Текст книги "Ожерелье королевы"

Автор книги: Тереза Эджертон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Король дружески положил руку ему на плечо.

– У тебя доброе сердце, Френсис. Но, видишь ли, я не помню ни единого случая за всю его жизнь, чтобы Люк долго придерживался своих взглядов и намерений. Я больше чем уверен, что в конце концов больше всех он «опровергнет» самого себя.

– Но, путешествуя по миру, живя среди чужих людей, задавая так много неблагоразумных вопросов, он неизбежно по собственной неосторожности попадет в беду, как только покинет пределы Винтерскара и окажется вне вашей защиты. Я никак не могу отделаться от этого предчувствия.

– Дорогой мой друг, – сказал король, – но ведь именно поэтому я и подбиваю его ехать.

Философ был поражен.

– Чтобы подвергнуть его опасности? Но Ваше Величество не могут иметь в виду…

– Нет-нет, – успокаивающе ответил Джарред, – ничего подобного. Мне хотелось бы, чтобы Люк понял, сколько всего требуется от человека, чтобы проложить себе дорогу в жизни. Если вдуматься, решение моего отца растить нас вместе было ошибкой. Люка воспитывали как юного принца – но без причитающейся монарху ответственности. Моя дружба и мое расположение защищали его от всего на свете, и он мог поступать, как ему заблагорассудится, говорить, что взбредет в голову, устраивать вечный переполох своими сумасбродными теориями, и при этом ему никогда не приходилось отвечать за последствия. Мне кажется, он и не понимает, что последствия вообще могут быть.

Философ скорбно покачал головой.

– Не могу с вами спорить, но все-таки не понимаю…

Король начал ходить по комнате, беря в руки то одну, то другую вещицу, внимательно ее разглядывая, а потом нетерпеливо кладя на место.

– Люк всегда воображал себя Защитником Простого Человека, хотя он не лучше меня представляет себе, что чувствуют и о чем думают простые люди. Он не стал делать карьеры, даже той, что доступна благородному джентльмену, не стал ни дипломатом, ни военным, ни ученым. В результате он просто не знает, что это такое – быть вынужденным пойти на компромисс или сдерживать свои порывы. Он никогда не сдерживает свои порывы, разве что иногда, прислушиваясь к своему дорогому сердцу.

– Все это правда. Но, Ваше Величество, неужели это можно излечить в таком зрелом возрасте?

– Может быть, уже поздно, – вздохнул король. Он дотронулся до потайной пружины на шкатулке из янтаря и слоновой кости, оттуда выскользнула маленькая золотая механическая змейка и поползла по столу, пробуя воздух крохотным красным жалом. – И все-таки я надеюсь, что, несколько расширив свой кругозор, Люк еще может приблизиться к тому, чтобы стать таким мужчиной, каким он мог бы… нет, каким он должен быть. Он с рождения одарен талантами и добродетелями, из него может получиться очень неординарная личность. Вот поэтому я и убеждаю его совершить это путешествие, отправиться туда, где никто его не знает, узнать на практике, каково это – быть если не простым работягой, то хотя бы заурядным частным лицом, никому не известным дворянином.

Джарред обернулся к философу с кривой усмешкой.

– В конце концов, я полагаю, он найдет… мудрость. Ведь именно мудрости ему так недостает.

– Да, я тоже надеюсь, что он способен обрести мудрость, – произнес Перселл, хотя, судя по выражению его лица, философ в этом сильно сомневался.

В былые, более счастливые, времена первый танец всегда принадлежал Зелене и Джарреду. Теперь, когда ее больше не было, он мог выбирать себе в партнерши кого угодно. Но во время этого первого со дня ее смерти бала у короля просто не хватило духа пригласить кого-то вместо нее, а мысли о том, сколько пар глаз выжидающе смотрят на него, о том, что все девушки и женщины в зале ждут, что выберут именно их, о том, как все будут разочарованы, узнав, что он не будет танцевать, – все это было для Джарреда невыносимо. Поэтому два дня назад он распорядился, чтобы гости начинали бал без него.

