше ты меня порежешь и выльешь на шею дрянь. Я стану чародеем, и будем жить весело и богато.

– Нет! ― рявкнул Чик и ловким движением стянул со стола нож. Ага! Селур станет чародеем? Ни за что! Это Чик придумал план, это Чик продал лошадь, это Чик должен получить силу. И никак иначе. ― Послушай, ― мягко проговорил Чик, ― я старший брат, значит, рисковать мне.

– А если я закричу?

– Ты не станешь.

– Почему?

– Не придуривайся, ты хоть и мал, но прекрасно понимаешь, через что проходит мать.

– Дядя ведь заболел из-за тебя.

– Из-за меня? ― Чик поджал потрескавшиеся губы. ― Я это сделал ради нас. И дядя тут не причем.

– Как это не причем? ― искренне удивился Селур.

– Я про учебу. Про декана. Про его еженедельные визиты. Про жуткий скрип кровати на втором этаже. Про шлепки и стоны. Про красные следы на плечах матери. Как ты думаешь, почему мы учимся в училище?

– Мы сообразительные?

– Не угадал. Сообразительность тут ни хрена не решает, все дело в бабках. Есть ― учишься, нет ― копай отсюда.

– Но ведь у нас нет денег.

Чик тяжело вздохнул: все-таки Селур слишком мал для таких разговоров.

– Нет. Поэтому мама и унижается ради нас…

– Унижается?

– Забудь, ― Чик махнул рукой. В сарае пахло навозом и сеном. ― Тебе надо знать лишь то, что я хочу помочь нашей семье. Больше всего на свете. И один я не справлюсь. Поможешь?

Где-то в ночи протяжно завыли волки. Селур сцепил пальцы в замок и помотал головой.

– Не стану тебя резать.

– Хорошо. Я сам. От тебя требуется только не испугаться крови и вылить флакончик мне на рану, понял? Флакончик на рану. Чем быстрее, тем лучше, но дождись, пока я не перестану шевелиться. Понял?

– А если не сработает, ты умрешь?

– Я, так или иначе, умру, вопрос в другом ― вернусь или нет? И ответишь на него ты.

– Вернешься, ― неуверенно пробормотал Селур, его взяла дрожь. Он оторвал от холодной земли босую стопу и потерся о щиколотку, стряхивая колючее сено и немного согреваясь. ― А что я должен сказать?

– Мне кажется, старуха пошутила на этот счет, но ты все же скажи. Номед.

– Чего? ― не понял Селур.

– Номед. Повтори.

– Номед?

– Да. А сейчас… ― Чик поднес к шее нож и сглотнул. Лезвие коснулось кадыка. Когда Чик представлял, как Селур режет ему горло, становилось страшно и дурно, но это ни в какое сравнение не шло с тем, что он чувствовал теперь. Убить себя. Своей же рукой. Он должен пойти против самой природы. ― Может…

– Что? ― Селур дрожал, руками обхватив плечи. ― Ты п-передумал?

– Что? Нет! ― Чик снова сглотнул. Он должен решиться на это жалкое движение. ― Просто… Селур, не подведи. Номед. И в-выливай на рану.

– Номед, ― слабо повторил кудрявый. Поджал губы. У него защипало в глазах. ― Я верю тебе, Чик. И верю в тебя.

Чику захотелось обнять брата, но он поборол приступ чувств. Даст слабину сейчас ― будет жалеть.

– Отвернись, ― велел он Селуру. Сжал жирную рукоять ножа для разделки мяса, стиснул зубы, напряг ягодицы. Лезвие. Одно движение. Увидел, как отвернулся брат. Медленно закрыл глаза. Резко выдохнул и дернул рукой.

Чик не пикнул. Упал на колени, выронил нож и невольно впился обеими руками в рассеченное горло. Горячая кровь толчками пульсировала между тонкими пальцами, стекая на песочную рубаху, на пыльные шаровары, на усыпанную сеном землю. Остатки угасающего сознания почему-то пережевывали хруст кадыка.

Селур не шевелился. За его спиной захлебывался брат, но он должен был ждать. Он дал слово. Снаружи выли волки, просачивающийся через отверстия в сарай ветер трепал просторные штанины, волосы. Селур не знал, как долго ждать, и это пугало. Поспешит ― все впустую, помедлит ― брат останется во тьме навсегда.

