Текст книги "Тиран (ЛП)"

Автор книги: Тиана Лавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Тиана Лавин «Тиран»

Переводчик: Оксана Ржевская

Редактор: Анна Артюхова

За обложку благодарим Маргариту Волкову

Глава 1

Кто Трясет Твою Клетку?

– Полное имя Хантер Энтони Вульф. Раса: белый. Пол: мужской. Рост 190 см, вес 123 кг… Шестнадцать татуировок. Самые заметные: волк на левом бицепсе, слово «Тиран» на спине, дьявол на животе и кобра на икре. Два шрама: один, маленький, на правом глазу, второй на левой руке. Цвет глаз светло-зеленый, – адвокат облизал большой палец и пролистал листы в манильской папке, переходя к следующему разделу.

– Бандитские связи не имеет. Однако у него есть друзья и родственники, которые связаны с радио «Белый Кролик» и «Альянсом висельного дерева Вотана» (Прим.: White Rabbit Radio, Gallows Tree Wotansvolk Alliance – сообщества расистов, расположенные в штате Мичиган; вотанизм или одинизм – расовая религия, названа по имени верховного божества в верованиях древних германцев Вотана, известного также как Один), – гремел адвокат Даг Рейнольдс. Цепи и наручники вокруг запястий Хантера звякнули, когда он сел на стул. Подошедший охранник снял их и исчез так же быстро, как и появился в тюремном кабинете.

Хантер был уверен, что он обезвожен, его язык был толстым и тяжелым. Растирая свои ладони, он чувствовал сухость костяшек пальцев, вены и крошечные рубцы, которые он заработал за более чем два десятилетия боев. Его желудок бунтовал из-за сегодняшнего отвратительного завтрака: яиц, плавающих в старом сале, полосок жирного бекона и черствого хлеба.

– … Детройтский входной центр, окружная тюрьма Сагино, исправительное учреждение Сагино, исправительное учреждение в Центральном Мичигане, Мичиганский исправительный департамент и даже окружная тюрьма Флинта. В течение шестнадцати лет, мистер Вульф, вам были предъявлены обвинения в преступлениях, включающие, помимо прочего, три случая кражи со взломом второй степени, четыре случая нападения при отягчающих обстоятельствах, один случай похищения, два случая угона транспортного средства, один случай покушения на убийство первой степени, один случай убийства второй степени, один случай убийства по неосторожности, два случая запугивания потенциального свидетеля, три случая уничтожения имущества, один случай сопротивления аресту и два случая незаконного проникновения.

Адвокат с глухим шлепком швырнул бумаги на стол, затем закрыл глаза и покачал головой.

– Не все из вышеперечисленного было отдельными случаями. Вы читаете это так, будто это были индивидуальные обвинения, пытаясь доказать правоту при этом передергивая правду. Некоторые из этих обвинений произошли одновременно, а некоторые преувеличены или ложны.

– Это была тяжелая битва, мистер Вульф, – заявил мистер Лайл. Хантер встал и посмотрел на него и другого адвоката. Оба адвоката разыгрывали в этом кабинете глупую игру в хорошего адвоката и плохого адвоката. Это место воняло дешевым кофе и превосходством. Хантер почти забыл, что ублюдок был на заднем плане, словно какой-то бэк-вокалист. Он напомнил ему раздувшегося энцефалитного клеща, полного крови и с маленькой головой, застрявшего в своем темном костюме.

– Ваш испытательный срок каким-то чудом одобрен. Мистер Вульф, не думайте, что это произошло благодаря вашей заслуге. Я уверен, что в большей степени связано с переполненностью, но говорю вам, если вы не так чихнете – вас запрут на всю оставшуюся жизнь.

Хантер почесал шею, когда вернулся раздражающий зуд. Сухие, крошащиеся бруски тюремного мыла всегда оставляли какие-то крупинки на его коже, независимо от того, как тщательно он вытирался. Он часто покупал себе хорошее мыло, но у него закончились «диал» и «айриш спринг». Хантер ненавидел, как пахло тюремное мыло, но больше всего ненавидел то, что они заставляли его чувствовать. Он не мог даже принять чертов душ, не заплатив цену. Ужасная сыпь была расплатой за совершенное преступление. Опустив голову, мужчина улыбнулся… Его не арестовали за большинство вещей, которые он совершил. Эти лохи едва зацепили верхушку.