Когда король наконец появился, музыканты уже играли и в центре зала толпа элегантно одетых джентльменов и леди величественно танцевала менуэт. Отблески свечей мерцали на бледно-розовых шелках, расшитом белом атласе, золотых и серебряных тканях. И, остановившись на пороге, король Джарред подумал, что вот они танцуют в свое удовольствие, эти изящные современные леди и джентльмены, на том самом белом мраморном полу, где (если история была правдива, а Люциус ошибался) последняя императрица гоблинов и ее придворные дамы, громоздкие и неповоротливые в своих фижмах и огромных, как колеса, гофрированных кружевных воротниках, отплясывали свои дикие гайярды и вольты.

Размышляя о Люке, король обвел глазами зал, выискивая его в толпе. А вот и он, только-только из рук своего слуги и брадобрея, неожиданно великолепный в пурпурно-красном атласе и старинном кружеве, темные волосы перевязаны малиновым бантом. Он танцевал с…

Джарред почувствовал, как у него неожиданно пересохло во рту, а сердце забилось медленно и гулко. Он потряс головой, чтобы прийти в себя, удивляясь, что это вдруг на него нашло. Не мог же на него так повлиять один случайный взгляд на незнакомую девушку в жемчужно-сером атласном платье, что танцевала с Люком. Или же… нет, он был уверен, что они никогда не встречались. Ее нельзя было назвать красавицей, но было что-то неизъяснимо притягательное в ее круглом личике с острым подбородком, он бы запомнил это лицо, а что до этих темных, темных глаз…

Не двинувшись с места, он подал знак мажордому, который незамедлительно направился к нему сквозь толпу танцующих, тихо и незаметно проскальзывая между парами.

– Кто эта леди, с которой сейчас танцует господин Гилиан?

– Никто не знает, Ваше Величество. Но, похоже, все только о ней и говорят. Мы все ждали, что вы придете и скажете нам, что делать. Нам не хотелось поступить неучтиво, ведь она может оказаться женой или дочерью какого-нибудь знатного иностранца. Но если вы хотите, чтобы ее проводили…

– Нет. Пусть она останется хотя бы ненадолго. Некоторая таинственность может… оживить сегодняшний вечер.

Нет, служанка или швея, переодетая в господское платье, не смогла бы разыграть эту изысканную надменность. Или смогла бы? Джарред взошел на помост и сел в одно из двух обитых розовой парчой кресел между серебряными львами.

Как всегда, ему трудно было забыть про опустевшее кресло по правую руку от него. Стоило закрыть глаза, как он слышал шорох бледных шелковых юбок Зелены, чувствовал слабый, едва уловимый аромат ее духов. Но если бы он закрыл глаза, то, открыв их вновь, он испытал бы слишком острое, слишком болезненное разочарование.

Стряхнув эти грустные думы, Джарред опять обвел взглядом зал, и опять его внимание привлекла девушка в сером шелковом платье и прозрачной вуали.

Она стояла одна в дальнем конце комнаты, потому что музыка смолкла и Люк ее оставил. Если она прибыла сюда с полагающейся дуэньей, то именно сейчас самое время появиться какой-нибудь заботливой женщине средних лет и поддержать девушку, но никто не двинулся в ее сторону.

«Но как необычно, – подумал Джарред, – что такая юная леди прибыла без сопровождения. Особенно если учесть, что ее бриллианты стоят целое состояние».

Бриллианты сверкали в ее напудренных волосах, на браслете, обхватившем тонкую белую ручку, на высоких каблуках парчовых туфелек.

Не успев осознать, что делает, не успев даже осмыслить своего порыва, он спустился с помоста и пересек зал. Девушка подняла на него взгляд и наградила короля ослепительной улыбкой.

