Текст книги "Киномания"

Автор книги: Теодор Рошак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

– Вы там как оператор не названы, – пояснила Клер.

– Не назван! – Липски саркастически ухмыльнулся, – Да кто за этим следил, когда эти хиты снимались за неделю? Уоррена Кетла – того назвали. Он и чек получил. Черт его дери – он не просыхал с первого дня. Я снял всю картину. Так что это мояработа. А на экране она похожа на коровью лепешку. Это профанация, черт его дери.

В тот вечер за проектором стоял я. А это означало, что показ второго фильма задержался больше чем на полчаса. Но нам с Клер так и не удалось смягчить Липски. Вот собрать в вестибюле небольшой кружок зевак – это у нас получилось. Некоторые из них изучали кино в университете и были завсегдатаями «Классик»; их больше интересовал разговор между Липски и Клер, чем предстоящий показ. Клер, извинившись перед публикой (что она делала крайне редко), с отчетливо уловимой ноткой гордости в голосе пояснила: «Это мистер Арнольд Липски. Зип Липски. Один из величайших операторов американского кино».

– Операторов? Тьфу! – проворчал Липски, – Я был шутером ^{147} , в этом все и дело.

– Один из величайших шутеров, – поправилась Клер, – Фильм, который вы сегодня увидите, – одна из работ мистера Липски, но его имя в ней не названо. – Взглянув на Липски, она спросила: – Я правильно говорю? Здесь вашего имени тоже нет?

– Лента моя, – воинственно заявил Липски, – Бог ты мой, я всегда снимал для Макса. Если он мог пригласить меня, то ни к кому другому не обращался.

В конце концов «Поцелуй вампира» был показан, и Липски стенал и ругался на заднем ряду при виде каждой замеченной купюры. На середине он издал исполненный боли крик и собрался уходить. Это дало возможность Клер уволочь его к Мойше для беседы с глазу на глаз. К тому времени, когда, докрутив фильм и закрыв кинотеатр, у Мойше появился я. Клер удалось узнать кое-что удивительное.

– У него есть они все! – сообщила она мне, когда я зашел в кабинет и сел рядом с ней напротив Липски и женщины, – Фильмы Касла. Или, по крайней мере, те, что он сам снимал. Сколько вы говорите? Шестнадцать?

– Семнадцать, – самодовольно ответил Липски. – К тому же это оригиналы с камеры, сынок. Не та запиленная дрянь, что ты показываешь. Как того и хотел Макс. Полное собрание. Лучшие мои работы.

Им удалось извлечь его из каталки и усадить в самый дальний из кабинетов у Мойше. Подбородок и плечи Липски едва возвышались над столом. Его неудобно вклинили между стеной и полной женщиной, которую мне до сих пор так и не представили. Я решил, что это его жена или нянька. Старик продолжал дымить как паровоз. Перед ним стояла чашка горячей воды; в ней плавал кружок лимона.

– Вы и правда считаете, что некоторые из этих фильмов Касла лучше, чем «Дорога славы» или «Принц улиц»? – спросила Клер.

– Прямо в точку. И знаете почему? Бюджет у фильма был никакой. Декорации – какие-то руины, освещение паршивое, почти все снималось без дублей. Нужно было снимать хорошо – иного выхода не было. Хорошо – с первого раза. Вот там-то я и научился снимать. Черт! «Дорога славы» – мы на нее получили два миллиона долларов. Да за миллион и обезьяна сняла бы хороший фильм. А если денег кот наплакал, то тут уж приходится экономить. Макс планировал каждый кадр… Ах, какое у него было чутье. Вы видели, как близко мы ставили камеру? Это чтобы все те липовые декорации как можно меньше попадали в кадр. А как мы использовали край экрана? Страх берет, а? Никогда не знаешь, что оттуда появится. Всему этому я научился у Макса. Снизу вверх. Всем этим приемам. «Из дерьма конфетку» – так он это называл. Мы с Максом. Вот была команда.

– А можно нам… посмотреть эти фильмы? – спросил я.

Клер явно уже поднимала этот вопрос.

– Мистеру Липски эта мысль не нравится.

