Текст книги "Смертницы"

Автор книги: Тесс Герритсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

13

МИЛА

Сегодня мы собираемся на вечеринку.

Мамаша говорит, что соберутся важные персоны, поэтому мы должны выглядеть на все сто, и выдает нам новые наряды. Я надеваю черное бархатное платье с такой узкой юбкой, что ходить в нем почти невозможно, и приходится задирать его почти до бедер, чтобы забраться в фургон. Вокруг меня рассаживаются другие девочки, шурша шелками и атласом; ароматы их духов перебивают один другой. Мы несколько часов вымазывались тональным кремом, помадой и тушью для ресниц и теперь похожи на кукол из театра Кабуки. Наши лица – маски. Длинные ресницы, красные губы, румяные щеки – ничего натурального. В фургоне холодно, и мы ждем Алену, дрожа и прижимаясь друг к другу.

Шофер-американец кричит из окна, что пора ехать, иначе опоздаем. Наконец Мамаша вытаскивает из дома Алену. Та со злостью отпихивает ее руку и оставшуюся часть пути проделывает сама. На ней длинное зеленое шелковое платье с высоким китайским воротником и боковым разрезом до самого бедра. Прямые черные волосы струятся по плечам. Никогда еще я не видела таких красавиц и с восхищением наблюдаю за тем, как она приближается к фургону. Как всегда, наркотики сделали свое дело: она тиха и послушна, хотя походка неровная, и Алена пошатывается на высоких каблуках.

– Садитесь, садитесь, – командует водитель.

Мамаше приходится помочь Алене забраться в фургон. Алена садится передо мной и сразу же прислоняется к окну. Мамаша задвигает дверь и усаживается рядом с водителем.

– Опаздываем, – говорит он, и мы отъезжаем от дома.

Я знаю, зачем мы едем на эту вечеринку; знаю, чего от нас хотят. И все равно поездка кажется мне глотком свободы: ведь впервые за несколько недель мы покидаем этот дом – и я жадно приникаю к окну, как только фургон выруливает на мощеную дорогу. У обочины указатель: «Дирфилд-роуд».

Едем долго.

Я слежу за дорожными указателями, читаю названия городков, которые мы проезжаем. «Рестон», «Арлингтон», «Вудбридж». Я смотрю на людей в попутных машинах. Видят ли они просьбу о помощи, застывшую на моем лице? Или им все равно? Вот женщина за рулем бросает взгляд в мою сторону, и на мгновение наши глаза встречаются. В следующий миг она снова вглядывается в дорогу. Что она увидела? Просто рыжую девчонку в черном платье, которая собирается хорошо провести время. Люди видят то, что хотят увидеть. Им и в голову не приходит, что с виду даже самые жуткие вещи могут казаться привлекательными.

Вдали я вижу светлую полоску воды. Когда фургон наконец останавливается, нас высаживают на пристани, у которой стоит большая яхта. Я не ожидала, что сегодняшняя вечеринка будет на яхте. Девчонки вытягивают шеи, чтобы рассмотреть ее, им интересно, как это огромное судно выглядит внутри. Ну и побаиваются, конечно.

Мамаша отодвигает дверь фургона.

– Это очень важные люди. Вы все должны улыбаться и выглядеть счастливыми. Понятно?

– Да, – бормочем мы.

– Вылезайте.

Выбираясь из фургона, я слышу, как Алена заплетающимся языком произносит:

– А пошла ты, Мамаша…

Но, кроме меня, никто этого не слышит.

Покачиваясь на высоких каблуках, дрожа в своих тоненьких платьицах, мы гуськом поднимаемся по трапу. На палубе нас встречает мужчина. Мамаша торопится ему навстречу. Я знаю, что это важный господин. Он небрежно оглядывает нас и одобрительно кивает. А потом обращается к Мамаше по-английски:

– Заводи их внутрь и взбодри алкоголем. Мне нужно, чтобы к приезду гостей они были в тонусе.

– Хорошо, господин Десмонд.

Взгляд мужчины останавливается на Алене. Она стоит, покачиваясь, у бортика.

– От этой опять ждать неприятностей?

– Она приняла таблетки. Будет тихой.

– Хорошо бы. Сегодня ее выходки совсем ни к чему.

