Текст книги "Еще один круг на карусели"

Автор книги: Тициано Терцани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)

Вопрос рождается из опыта. Человек смотрит по сторонам, видит мир и делает некоторые выводы. Вывод первый: все, что он видит, находится вне его. Мир является ему как нечто отличное и отдельное от него самого. Поскольку все, что он видит, бесконечно больше его самого, человек ощущает себя ничтожным, одиноким, уязвимым. Он как маленькая волна, которая, напуганная бескрайностью океана, мечтает стать волной побольше и посильнее, чтобы прочие волны ее не смяли. В этом восприятии двух разных реальностей – того, что человек видит, и того, что следует видеть, того, что он знает, и того, что ему следует знать, – и коренится постоянная неудовлетворенность человека. Отсюда его печаль.

Второй вывод – тот, что мир существовал и до того, как человек его впервые увидел. Этот мир, кроме того, устроен так хитроумно, что он сам, человек, явно не мог быть его творцом, и отец его не мог, и дедушка тоже. Так кто же тогда? Человек принимается за поиски – опять-таки вне себя – Творца, Бога, способного создать целую Вселенную, включая и самого человека.

– Так и рождаются религии, – сказал Свами.

Будучи «санньясином» уже более полувека, Свами пребывал вне мира, а следовательно, и вне религии. Сам индуизм, термин, как он говорил, произвольно выдуманный англичанами, был, по его мнению, не настоящей религией, а скорее жизненной философией, вдобавок не имеющей основоположника, не опирающейся на какую-то одну священную книгу. Это мудрость тысячелетий. Тем более Веданту он считал не религией, а орудием познания действительности.

В религиях, по словам Свами, человек в конце концов всегда получает ограниченное видение самого себя. Потому что все, что его «я» ощущает, находится за пределами этого «я», и потому что человек принимает за неоспоримую действительность разницу между собою и тем, что он ощущает и знает. Именно так поступает волна, которая видит океан как нечто внешнее по отношению к себе. Тем не менее, стоит волне осознать, что и она, и другие волны, и весь океан вокруг – только вода, как ее чувство обособленности исчезает бесследно.

– Вот и с человеком так же, – говорил Свами. – Как только человек осознает, что он тоже Брахман, что разницы между ним и Творцом на самом деле нет, человек понимает также, что ничего не существует отдельно от Брахмана.

И проблема во мне, и ее решение. Понять это – подлинное освобождение от иллюзии обособленного существования, освобождение, за которым следует осознание своего полного единства со всем мирозданием. Индивидуальность порождает лишь ограничения.

– Важно то, – говорил Свами, – что волне незачем становиться океаном, следует просто осознать, что она сама – океан. Ты есть то, что ты есть. Не надо ничего менять, надо просто понять, кто ты.

Но как же человек может совершить такой скачок в сознании? Как может Сокровенная Сущность человека, Атман, узнать себя в Абсолюте-Брахмане? Нужен тот, кто поможет, кто укажет путь. Атман нельзя познать в одиночку. Отсюда потребность в гуру, в том, кто прогоняет тьму невежества. Классическая история об этом такова.

Однажды десять учеников решают отправиться в паломничество, и одного из них выбирают вожаком. Все пускаются в путь и наконец доходят до реки, которую надо переплыть. Вожак спрашивает своих товарищей, умеют ли они плавать. Говорят, что умеют все. Когда они выбираются на другой берег, руководитель с ужасом видит, что их только девять. Он снова и снова пересчитывает своих спутников, и каждый раз у него получается девять. В отчаянии ученики начинают кричать, вглядываться в воду. Где же десятый? Тела его нигде не видно, одежды тоже, да и крика никто не слышал. Ученики плачут, не знают, что теперь делать. И тут некий старик, который издали наблюдал за происходящим, подходит и говорит:

– Не стоит убиваться. Десятый не пропал. Он жив.

– Где? Как? – спрашивают «шиша».

– Десятый здесь, среди вас. Ученики не верят.