– С вашего позволения, следующий танец принадлежит мне, – услышал он свой собственный голос.

Она опустила глаза и, не произнеся ни слова, позволила Джарреду вывести ее в центр зала.

– Итак, Джарред танцует с прекрасной незнакомкой, – произнес кто-то лениво, растягивая слова.

Боковым зрением Люк заметил дородную фигуру в вишневом бархате. Он обернулся и обнаружил, что уже не один стоит на краю бального зала, под витражным окном, расписанным лилиями и вальбургскими лебедями. К нему присоединился дядя Джарреда, лорд Хьюго Саквиль.

– Какая хорошенькая маленькая красотка, и так богато одета. Кто же это, интересно, ее содержит? И кто среди присутствующих здесь блистательных господ тщательно скрывает сейчас свою досаду, наблюдая за тем, как его шлюшка выставляет себя на всеобщее обозрение?

– Думаете, она… красавица? – непристойную часть речи лорда Хьюго Люк проигнорировал; этот джентльмен имел склонность вести себя вульгарно, и Люциус совсем не собирался его поощрять. – Да, пожалуй, так оно и есть, если вам нравятся девушки ее типа. Правда, несколько отталкивает ее острый подбородок и какое-то обиженное выражение лица.

– Если вас это отталкивает, зачем вы пригласили ее на танец?

Люциус не знал, что на это ответить, что и выказал характерным пожатием плеч.

– Скорее всего, из любопытства. Это мой величайший недостаток. Как и все остальные, я хотел выяснить, кто она такая.

– И выяснили? – Лорд Хьюго достал из жилетного кармана золотую табакерку, украшенную рубинами и камеей, и открыл ее.

– Нет, спасибо, – легким движением головы Люк отказался от ароматизированного табака. – Теперь я понимаю, что это был очень странный разговор. И хотя на мои вопросы о том, кто она и откуда, она отвечала уклончиво, самой ей хватило дерзости расспрашивать про меня. А когда я рассказал ей, что мы с Джарредом двоюродные братья, она так посмотрела на меня своими большими черными глазами…

– Ну, – подбодрил его королевский дядя, взяв себе щепотку табака и захлопнув табакерку.

– Это просто мимолетная фантазия. Но я подумал тогда: «Вот так, наверное, чувствует себя труп, когда с него снимают мерку для савана».

Лорд Хьюго неестественно громко хохотнул.

– Вы меня в гроб вгоните, юный Гилиан, вы и ваши экстравагантные идеи. Но скажите-ка мне, любезный юноша, успели ли вы упомянуть, что уезжаете за границу и что, когда через пару недель покажется солнце, вы уже будете на полпути в Кджеллмарк?

– Да, я это сказал, – озадаченно хмурясь, отвечал Люк, – хотя не смог бы вам сейчас объяснить, почему я с такой охотой отвечал на ее вопросы!

Выполняя фигуры танца, вдыхая тяжелый запах мускуса и фиалкового корня, которые у девушки смешались с рисовой мукой, припудрившей ее волосы, король Джарред чувствовал все большее замешательство. Король сам не понимал, что с ним происходит. Когда он впервые дотронулся до холодной руки таинственной юной особы, он почувствовал, как все его существо протестует; но сейчас девушка властно влекла его к себе притягательностью. Он чувствовал страстное желание, столько же неожиданное, сколько и постыдное. Со времени смерти Зелены никакая другая женщина не интересовала его, но эта девушка не просто возбуждала его. Король уже чувствовал, как его захватывает непреодолимая жажда сделать ее своей, он был словно одержим ею. Он чувствовал себя предателем.

И хуже всего, что каждый раз, как он отрывал от нее взгляд, он замечал, что его зрение как-то странно нарушилось: мраморные колонны, поддерживающие расписной потолок начинали тревожно покачиваться, высокие стрельчатые окна и зеркала в позолоченных рамах, казалось, переставали быть плоскими и висели криво, даже лица остальных танцующих вытягивались и сливались в одно общее пятно. И только когда он снова начинал смотреть ей прямо в глаза, ко всему остальному возвращались исконные форма и размер. Где-то на задворках сознания неотступно маячил образ бедного короля Изайи в сумасшедшем доме.