– Заходите, – приказывает нам Мамаша. – Заходите внутрь.

Мы проходим в кают-компанию, и я застываю в изумлении. Хрустальная люстра искрится под потолком. Я вижу обшитые темным деревом стены, диваны, обитые кремовой замшей. Бармен откупоривает бутылку, и официант в белом кителе подносит нам бокалы с шампанским.

– Пейте, – говорит Мамаша. – Рассаживайтесь и расслабляйтесь.

Мы все берем по бокалу и разбредаемся по салону. Алена садится на диван рядом со мной и потягивает шампанское, положив ногу на ногу, разрез на платье обнажает ее изящное бедро.

– Я наблюдаю за тобой, – предупреждает ее Мамаша по-русски.

Алена пожимает плечами.

– Меня этим не удивишь.

– Гости прибыли, – объявляет бармен.

На прощание Мамаша посылает Алене угрожающий взгляд и исчезает за дверью.

– Видишь, ей приходится прятать свою жирную рожу, – замечает Алена. – Никто не хочет смотреть на нее.

– Ш-ш-ш, – шепчу я. – Не надо, а то у нас будут неприятности.

– Если ты еще не заметила, моя дорогая Милочка, неприятности начались уже давно.

Мы слышим смех мужчин и их радостные приветствия друг другу. Американцы. Дверь распахивается, и все девочки разом оборачиваются, улыбаясь гостям. Их четверо. Один из них – хозяин вечеринки, господин Десмонд, который встречал нас на палубе. Остальные – трое мужчин в дорогих костюмах и при галстуках. Двое из них молоды и подтянуты, их движения уверенны и грациозны, как у атлетов. Третий гость значительно старше, годится мне в деды, полноватый, в тонких очках, с редеющей седой шевелюрой. Вновь прибывшие с явным интересом разглядывают нас.

– Я вижу, ты привел новеньких, – замечает пожилой.

– Тебе стоит почаще бывать у нас, Карл. – Господин Десмонд жестом приглашает гостей к бару. – Как насчет того, чтобы выпить, джентльмены?

– Неплохо бы скотча, – соглашается дед.

– А ты, Фил? Ричард?

– То же самое.

– А мне шампанского.

Раздается урчание двигателя. Я выглядываю в окно и вижу, что мы удаляемся от причала. Поначалу мужчины держатся особняком. Стоят у бара, потягивают свои напитки, переговариваются друг с другом. Мы с Аленой понимаем по-английски, а остальные девочки почти нет, и вскоре натянутые улыбки на их лицах сменяются выражением скуки. Мужчины обсуждают бизнес. Я слышу, что они говорят о контрактах и заказах, о ситуации на дорогах и авариях. О том, кто какой контракт получил и сколько заработал. Собственно, это и есть цель вечеринки – сначала бизнес, потом развлечения. Они выпивают, и бармен наливает им по второму бокалу. Небольшая разминка перед тем, как трахать шлюх. Я вижу блеск обручальных колец на пальцах троих гостей, и представляю, как эти мужчины занимаются любовью со своими женами на больших кроватях с чистыми простынями. Женам невдомек, что вытворяют их мужья в других постелях с такими девчонками, как я.

Время от времени мужчины поглядывают на нас, и у меня начинают потеть ладони в предчувствии ночной пытки. Старикан упорно косится на Алену.

Она улыбается ему, еле слышно обращаясь ко мне по-русски:

– Какая свинья! Наверняка хрюкает, когда кончает?

– Он может услышать, – шепчу я.

– Он ни слова не поймет.

– Откуда ты знаешь?

– Посмотри, он улыбается. Думает, что я восхищаюсь его красотой.

Мужчина ставит пустой стакан на стойку бара и направляется к нам. Мне показалось, что он стремится к Алене, поэтому я встаю, чтобы освободить место на диване. Но он хватает меня за руку и останавливает.

– Здравствуй, – говорит он. – Ты говоришь по-английски?

Я киваю; в горле у меня пересохло, и я не могу произнести ни слова. Алена встает с дивана, сочувственно смотрит на меня и удаляется.

– Сколько тебе лет? – спрашивает он.

– Мне… семнадцать.

– Ты выглядишь гораздо моложе. – В его голосе сквозит разочарование.