– Он здесь. И вы можете найти его, не сходя с места, – настаивает старик.

Главный решает пересчитать всех еще раз. Показывая пальцем на каждого из спутников, он медленно считает: «Один, два, три… восемь, девять»… «…И десять! – ткнув пальцем в грудь вожаку, заключает старик. – Десятый – это ты».

Тут юноши все понимают и, успокоенные, продолжают путь.

Старик лишь указал им очевидное: тот, кто ищет, – сам предмет поиска. Он сам себе и проблема, и ее решение. И решение это в том, чтобы познать себя самого. Как и в случае с волной, старший не должен стать десятым учеником, он должен только признать, что он и есть десятый.

Человек приходит в этот мир, еще не осознавая своей Сущности. За жизнь мы накапливаем много знаний, но они не помогают понять, кто мы, потому что эти знания приходят из ощущений, из выводов, сделанных на основе чувственного восприятия. Все научные знания таковы – они опираются на ощущения. Разве любая из наук когда-нибудь задавалась вопросом, что такое человек? Какой микроскоп, какой телескоп когда-нибудь заглядывал в укромные уголки сознания? Познание Атмана, Сокровенной Сущности, не может опираться на ощущения, поэтому и не может быть предметом ни одной науки и оно ускользает от нас. Старик из притчи – это гуру, который указывает, как можно познать Атман.

Но только гуру недостаточно.

Еще на самом первом занятии Свами пояснил, что центральный вопрос Веданты не носит религиозного характера. Речь идет не о том, чтобы найти выход с помощью веры или, тем более, при помощи интеллекта.

Предстоит понять: как глаза не в силах увидеть себя без зеркала, так и Атман нельзя познать без надлежащего инструмента. И инструментом этим не могут быть наши органы чувств. Потому что они способны видеть, слышать, осязать, обонять лишь материальный мир, но не Атман.

Орудие познания, зеркало, в котором можно увидеть Атман, – это Веды. Вернее, их заключительная часть – Веданта, состоящая из Упанишад и «Бхагавадгиты», песни бога, где кратко излагается в форме диалога, вся сущность вопроса.

«Шастра», священные книги, усвоенные с помощью гуру, доказывают, что нет различия между познающим и познаваемым, что не существует разных сущностей – Я, мир, Бог. Все это едино, и Абсолют – не что иное, как сознание без границ, вне времени и пространства. Это сознание всепроникающее, на котором все держится, которое проявляется в любой форме. Это чистое Сознание и есть Сущее, кроющееся за обычным сознанием. Оно и есть Атман, Брахман, Ишвара, Бхагаван, Бог, Абсолют, Сатчитананда – можно называть по-разному, ибо «Истина – одна, хотя мудрецы и называют ее тысячью имен».

Тогда ответ на вопрос «Кто я?» заключен в Упанишадах: «Ты есть То». Ты Бог, ты Творец Вселенной, однако «ты» – это не конкретное «я», к которому каждый так привязан, не «я», родившееся в определенный день и выросшее в определенном месте, не «я», которое столько всего сделало и столько всего пережило. Нет, это Атман – чистое сознание, Атман, который никогда не рождался и, следовательно, не может умереть.

Отсюда и мысль о том, что Бог присутствует в любой форме, в любом живом существе, в любой вещи, даже самой ничтожной. Потому что нет ни различных богов, ни единого Бога – просто все есть Бог.

И в этом понятии «Все» растворяется сущность каждого. Как река стремится к океану, чтобы слиться с ним и утратить собственную сущность, так и Атман стремится слиться с Абсолютом-Брахманом. И осознать это – истинная цель человеческой жизни.

Свами знал, что не всегда легко следовать за ним в этих умозаключениях («Узок, как лезвие бритвы, – говорится в Упанишадах, – и труден путь, ведущий к Сущему»). И, желая снять напряжение, сделать эти умозаключения более доходчивыми, он рассказывал классические притчи.

Вот, например, история о важности познания Атмана.