Ледяной пятки коснулось что-то теплое и двинулось дальше, согревая стопу. Он опустил взгляд и вскрикнул. Кровь. В то же мгновение сзади что-то глухо упало. Селур обернулся ― Чик ― и, собрав всю волю в кулаки, бросился к брату. Тот плашмя распластался в луже крови. Селур присел, схватил Чика за мокрое плечо, перевернул и невольно отпрянул. Жуткая рана, ему показалось, что он увидел кость. Слезы побежали по щекам, коленки затряслись, руки задрожали. Нельзя ждать! Быстро, насколько мог, он зубами стянул тугую пробку сосуда и вылил целительный эликсир брату на шею.

– Номед! ― крикнул Селур. ― Номед! Номед!

Ничего не произошло.

– Чик! ― Селур упал на колени и принялся трясти брата за плечи. ― Очнись, Чик! Номед! Номед! Чик, прошу! Прошу, очнись! ― Стены сарая задрожали, ставни залопотали, калитки в конюшне захлопали. ― Чик, пожалуйста! ― Кучка сена зависла в воздухе. Огонек каганца затрепетал. ― Номед!

Чик открыл глаза, поднялся, тупо уставился на брата.

– Чик! ― обрадовался Селур. ― Сработало. Ты был прав. Ты… ― Чик больно сжал его запястье. ― Ай! Мне больно. Отпусти.

– Не подходит, ― последовал ответ. ― Мне нужен ты.

Селур с силой дернул руку, надеясь высвободиться, и вскрикнул. Чик сжал только сильнее.

– Отпусти! Что ты делаешь? Что с тобой?

– Мо-о-олча-а-ать! ― прогремел Чик раздваивающимся голосом. Каганец мгновенно потух. Селур почувствовал, как ноги отрываются от земли, а по рукам от кончиков пальцев по предплечью течет нечто колющее и холодное. Закричать он больше не мог: сколько не пытался, губы не разжимались. Грудь сковал ужас. Что бы ни произошло, как бы не подействовал эликсир, Селур знал одно ― это не его брат.

Дверь отворилась, в сарай вбежала тетка Надия в просторной ночнушке, с масляной лампой в одной руке, граблей в другой.

– Что вы здесь… Святая Лека! ― воскликнула она, одним движением срывая с шеи треугольный медальон. Луна, солнце и книга ― каждый символ в соответствующем углу. Такой медальон выдавался каждому постояльцу местного храма. ― Именем Святой Леки, я изгоняю тебя, демон!

– Дура! Дура! ― протянул Чик инфернальным голосом. ― Того, кого призвали, не изгнать. Когда же вы поймете, что святость вся ― брехня. Есть жизнь ― вы, есть смерть ― мы. Посередине пустота.

Селур замычал, холод полностью парализовал руки и теперь полз по спине и шее.

– Отпусти мальчика! Именем…

– Молчать! ― Лампа лопнула в руке у Надии, осколки впились в грудь, шею, щеки. Горящий фитилек попал на сено, и сено вспыхнуло, освятив сарай.

– Именем…

Она вскрикнула. Раздался хруст. Левая рука Надии струной вытянулась вперед и резко вывернулась под неестественным углом. Из сгиба локтя торчала окровавленная кость. Надия завопила.

Неподвижный, немой, беспомощный, Селур смотрел на страдания соседки, на жуткое лицо брата, на языки разрастающегося пламени.

– Мама! ― раздался голосок Ненки. Очевидно, крик Надии разбудил ее. ― Мама, мне страшно! Ты где?

Чик жутко оскалился.

– Кто это там у нас?

– Не смей! ― Надия снова взвыла. Пальцы на ее сломанной руке выгнулись, коснувшись тыльной стороны ладони, завертелись, как полости мельницы, и вконец оторвались с мерзким хрустом. Пять фонтанчиков крови забрызгали светлую льняную ночнушку.

– Ты не можешь мне помешать…

– Я, Надия Внемир, даю тебе, демону, право завладеть моим телом! ― заревела тетка, и демона передернуло.

– Нет! ― прогремел он. Селур почувствовал, как холод, добравшийся до пупка, пополз обратно к шее. ― Как ты смеешь?