– Эй, Карл! – кричит ему господин Десмонд. – Почему бы тебе не прогуляться с ней?

Двое других гостей уже выбрали себе пару. Один из них выводит Катю в коридор.

– Идите в любую каюту, – бросает ему вслед хозяин.

Карл смотрит на меня. Потом его рука крепче сжимает мое запястье, и он уводит меня в коридор. Затаскивает в красивую каюту, отделанную полированным деревом. С бешено бьющимся сердцем я прижимаюсь к стенке, а старикан запирает дверь. Когда он оборачивается ко мне, я замечаю, что его штаны уже топорщатся.

– Ты знаешь, что делать.

Но я не знаю; понятия не имею, чего он хочет, и его внезапный удар повергает меня в шок. Я падаю на колени и съеживаюсь у его ног в испуге и удивлении.

– Ты что, не слышишь? Тупая шлюха.

Я киваю, послушно утыкаюсь носом в пол. Я начинаю понимать, в чем заключается игра, чего он добивается.

– Я очень плохо себя вела, – шепчу я.

– Тебя нужно наказать.

«О Боже. Пусть это закончится побыстрее».

– Скажи это! – рявкает он.

– Меня нужно наказать.

– Раздевайся.

Дрожа от страха, я послушно расстегиваю платье, стягиваю чулки и нижнее белье. Я не смею поднять глаза; хорошая девочка должна уважать старших. В полном молчании я вытягиваюсь на кровати, подставляю ему свое тело. Никакого сопротивления, полное подчинение и покорность.

Раздеваясь, он неотрывно смотрит на меня, наслаждаясь видом податливой плоти. Я подавляю в себе отвращение, когда он залезает на меня, дыша мне в лицо перегаром. Я закрываю глаза и сосредоточиваюсь на реве двигателя, на плеске воды за бортом. Моя душа покидает тело, и я не испытываю ничего, когда он входит в меня. Когда рычит от удовольствия и кончает.

Потом он просто встает с меня, одевается и выходит из каюты. Даже не дожидаясь, пока я оденусь. Я медленно поднимаюсь. Рев двигателя ослаб и превратился в тихое урчание. Выглянув в окно, я понимаю, что мы возвращаемся к берегу. Вечеринка окончена.

Когда я наконец выползла из каюты, яхту уже пришвартовали, а гости разошлись. Господин Десмонд допивает шампанское у стойки бара, а Мамаша собирает своих девочек.

– Что он тебе говорил? – спрашивает она меня.

Я пожимаю плечами. Чувствуя на себе пристальный взгляд Десмонда, я боюсь ляпнуть лишнее.

– Почему он выбрал тебя? Он сказал?

– Он просто поинтересовался, сколько мне лет.

– И это все?

– Его только это волновало.

Мамаша оборачивается к господину Десмонду, который все это время с интересом наблюдал за нами.

– Видишь? Я же тебе говорила, – обращается она к нему. – Он всегда выбирает самую молоденькую. Ему неважно, как они выглядят. Главное, чтобы были юными.

Господин Десмонд погружается в раздумья. Потом кивает.

– Наша задача – доставить ему удовольствие.

* * *

Когда Алена просыпается, я стою у окна и смотрю на улицу сквозь решетку. Я приподняла раму, и в комнату струится холодный воздух, но мне все равно. Просто хочется подышать свежим воздухом. Хочется очистить от ядовитых воспоминаний тело и душу.

– Очень холодно, – говорит Алена. – Закрой окно.

– Я задыхаюсь.

– Да, но я замерзаю. – Она подходит к окну и закрывает его. – Я не могу заснуть.

– Я тоже, – шепчу я.

Она разглядывает меня в лунном свете, проникающем в комнату сквозь грязное окно. Кто-то из девочек застонал во сне. Мы прислушиваемся к дыханию остальных девчонок, и мне вдруг начинает казаться, что в этой комнате не осталось воздуха для меня. Я отчаянно стремлюсь восстановить дыхание. Толкаю оконную раму, пытаясь поднять ее, но Алена не дает мне сделать это.

– Прекрати, Мила.

– Я умираю!

– У тебя истерика.

– Пожалуйста, открой окно. Открой! – Я вцепляюсь в оконную раму, захлебываясь рыданиями.

– Хочешь разбудить Мамашу? Хочешь неприятностей?