– Итак, тебе нечего сказать по этому поводу? – рявкнул адвокат за столом, заставляя Хантера отвернуться от кровожадного клеща, застрявшего в углу, как козявка в носу. Он повернулся и посмотрел в глаза холеного болтуна, считавшего свою задницу не хуже пончика с шоколадной глазурью.

– Нет, – он зевнул, вытянув длинные ноги, задеревеневшие от неловкого сидения на маленьком стуле.

– В самом деле? Забавно, потому что когда несколько лет назад вас привели в суд, вам было что сказать, когда вы орали на судью после вынесения приговора.

– Потому что это была ошибка правосудия. Если ублюдок стреляет в меня из пистолета и промахивается, а я, вытащив свой пистолет в целях самообороны, стреляю и попадаю в его гребаную грудь, это не моя вина. Это называется самозащита.

– Вам нельзя иметь оружие, мистер Вульф. Это, безусловно, была ваша вина. – Он издал смешок.

Эти парни сошли с ума. Они понятия не имеют, что происходит в реальном мире.

– Знаете что? Эта маленькая система правосудия, перед которой вы поклоняетесь, вся испорчена. Мы живем в стране, где человек не может даже защитить себя. Парень, который пытался меня убить, теперь жертва в ваших глазах, хотя это я единственная жертва беспорядка, который он начал. Все совсем наоборот. Он получил по заслугам, и скорее ад замерзнет, чем я буду стоять в Детройте или где-нибудь еще, не имея ничего, чтобы себя защитить.

– Вы должны были быть в Сагино! Вы были на испытательном сроке.

– Мы все должны быть где-то, верно? – Хантер пожал плечами. – Вас тоже должны были повысить. – он ухмыльнулся, пытаясь задеть мужчину, и повернул голову к ублюдку за спиной.

– А вы не опаздываете на китайский шведский стол сожри-сколько-сможешь, глупый говнюк с лягушачьим лицом?

– Хантер, достаточно. Я знаю тебя уже очень давно, – Рейнольдс прищурился. – Тебе нужен план. Тебе скоро исполнится тридцать четыре. Ты выйдешь отсюда через три недели. И ты должен сделать что-то со своей жизнью. Ты слишком стар для этого дерьма, чувак. В конечном итоге ты умрешь или получишь пожизненное, что, практически, одно и то же, – Хантер откинулся на своем стуле, желая поскорее вернуться в камеру. – У тебя нет ни навыков, ни образования, ни работы. Ты осужденный преступник с историей крайней формы насилия. Что ты будешь делать, когда выйдешь отсюда?

– Возьму приличной еды, подъеду к какой-нибудь киске, которая отсосет мой член, а потом напьюсь.

Адвокат закатил глаза и повернулся в кресле.

– Вы бы предпочли, чтобы я, блять, лгал? – Хантер вскинул руки. – Я был здесь слишком долго! Вы хотите получить ответ: «Я готов начать новую жизнь, Рейнольдс. Я окончу бесплатные курсы, буду ходить в церковь каждое воскресенье и посещать занятия по управлению гневом»… К черту это дерьмо, – Он засмеялся, но в его смехе не было веселья. – Мне нужно достать немного денег, но все, что я знаю, это улицы. Чёртовы тюрьмы и исправительные учреждения не заботятся о реабилитации кого-либо, Рейнольдс.

– Хантер, указывание пальцем никогда не помогало тебе выбраться из этого беспорядка. Ты должен взять ответственность за свои действия и выяснить, почему ты находишься в том месте, где находишься.

– И вы тоже, – парень зашипел и обернулся на стуле. – Это правда! О, и пока я не забыл, почему, черт возьми, вы любите рассказывать о том, что делают некоторые мои друзья и члены семьи? Я не они, я не член банды и никогда им не был. Я не делаю ничего из этого дерьма и, поверьте, многие пытались меня вовлечь, но это не мое. Я сам по себе.