– Бери! ― Надия прыгнула вперед, у нее хрустнула нога, сначала левая, затем правая. Надия упала плашмя и поползла по мокрой от крови земле к ножу для разделки мяса. ― Бери, ― повторила она тише и потянулась к рукояти. ― Бери меня.

Чика затрясло. Он отпустил Селура, тот упал боком, сбив дыхание, прямо на рукоять ножа, не позволив тетке коснуться оружия. Надия всхлипнула. Чик, пошатываясь, брел к ней. Селур закричал, изо всех сил уползая оттуда. Рукой случайно зацепил нож, отпихнул назад, почти в правую руку Надии. Она не растерялась, одним движением вогнала лезвие себе в живот.

Чик остановился, точно врезался в невидимое препятствие, его передернуло, он упал и обмяк. Убегавший Селур краем глаза заметил, как из тела брата выплыл ярко-красный силуэт, подлетел к телу Надии, но, так и не сумев в него войти, бесследно растворился. Треснуло горящее дерево, на Надию и Чика обрушилась крыша.

Селур вылетел из сарая, споткнулся о булыжник и промял траву. К сараю по узким дорожкам, выложенным галькой, бежали соседи, с ведрами воды, мокрыми тряпками, лопатами. Селур отполз подальше от горящего здания, за куст красной смородины, где уселся, поджав колени к груди, и расплакался.

Его брата больше нет. Ненки потеряла мать. И все из-за того, что Селур не остановил Чика.

– Смотрите! ― воскликнул Ронни Сиголер, сухопарый мужик, живший в двух домиках слева. ― Там кто-то есть! Селур? Селур, это ты?

Ронни подошел поближе и закричал:

– Гонька, сюда, быстро! ― Присел на корточки рядом с мальчиком, каждый второй палец которого на руках был черным. ― Сильно болят, да? Твои пальцы?

Селур не ответил. Просто открыл заплаканные глаза и поглядел.

– Матерь божья! ― Ронни отпрянул. Радужки глаз паренька были красные. ― Эй! Все сюда! Живо!

– Я во всем виноват, ― шептал Селур. ― Я должен был его остановить.

– Он говорит, что во всем виноват! ― громко продублировал Ронни. ― Поглядите, разве это нормально?

Вскоре Селур находился в кольце из человеческих тел, глазеющих на него с неприязнью и ужасом. Но Селур не мог их винить. Из-за него погибли два человека, из-за его глупости, из-за его трусости. Он сильнее поджал колени к груди и совсем разревелся.

Глава 2. Чистый

Лунный свет заливал выложенную галькой и сланцем дорожку меж бревенчатых изб. По дорожке шел человек, в серой накидке с капюшоном, и белой перчаткой держал бечевку, подвязанную к прыгающему за спиной мешку. Твердая подошва потесанных сапог глухо стучала по камню.

Человек вдруг свернул вправо, переступил через растяжку, двинулся по вспаханной земле, потом по траве. Сверчки играли свою тихую песнь. Впереди зачернели развалины сарая, и человек остановился. Покрутил головой, словно проверяя, не подглядывает ли кто, снял капюшон и уселся, скрестив ноги. Слева рос жиденький куст смородины. Возле куста вилась кусачая мошкара, больше всех в округе обрадовавшаяся гостю.

Человек поднял глаза с красными радужками к небу, тяжело вздохнул и неторопливо вытащил из мешка длинный сверток. Поднес сверток к носу, потянул острый аромат специй и нахмурился. Сзади.

– Ты так и будешь там сидеть? ― Раздался звонкий женский голос. ― Может, зайдешь, Селур?

Селур обернулся. На крыльце домика напротив с каганцем в руке стояла Ненки Внемир.

– Зайду, ― бросил он, вроде и негромко, но гулко. ― Только доем сначала.

Ненки поставила лампу на небольшой столик на крыльце и поспешила к Селуру, покачивая широкими бедрами. Он ел и смотрел на эти качания, одновременно и такие знакомые, и такие чужие.

– Ага, ― сказала Ненки, возвысившись над ним, ― доешь, оставишь монеты у двери и уйдешь. Знаю я твои привычки, одно и то же каждый раз.

– Одно и то же каждый раз, ― подтвердил Селур, оторвал зубами кусок телятины, соленой, с перчинкой.