В лодке пересекает реку некий пандит, брамин, знаток Священного Писания, и спрашивает старого лодочника:

– Ты знаешь санскрит?

– Нет, – отвечает тот.

– Значит, четверть твоей жизни потеряна, – замечает пандит. – А классическую литературу, по крайней мере, ты знаешь?

– Нет.

– Тогда ты потерял еще одну четверть жизни, потому что на свете есть прекрасные книги и читать их – большая радость. Но хотя бы ты грамотен?

– Нет, – отвечает лодочник.

– Что ж, еще одну четверть жизни ты потерял.

И тут пандит замечает, что лодка протекает и воды уже по щиколотку. Лодочник пытается заткнуть щель, но все впустую, вода продолжает прибывать, и лодка вот-вот пойдет ко дну.

– Ты умеешь плавать? – спрашивает лодочник у пандита.

– Нет, – в ужасе отвечает тот.

– Ну, тогда пропала вся твоя жизнь, целиком, – заключает лодочник.

Мораль: бессмысленно уметь читать и писать, знать санскрит и всю литературу на свете, если ты не познал самого себя.

Уроки начинались в точности через десять минут после того, как часы показывали восемь, но мы, «шиша», заранее занимали свои места в большой аудитории.

Дожидаясь Свами, мы напевали гимн гуру: «Ом… О, Господин, приношу мои почтительные приветствия моему гуру и всем его предшественникам. Призываю его милость откинуть покрывало моего невежества и благоговейно простираюсь перед ним. О, Господин, защити нас, накорми, помоги изучить и понять священные книги. Сделай так, чтобы здесь не было пустых споров о мелочах, чтобы мы сосредоточились на главном. Ом… Мир, мир, мир». Руководили нами две пожилые женщины в белом, видимо, вдовы, они же вели уроки пения. Я окрестил их про себя «пономарихами», потому что они дотошно следили за точностью ритуалов, не упуская ни одной детали.

Потом с той же интонацией, тем же произношением, в том же ритме, которые не менялись тысячелетиями, мы проговаривали несколько самых красивых и известных мантр из Упанишад. Там была одна мантра, которую мне нравилось распевать во все горло, к неудовольствию строгих руководительниц и к радости моего соседа Сундараджана:

 
Асато ма садгамайя, от несуществующего веди меня к Сущему,
Тамасо маджьетиргамайя, от тьмы веди меня к Свету,
Мриторма амритам гамайя, от смерти веди меня к Бессмертию.
 

И произнося слово «амритам» – отсутствие смерти, я ощущал красоту санскрита, который, как я понимал, подарил нам слово «любовь», «amore» – то, что не умирает.

Свами входил в сопровождении молодого «брахмачарья», одной из обязанностей которого было держать над головой учителя зонтик от солнца. Свами снимал сандалии, поднимался по трем ступенькам на невысокий помост, накидывал на голову край своей шафранной туники и усаживался, скрестив ноги, у столика, покрытого синей тканью. Из-под нее во время занятий Свами то и дело вытаскивал всякую всячину. При помощи этих предметов он, как и все гуру, на протяжении веков обучающие Веданте, делал свои рассуждения более наглядными. Например, при помощи глиняной миски он объяснял, как существование этой миски зависит от существования глины: без глины не было бы миски (как не было бы мира без Сознания). При помощи стеклянного шара и розы он доказывал нам иллюзорность цветка, увиденного сквозь стекло. Веревка служила иллюстрацией к классическому сравнению Веданты: принять веревку за змею – все равно, что принимать мир ощущений за подлинный мир. Эта путаница – плод нашего воображения. Кроме того, разве смог бы кто-нибудь принять веревку за змею, если бы на свете не существовали змеи?

В чем Свами не нуждался для проведения занятий, так это в священных книгах. Он знал их наизусть и уже давно раздарил свою обширную библиотеку. Он говорил, что она ему больше не нужна, что теперь он не зависит от написанного. Такой всегда была индийская традиция, особенно в те времена, когда эти тексты еще считались тайным знанием, откровением, которое могло передаваться только напрямую, из уст гуру в ухо ученика.