– Это только потому, что ты не любишь следовать правилам, – Рейнольдс ухмыльнулся. – Ты определенно не ведомый, Хантер, но у тебя проблема. Ты получил это прозвище «Тиран». Когда лидер известной банды белых расистов дает тебе прозвище, это что-то значит.

– Я не расист. Джо мертв уже семь лет, так что это было давным-давно, и, опять же, это не ваше чертово дело, потому что я не участвую во всем этом дерьме. И даже если бы участвовал, это не имеет никакого отношения к последним обвинениям или к этому конкретному делу. Как по мне, то у вас есть проблемы поважнее, чем это. Я – мелочь по сравнению с вашими проблемами. Иногда я удивляюсь, как вы спите ночью? Я имею в виду, вы говорите, чтобы я никого не обвинял, хотя сами…

– Ты отклоняешься от темы, Хантер. Ты должен…

– Нет-нет-нет, вы хотели, чтобы я говорил, так что поехали. Я не собирался говорить ни слова. Я собирался позволить вам с вашим маленьким дружком вести себя высокомерно, – Он ткнул пальцем в сторону парня. – Я должен был раздуть твое эго рассказами о том, насколько я хорош, насколько плох и ужасен, всем этим дерьмом, но ты разозлился, что я был «недостаточно вовлечен в разговор», – Хантер нарисовал пальцами в воздухе кавычки. – Ну, теперь я вовлечен достаточно. Вот факты, Рейнольдс.

– Мои бабушка и дедушка платят вам много денег, – Хантер начал загибать пальцы. – Денег, которых у них нет. Я ничего у них не прошу, и вы это знаете. Во-вторых, вы ни капли не беспокоитесь о парнях вроде меня, которые должны привести свою жизнь в порядок, как вы это назвали. Мы приносим вам слишком много денег. Вам не нужно, чтобы я шел по пути добродетели, потому что, как только я это сделаю, ваш доход иссякнет. Вам нужны такие парни, как я, чтобы ваши карманы оставались толстыми.

– Это полная ерунда.

– Разве? Без преступности не было бы инспекторов по надзору за условно осужденными, пенитенциарной системы, охранников, судей, присяжных, охранников, полицейских, центров реабилитации наркоманов, оперативных групп, адвокатов, агентов ФБР, управления исправительных учреждений и поручителей под залог. И это я еще не всех назвал. Миллионы долларов пропадут в один миг, если мы покинем свои клетки, и вы это знаете. Ребята вроде вас, буквально, рассчитывают на мое падение.

Они смотрели друг на друга.

– Хантер, независимо от того, что ты думаешь, я всегда хотел для тебя лучшего. Ты умный и у тебя большой потенциал, но ты его упускаешь.

– Упущение – такое глупое слово… Звучит чертовски смешно, не правда ли? – Рейнольдс поморщился. – Вы имеете право на свое мнение, а я – на свое, но факты есть факты, и вы не можете этого отрицать. Когда преступники – это ваш хлеб с маслом, как кто-то в здравом уме может доверять свои интересы вам, судьям или прокурорам? Это все равно, что ожидать, что лев станет веганом. Мы нужны для этой экономики, мы оба это знаем, а вы хотите, чтобы я сказал вам, что я…

– О, так ты хочешь сказать, что стреляешь в людей, надираешь им задницы, грабишь магазины, угоняешь чужие роскошные автомобили, так сильно перерезаешь парню шею, что у него фактически выпадает горло, и забиваешь другого парня почти до смерти, а затем истерически смеешься, когда его увозят в реанимацию, что все это ты делаешь для нашей экономики? Ты убиваешь людей по доброте душевной, Хантер? Финансовая ответственность, я так понимаю? Как мило с твоей стороны!

– Суть в том, что я не буду лгать вам, как вы, сидя в этом кресле, лжете мне и всем заключенным, говоря, как чертовски счастлив он должен быть от того, что тюремная система специально устроена как вращающаяся дверь. Я нужен вам больше, чем вы мне, – Хантер указал на себя, когда поднялся на ноги, выпуская гнев, который накапливался в нем слишком долго. – Без болезней нет врачей. Без гнилых зубов нет стоматологов. Вы не лучше меня, чуваки… Просто дайте мне досидеть здесь свой срок и оставьте меня, блядь, в покое, хорошо? Это дурацкая, фальшивая встреча. Можете записать в своих заметках, что сегодня сделали доброе дело. Идите на хер, у меня нет времени на эту херню.