– Ты издеваешься? Где ты был последние пять лет? Я уж и не знаю, как тебя выследить. В том году ты пришел зимой, в позапрошлом летом, сейчас вообще осенью. Почему ты меня избегаешь?

– Боюсь, что захочу остаться, ― признался он, и Ненки вздрогнула. ― Я много где был и тут, и там…

– Так оставайся, ― Ненки села рядом, вцепилась в платье. ― Будешь жить со мной и…

– Тоном?

– Он вырос и…

– Все так же меня ненавидит. Не обманывай себя, он никогда меня не простит. И, признаться, я бы и сам не простил на его месте.

– Тогда давай куда-нибудь уедем! ― горячо предложила Ненки. ― В Нормулькино или Выкину, или вообще в город какой-нить. В Мылоград, например. Я устроюсь в прачечную, а ты…

– Ты даже не знаешь, чем я занимаюсь, ― сказал Селур.

– Мне и ни к чему это…

– Я убиваю. За силу, за деньги.

Ненки облизнула губы и мотнула головой.

– Ну и пусть! Будешь и в Мылограде убивать, значит. Ведь если ты кого-то и убиваешь, должно быть, это плохие люди, и они того заслуживают. В другое не поверю, сколько не утверждай.

– И не собирался. Ты пахнешь так же.

– Так же, как когда?

– Как в тот летний день, когда Тон уснул, а мы шалили на втором этаже.

Ненки хихикнула.

– Ты все еще помнишь?

– Мыльнянка, трава, хмель. И нотка чабреца.

– Я хотела сварить спиртовую настойку.

– И получилось неважно, ― кивнул Селур. ― Если бы я тогда тебя не раздел, клянусь, никогда не простил бы, что ты пыталась напоить меня таким. Так и подохнуть недолго.

– Тогда я была совсем еще девочка. Ничего не знала, ничего не умела. Перегрела траву, сожгла хмель, да и еще приправила чабрецом, дуреха! Сейчас другое дело, у меня дома стоит целая бутыль, если хочешь…

– Какого цвета на тебе платье? ― После того, как его коснулся демон, Селур перестал различать цвета. Для него все стало единым ― черно-белым.

– Ну и скачешь ты с темы на тему! Беленькое с зелененькими цветками и синим пояском. ― Ненки потупила взгляд и улыбнулась. У нее были пухлые губы, веснушчатая кожа, крупные глаза. ― А под платьем… беленькие…

Селур испытал трепет возбуждения.

– Продолжай.

– Не заставляй меня говорить прямо! Женщине, вроде как, и не положено.

– Утром я уйду, так или иначе.

– До утра еще столько времени, ― Ненки приподняла подол платья, добивая Селура.

Он хмыкнул, бросил кусок вонючей после мяса ткани под куст смородины, затянул мешок и встал. У Селура два года не было женщины, он соскучился по ласке.

– Идем. Ни к чему тратить время впустую.

Ненки хихикнула:

– Ты все такой же нетерпеливый, когда дело доходит до этого, ― схватила его под руку и довольная повела в дом.

Они пересекли лужайку, затем выложенную галькой и сланцем дорожку, ступили на крыльцо. И тут Селур резко замер. Ощутил, как задрожали ушные мочки, как начинали дрожать каждый раз, когда поблизости был демон. Селур мягко, но настойчиво отстранился от Ненки и закрутил головой.

– Селур? ― насупилась Ненки.

– Иди в дом. Быстро. Я за тобой.

– Кого ты там…

– В дом, ― повторил он и спрыгнул с крыльца.

Взгляд заметался по темноте. Долго искать не пришлось. По дорожке меж домов, в конце улицы шел силуэт. Не разобрать ― мужчина или женщина. Но Селуру было важно другое, его глаза, не разбирающие цвета, различили красную точку, медленно растущую по мере приближения человека. Метку. Метку демона.

Селур поджал губы, уселся на стул на крыльце, тихо позвал Ненки.

– Чего? ― почти обиженно спросила она.

– Сядь рядом, ― велел он и стянул белую перчатку. Безымянный и указательный пальцы были черные. Селур вытащил из рукава стилет, резанул безымянный палец, ― Ненки ахнула, ― после чего смочил лезвие в крови и облизнул. Солоноватый привкус. ― Слушай молча и не перебивай.

Человек с меткой демона шел в трех домах от домика Внемиров.