У меня сводит пальцы и уже нет сил ухватиться за раму. Алена крепко хватает меня за запястья.

– Послушай, – говорит она. – Тебе нужен воздух? Я тебе это устрою. Но только не шуми. Никто не должен узнать об этом. – Я слишком взвинчена, чтобы понять смысл ее слов. Она поворачивает меня к себе. – Ты этого не видела, – шепчет она. И достает из кармана какой-то предмет, слабо блеснувший в темноте.

Ключ.

– Как тебе…

– Ш-ш-ш! – Алена хватает одеяло со своей койки и тащит меня к двери. У порога она оглядывается на девочек – убедиться в том, что они не проснулись, и вставляет ключ в замочную скважину. Дверь распахивается, и она увлекает меня в коридор.

Я ошеломлена. Я вдруг забываю о тяжелом дыхании, потому что мы вырвались из тюрьмы, мы на свободе. Я подхожу к лестнице, собираясь бежать вниз, но Алена резко одергивает меня.

– Не сюда, – говорит она. – Так не выбраться. У меня нет ключа от входной двери. Ее может открыть только Мамаша.

– Тогда куда?

– Я покажу.

Она тянет меня по коридору. Я почти ничего не вижу. Всецело доверяюсь ей и послушно иду следом. В лунном свете она скользит по спальне словно привидение, берет стул и почти беззвучно ставит его посреди комнаты.

– Что ты делаешь?

Алена не отвечает, а просто встает на стул и тянется к потолку. Над ее головой приоткрывается люк, и оттуда выпадает веревочная лестница.

– Куда она ведет? – спрашиваю я.

– Ты же хотела свежего воздуха? Так пойдем поищем, – говорит она и начинает взбираться по лестнице.

Я карабкаюсь за ней по ступенькам, пролезаю в люк и попадаю на чердак. Сквозь единственное оконце струится лунный свет, высвечивающий контуры коробок и старой мебели. Воздух здесь затхлый, а вовсе не свежий. Алена открывает окно и выбирается наружу. Внезапно до меня доходит: на этом окне нет решеток. Когда я высовываю голову, мне становится ясно, почему. Окно чердака расположено слишком высоко. Побег отсюда невозможен, это все равно что самоубийство.

– Ну? – говорит Алена. – Ты собираешься выходить?

Я поворачиваю голову и вижу, что она, сидя на крыше, прикуривает сигарету. Я снова смотрю на землю где-то там внизу, и руки становятся влажными при мысли, что придется вылезать на узкий выступ крыши.

– Не будь такой трусихой, – ободряет меня Алена. – Это ерунда. Самое страшное, что может случиться, это если ты упадешь и сломаешь шею.

Я вижу огонек ее сигареты и чувствую табачный дым. Она совсем не нервничает. Мне хочется сейчас быть такой же, как она. Хочется быть бесстрашной.

Я вылезаю из окна и, осторожно перебравшись по выступу, с облегчением усаживаюсь на крышу рядом с Аленой. Она встряхивает одеяло, накидывает его нам на плечи, и мы прижимаемся друг к другу, греясь под уютной шерстяной накидкой.

– Это мой секрет, – говорит она. – Ты единственная, кому я доверяю.

– Почему мне?

– Катя продаст меня за коробку конфет. А Надя слишком тупа, чтобы держать язык за зубами. Ты – другое дело. – Она смотрит на меня задумчивым взглядом. Почти нежным. – Может, ты и трусиха. Но ты не глупая и не предательница.

От ее похвалы у меня вспыхивают щеки, и это удовольствие не сравнимо ни с какими наркотиками. Даже с любовью. Я готова на все ради тебя, Алена. Я крепче прижимаюсь к ней, мне так хочется ее тепла. Мужчины всегда были грубы со мной. А с Аленой мне уютно. Приятно прикосновение ее мягких бедер, шелковистых волос. Я смотрю, как вспыхивает ее сигарета, как элегантно она стряхивает пепел.

– Хочешь затянуться? – спрашивает она.

– Я не курю.

– Умница. От этого один вред, – говорит Алена и делает затяжку. – Но я все равно не брошу.

– Где ты их достала?

– На яхте. Взяла целую пачку, и никто не заметил.

– Ты украла их?