«Уж не схожу ли я с ума?» – этот вопрос он задавал себе снова и снова и не желал этому верить. Это все просто из-за духоты переполненного людьми бального зала, от резкого запаха духов девушки. Чтобы скрыть смущение, он попытался завести разговор.

– Я вас знаю… мадемуазель?

И хотя не было еще доподлинно установлено, что она прибыла с какой-то иностранной знатной особой, но как еще можно объяснить эту едва уловимую пугающую странность: девушка порой неправильно употребляла падежи и слегка шепелявила. Ему уже доводилось слышать этот акцент или очень похожий, когда много лет назад он путешествовал на юг.

– Мы встречались здесь, в Тарнбурге… или где-то за границей? Вы ведь, должно быть, были еще совсем ребенком, когда мы с Френсисом путешествовали по материку.

Каждый раз, когда во время танца их пальцы соприкасались, он чувствовал, как тонкая дрожь проходила по его коже.

– Вам лучше знать, Ваше Величество. Я бы не осмелилась утверждать, что мы знакомы. – Она кротко опустила взгляд, но в уголках ее губ играла улыбка. – Может быть, я просто вам кого-то напоминаю? Мне говорили, я очень похожа на вашу покойную…– Она неожиданно замолчала, слегка покраснев, как будто вдруг осознала, какую бестактность сказала.

Джарред попытался уловить сходство. Он изо всех сил старался найти что-нибудь общее со своей прекрасной Зеленой в этом остром личике, ведь это объяснит его странную притягательность. Но разве что ее рост, цвет волос да случайное совпадение цвета платья, а больше ничего.

– Вы очаровательны. Но, похоже, дело не в этом.

Музыка смолкла, и она сделала глубокий реверанс, опустившись почти на пол в волнах серой тафты и шуршащих нижних юбок.

– Если мы окажемся одни на мгновение, я покажу вам то, что все объяснит.

Он не знал, почему так легко и быстро согласился. Крепко держа ее за руку, он пробел ее в нишу между двумя высокими зеркалами и свободной рукой задернул за ними тяжелые занавеси из золотой парчи.

– Я даже не знаю, как вас зовут, – произнес Джарред, смущенно усмехнувшись.

Он услышал, как в зале вдруг поднялся ропот, все ошарашенно обсуждали происшедшее.

«Ну и пусть себе удивляются и обсуждают, – сказал ему новый, незнакомый внутренний голос. – Может быть, я и вдовец, но ведь не покойник же». И он опять был поражен собственным вероломством.

Ее рука незаметно выскользнула из его руки.

– Меня зовут Ис, Ваше Величество, и это имя вам незнакомо, но, может быть, вы узнаете вот это? – Она достала нить… жемчужин?.. из-за корсета и приглашающим жестом протянула их королю. На ее ладони поблескивало сердце, будто высеченное изо льда.

– Может быть, – Джарред протянул руку. Присмотревшись, он увидел, что ожерелье сделано из гладко отполированных белых камешков, таких же блестящих, как жемчужины, в глубине каждого из которых пылал холодный огонь. Ему действительно случалось в прошлом держать в руках нечто похожее, но чем сильнее он старался вспомнить, что это было, тем труднее ему становилось думать. Огонь молочно-белых камней жег его кожу, которая так изголодалась по прикосновениям, рождая в его теле глубокое желание, которое…

– Загляни в хрустальное сердце, – сказала Ис. Джарред послушался не размышляя.