В кабинете воцарилось молчание.

– Хантер, присядь. Нам еще есть что обсудить, – Хантер просто впился в него взглядом. – Пожалуйста, – через несколько секунд он неохотно плюхнулся обратно на сиденье. – Это выше твоего понимания и твоих искаженных взглядов на реальность. Нам нужно знать, что на этот раз ты будешь вести себя по-другому. Я серьезно. Это войдет в твое новое дело. Просто пойди мне навстречу, пожалуйста, и покончим с этим!

Прошло несколько минут, пока он обдумывал ситуацию.

– Прежде чем я соглашусь сыграть в вашу маленькую игру, я хочу, чтобы эти два обвинения за незаконный сбыт наркотиков были убраны из моего гребаного дела.

– Я не упомянул их.

– Я не тупой, чувак, я вижу их на бумаге! – он указал на открытую папку. – Я не делал этого дерьма, и вы это знаете. За всю мою жизнь у меня никогда не было проблем с наркотиками. Этот полицейский ничего не нашел. Он видел только пачку денег и немного белого порошка, который был мелом, которым я натирал свой кий для игры в пул. Ради бога, бильярд. Чертов идиот предположил, что это остатки наркоты… тупая задница. Он даже не проверял это. Сигареты, пиво, немного травки время от времени, вот и все. Никогда не продавал и не принимал наркотики за всю свою жизнь. Говорю вам, я хочу убрать это дерьмо. Как минимум, вычеркнуть. Вранье. Я хочу, чтобы это исчезло.

– Я посмотрю, что можно сделать, – Рейнольдс вздохнул. – Мне все еще нужно знать, Хантер, каковы твои планы, потому что я потянул за ниточки, чтобы тебя вытащить. Я исчерпал свою благосклонность от твоего имени. Никто не может спасти тебя от самого себя. Доллар здесь бессилен.

Хантер причмокнул и откинулся на спинку стула. Ему смертельно надоел этот парень и его круглый, как шар для боулинга, друг. Было время, когда мужчина бы встал со стула и избил их обоих до полусмерти, заставляя их жен на это смотреть. Но он пытался контролировать себя, независимо от того, насколько приятной была эта мысль.

– Твоя бабушка умоляла меня. Это единственная причина, по которой кому-то действительно не наплевать на то, что с тобой случилось, – продолжил Рейнольдс. Хантер прищурился. Он проглотил то, что он действительно хотел сказать… Слова, сказав которые он уже никогда бы не мог вернуть. – Могу я получить хотя бы «спасибо»? – парень ухмыльнулся.

– Я готов идти… – Хантер поднялся на ноги и уставился на Рейнольдса. Каким, должно быть, заносчивым мудаком он был в старшей школе. Человеком, который никому не нравился, а теперь он адвокат по уголовным делам в великом штате Мичиган, кичащийся своим авторитетом. Мужчина посмотрел на документы и хмыкнул. Его нос был красным, его глаза блестели без всякой причины, а его кожа имела голубоватый оттенок, как будто он не видел солнечного света нескольких недель.

– Уведите его отсюда, – пробормотал он, ни на кого не глядя, и махнул рукой, как будто дал команду вынести мусор.

Хантер почувствовал знакомое дерганье и рывки своих рук, когда вокруг его запястий застегнули холодные неудобные наручники, и тяжелая дверь открылась, давая возможность выйти. Ему всегда приходилось пригибаться, чтобы не задеть головой дверной проем. Вернувшись в камеру, он лег на кровать, его темно-синяя форма была пропитана потом. В том кабинете было чертовски жарко, но никто, казалось, этого не замечал, кроме него. Он уставился в потолок, слушая храпы своего соседа. Несколько часов спустя принесли ужин, но он отказался его есть и отодвинул тарелку в сторону. День и ночь стали размытыми, сливаясь вместе, как вода и кровь в сточной канаве. В голове всплыло лицо его матери, испачканное запекшейся кровью, и ее безжизненные закатившиеся голубые глаза.