Свами говорил, что, даже если бы с возрастом в его памяти остались только два-три стиха, он все равно смог бы и дальше преподавать.

И он рассказал еще одну историю.

В конце XIX века один английский профессор приехал в Калькутту. Он заявил, что хочет понять Индию с ее философией и попросил о встрече с одним знаменитым пандитом, знатоком санскрита. Пандит свободно владел английским, и приезжий профессор пожелал взять у него несколько уроков Веданты. Для начала пандит принялся напевать первые строки самой первой из Упанишад:

 
Ом пурнамадах пурнамидам пурнат пурнамудакьяте
Пурнасия пурнамадайя пурнамевавасишьяте
Ом шанти, шанти, шанти-хиии…
 

и перевел:

 
То – Абсолют, и это – Абсолют,
Из того Абсолюта пришел этот Абсолют;
Отними этот Абсолют от того —
То, что останется, и есть Абсолют,
Ом шанти, шанти, шанти-хиии…
 

Тут англичанин захлопнул книгу, встал и на этом его обучение закончилось. В своем дневнике он написал: «Эти Упанишады просто лепет детского, незрелого ума». А по мнению Свами, в этих строках заключено все мировоззрение Веданты. Даже если бы весь остальной текст Упанишад сгорел или был забыт, этой единственной мантры было бы достаточно для того, чтобы традиция жила, чтобы дать пищу для размышления тому, кто хочет понять.

Мы обсуждали эту тему не одну неделю.

– В этих строках заключена вся правда о нас, – объяснял Свами. – «Я» – полнота бытия, бескрайний океан. Ничто его не тревожит, ничто не ограничивает. А волны на поверхности, пусть разные, но это всего лишь мимолетная видимость. В них всего лишь проявляется моя полнота, моя слава. Во мне, бескрайнем океане, растворяется все, и остаюсь только я, «пурнам», полнота совершенства.

Не всегда удавалось поспеть за ним. Иногда казалось, что я все понял, но потом я осознавал, что слова только влетели в голову, но ими я не проникся. Дело было не в интеллекте, Свами повторял это неоднократно, и не в вере тоже. Речь не о логических выкладках, а о пути реализации «шаг за шагом», как говорится в Упанишадах. О том, чтобы подвергнуть собственное сознание чему-то вроде алхимического превращения с помощью священных текстов. Но даже эти тексты можно затем отложить в сторону, как оставляют, за ненадобностью, лодку, на которой переплыли реку.

Свами родился в традиционной семье крестьян-браминов. Он был выдающимся студентом, начал работать журналистом в Мадрасе, но вскоре понял, что это не его призвание. Он удалился от мира, принял «санньясу» и побывал учеником нескольких гуру. Наконец один из них, лесной отшельник, заставил его совершить важный скачок в сознании. Теперь он был уверен в своих силах и чувствовал, что готов к выполнению большой задачи: восстановить классическую, устную традицию обучения Веданте, сделать это видение мира доступным всем, и не только в Индии.

Традиция эта была установлена в VIII веке от Рождества Христова человеком по имени Шанкарачарья, великим толкователем и комментатором Вед, но затем зачахла. Века мусульманского господства с массовым обращением в ислам загоняли обучение Ведам во все более глубокое подполье. Последовавшая за этим двухвековая английская колонизация оказалась еще более разрушительной в связи с внедрением в общество – преимущественно в высшие его круги – новых социальных ценностей, и особенно системы обучения, нацеленной на то, чтобы штамповать мелких чиновников для империи и распространить познание «практичных» вещей, а не познание Атмана.