И с этого момента он уже не мог отвести взгляд. Он почувствовал в основании позвоночника очень странное ощущение, и каждый нерв его зазвенел, как натянутая струна. Голос звучал в его голове, тот самый голос, что подталкивал его на это так мягко и исподтишка, что король принял его за эхо своих собственных мыслей и желаний. Но теперь он звучат с пронизывающей ясностью и был очень похож на ее голос, но бесконечно прекраснее. Голос звучал соблазнительно, он обольщал, обещал самые невероятные наслаждения, если Джарред сделает, что ему будет сказано, выполнит то, что от него хотят. И была в этом завораживающем голосе одна нотка, которая заставляла его не доверять ему, пытаться сопротивляться, но с каждым усилием сладость голоса пробегала по его нервам дрожью, в которой было столько же сладости, сколько боли. Наконец он понял, что выбора у него нет, ему остается только подчиниться.

Как только он признал это, голос сделался тише, а интонации его стали почти сухими. Голос уже не соблазнял и не причинял боли, он просто объяснял, что делать.

И Джарред слушал. Голос говорил, а в его мозгу возник ряд живых картинок, которые завертелись все быстрее и быстрее.

– Ты понял? Ты сделаешь, как сказано? – эти слова, которые она наконец сказала вслух, прозвучали неприятно и отдались в ушах.

– Да. – Обещание было дано, и теперь он мог отвести взгляд. Он был потрясен и смущен; его охватило ощущение неудовлетворенности, подавленного желания, как будто ему отказали в чем-то, чего он давно жаждал. Что именно это было, король не знал. Все, что случилось за последние несколько минут, стремительно стиралось из памяти.

Ис безмолвно взяла у него из рук ожерелье и положила его обратно за вырез платья.

– Тогда вы можете поцеловать меня, – сказала она, подняв к нему лицо, которое отсвечивало перламутром в полумраке освещенного свечами алькова.

Неуверенно, нехотя Джарред наклонился и прикоснулся губами к ее губам. И этот поцелуй был самым долгим, сладким, холодным в его жизни и вселил в него ужас, какого он еще никогда не испытывал.

6

Хоксбридж, Маунтфалькон. – 4 нивиоза 6538 г.

Было уже далеко за полночь, но в таверне «Левиафан» кипела тайная жизнь. В пивной два разбойника с большой дороги делили добычу; в отдельном кабинете замышлялось убийство, в комнате наверху молодой человек из хорошей семьи, растратив все свое состояние, сел за стол с намерением упиться до смерти джином и полынной настойкой.

В комнате сэра Бастиана Лиллиана резко очнулась. Она спала на деревянном стуле у кровати своего пациента, и вдруг кто-то резко постучал в дверь. Вскочив на ноги, она поспешила к двери через комнату.

– Кто там?

– Мэм, извините, вы ужасно нужны на верхнем этаже, – голос принадлежал одной из служанок из бара, и в нем слышалось волнение. Лили осторожно приоткрыла дверь на несколько дюймов, убедилась, что, кроме худенькой женщины, на лестнице никого не было, и открыла дверь чуть пошире. – Говорят, вы и ваша тетя – врачи.

У Лили сжалось сердце. Похоже, окуривания и другие предосторожности не помогли, черно-желчная лихорадка нашла новую жертву. Она инстинктивно потянулась к вымоченной в камфаре мышиной лапке, которую носила в атласном мешочке между корсетом и платьем.

– Кто-то болен?

– Нет, мэм, он не болен, он весь в крови там, наверху, на лестнице.

Лили нахмурилась и заколебалась. Тут нужен хирург, а не терапевт, кто-то, кто умеет обращаться с ранами и переломами. Но послать за хирургом времени нет.

– Я сейчас приду.

Лили вышла в коридор и мягко закрыла за собой дверь. Потом последовала за служанкой по темному коридору к лестнице, где обогнала ее.

В пятне света на верхней площадке лестницы хозяин таверны склонился над чем-то, что Лили сначала приняла за кучу старой одежды. Но когда он выпрямился и отошел в сторону, давая ей место и подняв повыше бутылочку с горящим рыбьим жиром, которая служила ему лампой, она с ужасом осознала, что у ее ног лежал человек, избитый до неузнаваемости, сжавшись на полу в агонии.