– Вот именно! – выпалил Липски, снова напуская на лицо выражение крутого парня. – Это мои картины. И больше ничьи. Никто их у меня не возьмет. Они Макса в грязь втоптали. И меня тоже. Бандиты проклятые!

– Это был бы закрытый показ, – сказала Клер, – Только для нас двоих.

– Вот как? А потом вы захотите их показать в своем клоповнике. Одну подлянку за другой – так они всегда и поступали с Максом. Так что перебьются. Никто не увидит этих картин, кроме меня.

– Но зачем хранить фильмы, если их никто не видит? – спросил я.

На лице старика появилось загадочное выражение.

– Есть причины, – фыркнул он, – У меня есть свои причины. Я могу делать с этими фильмами все, что захочу. Они принадлежат мне.

– Но какой от этого будет вред? – гнул свое я. – Мы с Клер очень хотели бы их посмотреть.

– Этот номер не пройдет, – Липски был непреклонен, – После того какГолливуд обошелся со мной, я никому ничего не должен, ясно? – Для него это явно был вопрос уязвленной гордыни.

Почувствовав ласкающие прикосновения к своей коленке под столом, я взглянул на крупную женщину напротив меня. Поначалу мне показалось, что это было случайное касание. Я ошибся. Она прижимала свою затиснутую в чулок ногу к моей лодыжке. Ошеломленный, я решил воспользоваться этим шансом и воззвать к ней.

– Мы будем очень почтительны, – сказал я, – Нас на самом деле интересуют работы Касла.

Женщина начала мне улыбаться. Улыбка не сходила с ее лица – она расширялась, превращаясь в какое-то подобие ухмылки. А ухмылка стала такой откровенно плотоядной, что я почувствовал, как краснею. Она скинула туфель, и я чувствовал, как ее пронырливая стопа поднимается все выше по моей ноге, посылая недвусмысленные сигналы моей икре. Она игриво мне подмигнула и чуть придавила своим мощным плечом сидящего рядом с ней малютку.

– Да не жмоться ты, Зиппи, – пропела она голосом Ширли Темпл, – Дай им посмотреть эту древность. – Мне же она сказала: – У нас есть своя просмотровая и все остальное. Приходите к нам, посмотрите. А то у нас никто не бывает. – Она надула губы, – Я страда-а-аю от одиночества.

– Ну уж нет, – не сдавался Липски.

Женщина надавила на него еще сильнее – маленькая иссохшая фигурка почти исчезла за ее пышными формами.

– Ты хочешь, чтобы тебя сегодня ночью пощекотали или нет? – спросила она, – Ну, так да или нет, мой мальчик?

– А это-то здесь при чем? – застонал Липски – он чуть не задыхался под ее массой.

Она кивнула через стол в мою сторону, и выражение ее лица из сладострастного стало хищническим. Она насмешливо прошептала:

– Он такой милашка. Я хочу, чтобы он пришел и посмотрел картинки.

У Клер родилась другая идея.

– А как насчет «Иуды»? – спросила она. – Разве вам не хочется посмотреть лучший фильм Касла?

– Что это вы такое говорите? – спросил Липски с внезапно проснувшимся интересом. – Что она сказала?

– Я говорю об «Иуде Йедермане», – ответила Клер. – У нас есть этот фильм. Хотите его посмотреть, не спускаясь в наш клоповник, как вы его называете? Мы могли бы показать его вам лично. Это лучший фильм Касла.

– Тю-ю-ю! – Липски отказывался ей верить. – Откуда это вы знаете? Иуда Йе-мер… Йе-бер… никогда не слышал о таком фильме у Макса. Вы выдумываете.

– «Иуда в каждом из нас», если по-английски. Но вы его и под этим именем не могли знать. Он был потерян в начале двадцатых. В идеальном состоянии.

Липски, скосив один глаз, скептически посмотрел на Клер.

– Откуда вам известно, что его сделал Макс? Там что – так написано?

– Это черновой монтаж – так мы думаем. Никаких титров там нет. Но мы получили его от человека, который знает, что это фильм Касла.

– Да? И от кого же?

– От человека по имени Джошуа Слоун.

Липски покачал головой.