Индийцам повезло в том смысле, что их видение мира, основанное на Ведах, не было привязано к какому-то религиозному институту, церкви. Передача этого видения не носит централизованного характера, как, например, в буддизме, и это позволило традиции выжить. В индуизме не было монастырей, которые можно было снести с лица земли, не было здесь и религиозной столицы, которую можно было поработить. Гуру в любом закутке передавал знания пяти-шести «шиша». И таких гуру по всей Индии было много. Однако традиция требовала, чтобы образование получали только юноши из самой высшей касты – касты браминов.

Свами поставил перед собой цель сломать эту монополию и обучать Веданте любого, кто заинтересуется, брамин он или нет, индиец или нет. «Желание достигнуть совершенства свойственно всем людям на всех континентах и во все времена. Проблема эта универсальна. И решение ее тоже универсально», – говорил он.

В конце XIX века многие и на Западе думали, что Веданта может стать «универсальным Евангелием», как ее определил Ромен Роллан. В древней Веданте, в ее видении мира было что-то глубоко современное, то, что, казалось, могло заполнить духовную пустоту, возникшую как следствие гонки человека за индивидуализмом и материализмом.

В отличие от религий, которые откладывают достижение целей на будущую жизнь, возможно, только в раю, Веданта преследует одну цель, исключительно духовную: признать собственную полноту. В этой жизни и сейчас.

Свами считал, что сегодня, более чем когда бы то ни было, это должно стать целью всего человечества, и делал все возможное, чтобы распространить знание Веданты. Он уже обучил сотню «свами», которые в свою очередь обучали других, как в Индии, так и за ее пределами. Это огромный труд, ведь, согласно традиции, гуру должен заниматься лично каждым студентом. «Освобождения скопом не добьешься, да и научиться скопом ничему нельзя», – говорил он. И каждый день без устали он вновь и вновь, «шаг за шагом», двигался с нами по пути, предписанному традицией.

– Моя карма – учить вас, ваша карма – быть моими «шиша». Мы нужны друг другу, – сказал он однажды, чтобы разрядить длинную философскую тираду, по-своему, шуткой или притчей.

В начале курса, например, он объяснил, что в его ашраме не гарантируют «просветления». Затем добавил: «Золотых роллексов здесь тем более не будет». Всех рассмешил этот намек на Саи Бабу, умеющего, как рассказывают, материализовать из ничего часы, стаканы с водой или сделать так, чтобы с кончиков пальцев в протянутые ладони учеников сыпался священный пепел «вибхути».

– Понятно, что и я могу творить чудеса, и, если вы настаиваете, как-нибудь сотворю что-нибудь для вас, – заключил он, и мы затаили Дыхание. Он, конечно, шутил, но о «чудесах» мечтают все, и временами кто-нибудь напоминал ему о его обещании. Свами был великим рассказчиком и прибегал к различным риторическим приемам, чтобы позабавить аудиторию и привлечь ее внимание. Однажды он, посмеиваясь, поднялся на свой помост с только что полученным письмом в руке. Оно было от юноши, который просил взять его в ученики, но, не слишком владея английским, спутал прострацию с простатой. В другой раз он пришел на первый урок, передвигаясь медленнее обычного, и, с трудом поднимаясь по ступенькам на свой помост, заметил: «Кто-то из вас, наверное, подшутил надо мной. У меня все кости ломит». И рассказал такую историю.

Гуру дает указания ученику: «Сегодня вечером медитируй, представляя, что я сижу у тебя на голове».

Ученик уходит. На следующий день он застает гуру совсем разбитым; ему едва удается подняться на ноги.

– Ну, как ты помедитировал? – спрашивает гуру ученика.

– Хорошо, гуру-джи. Я медитировал, как ты велел, представляя, что ты сидишь у меня на голове. Но когда я устал, то представил, что мы поменялись местами.

Однажды пилот индийских авиалиний, взявший трехмесячный отпуск для обучения, спросил Свами, зачем он рассказывает всякие истории.

– Как, вы не заметили? – ответил тот. – Когда вы смеетесь, в ваши открытые рты я могу забросить что-нибудь важное.