Крики в тюрьме вырвали его из воспоминаний… Он ненавидел эти крики, громкие вопли, раздававшиеся поздно вечером.

– Да ладно, чувак! Помогите, кто-нибудь! Ублюдок!

Последовал шум, битва на смерть. В этом не было ничего нового. Как правило, у кого-то случалось психическое расстройство, или возникали приступы параноидального бреда, и тогда, конечно, происходили нападения… одно за другим. Хантер услышал громкий стук, как будто тело бросили об стену, а затем серию ударов. Он остался лежать на койке, скрестив лодыжки и сложив руки на животе.

– Соси! Если укусишь, я тебя убью!

Он закрыл глаза, когда послышались булькающие звуки, и последовали новые крики. Некоторые заключенные смеялись, шутили, выкрикивали отвратительные слова ободрения.

– Сейчас он получит твою задницу! Ты должен надеяться, что он использует немного жира! – кричал кто-то, сопровождаемый взрывом хриплого смеха.

Хантер не был полностью уверен, в какой камере это происходило, но у него были подозрения. Старик по имени «Герыч» был известен тем, что подмазывался к некоторым закоренелым наркоманам. Он западал на худых с голубыми глазами, которые использовали любую возможность, чтобы заполучить дозу – настоящие наркоманы. Это были его фавориты, хотя он бы согласился и на толстых коротышек с теми же слабостями, если бы не было выбора. Старый широкоплечий бандит с сонными глазами был известен тем, что предлагал обдолбанным новичкам всевозможное дерьмо, зная, что у них нет денег на нормальную дрянь. Они сожгли все свои мосты с семьей несколькими дозами, понюшками и уколами игл.

У них не было посетителей, и люди, кроме других закоренелых наркоманов, чурались их. Друзей у них было мало. У большинства наркоманов возникали некоторые проблемы с их наркозависимостью, связанные со степенью разделения: не употреблять, а продавать или налаживать контакты и сбыт в качестве посредника. Тем не менее, для таких хищников, как Герыч, эти наркоманы были воплощением мечты.

Хантер закусил изнутри свою щеку, когда последовали слишком знакомые звуки обуви, скользящей по полу, двойной стук в стену камеры, отчаянные вопли и последующие возбужденные проклятия.

– ЭЙ! Что ты делаешь, чувак?! Отвали от меня! Я не гей! Отвали от меня, ублюдок! Нет… НЕТ!!!! Охрана!!! ОХРАНА!!!! АААХХХХХХХХ!

И тогда все началось, душераздирающие крики от изнасилования продолжались… Это было так часто, так обычно, почти закономерно, что люди уже не обращали на них внимания. Крики становились все громче и громче, из тех, которые пронизывают тебя насквозь, хватают твое сердце и выжимают из него все дерьмо. Хантер оставался неподвижным на своей кровати, все еще глядя в потолок, все еще наполненный ядом, подпитываемым его порочной средой: серыми стенами, покрытыми болью, которые приближались к нему.

В его сердце трахались гнев и ненависть, родив ребенка за этими стенами. Каждые девяносто дней ему становилось хуже. Его душа производила на свет безнадежную кромешную темноту. Его падение в пучину безумия ухудшалось с каждым сезоном, и было словно годовщиной гибели. В тюрьме не было ни реабилитации, ни рабочих программ, ни образования, ни прихода к Иисусу или пробуждения великого Нового Века (Прим.: New Age, Нью-эйдж – религии «нового века» – общее название совокупности различных мистических течений и движений, в основном оккультного, эзотерического и синкретического характера). Никто не заботился о нем, о них или о ком-либо, кто жил и дышал за этими стальными решетками. Они были простыми людьми, превратившимися в животных. Забота была слишком затратным процессом.