Лили, шурша юбками, опустилась на колени. Кровь была повсюду, деревянный пол уже пропитался ею, а когда Лили аккуратно перевернула тело, еще больше крови волной хлынуло из дюжины ран. На мгновение в глазах у Лили потемнело и все поплыло; она закрыла глаза, борясь с неожиданной тошнотой.

«Трусиха! Не время хлопаться в обморок, ты ведешь себя глупо».

Усилием воли она заставила себя взглянуть и через некоторое время опять ясно видела своего пациента. Но она просто не знала, с чего начать, случай был безнадежный.

Кто-то протянул ей грязную простыню. Понимая, что ей вряд ли предложат что-нибудь получше, Лили начала рвать ветхий муслин на полосы. Она работала неистово, не замечая времени, накладывая жгуты и повязки, делая все, что могла, чтобы остановить кровь. И даже когда сердце раненого трепыхнулось в последний раз и остановилось, когда кровь перестала бить фонтаном и только слегка сочилась из ран, а потом и совсем остановилась, она продолжала трудиться, пока не почувствовала руку на плече и не услышала знакомый голос:

– Хватит, Лиллиана. Ты сделала все, что могла, но этот человек уже мертв.

Лили подняла глаза на тетушку. Интересно, как давно Аллора стоит рядом с ней. Она моргнула и почувствовала себя странно потерянной. Еще никогда пациент не умирал у нее на руках. Это трудно было осознать.

Аллора расспрашивала хозяина. До Лили их голоса доносились глухо, как будто из невероятной дали.

– Его убили прямо здесь?

– В комнате, наверное, – хозяин неопределенно махнул светильником. – Тут кровавый след.

Лили поднялась на ноги и почувствовала, что у нее ужасно кружится голова. Она несколько раз глубоко вздохнула, выжидая, пока коридор перестанет вертеться и стены встанут на место. Голоса зазвучали ближе.

– Не сам же он нанес себе такие раны, – резко сказала Аллора. – Никто ничего не слышал? У вас есть какие-нибудь соображения, чьих это рук дело?

Хозяин пожал плечами.

– Да я как звать-то его не знаю, он не сказал, когда комнату нанимал. Но у него внизу в пивной была с кем-то встреча, с другим молодым джентльменом, все тихо-мирно, беседовали в углу между собой. Пока не начали браниться. Не помню, когда они ушли наверх.

– А вы можете описать того второго джентльмена? – Лили понимала, что даже спрашивать об этом опасно. Обычная осмотрительность, не говоря уже о причинах, по которым она сама оказалась в таком месте, подсказывала ей, что расследование лучше предоставить властям. И все-таки на покойнике был бархатный камзол и дорогое белье, а лицо его было ей смутно знакомо, и поэтому она не могла побороть подозрения, что смерть такого человека в таком неподходящем для него месте могла быть как-то связана с ее собственными делами.

– Я его не знаю, как и этого. – Хозяин выглядел угрюмо. – Шляпу он надвинул на глаза, и плащ у него был длинный.

Лили вдруг сообразила, что вообще весь рассказ о ссоре мог быть выдумкой, чтобы отвести подозрения от хозяина и всех, кто работает в таверне.

– Да не человек это был.

Все обернулись к официантке. Она покраснела, но продолжала:

– Он похож был на человека, и одет хорошо, но я гляжу, а у него шея какая-то кривая, горб вроде. Это гоблин был, с того конца города.

Хозяин с шипением втянул воздух.

– Гоблин в моем доме? – Он кисло посмотрел на девушку.

Лили была заинтригована, но слегка испугалась. В этой ужасной истории оказался замешан гоблин, причем не обычный олух или толстопят, но горбач – существо редкое и обычно не показывающееся на глаза, – все это не предвещало ничего хорошего.