Затем сам, сияя во весь рот, добавил:

– В смехе человек являет свою полноту. Потому что смеющийся человек – это либо слабоумный, либо невежда, либо «свами».

Час «сатсанга» после ужина был одним из самых интересных, потому что любой мог спрашивать, о чем угодно. Вопросы молодых «брахмачарья» носили теологический характер и касались толкования текстов, философских тонкостей; вопросы «бригады пенсионеров», как я прозвал группку стариков во главе с бывшим директором банка Гуджарата, касались смерти – как ее воспринимать, как подготовиться к ней. Свами отвечал по-разному. Однажды он просто процитировал Упанишаду:

 
Как гусеница, что доползла до конца травинки,
Сосредоточивается, чтобы перебраться на соседнюю,
Так и Атман, подойдя к концу жизни,
Сосредоточивается и переходит из старого в новое тело.
 

В другой раз он сказал: «Когда кто-то умирает, в Мадрасе говорят: „Он отправился в путь“. Когда кто-то рождается в Коимбаторе, люди говорят: „Он пришел“. Странник всегда один и тот же. Это Атман, душа, сознание без границ, неподвластное изменениям, оно не уходит и не приходит, а пребывает вечно».

На вопрос, можно ли прожить жизнь, избежав проблем, Свами ответил, что жизни без проблем не бывает. Кто хочет жизни без проблем, ведет себя, как тот крестьянин, который впервые видит футбол и возмущается судьей: это ж надо, пожалел мячей игрокам. Куда это годится – один мяч на двадцать два парня, потому они и бегают, толкаются, пытаются его друг у друга отобрать. «Но это же правила игры. Такова жизнь, без проблем не было бы радостей. Проблемы – пружина духовного поиска, – добавил он. – Если бы человек не чувствовал себя несчастным и обделенным, он бы не задавался вопросом, что делать. Человек взрослеет, обретает зрелость в борении. А вот корова – нет, она вырастает, но не обретает зрелости».

Я наблюдал за Свами: терпеливым, неутомимым, невозмутимым. Он никогда никого не осуждал. Долг наставника он выполнял, не обольщаясь надеждами даже на то, что мы все поймем. Он был убежден, что принадлежит великой традиции, что существует великая Истина, которой он может поделиться с нами, и что эта Истина, рано или поздно, станет очевидной для всех.

– Правда не определяется большинством голосов. Большинство может избрать то или иное правительство, но не сможет решить, что есть Истина.

Он хорошо умел объяснять сложные понятия. Такие, как джива, джагат, сансара. О дхарме он сказал: как я хочу, чтобы поступали со мной другие, так и я сам должен с ними поступать. Это и есть дхарма, правильный путь.

В первый раз он так объяснил нам, что такое карма: у каждого поступка есть свои последствия – некоторые видимы, другие – нет. Невидимые последствия наших поступков – это и есть карма. Последствия хороших поступков засчитываются в пунья, в плюс; последствия Дурных – в папа, то есть в минус, с чем еще придется разбираться в следующей жизни.

– Первобытный человек тоже, – сказал Свами, – знал о существовании кармы. Бывало, он выходил из своей пещеры на охоту, а вечером возвращался с одной жалкой белкой. «Ах-ха-ха, гыгыгы!» – кричала ему жена («Несчастный глупец, и это все, что ты поймал?»), а он, оправдываясь, буркал: «Грр-брр» («Ну, не повезло мне…»). Зато на следующий день он возвращался с богатой добычей, и теперь его семье не грозил голод. «Гррр о-хо-хо! („Повезло так повезло“)», – говорил он. А что же такое везение или невезение, удача или неудача, если не карма? Все мы понимаем, что существует нечто такое, что определяет, в том или ином смысле, нашу жизнь. Только одни, как тот пещерный человек, думают, что это случайность или, что хуже, козни злых духов. Зато другие убеждены, что только мы сами несем ответственность за то, что с нами происходит, потому что «удача» и «неудача» – это следствие наших поступков или наших прошлых жизней. Это и есть карма.