– Я много чего ворую, – смеется она, – Как ты думаешь, откуда у меня ключ? Мамаша думает, что потеряла его, тупая корова. – Алена снова затягивается, и ее лицо на миг освещается оранжевым светом. – Я этим еще в Москве промышляла. У меня здорово получалось. Если ты говоришь по-английски, тебя впустят в любой отель, где можно прокрутить массу трюков. Почистить карманы. – Она выпустила целое облако дыма. – Поэтому я не могу вернуться домой. Меня там хорошо знают.

– Неужели ты не хочешь вернуться?

Алена пожимает плечами и стряхивает пепел.

– Мне там ничего не светит. Поэтому я и уехала.

Я смотрю в небо. Звезды кажутся злыми и колючими.

– Здесь тоже ничего хорошего. Я не думала, что будет так.

– Ты подумываешь о побеге, верно, Мила?

– А ты?

– И куда же ты вернешься? Думаешь, родные примут тебя обратно? После того как узнают, чем ты здесь занималась?

– У меня только бабушка.

– И что ты будешь делать в Кривичах, если вдруг все твои мечты сбудутся? Что, станешь богатой, выйдешь замуж за хорошего человека?

– У меня нет мечты, – шепчу я.

– Тем лучше. – Алена горько усмехается. – Значит, не будет разочарований.

– Но все равно здесь хуже, чем где бы то ни было.

– Ты так думаешь? – Она смотрит на меня. – Я знаю девчонку, которая сбежала. Мы были на вечеринке вроде сегодняшней. В доме господина Десмонда. Она выскочила в окно и сбежала, И это только начало ее несчастий.

– Почему?

– Чем ты собираешься питаться на воле? Где будешь жить? Если у тебя нет документов, придется крутиться и обманывать, но этим можно заниматься и здесь. В общем, в итоге она оказалась в полиции, и знаешь, что было дальше? Ее депортировали обратно в Белоруссию. – Алена выпустила облако дыма и посмотрела на меня. – Никогда не доверяй полиции. Они нам не товарищи.

– Но ведь она уехала. Вернулась домой.

– А ты знаешь, что будет, если сбежишь и вернешься домой? Они все равно тебя найдут. И твоих родных тоже. И когда они сделают это, смерть покажется тебе счастьем. – Алена затушила сигарету. – Да, здесь, конечно, ад. Но по крайней мере с тебя не сдерут кожу живьем, как с нее.

Меня трясет, но не от холода. Я снова думаю об Ане. Я часто вспоминаю бедную Аню, которая попыталась сбежать. Неужели ее тело до сих пор лежит в пустыне? Или уже разложилось и сгнило?

– Значит, выбора нет, – шепчу я. – Никакого выбора.

– Конечно, есть. Ты играешь по их правилам. Трахаешься каждый день с несколькими мужиками, даешь им все, чего они хотят. Через несколько месяцев, через год, Мамаша получит свежую партию девчонок, а ты станешь отработанным материалом. Вот тогда они отпустят тебя. Тогда ты станешь свободной. Но, если ты сначала попытаешься сбежать, тебя четвертуют в назидание другим. – Она смотрит на меня. Я замираю, когда она вдруг касается моего лица, и ее рука задерживается на моей щеке. Ее пальцы оставляют горячий след на моей коже. – Живи, Мила, – говорит она. – Все когда-нибудь кончается.

14

Даже по высоким меркам Бикон-Хилл особняк был роскошным – самый большой на улице, состоящей из величественных резиденций бостонской элиты. Габриэль впервые явился в этот дом с визитом и в иных обстоятельствах, возможно, остановился бы на мощеном тротуаре полюбоваться в свете умирающего дня затейливыми оконными рамами, металлическим литьем и причудливым медным кольцом на входной двери. Но сегодня мысли его были далеки от архитектуры, и он, не задерживаясь, взбежал на крыльцо и позвонил в дверь.

Открыла молодая женщина – очки в роговой оправе, холодный оценивающий взгляд. «Мелкая сошка», – подумал он. Он прежде не встречал эту девушку, но она в точности соответствовала требованиям, которые предъявлял к своему аппарату Конвей: сообразительная, хваткая – возможно, выпускница Гарварда. Умники Конвея – так называли в Капитолии его служащих – молодых мужчин и женщин, отличавшихся не только блестящим умом, но и абсолютной преданностью сенатору.