– Мне нужен кусок твоего синего пояска…

– Зачем?

– Пожалуйста, не перебивай. Видишь, по дорожке идет человек? Не оборачивайся так явно. Легонько. Он тебе знаком? Местный?

– Я не понимаю…

– Просто ответь.

Человек как раз шел в десяти шагах напротив и повернул голову влево. Лунный свет залил лицо. Это была женщина в светленьком плаще, и метка у нее находилась не в области груди, как обычно, а чуть ниже. Женщина приветственно помахала рукой и двинулась дальше.

– Привет, Мона! ― отозвалась Ненки и добавила шепотом: ― Конечно местная. Это к ней я тебя ревновала в свое время. Мона Вдоблик. Не помнишь? Она мне всегда казалась преступно красивой и женственной. Завидовала ей. Такая аккуратная фигура, такой приятный голос.

Селур предпочел бы не помнить: легче сохранять голову холодной.

– Ты давно с ней разговаривала?

– Чего это она так тебя заинтересовала?

– Ну как чего, столько времени не видел. Так дашь мне свой синенький поясок?

– Поясок? Ты так и не ответил, зачем? И зачем ты себе палец порезал?

Когда хочешь ускользнуть от ответа на второй вопрос, сделай акцент на первом.

– Палец? Забудь. А насчет пояска… Хотел удивить. В общем, думал руки тебе чем-нибудь связать для разнообразия. А там, быть может…

Ненки улыбнулась:

– Сказал бы сразу, ― развязала поясок, охотно протянула Селуру.

Он взял, ухватился за концы, потянул в разные стороны.

– Достаточно прочный, ― кивнул он. ― Пока я буду узел придумывать, иди кроватку застели что ли, разлей настойки и приготовься. Только полностью не раздевайся, слышишь, последний штрих мой.

– Ишь раскомандовался! Я позову, как буду готова.

Селур натянул улыбку. Дождался, как Ненки скроется в доме, вытянул из кармана мешочек с серебряными монетами и стиснул в ладони. Селур привык обманывать людей, на которых ему глубоко наплевать, но обманывать того, кто давно закрался к нему в душу, было сложно. Он словно бил самому себе под дых.

Лучше бы не попадался ей на глаза.

Красный, видимый только Селуру след от метки демона, зависший над дорожкой в форме крошечных, прозрачных, как стекло, облачков рассеивался. Медленно. Но Селур знал, стоит подождать еще немного, и от следа не останется ничего.

– Я готова! ― позвала Ненки.

– Подожди минутку! ― крикнул Селур, тихонько приоткрыл дверь и сунул в проем мешочек.

– Я спускаюсь! Се-луур!

Селур неожиданно для себя понял, что не может уйти снова. Только не сейчас. Только не после того, как подарил Ненки надежду. Он пять лет жил, выискивая демонов, пять лет избегал нормальной жизни. И за эти пять лет он, наверное, заслужил один нормальный день, одну нормальную ночь.

Демоны подождут.

Селур обернулся ― красный след над дорожкой почти рассеялся ― и поджал губы. Да, демоны подождут. Он вошел в дом.

***

Селур распахнул глаза и долго глядел в бурый потолок. Как тихо. Рядом шевелилась Ненки, несколько ее непослушных прядей щекотали ему колючий от щетины подбородок, сосочек ― терся о плечо. Она водила рукой ему по груди, спускалась ниже пупа, останавливалась ненадолго, затем поднималась до шеи и повторяла путь. Он наслаждался.

– Может, останешься все-таки?

– Не могу. Объяснял же ― работа.

– Так найди другую работу. ― Ненки задержала руку ниже пупа намного, намного дольше обычного. ― Неужели не хочешь, чтобы это было каждую ночь?

– Знаешь же, что хочу. Но работа у меня специфическая, понимаешь, не каждый для нее подойдет. Таких, как я, можно на пальцах пересчитать.

– Мешок зерна поставлю, преувеличиваешь!

– Самую малость.

– Ну и что это за работа? ― Ненки горячо дышала ему в грудь. ― Священник? Хотя, нет. Этих, как червей в земле, и стать ими может каждый шалопай. Тогда дантист? Ну-ка улыбнись! Нетушки, зубы у тебя не намного лучше моих. Говорил, что убиваешь… Ну, не верю, что ты наемный убийца. Тогда охотник?