На самом деле, Хантеру тоже было все равно. Ему уже долгое время было на все насрать. С тех пор как его лучший друг Ной был освобожден годом ранее, Хантеру становилось все хуже и хуже. Это был парень, с которым он мог поговорить. По крайней мере, у него все еще был его сосед Леон чтобы помочь ему добраться до финишной черты, прежде чем он сойдет с ума. Крики продолжались, отвлекая его от размышлений. Все вокруг него внезапно стало острым. Резким на ощупь. Взрыв смеха проникал в каждую камеру и отражался эхом от стен. Свирепость была развлечением человека в клетке. Крики теперь были настолько пронзительными, что казалось, будто их испускал раненый зверь, парень действительно сопротивлялся. Но затем, как обычно, он был оставлен на произвол судьбы. Крики становились все менее и менее интенсивными, теперь они сменились на тяжелое кряхтение. В камеру проник влажный, лихорадочно шлепающий звук, увеличивающийся в скорости каждые несколько секунд, а затем снова раздались сильные удары о решетку. Потянувшись к своему МР3-плееру, он вставил наушники и увеличил громкость до предела.

В динамиках заиграл Чайлдиш Гамбино с песней Redbone, ритм соблазнительный и забавный. Закрыв глаза, он покачивался, как будто танцевал далеко отсюда… Подняв два пальца в воздух и поднеся их к губам, он сделал вид, что курит сигарету. Выпуская воображаемый дым, он улыбнулся, под его закрытыми веками возникли образы крови, льющейся из свежих пулевых отверстий, плоти, разрезанной до мышц и костей, бандитские драки во дворе… Трупы накапливаются, как осенние листья, падающие на землю с умирающего дерева. Кричащие дети, оторванные от своих отцов-заключенных в день посещения… Папочка возвращается в камеру смертников, пора прощаться…

Секунды превратились в минуты, пока, наконец, он увидел двух охранников. Они бежали, скорее всего, в камеру с каким-то бедным сукиным сыном с очком, полным спермы из-за своей зависимости, и коварным маньяком с длинной историей тюремного терроризма, сексуальной девиации и психологических заболеваний. К тому времени, когда прибудут охранники, будет слишком поздно. Ублюдка нужно будет отправлять в больницу, где ему дадут обезболивающее и наложат швы. Никто не обратит внимания на его душевное состояние, и вскоре после этого его бросят на съедание львам: он вернется к тем же людям, которые будут смеяться и подначивать его нападавшего. Парень станет меченым, его будут передавать по кругу и сдавать в аренду, как старый школьный порно журнал. Хантер заснул где-то между молчанием осужденных и слезными молитвами грешников.

Парень в камере рядом с ним говорил на разных языках или, возможно, имел психическое расстройство. Каждый день был похож на предыдущий и Хантер должен был признать, что этот срок в тюрьме был самым худшим. Он отсчитывал свои последние сорок восемь часов, как ястреб, наблюдающий за змеей, паря высоко в небе. Осталось двадцать четыре часа до выхода…

Накануне своего освобождения Хантер обнаружил себя блюющим в унитаз из-за не прожаренного мяса. Утро началось с «революции» в животе. У него не было недостатка в сальных взглядах парней, которые подумывали проверить его, зная, что они могут испортить его освобождение, если он вступит в драку. В то утро он был ублюдком, белым куском собачьего дерьма и сукиным сыном. Тем не менее, он не купился на это. Это была приманка на крючке, но он не был голоден. Хантер так часто за свою жизнь попадал в тюрьму, что знал все эти уловки вдоль и поперек. Это было так очевидно. Тем вечером он и его сосед Леон, пожилой негр, решили вместе поужинать в камере. Они смеялись, слушали музыку и собирались попрощаться с такой маловероятной дружбой в свободном мире, но ценившейся на вес золота за решеткой.

– Хантер, я, вероятно, умру в этой тюрьме. – Леон, сделав глоток воды, перетасовал потертые карты Уно (Прим.: карточная игра, требующая специальной колоды карт).

– Ну, мы все умрем рано или поздно.

– Кто хочет умереть в тюрьме? Я бы лучше вошел в какую-нибудь двадцатипятилетнюю киску. По крайней мере, я бы умер с улыбкой на лице. – На маленьком радио пожилого мужчины играла «Give it to You» Да Брат. – Мне почти шестьдесят семь лет, чувак. С тем, как они меня прижали на этот раз, для меня все кончено, и все это знают.

– Тебе может повезти. Возможно, тебя освободят условно досрочно.

– Для этого у меня неподходящий цвет кожи, но это не имеет значения, даже если бы меня освободили досрочно, Хантер. У меня нет никого, кто бы скучал по мне. Я сжег слишком много мостов.