– Я Габриэль Дин, – представился он. – У меня встреча с сенатором Конвеем.

– Они ждут вас в кабинете, агент Дин.

«Они?»

– Следуйте за мной. – Она развернулась и, показывая посетителю дорогу, быстрым шагом проследовала по коридору. Ее невысокие и немодные практичные каблуки глухо стучали по темному дубовому паркету, когда они проходили мимо развешанных по стенам портретов. Среди них был суровый основатель рода, позировавший за письменным столом. Человек в напудренном парике, облаченный в черную судейскую мантию. Еще один представитель семейного клана был увековечен на фоне драпировки из зеленого бархата. В этом коридоре выдающаяся родословная Конвея была представлена во всей красе. Происхождение, которое он предпочитал не выставлять напоказ в своем родном Джорджтауне, где голубая кровь – помеха для политика.

Девушка осторожно постучала в дверь, а потом заглянула в кабинет.

– Здесь агент Дин.

– Спасибо, Джилиан.

Габриэль вошел в кабинет, и дверь бесшумно закрылась за ним. В тот же миг сенатор поднялся из-за массивного стола вишневого дерева и вышел к нему навстречу. Седовласый Конвей, которому было уже за шестьдесят, сохранил выправку морского пехотинца, и их твердое рукопожатие символизировало боевое братство и взаимоуважение.

– Как ты, держишься? – тихо спросил сенатор.

В его голосе было столько участия, что у Габриэля на глаза неожиданно навернулись слезы. Он откашлялся.

– По правде говоря, – признался он, – очень боюсь, что не выдержу.

– Я так понимаю, она легла в больницу сегодня утром.

– Ребенок должен был родиться на прошлой неделе. Но сегодня утром у нее отошли воды и… – Дин запнулся, чувствуя, что краснеет. Солдатские беседы редко касались интимных подробностей женской анатомии.

– Поэтому нам нужно вызволить ее оттуда. Как можно скорее.

– Да, сэр. – «И не только как можно скорее. Но еще и живой». – Надеюсь, вы расскажете мне, что там происходит. Потому что бостонская полиция мямлит что-то невразумительное.

– За эти годы вы не раз выручали меня, агент Дин. Я обещаю сделать все, что от меня зависит. – Он повернулся и жестом пригласил его пройти к большому кирпичному камину, напротив которого теснилась мягкая мебель. – Возможно, господин Силвер сможет помочь.

Только сейчас Габриэль заметил мужчину, который так тихо сидел в кожаном кресле, что его можно было и не увидеть. Мужчина встал, оказавшись необычайно высоким, с редеющими темными волосами и добрыми глазами за стеклами профессорских очков.

– Наконец-то вы встретились, – сказал Конвей. – Это Дэвид Силвер, заместитель директора Национального совета по разведке. Он только что прилетел из Вашингтона.

«Вот так сюрприз», – подумал Габриэль, пожимая руку Дэвиду Силверу. Директор Национального совета по разведке – ключевая фигура кабинета министров, контролирующая все разведывательные службы страны, начиная от Федерального бюро расследований и Службы военной разведки и заканчивая Центральным разведывательным управлением. А Дэвид Силвер был его заместителем.

– Как только нам стало известно о случившемся, – сказал Силвер, – господин Уинн, директор, попросил меня вылететь на место. В Белом доме полагают, что это не простой захват заложников.

– Если захват заложников вообще можно назвать «простым», – добавил Конвей.

– Мы уже установили прямую связь с комиссаром полиции, – сказал Силвер. – И внимательно следим за тем, как продвигается расследование. Но сенатор Конвей говорит, что у вас есть дополнительная информация, которая может иметь решающее значение в данной ситуации.

Конвей жестом указал на диван.

– Давайте присядем. Нам предстоит долгий разговор.

– Вы сказали, что не считаете эту ситуацию обычным захватом заложников, – начал Габриэль, расположившись на диване. – Я тоже так думаю. И не только потому, что моя жена оказалась в заложниках.

– И что вам кажется необычным?

– А разве так часто террористы бывают женщинами и к ним присоединяются вооруженные сообщники? Разве часто они передают в эфир закодированные сообщения?