– Никогда о таком не слыхал. Кто он такой? – Потом, заметно посуровев, спросил: – Из этих проклятых сирот, что ли?

– Сирот? Нет, почему сирот. Он коллекционер из Чикаго, – ответила Клер.

– Откуда же он знает, что это фильм Макса?

– С фильмом были кой-какие бумаги. Пара писем от некой Tea фон Пёльциг со студии «УФА».

Это имя подействовало на Липски, как красная тряпка на быка.

– Пульцик! Черт бы ее драл! Она все еще жива? Старая тощая мегера! Эти треклятые сироты не умирают. Как зомби.

– Вообще-то говоря, фильм и в самом деле был найден в сиротском приюте. В Германии. Оттуда-то Слоун его и получил.

Липски смотрел на нее в недоумении.

– Приют отдал ему картину?

– Нет, приют разбомбили. А фильм был найден среди развалин.

– Отлично! Значит, его разбомбили? Отлично.

– По крайней мере, именно так мы узнали, что это фильм Касла. Из письма этой женщины – фон Пёльциг.

– Ну хорошо, этот чикагский тип получил его из приюта, – Липски в упор уставился на Клер. – А к вам-то он как попал?

Клер задумалась на секунду, а потом соврала.

– Это подарок от одного местного коллекционера.

– Да? И от кого же?

– Когда-нибудь слышали об Айре Голдштейне?

– О Голдштейне? Об этом гонифе? И он дал вам картину Макса? Бесплатно? Ни за что не поверю. И потом, я слышал, что он умер.

– Он и умер. Я знаю его сына. Он продал часть коллекции отца.

– Черт бы их драл. Мне никто не говорил, что продаются фильмы Макса.

– Там был всего один – этот, – сказала Клер.

– И почему это он продал именно вам?

– Потому что мои знакомые знают – я неравнодушна к кино. К хорошему кино. А это хорошее кино. Необычное, но хорошее. Может быть, великое.

– Что значит «может быть»? – агрессивно сказал Липски, – Ведь это же фильм Макса, да?

– Так, может, сами и посмотрите? Фильм очень, очень необычный. Много эффектной операторской работы. Мы могли бы принести его вам. Ну, так что скажете, мистер Липски? Справедливый обмен. Мы покажем вам «Иуду» – вы покажете нам ваших Каслов.

– Семнадцать фильмов за один? И вы называете это справедливо?

– Но «Иуда» – особенный фильм. Настоящий коллекционный.

– И все равно он не стоит семнадцати.

– Ну хорошо. Давайте тогда один за два. За два лучших фильма Касла. По вашему выбору.

Липски пребывал в нерешительности – что-то бормотал, гримасничал. Может быть, он и дальше продолжал бы упорствовать, но крупная женщина снова надвинулась на него устрашающей грудью.

– Кончай, Зиппи, не сквалыжничай! – сказала она, и он неохотно сдался.

Перед уходом они оставили адрес и телефон. Мы договорились, что придем на следующей неделе. Все трое отбыли в древнем «кадиллаке», отчаянно нуждавшемся в ремонте. За рулем сидел шофер-японец, Липски – на заднем сиденье, куря и кашляя.

– Этакий старый глупый скопидом, – проворчала Клер вслед машине, отъезжающей от заведения Мойше, – Но когда-то он был лучшим шутером в Америке.

Глава 8
Саллиранд

Когда Зип Липски в конце сороковых строил свое жилище, этот большой пастельного цвета дом на холмах Лос-Фелиц являл собой, вероятно, модную штучку для богатеев от кино, в чью когорту тогда влился Зип. Теперь особняк походил на кусок засохшего свадебного торта, оставшегося после ухода гостей. Розоватая штукатурка давно повыцвела и частично обвалилась, сотни землетрясений оставили паутину трещин на стенах, сточные трубы на углах перекосились. Это был один из тех домов, которые ускоряли упадок всего района. Правда, следы обветшания становились заметны, только если углубиться в заросший проезд, – участки за проржавевшими оградами одичали, и жалкое состояние домов скрывалось милостивой зеленой сенью.