Сожженные мосты, похоже, были общей темой в последнее время. Хантер тоже немного знал об этом.

– Как насчет двух твоих дочерей и сына, о которых ты иногда говорил? – он посмотрел на свои карты, которые раздал Леон.

– Я просто делился с тобой старыми историями. Все мои дети выросли, и никто из них со мной не общается. Их матери тоже со мной не общаются. У меня есть куча внуков, которых я никогда не увижу. Многие мои знакомые умерли или уехали после закрытия заводов. Ты этого хочешь для себя?

– Зачем ты мне это говоришь, Леон? – Хантер бросил карту. Иногда Леон говорил дерьмо, которое просто не имело никакого смысла… как, например, спросить ребенка, хочет ли он, чтобы его отшлепали, и удивляться, когда он не ответил: «Да, черт возьми!»

– Потому что ты беспечно себя ведешь, Хантер.

– Я думал, мы говорили о тебе.

– Мы… ты будешь мной, если не исправишься. Ты говоришь, что не пытаешься быть вторым Леоном, но твои дела говорят громче слов. Все, кого ты любишь, возненавидят тебя за то, что ты предпочитаешь улицы им – вот, что тебя ожидает.

– Я не выбирал улицы. Это все, что у меня было, и, в любом случае, я не могу быть никем, кроме себя.

– Я не говорю быть кем-то, кроме Хантера. Хантер – тот, кто ты есть… ну, Тиран, но я зову тебя Хантер. Я говорю тебе стань лучшей версией Хантера, чувак… – их взгляды сцепились. – У тебя есть второй шанс, – Леон указал темным морщинистым пальцем ему в лицо. – Не трать его на какую-то ерунду. Обменяй это дерьмо на новую жизнь, делай ноги и не оглядывайся. У тебя нет оправдания.

– Тут такое дело, Леон, – Хантер бросил карту. – Ты меня не знаешь. Ты знаешь только то, что я тебе показываю, то, что позволяю тебе видеть.

– Молодая кровь, ты держишь свои карты близко, но я вижу руку, которой ты играешь. Ты думаешь, что что-то скрываешь, и для большинства так и есть, но я живу с тобой все эти годы, и поверь мне, твоя борьба заметна, когда ты думаешь, что все спят или никто на тебя не смотрит. Я наблюдаю за тобой во время еды. Ты изолируешь себя, сидя в одиночестве. Ты смотришь вокруг, наблюдая за людьми. Люди не знают, что с тобой делать. Половина из них боится узнать – у тебя репутация, и она нехорошая. Ты пугаешь людей… Такой большой парень, как ты, ни хера не делает, не использует свои навыки запугивания, чтобы получить то, что ты хочешь от кого-то здесь. За решеткой человек человеку волк. Большинство из этих парней хотели бы быть тобой, выглядеть как ты, думать как ты, двигаться как ты. Читая твои книги по ночам, они видят тебя. Бог знает, что ты пишешь в этих письмах своим бабушке и дедушке. У тебя есть свои проблемы, но, если ты решишь их, тебе больше не придется возвращаться сюда. Ты не пристрастился к героину, как я, или крэку, ничего подобного. Ты пристрастился к боли.

Хантер никогда не слышал ничего подобного раньше.

– Пристрастился к боли? Это что-то новенькое.

– Да. Тебе нравится чувствовать это, потому что ты привык к этому. Боль для тебя ощущается как любовь. Ты нападаешь на других, но ты избирательно относишься к тому, кто принимает удар. Тебе нравятся обиженные люди, – Хантер ухмыльнулся, но промолчал. – Ты говоришь, что я тебя не знаю, но я знаю. Поверь мне, знаю.

– Ты видишь меня снаружи и делаешь предположения, как все, Леон. Я говорил с тобой несколько лет, но позвольте мне сказать тебе еще кое-что. Я отличаюсь от всех, кого встречаю. Это намеренно. Твой ход, – он бросил карту.

– Мальчик, я пытаюсь сказать тебе кое-что, но ты слишком упрям, чтобы слушать. Смотри, это все фигня. Да, люди боятся тебя из-за того, как ты выглядишь. Ты пугающий. Ты очень высокий, большой и мускулистый. Ты не улыбаешься… твои глаза тоже мертвы, как будто ты видел слишком много в своей жизни, чтобы когда-либо быть в порядке.