Селур кивнул.

– В каком-то роде.

– И что тебе мешает охотиться тута? Волки, олени, зайцы, медведи ― пожалуйста. Нужно посерьезнее ― хватай тудыров, темней каких-нить или зерниц. Мясо всегда можно выгодно продать, а не продашь, так съесть самим. Из шерсти дичи получится одежка, что надо, внутренности пойдут ведьме на ее треклятые эликсиры. И монеты будут, и вместе будем.

Селур свел брови.

– У вас завелась местная ведьма?

– Да, старуха, лет сто отроду.

– И как она выглядит?

– А как может выглядеть старуха? ― Ненки ущипнула его за сосок и дернула. ― Ну, тряпки всякие, платочек на голове. Старуха как старуха. Только смердит внутренностями да мерзкими травами.

– И где она…

В дверь снизу забарабанили.

– Ненки! ― раздался мужской голос. ― Ненки, открывай!

– Ну вот, ― протянула Ненки. ― Доотдыхались. Сейчас! Погоди, оденусь!

Она быстро отыскала платье, надела его на голое тело и пошлепала по лестнице вниз. Селур тоже встал и подошел к окну. Распахнул створки, дал солнцу поцеловать себя и, щурясь, глянул вниз. Четыре мужика в одинаковых просторных рубахах и шароварах. Наверняка, пахари. Две дородные женщины ― одна в светлом платье и темном фартуке, вторая в таком же платье, но без фартука.

И чего это им в такую рань понадобилось?

Селур высунулся в окно, то, что ниже пупа, прижалось к прохладному дереву, и заметил на перилах крыльца светлую безрукавку из грубой ткани. На безрукавке чернели пятна. Не разбиравший цветов Селур готов был поклясться ― это кровь.

Ненки открыла дверь.

– Тенни, Грек, что вам… ― Тут Ненки увидела безрукавку. ― Откуда это у вас? Тенни, Грек, что-то случилось с Тоном?

– Вчера за полночь в харчевне бойня была, ― ответил Тенни, он был по плечу Греку. ― Десять человек полегло, среди них твой… Тон.

Ненки осела в дверях, и Селур бросился одеваться, не переставая браниться под нос. Он хорошо знал «Трату», родную деревню, и сам не раз становился свидетелем бойни в харчевнях. Чаще всего сцеплялись пьянчуги: один шмальнет в другого бутылкой, тот в отместку пырнет ножом. Бывало, что и умирал кто-то, но редко. Очень редко. А чтобы десять человек за раз ― никогда.

Селур бегом спустился по лестнице, проскочил мимо рыдающей Ненки.

– Кто затеял бойню? ― спросил он глухим басом и опытным взглядом оценил руки мужиков. У двоих, тех, что стояли поодаль, на указательных пальцах еще не затянулись легкие порезы ― такие часто появляются у любителей открывать бутылки. Крышки нынче больно острые. ― Двое из вас вчера там были. Кто затеял бойню?

– Ненки, кто это? ― прогнусавил Тенни.

– Погодь, кажись эт тот дияволеныш, ― Грек подшагнул к Селуру, прищурился. ― Эт он сжег своего брата и мать Ненки. Эт о его красных глазищах трепалась вся Трата. Ты же вроде убрался отсюдова?

– Я проездом, ― отозвался Селур. ― Что случилось в харчевне?

– Бойня, мы ж сказали.

– Подробнее. ― Селур обогнул Грека и стал перед любителями выпивать. От них и сейчас веяло хмелем. ― Отвечайте подробнее.

– Ну, сидели мы, значит, потягивали пиво, Доря как раз рассказывал, как облапошил…

– Никого я не лапошил, Шерр, ― встрял Доря. Он был низенький, жилистый, усатый. ― И не о том ты говоришь. Быстро все случилось, как первое похмелье. В харчу вошла бабенка эта, остановилася у стойки и давай трендеть. Что трендела не знаю, но когда закончила, Лов, хозяин харчи, был красный до стыдобы.

– Что за бабенка?

– Ну, такая, вроде ничего, в сером плащике. Цацка.

– Мона это! ― поправил Шерр, и Доря пожал плечами. ― Это была Мона!

У Селура скакнуло сердце. Девушка с меткой.

– Продолжайте.