Даже когда вы попадали внутрь, у вас не возникало ощущения, что дом обитаем. Запустение густым сиропом сочилось из каждого темного угла. Окна в тяжелых занавесях и с жалюзи впускали в помещение только жалкое подобие света. Нас – Клер, Шарки и меня – встретила у дверей все та же пышная женщина. На ней было подобие наряда для вечеринки образца 1952 года. От Клер я узнал, что она – миссис Липски. Ее взор сразу же устремился на меня.

– Пришли на киносеанс? – пропела она своим кукольным голоском.

В руках женщины был огромный бокал с выпивкой. По ее неразборчивой речи я заключил, что сегодня этот бокал – уже не первый.

Большая часть дома, по которой мы прошли, выглядела и пахла как нежилая – сырость, паутина по углам. Повсюду было много тяжелой и громоздкой мебели – вульгарно безвкусной и в такой же мере вульгарно дорогой. Выглядело все так, словно ее купили, просто чтобы пустить пыль в глаза. Возникало ощущение, что находишься в склепе, ожидающем покойника. Единственными яркими пятнами – впрочем, они скрадывались вездесущей серостью – были цветные киноплакаты, украшавшие стены. Большинство рекламировали фильмы Липски, но было и несколько других – более безвкусных, чем остальные. Они сразу же привлекли мое внимание, провоцируя какой-то мучительный приступ наслаждения. Они запечатлели образ, который все еще находил подспудный отклик в моих юношеских эротических фантазиях. Передо мной во всей своей дразнящей славе возникла Найлана, Дева джунглей, та, чья жизнь протекала в череде каждодневных опасностей. Я замедлил шаг, чтобы насладиться каждым из этих драгоценных изображений. Вот Найлану, прыгая с дерева на дерево, уносит горилла. Вот ухмыляющийся араб поднимает потерявшую сознание и покорную Найлану высоко наверх, чтобы сбросить ее в яму, кишащую змеями. Вот Найлана, полуодетая, подвешена за руки над раскаленными углями, она пытается вырваться из пут, а обезумевшие дикари пляшут вокруг нее, поддаваясь гипнотическому воздействию сатанинских глаз шамана. Каждая из этих картинок, хотя и грубо сработанная халтурщиком от живописи лет двадцать назад, вызывала в памяти сцены насилия, которые некогда стали моими первыми уроками в темной психологии сексуальных страстей.

Почему здесь – в этом зловещем доме-склепе – была Найлана? Неужели эти плакаты свидетельствовали о закате карьеры Липски? Неужели он падал так низко – на самое дно киноиндустрии?

Пройдя почти через весь дом, мы вышли к тем нескольким комнатам, где еще теплилось какое-то подобие жизни: кухня, в которой царил жуткий беспорядок, и большая застекленная веранда, выходившая на потрескавшийся бассейн, заполненный не водой, а мусором. Эта часть дома Липски была насыщена слабыми медицинскими запахами больничной палаты. Здесь миссис Липски предложила нам выпивку из битком набитого алкоголем бара, а потом провела нас в крохотный домик на другой стороне поросшего сорняками дворика. Оказалось, что это маленькая, но чисто убранная проекционная, где помещался десяток зрителей. Здесь мы увидели Липски – он курил и тяжело сопел, расположившись в обитом плюшем кресле, которое было в несколько раз больше его и без того маленького, а теперь еще и усохшего тела.

– Ну, принесли? – проворчал он, увидев нас. – Картину? Вы ее принесли? Если не принесли, то ничего не увидите.

Он не мог не заметить, что я тащу коробки. Клер дала мне знак выйти вперед, и я предъявил их как дружественное подношение вождю враждебного племени.

Но вождя это ничуть не утихомирило.

– Почему так поздно? – бросил он.

Хотя день стоял теплый, он, как и в прошлый раз, был закутан в свое одеяло.

– Вы сказали – в два часа, – ответила Клер с вымученным терпением.

– Мы даже раньше пришли.

– А кто вам сказал, чтобы вы приходили раньше? – отрезал карлик, – А если бы я спал?

Клер легонько вернула этот мяч на его половину:

– Но ведь вы же не спите, правда?

Увидев Шарки, Липски сказал:

– А это кто еще?

– Это Дон Шарки. Мой партнер, – ответила Клер, – Он тоже ваш большой поклонник.