– Некоторые религии, – продолжал Свами, – приписывают все Богу. Умирает чей-то сын, и люди говорят матери: «Бог дал, Бог взял». Но Бог здесь ни при чем, Бог не имеет к этому никакого отношения. Это просто кармический вопрос. А карма – это огромная сеть, которая окутывает нас всех, каждого со своей свободой выбора, а значит, и со своей ответственностью.

К проблеме «я» он относился особенно иронично. Он говорил, что «я» – слово, которое мы используем постоянно, слово, основываясь на котором, мы судим о целой Вселенной, слово, которое наш разум не в силах осознать, слово, которое не вызывает у нас никаких точных образов. «Вот если, к примеру, мы говорим: „миска“, тут все понятно, в нашем сознании сразу возникает картинка. Примерно вот такая… – и с этими словами он извлекал из-под стола свою глиняную миску. – Но V? Мы говорим: „Я высокий“, и думаем о теле. Говорим: „Я подавлен“ – и думаем, по всей видимости, о сознании. Утверждаем: „Я отец, я двоюродный брат, я муж, я жена“, но это тоже не слишком о многом говорит. Ведь тот, кто кому-то отец, другому – сын. Так кто же этот V, играющий столько ролей одновременно? Общее всех этих разных V – осознание всех других V. От этого осознания зависит все, но само оно не зависит ни от чего».

Он снова вынимал из-под столика миску и говорил: «Теперь у всех нас есть осознание этой миски». Затем опять прятал миску под столиком и показывал нам пустую руку. «А теперь что у нас есть? Осознание отсутствия миски! Итак: миска или есть, или ее нет, а вот осознание есть всегда».

И так продолжалось часами. Таков был путь. Предполагалось, что когда-нибудь, в один прекрасный день, все это станет для нас ясным, очевидным, как в красивой притче, которую любил рассказывать сам великий Рамакришна.

Львица погибает при родах, а львенка-сироту берет на воспитание стадо овец. Он растет среди них, вместе с ними щиплет траву, учится блеять и быть кротким, как овца. И вот однажды старый лев, уже долго наблюдавший за львенком издалека, нападает на стадо с громким рычанием. Львенок, как и овцы, убегает, но лев догоняет его, хватает за загривок, тащит к пруду и заставляет взглянуть на себя в зеркале воды.

– Ну, и кто же ты? Неужели овца? – спрашивает лев.

И тут впервые у львенка вырывается грозный рык.

Мы тоже, как этот львенок, не знаем, кто мы. Старый лев – это гуру. Зеркальная поверхность воды – это Веданта.

Без гуру нет познания. Отсюда их огромное значение. «Зачем ты бродишь по свету – из города в город, от храма к храму – в поисках Бога? Бог внутри тебя, ты сам и есть Бог. Так что не ищи больше Бога, лучше поищи себе гуру, который поведет тебя к открытию себя самого», – писал Шанкарачарья двенадцать веков тому назад. Отсюда и отношения – почти непонятные для нас, западных людей – абсолютной зависимости ученика от своего гуру.

В ашраме меня изумило то, как ученики откровенно заискивали перед Свами.

«У любых человеческих отношений есть свой предел, – сказала одна женщина во время „сатсанга“, посвященного этой теме. – В отношениях между братьями не хватает отношений с отцом, в отношениях с отцом отсутствуют отношения с матерью. Только в отношениях в гуру присутствует все: он и отец, и мать, и брат, и учитель, и сосед, и врач. Нет такой проблемы у „шиша“, которую гуру не сделает собственной проблемой, потому что у него, гуру, своих проблем нет. И в этом причина моей преданности ему».

Другая сказала: «Когда я его встретила, для меня это было, как родиться заново. Мои родители дали мне мое тело, но Свами-джи дал мне душу».

Я был просто в ужасе. Да, принято говорить, что «гуру не человек», что в нем почитают его знания, а не человека как такового, но подобное слепое поклонение, это афишируемое стремление буквально припадать при любой возможности к его ногам вызывали у меня протест.