– Это как раз и вызвало обеспокоенность господина Уинна, – сказал Силвер. – Кроме того, есть еще одна деталь, которая нас настораживает. Должен признаться, я и сам не придал ей значения, когда впервые прослушал запись.

– Какую запись?

– Звонка на радиостанцию. Мы попросили лингвиста из военной разведки проанализировать ее речь. Грамматика была идеальной, даже чересчур. Ни пропуска звуков, ни сленга. Совершенно очевидно, что женщина не американка и родилась за границей.

– Переговорщик из бостонской полиции тоже пришел к такому выводу.

– Это нас особенно беспокоит. Если внимательно прослушать то, что она сказала, в частности, фразу «жребий брошен», – можно уловить акцент. Он явно присутствует. Возможно, русский, украинский или еще какой-то восточноевропейский язык. Трудно точно установить ее национальность, но акцент славянский.

– Вот что вызывает тревогу у Белого дома, – подытожил Конвей.

Габриэль нахмурился.

– Они предполагают террористическую атаку?

– Если конкретно, со стороны Чечни, – сказал Силвер. – Мы не знаем, кто эта женщина и как она попала в нашу страну. Нам известно, что чеченцы часто используют женщин для проведения терактов. В Москве при захвате театрального центра несколько женщин были обвязаны поясами смертниц. Несколько лет назад на юге России в воздухе взорвались два пассажирских самолета, летевших из Москвы. Мы полагаем, оба взрыва были осуществлены пассажирками-террористками. В общем, чеченские террористы, как правило, используют в своих атаках женщин. И этого больше всего опасается директор Национального совета по разведке. Поскольку мы имеем дело с людьми, которые не заинтересованы в переговорах. Они готовы умереть, устроив из этого представление.

– Но Чечня конфликтует с Москвой. А не с нами.

– Террористическая война глобальна. Именно с этой целью и был создан Национальный совет по разведке – чтобы не допустить повторения одиннадцатого сентября. Наша задача – координировать работу всех разведок, исключить всякие противоречия, что не редкость. Отныне никакого соперничества, никакой конкуренции. Теперь мы все в одной упряжке. И наше общее мнение заключается в том, что Бостонская гавань – соблазнительная мишень для террористов. Они могут поставить своей задачей поджог нефтехранилищ или танкера. Одна моторка, груженная взрывчаткой, может вызвать катастрофу. – Он помолчал. – Эта женщина-террористка была найдена в воде, верно ведь?

– Я вижу, вы колеблетесь, агент Дин? – заметил Конвей. – Что вас беспокоит?

– Речь идет о женщине, которая случайно оказалась в этой ситуации. Вам известно, что ее сочли утопленницей и отправили в морг, а потом, когда она очнулась, перевезли в больницу?

– Да, – кивнул Силвер. – Это странная история.

– Она была одна…

– Но теперь она не одна. У нее есть сообщник.

– Это не похоже на заранее спланированную террористическую операцию.

– Мы и не говорим о том, что захват заложников был спланирован. Их поджимало время, и они были вынуждены действовать второпях. Возможно, все началось с несчастного случая. Предположим, она упала за борт во время переброски в страну. Очнулась в больнице, поняла, что ею заинтересуются власти, и запаниковала. Она могла быть всего лишь одним из щупалец осьминога, частью гораздо более грандиозной операции. Операции, которая сейчас и разворачивается.

– Джозеф Роук не русский. Он американец.

– Да, нам кое-что известно о Роуке из военного архива, – сказал Силвер.

– Вряд ли его можно назвать сторонником чеченцев.

– А вам известно, что господин Роук обучался обезвреживанию бомб и снарядов во время службы в армии?

– Да, но такое же обучение прошли сотни других солдат, которых нельзя отнести к террористам.

– В послужном списке господина Роука значатся и выходки антиобщественного характера. У него были дисциплинарные взыскания. Вы в курсе?

– Да, мне известно, что он был уволен из армии.

– За то, что ударил офицера, агент Дин. За систематическое неисполнение приказов. Там даже стоял вопрос о серьезном нарушении психики. Один из армейских психиатров поставил ему диагноз параноидальной шизофрении.

– Его лечили?