Шарки вышел вперед, чтобы пожать руку Липски.

– Очень рад познако…

Но Липски оборвал его. Взгляд его был по-прежнему устремлен на Клер.

– Разве я вам говорил, что вы можете тащить сюда все свою чертову семейку? Это вам что – пикник, что ли?

– Дон – лучший киномеханик в городе, – объяснила Клер.

– Черта с два, – отрезал Липски. – К моим лентам он и пальцем не прикоснется. С ними работает только Йоси, – Он ткнул большим пальцем в направлении проекционной, где я увидел человека, возившегося с аппаратами.

– А Дон пришел, чтобы показать нашфильм, – сказала Клер, – Эта лента требует профессионального обращения.

– Давайте начинать, – мрачно пробормотал Шарки и пошел в проекционную. Я с коробками – следом. Мы с Клер предупреждали его, что теплого приема здесь ждать не приходится, но тем не менее он был оскорблен грубостью старика.

– Сначала вашалента! – просипел Липски.

– Нет-нет, – возразила Клер, подозревая, что Липски, посмотрев «Иуду», может выставить нас за дверь. – Сначала ваши.

– Этот номер не пройдет, – гнул свое Липски.

Он производил впечатление человека, для которого скандал – любимое времяпрепровождение. Я нутром чувствовал, что ему доставляет удовольствие покуражиться над кем-нибудь и он не упустит такого случая, как сегодня. Может быть, ему даже доставляла удовольствие задиристость Клер, хотя она на сей раз и держалась изо всех сил, чтобы не сорваться.

Пока она бодалась с Липски, мы с Шарки разглядывали проекционную. Она произвела на нас сильное впечатление. Аппаратура там была куда как лучше, чем в «Классик». Там стояли два великолепных тридцатипятимиллиметровых аппарата «Сенчури», а в потолке виднелись два мощных вентилятора. Все оборудование находилось в идеальном состоянии, было смазано и сверкало. Над ним колдовал Йоси – старый шофер-японец, который привозил Липски в «Классик». Его лицо было перекошено гримасой боли.

– Вы киномеханик? – спросил Шарки.

Старик ответил, загибая пальцы:

– Садовник. Повар. Шофер. Уборщик. А к тому же и киномеханик, да. – Тоном и выражением лица он давал вам понять, что перегружен неимоверно.

– Надеюсь, что как киномеханик вы лучше, чем как садовник, – сказал Шарки, – Тут у вас настоящие африканские джунгли.

Йоси напустил на лицо искренно печальное выражение.

– Сришком старый, сришком, – простонал он, покачивая головой, – Парьцы не гнутся, – Он вытянул перед собой две подагрические ручки. – Пожаруйста, вы умеете работать с проектор.

Когда Шарки согласился, Йоси отвесил благодарный поклон, а потом устало опустился на стул.

– Только лучше, чтобы ваш босс об этом не знал, – заметил Шарки, – Он говорит, что, кроме вас, никто не может показывать его ленты.

Йоси кивнул.

– Мистер Рипски очень короший. Старый друг. Но иногда говно из него так и прет.

После получаса препирательств Клер и Липски выработали наконец соглашение о порядке показа фильмов. Сначала – его первый, потом – «Иуда», потом – его второй. Нас ждала лучшая выборка из лент Макса Касла, какая показывалась когда-либо за один сеанс. Три кинофильма в идеальном состоянии – именно в таком виде и хотел бы представить их зрителю автор. Это лежало почти за пределами восприятия зрения и разума. Липски выбрал «Графа Лазаря» и «Дом крови» – фильмы, в то время известные миру, если вообще известные, лишь как второсортные поделки категории «В», творения маргинального и теперь уже давно покойного автора, чья карьера, когда он работал над этими фильмами, подходила к заслуженному и бесславному завершению. Любой человек, читая строчку за строчкой их сценарии, не нашел бы там ничего, что отличало бы их от массы других поделок этого жанра. Два очередных ужастика от «Юниверсал». Даже актеры были набраны из традиционного состава тех времен, поднаторевшие в исполнении оборотней и кровососов. Эвелин Энкерс, Джордж Зукко, Анна Нагель, Гленн Стрейндж, Дуайт Фрай ^{148} . И тем не менее каждый кадр в этих лентах (показанных так, как это задумывал Макс Касл) был осенен какой-то сверхъестественной силой. Мы – Клер, Шарки и я – уже видели вспышки этой силы, просматривая фильмы, отобранные для фестиваля. Но здесь воздействие таланта Касла было цельным и ненарушаемым. Так же как и при просмотре «Иуды», меня подхватил ураган образов. Ощущение было такое, словно передо мной бушевал торнадо, а я пытался сохранить присутствие духа перед его всесокрушающей мощью. А мощь эта являла собой кино в чистом виде – основополагающий визуальный ряд этого вида искусства. Картинки в движении, смена оглушительных образов, что проносились по неизведанным оптическим потокам и достигали самых глубин загадочного континента по имени мозг.