– Я многое повидал, – Хантер бросил другую карту.

Старик схватил карту и бросил ее.

– Ты никому не доверяешь, Хантер?

– Почему я должен это делать? – они оба остановились и посмотрели друг на друга.

– Существуют степени доверия, Хантер. В конце концов, тебе придется кому-то доверять, так что в этот раз ты можешь сделать это. Никто не может делать все сам. Сейчас у тебя тюремный менталитет и он должен быть перепрограммирован. Тебе нужен сброс, или ты повторишь все, что делал.

– Тюремный менталитет помог мне выжить здесь.

– Возможно, это правда, но драки, в которые ты ввязывался, говорят сами за себя. Ты можешь перестать пытаться доказать всему миру то, что, как ты думаешь, он должен знать. Здесь ты хорошо себя зарекомендовал.

– Здесь они не дают тебе выбора. Этим парням дай палец, а они откусят руку.

Леон кивнул в знак согласия.

– Ты действительно наказал нескольких говнюков здесь, ты не играешь с этим. Дерьмо, ты заставил меня чувствовать себя здесь в безопасности. Я знаю, что, пока твоя большая задница Дольфа Лундгрена здесь, никто мне ничего не сделает! – старик улыбнулся, показывая темные десны и несколько отсутствующих зубов, пока смеялся, заставляя Хантера делать то же самое. – Люди здесь думают, что ты сумасшедший из-за того дерьма, которое совершил. Они говорят, что ты садист.

– А что думаешь ты?

– Я не знаю, – Леон пожал плечами. – Но что я знаю, так это то, что никогда не видел тебя с другой стороны, но знаю, что она есть.

Что было сказать на это? Нет необходимости оспаривать правду.

– Ты здесь не потому, что ты не бойскаут. Но тебе лучше быть начеку, когда ты вернешься в свободный мир, Хантер.

– Я должен оглядываться через плечо? Нет, никогда не буду так жить. Борись до конца, понимаешь? Живи с мечом, умри от меча. Я никогда не смогу жить в страхе.

– Ты не можешь жить в страхе, потому что ты и есть страх. Ты слишком боишься заглянуть глубоко в себя и узнать, что заставляет тебя так поступать и думать. Все чего-то боятся, Хантер. Ты боишься самого себя… Внутри ты бомба замедленного действия, затишье перед бурей.

Бабушка называла его «чертова бомба замедленного действия». Когда она говорила это, он игнорировал ее. Теперь эти старые слова в его голове воспринимались по-другому.

– Я могу сравнить тебя с тихим штормом, торнадо за день до того, как наступит полный пиздец. Твое прозвище должно звучать как «Тихий шторм», – они улыбнулись друг другу. – Полагаю, Тиран тоже подходит. Судя по тому, что я слышал о тебе за все эти годы, я понимаю, почему ты взял его. Я не знаю историю этого псевдонима. У всех нас есть прозвища, некоторые ироничны, как прозвище маленького чувака «Гигант», некоторые на сто процентов верны.

– Тиран, Леон, по определению жестокий и деспотичный лидер. Я прочитал это в словаре много лет назад.

– Поэтому твоя татуировка на спине такая охренительно большая? – улыбнулся Леон, кладя другую карту.

– Нет… Кто-то, с кем я вырос, прозвал меня так, когда мне было лет двенадцать или тринадцать, и это прижилось. Его звали Джо, и все его боялись. По какой-то причине я ему понравился. После того, как он начал называть меня так, все сделали то же самое. Потому что, как они сказали, я сделал то, что хотел сделать, не заботясь об общественном мнении. Но люди будут следовать за мной, копировать меня, пытаться быть мной – как ты сказал ранее. Но я всегда держал большинство людей на расстоянии вытянутой руки. Парни попытаются подобраться к тебе, чтобы тебя уничтожить, – он сдал другую карту. – Ты никому здесь не можешь доверять, Леон. Самые близкие друзья украдут у тебя, попытаются трахнуть твою женщину и сожгут твой дом…