– Мне кажется, будет лучше, если мы с тетушкой осмотрим место убийства. Если вы дадите мне лампу… – Она протянула руку с такой спокойной уверенностью, что хозяин без лишних слов отдал ей светильник и пропустил девушку вперед.

Держа графинчик горящего масла высоко над головой, чтобы осветить дорогу, Лиллиана и Аллора пошли вдоль кровавого следа по узкому коридору в тесную комнатушку в дальнем конце таверны.

В комнатке весь пол был залит кровью, так же как и ковер, облупленные стены и мебель.

– Святые небеса! – воскликнула Аллора, в ужасе остановившись на пороге. Затем встряхнулась и добавила быстро: – Он сопротивлялся, это точно.

– Да, – подтвердила Лили, – и никто, ни в соседних комнатах, ни этажом ниже, ничего не слышал. Или, что еще хуже, они не обратили внимания на то, что слышали.

Поставив лампу на столик у двери, она быстро осмотрела комнату, примечая все, на что стоит обратить внимание. Кровать была не застелена, одежда и туалетные принадлежности в беспорядке разбросаны по комнате: два больших парика на плетеной стойке у двери, коробочка с мушками, щипцы для завивки, помазок и бритва, флакончики из хрусталя и опалового стекла на хлипком туалетном столике.

«Ишь, франт», – подумала Лили, наморщив носик. Два флакончика разбились, и аромат духов неприятно смешивался с запахом пота и крови. И опять что-то, она сама еще не знала – что именно, показалось ей знакомым.

Она начала обыскивать комнату. Камин был погашен, несколько щепок и сосновых поленьев валялись на решетке.

За ними, внутри камина, девушка обнаружила небольшую горку пепла, клочок обгоревшей бумаги и капли свечного воска, как будто кто-то выгреб все из камина, а потом сжег там письмо. Он собрала пепел в чистый белый платок.

Поднявшись на ноги, Лили оглянулась на тетушку.

– Посмотри его одежду, а я попробую выяснить содержание письма.

Аллора кивнула и принялась за дело: взяла в руки соломенного цвета льняной камзол с мехом выхухоли и принялась выворачивать карманы. Она не спросила Лили, что та имела в виду, когда сказала, что восстановит письмо, которое тщательно сожгли. Наверняка племянница применит тот дар, что позволил Лиллиане проследить за передвижением свитка на таком огромном расстоянии.

Лиллиана взяла лампу и расстелила платок с пеплом на туалетном столике. Закрыв глаза, она сосредоточилась и начала осторожно пересыпать пепел сквозь пальцы. В голове замелькали буквы и целые слова, как будто кто-то заново писал их на бумаге, но они были так перемешаны и бессвязны, что понять хоть что-нибудь было невозможно. И тем не менее она настойчиво пересыпала пепел снова и снова, надеясь найти хоть какую-нибудь подсказку.

– Бесполезно, – сказала она наконец. – Тот, кто сжег это письмо, сумел соблюсти все предосторожности, он разорвал письмо на мелкие клочки перед тем, как поджечь, и потом еще перемешал пепел. Если бы только у меня было побольше опыта…

В этот момент в дверь громко постучали. Вошел хозяин таверны в сопровождении двоих людей, которые внесли тело и положили его на кровать.

Когда они вышли, Лили подошла ближе и внимательно посмотрела.

– Я его знаю. По крайней мере… я не помню, как его зовут и где мы встречались, но что-то в его худом лице…

Аллора горестно вскрикнула в другом конце комнаты.

– Лиллиана, подойди сюда, посмотри на это.

Она подняла вверх белую батистовую рубашку.

Лиллиана подвинулась ближе и потрогала ткань. Батист был очень тонкий и мягкий, но внимание Аллоры привлекло нечто значительно более важное. Вокруг воротника и на манжетах шла тонкая вышивка конским волосом и шелком: в ткань рубашки было вшито заклинание.