Достаточно было отметить, что эти фильмы по любым стандартам сделаны мастерски и настолько превосходят обычный студийный уровень, что оказались в категории «В» только из-за ограниченного бюджета. Но здесь было нечто большее, нечто выходившее за пределы простого мастерства. Фильмы Касла навевали неподдельный ужас, который пронзал вас до мозга костей. Ни в одном эпизоде я не мог установить, откуда исходит эта сила, но я был уверен: к сознательному восприятию она не имеет никакого отношения. Скорее, дело обстояло так: за моими глазами какая-то иная часть меня видела иной мир, тот, где реальностью были вампир и его жертва, сверхъестественные события, богохульство. И снова мне на ум пришло словечко «нечистый». Такой нечистойможет быть только тварь, встающая из гроба, чтобы поживиться кровью невинной жертвы. Моим глазам открывалась исконная мерзость упыря; она запятнала меня. И не только меня. Она запятнала и Клер. Я увидел это, когда зажегся свет. У нее на лице было то же брезгливое выражение, что и после просмотра «Иуды»: выражение человека, который отказывается верить в только что увиденное. Она заставила себя досидеть до конца первого фильма и смотрела его во все глаза. Но смотреть еще раз «Иуду» она не стала; и «Дом крови» тоже, хотя Липски и сказал, что это его лучшая работа. Вместо этого она извинилась и ушла на кухню ждать меня и Шарки.

Я думал, что старик оскорбится ее уходом – ведь она отказывалась смотреть то, что он считал лучшим своим творением. Но он с таким нетерпением ждал «Иуды», что ему было наплевать на Клер. Миссис Липски, воспользовавшись уходом Клер, не стала терять времени и попыталась сполна извлечь выгоду из ситуации. Она быстренько, похихикивая и подмигивая, уселась рядом со мной. Фильм едва успел начаться, а ее нога уже назойливо терлась о мою. Еще через пять минут ее рука принялась гладить мою. «Извините, – сказал я, ища спасения, – Мне нужно проверить проектор». Остальную часть ленты я досматривал с Шарки из проекционной.

Липски смотрел «Иуду», не отрываясь от экрана, его тощенькое тельце распрямилось, он был весь внимание. Даже в проекционной были слышны его одобрительные вздохи, следовавшие за всеми ключевыми кадрами. Несколько раз я даже слышал, как он бормотал про себя: «Молодец, Макси… просто класс… идеально… идеально». К концу фильма он стал каждый кадр сопровождать жестами, переживая происходящее на экране. Когда зажегся свет, старик напоминал бегуна у финишной черты. Миссис Липски подошла к нему поправить кислородную подушку. «Бедненький Зиппи, – Она обращалась с ним как с ребенком, – Как он переволновался!» Липски поднял на нее взгляд – в глазах у него стояли слезы, грудь теснили рыдания, отчего он не мог вымолвить ни слова. Он открыл рот, потом закрыл, как умирающая рыба. Все, что ему удалось произнести, было: «Макс…»

Он не остался смотреть последнюю ленту. Позднее мы с Шарки нашли его на кухне вместе с Клер – они сидели рядышком за столом и нещадно дымили. Возникало впечатление, будто между ними идет задушевная беседа. Я решил, что, посмотрев «Иуду», старик смягчился и исполнился желания излить душу, хоть бы и перед Клер. Когда появились мы с Шарки, он вскочил и удалился в кабинку. Он не ответил на мои слова благодарности. У дверей миссис Липски удалось схватить меня за руку, и она пожала ее со значением.