– Роук отказался от лечения. После увольнения из армии он ушел в подполье. Речь идет о человеке вроде Юнабомбера,[1]1
  Юнабомбер (Теодор Качинский, род. 1942) – американский террорист, посылавший в 1970-1990-х гг. бомбы по почте. Обещал прекратить свои бесчинства, если в прессе опубликуют его манифест – пространный документ с критикой в адрес современного общественного устройства и призывами решительно воспрепятствовать научно-техническому прогрессу. Здесь и далее – прим. ред.


[Закрыть] который изолировался от общества и в одиночестве лелеет свою извращенную злобу. Роук одержим идеей правительственных заговоров, манией преследования. Этот помешанный считает, что правительство плохо обращалось с ним. Он так забросал ФБР письмами, что на него завели специальное досье. – Силвер взял со столика папку и протянул ее Габриэлю. – Вот образец его творчества. Написано в июне две тысячи четвертого года.

Габриэль открыл папку и прочитал письмо.

«…Я уже предоставил вам документальные доказательства целого ряда инфарктов, вызванных PRC-25, смешанным с табачным дымом. Как хорошо известно нашей военной разведке, сочетание этих веществ дает смертельный нервно-паралитический газ. Сотни ветеранов были уничтожены таким образом, так что Управлению по делам ветеранов удалось сэкономить миллионы долларов, выделенных на их лечение. Неужели никого в ФБР это не интересует?»

– Это лишь одно из множества писем, которые он написал в ФБР, в Конгресс, в газеты, на телевидение. В «Вашингтон пост» уже скопилась целая груда подобного хлама, теперь они просто выкидывают любую корреспонденцию, подписанную его именем. Как вы видите из этого образца, парень далеко не глуп. Он четко формулирует свои мысли. И твердо убежден в том, что правительство – это зло.

– Но почему за ним не наблюдает психиатр?

– Он не считает себя сумасшедшим. Хотя другим совершенно очевидно, что у него не все дома.

– Террористы не стали бы нанимать психа.

– Стали бы, если бы он показался им полезным…

– Таких людей нельзя контролировать. Их поведение непредсказуемо.

– Но зато их можно настроить на террор. Убедить в том, что правительство – враг номер один. И одновременно использовать их навыки. Роук, возможно, параноик, но зато умеет обращаться со взрывчатыми веществами. Он – озлобленный одиночка с военным прошлым. Идеальный кадр для террористов. Агент Дин, пока у нас нет доказательств обратного, мы вынуждены считать, что эта ситуация является угрозой национальной безопасности. Нет оснований полагать, что бостонская полиция справится с ней собственными силами.

– Так вот почему здесь Джон Барсанти.

– Кто? – Силвер явно удивился.

– Агент Барсанти из ФБР. Бюро обычно не присылает людей из Вашингтона, если в городе есть местное отделение.

– Я не знал, что к делу подключилось ФБР, – сказал Силвер.

Это признание озадачило Габриэля. Национальный совет по разведке контролировал ФБР; Силвер должен был знать о миссии Барсанти.

– Освобождением заложников ФБР не занимается, – заявил Силвер. – Мы вызвали специальную антитеррористическую команду из Отдела стратегической поддержки.

– Вы привлекли Пентагон? – изумился Габриэль. – К военной операции на территории США?

– Я понимаю, это кажется противозаконным, агент Дин, – вмешался сенатор Конвей. – Но существует недавняя директива «Общий план ОКНШ 0300-97». Она позволяет Пентагону привлекать антитеррористические военные формирования для урегулирования конфликтов на территории страны, если того требует ситуация. Директива совсем свежая. Так что о ней мало кому известно.

– И вы считаете, это хорошая идея?

– Честно? – Сенатор вздохнул. – Меня самого она пугает. Но директива есть директива. И военные могут вмешаться.

– Тому есть причины, – принялся объяснять Силвер. – Если вы этого еще не заметили, наша страна находится под прицелом международных террористов. Сейчас у нас есть шанс предотвратить их атаку, уничтожить врага в зародыше. Не допустить массовой гибели людей. В масштабе страны, возможно, это наш счастливый случай.

– Счастливый?

Силвер слишком поздно понял, что повел себя нетактично. И принялся извиняться:

– Простите, я сказал ужасную вещь. Просто я так сосредоточен на своей задаче, что порой зацикливаюсь на ней.