После каждого урока наиболее преданные ученики – а таких набиралось несколько десятков – провожали Свами в его жилье. Там он устраивался в красивом кресле, а ученики сначала вереницей проходили мимо, чтобы прикоснуться к большим пальцам его ног, а потом просто взирали на него.

С самого начала я решил, что не буду делать ничего подобного, и вместо того, чтобы следовать за Свами, возвращался в свою комнату.

Но Сундараджан обратил мое внимание на то, что посещавшие Свами возвращались с гостинцем, чаще с бананом. В обители нам не давали фруктов, и я чуть было не соблазнился. Но, уже переступив порог, я понял, что, если я припаду к его ногам, мне будет неловко, а если нет, неловко будет остальным. Недолго думая, я ринулся обратно, приведя в смятение женщину, стоявшую сзади.

В остальном монашеская жизнь была в высшей степени приятной: полный покой, никакой ответственности, каждый день течет размеренно, от обряда к обряду, а разум занят необычными темами, иногда просто невероятными. Что за радость вставать утром и думать о Бхагаване без необходимости увязать в мелочах обыденности! Ашрам был островом, отрезанным от мира, защищенным от его шума, от волн его желаний. И это стало частью его очарования.

Я понимал, в чем сила традиций монашеских орденов, в том числе и у нас в Европе. И еще понимал, почему китайские коммунисты построили в Лхасе музей, чтобы показать «ужасы тибетского ламаизма». Монахи там представлены злостными бездельниками, бежавшими от жизненных забот, от ответственности перед семьей, от нелегкой работы в поле, чтобы распевать молитвы в монастырях, пока остальные в поте лица работали, чтобы их содержать.

Иногда мне казалось, что я тоже так поступил, оставив другим свои проблемы. Я думал об Анджеле, о друзьях, которые работают, в сущности, и за меня тоже. Я представлял себе, как они входят в офисы, говорят по телефону, глядят на монитор компьютера, отвечают на письма, подписывают бумаги… А я с утра до вечера только и делал, что размышлял о Бхагаване.

– Оставьте за дверью все, что принадлежит внешнему миру. То, что вас тревожит, находится вне вашего «Я», а «Я» не должно ничего ни желать, ни осуждать. Оно должно быть объективным, медитировать и позволить каждому следовать своей судьбе, – говорил Свами во время утренней медитации. – Отрешитесь от своих ощущений, будьте как черепаха, которая прячет лапы и голову в панцирь… Смотрите на себя со стороны, как на статую, которая дышит. Прислушайтесь, замечайте все, что происходит, осознайте это…

Сидя на небольшом помосте в темной аудитории, Свами руководил медитацией. Говорил он тихо, был немногословен. Медитировать на рассвете – все равно, что составить план на день. То, что столько людей совместно, молча, старались усмирить свое сознание, создавало атмосферу проникновенности, сосредоточенности, почти ощущение силы.

Медитировать значит познавать себя. Это непросто, потому что сознание по природе своей беспокойно и иногда даже неуправляемо и пытаться запретить ему думать – «все равно, что пытаться поймать ветер руками и направить его, куда пожелаешь», говорится в Упанишадах.

Способность сосредоточиться, обратить сознание внутрь себя казалась мне вопросом воли, силы характера. Но это стоило усилий, ибо контролировать собственное сознание означает, в сущности, контролировать свою жизнь.

Разум порождает все проблемы человека, но он же может помочь их решению. Сознание – сокровище, лежащее у нас под ногами: мы ступаем по нему ежедневно, не понимая его ценности. Речь просто о том, чтобы владеть этим сокровищем, управлять им, научившись поступать осознанно.

Об этом хорошо сказал Свами однажды вечером, в час сатсанга. Один из «бригады пенсионеров» спросил: «Что такое жизнь?», и он просто ответил: «Жизнь? Это цепочка маленьких шажков. Делайте каждый осознанно, чтобы их контролировать».