– Ах, тетушка!.. Если бы она была на нем в тот момент!

– Да, – сказала Аллора. – Первые удары, которых он, возможно, не ожидал, оставили бы его невредимым, и, может быть, он смог бы защитить себя, – Она аккуратно свернула рубашку и положила ее обратно на тонкий черный стул. – Если бы эта рубашка была на нем в тот момент, возможно, он был бы сейчас жив, а на его месте мертвым лежал бы гоблин.

Вечерние сумерки сгустились на заснеженных улицах Хоксбриджа. Все колокола в бесчисленных городских церквях пробили, наружные ворота Виткомбской тюрьмы отворились, и Вилрован вышел на волю.

Блестящий черный наемный экипаж с ярко-красными колесами ждал его на улице. Не оглянувшись, он вспрыгнул на подножку, сел внутрь, захлопнул дверцу и развалился на одном из красных бархатных сидений, надвинув шляпу на глаза и сложив руки на груди, всем своим видом изображая недовольство.

Расположившийся напротив в элегантной позе Блэз Трефаллон слегка кашлянул.

– В Виткомбской тюрьме, мой дорогой… особая атмосфера. Но, к счастью, это все отмывается. – Он махнул в направлении своего друга платком, щедро надушенным цибетином и маслом из цветов апельсина.

Снаружи кучер хрипло прикрикнул на лошадей, экипаж тронулся.

– Думаешь? – Вилрован вжался в угол, и из-под черной бобровой шляпы Блэзу были видны только трехдневная рыжая щетина да блеск глаз. – Может быть, на этот раз мои проступки оставят на мне неизгладимый отпечаток.

Блэз заправил платок в рукав и приподнял изящную бровь.

– Если пойдет слух о том, что ты побывал в тюрьме, люди неизбежно начнут болтать, но дамы, несомненно, сочтут это романтичным. Неужели тебя это волнует? Я всегда это подозревал.

– Да, мне не все равно, – угрюмо сказал Вилл. – Дело не в том, что будут болтать при дворе, меня волнует мнение тех, кого я уважаю.

Блэз продолжал созерцать его с благовоспитанным скептицизмом.

– Ты изумляешь меня, Блэкхарт. И могу я узнать имена этих избранных?

Экипаж свернул за угол. Вилл крепко уперся в пол ногами. Трефаллон положил одну руку на сиденье.

– Избавь меня от своего сарказма, пожалуйста, – сказал Вилл. – Если я когда в чем себя сдерживал, то только потому, что меня волновало твое расположение – твое и Лили.

– И ты думаешь, что Лиллиана услышит об этом и подумает – что?

– Что я дрался с Маккеем из-за какой-то потаскушки, за которой мы оба ухлестывали. А что еще можно подумать, если я не в состоянии повторить те мерзости, которые он говорил? – Вилл нетерпеливо заерзал на сиденье. – Я все думаю над твоими словами, что вся моя жизнь – оскорбление для Лили. И, понимаешь, Блэз, даже когда я хочу как лучше, вот в этот раз, например, все равно все выходит боком. – Он глубоко вздохнул. – Иногда я сам себе в тягость.

– Тогда почему, черт побери, – жестоко сказал Блэз, – ты продолжаешь вести себя так безрассудно?

Вилрован медлил.

– Потому что мне скучно, наверное. – В полутьме сверкнули белые зубы. – Я так быстро и так смертельно начинаю скучать, дорогой мой, – добавил он, в точности имитируя рассудительный тон своего друга.

Блэз устало на него посмотрел.

– Я молю небеса, чтобы ты стал серьезнее относиться к жизни. Ты бы избавил себя и других от многих страданий.

– Да ну? – отозвался Вилл. – Ты меня интригуешь, Трефаллон. Я и не знал, что серьезные люди не испытывают страданий. Мне-то казалось, что как раз они в первую очередь и мучаются.