– Короче, ушла эта Мона, прошло малясь времени, и Лов взбесился.

– Взбесился?

– Ага. Пнул свою же стойку, болван. Потом запустил в Григория бутыль, через всю харчу, и попал горлышком прямо в глаз, клянусь. Григорию, ясно дело, это пришлось не по нраву, он выхватил из-за пазухи нож свой мясничий и пошел разбираться. Тут его и попытались перехватить братки Лова. Один, Тон этот, схватил Григория за руку, думал, видать, образумить, и получил. Другой был с косой… В общем, как это бывает… Один на всех, все на одного. Не будь Григорий таким крепким, зараза, полегло бы человека два от силы. Но нет. Пока не продырявил Лова и не один раз, зараза, успел положить восьмерых. После чего…

– …убил себя, ― докончил Селур, поджав губы. ― Мона касалась Лова? Или бутылки?

Шерр покачал головой.

– Вродь нет.

– Как это нет? ― сказал Доря. ― Лов и так и сяк пытался всучить ей бутыль, но она все отнекивалась. А под конец, кажись, даже чуток хлебнула из нее, так, для виду, но Лов был доволен. Доволен, как никогда. От того, видать, и раскраснелся. Бутылка ведь не из дешевых была, не пиво какое-то, а рюм. И Лов этот, ни для кого не секрет, приударял за Моной.

– Ром, ― поправил Шерр.

– Чего?

– Не рюм, а ром!

Все сводится к демонической инфекции, чтоб ее. Нельзя было вчера отпускать метку, знал ведь, что нельзя. Но дал слабину. Позволил Ненки ублажить меня… Одна нормальная ночь стоила десяти жизней.

Селур обернулся, сжал кулаки. Ненки рыдала, ее утешали женщины. Он остался, чтобы не причинять ей боль, не отнимать надежду, но в итоге она потеряла брата.

Такова цена моего выбора?

– Где живет Мона? ― спросил Селур.

– В десяти домиках отсюдова, у мельницы. Но она собирается уезжать…

– Собирается? ― Селур встрепенулся. ― Вы ее сегодня видели?

– Видели, она шла в сторону Грязной хижины.

– Ведьма ваша там же живет?

– Там же, а что?.. Эй, ты куда?

Селур уже мчался по капустной грядке, огибая дом. Вот он выбежал на ржаное поле, стянул на ходу перчатку и щучкой прыгнул в золотистую траву. Грек с Тенни переглянулись: спятил что ли? И тут Доря завопил.

– Глядите! ― И вытянул руку. ― За полем!

За километровым полем по холмистой дорожке вверх бежал человек в серой накидке ― Селур.

– Ядреный…

– …диаволеныш, ― докончил за Грека Тенни.

***

Мокрый и уставший, он остановился за козьей липой и минутку отдышался. Кровь стучала в висках, сердце сотрясало грудь. Задрал правый рукав антрацитовой рубахи, поглядел на запястье ― три черные поперечные линии. Две длинные, одна ― коротенькая.

А было четыре. Скачок, чтоб его, съел полторы линии. Меня хватит на пару приличных заклинаний, от силы. Но я не могу ее отпустить.

Грязная хижина, если не считать редких дыр в стенах, худой крыши и местами щербатых окон, ничем не отличалась от остальных трактиров. Так же три этажа, так же сделана из сосны. А когда Селур ступил на крыльцо, крыльцо протяжно заскрипело, как скрипело любое другое крыльцо любого другого трактира Траты.

Селур открыл дверь, вошел. В нос ударили ароматы шалфея и ромашки, чабреца и душицы. Тонкое обоняние различило и тимьян, и календулу, и отдаленное зловонье табака.

– Койка нужна? ― За низеньким столом напротив входа сидела полненькая женщина с синяком под глазом. ― Три бронзитки.

– Нужна ведьма.

– А она сегодня прям нарасхват. Солнце едва встало, а к ней уже третий гость.

Селура передернуло.

– Третий? Приходил кто-то кроме Моны?

– А как же. Прямо следом за Моной. Она вошла, не прошло и пяти минут, как он явился. Странный он тип какой-то, хмурый до жути и глуповатый. Сказала ему идти по красному коридору… А он, как зыркнет на меня, как спросит: «Левый или правый?». Меня аж в дрожь бросило.