– Приходите еще, ясно? – сказала она. – У нас этих кино страсть как много.

По пути домой меня разрывало желание поговорить о фильмах. Но Клер вела себя так, будто и не слышала моих слов.

– Бедный, больной старикашка. – Судя по ее интонации, она действительно за него переживала.

– Маленький вонючий пердун, – добавил Шарки.

– Не будь таким жестоким, – сказала Клер. – Он живет на одном легком. Долго он не протянет. Эмфизема. Еще хуже. Он умирает от душевных страданий. Ему немало досталось в жизни. Когда его включили в черный список, ему приходилось снимать под другими именами или побираться в Европе. Он и тогда уже был слишком болен для этого. Он имеет право быть сердитым на мир.

– А как он попал в черный список? – спросил Шарки.

– По-моему, он тогда придерживался левых убеждений. Его семью арестовали. Приблизительно в то время, когда Джо Маккарти обрушился на Голливуд ^{149} , Зип участвовал в съемках документального фильма о Поле Робсоне ^{150} , причем вложил в дело немало своих денег. Пошел на это из чистой любви. Не успел он оглянуться, как оказался по уши в дерьме. Его вызвали на заседание комиссии. Обвинили в нежелании сотрудничать. Не посадили его только из-за состояния здоровья. А может, еще и из-за размеров. Даже Маккарти не хватило духа публично издеваться над карликом. И потом, они, видимо, решили, что на обычном кинооператоре дивидендов не заработаешь. Поэтому они просто погубили его карьеру. Он с самых профессиональных вершин свалился на самое дно. От этого осталось много шрамов.

– А когда он начал работать с Каслом? – спросил я.

– Даже раньше, чем я могла представить. Зип работал на «Мученике». Он входил в состав съемочной бригады, которую Касл взял в Италию. Был одним из рабочих ателье. Он говорит, на него все смотрели как на своего рода талисман – карликам с этим приходится смиряться. Но Касл был другим. Касл стал учить его на шутера. Зип в то время был совсем мальчишка. Конечно, и Каслу было немногим больше, но по рассказам Зипа у них сложились отношения, как у отца с сыном. Касл увидел талант в Зипе и приложил немало сил, чтобы его проявить. Если не ошибаюсь, за это старик и преклоняется перед Каслом. Касл, несомненно, хотел вылепить из Зипа своего личного оператора. После краха «Мученика» Зип прилепился к Каслу. Возникла настоящая дружба. Начиная с середины тридцатых Зип стал получать массу предложений. От крупных студий. Много всякого мусора, но было несколько работ высокого уровня. Но какие бы предложения ему ни поступали, он предпочитал работать с Каслом, даже если его не называли в титрах. Вот тебе маленькая сенсация. Приехав на «РКО», Орсон Уэллс ^{151} чуть ли не сразу же отправился к Каслу. Спросил у него, какой бы фильм ему снять – ведь он получил от студии карт-бланш. Касл предложил ему «Сердце тьмы» Конрада ^{152} . Он сам многие годы вынашивал эту идею. Уэллсу мысль понравилась. Оператором у него должен был стать Зип. Конечно, план провалился. Уэллс стал снимать «Гражданина Кейна» с Грегом Толандом. Большая потеря для маленького Зипа. Но он попал в струю – ему предложили снимать другие хорошие картины.

– И что он думает об «Иуде»? – нетерпеливо спросил я.

– Он сказал, что видел там все, чему научился у Касла, и кое-что сверх того. Все эти… «трюки» – так он их называет. В «Иуде» они чуть погрубее, чем стали потом, но все они там есть.

– Например?

– Мы в это не очень вдавались. Яв это не вдавалась. Мне это не очень интересно. И потом, Зип не из тех, кто изливает перед тобой душу. Но я тебя с ним сведу.

– Как это?

– Он хочет еще раз посмотреть «Иуду». Я согласилась, но с тем условием, что он покажет тебе остальные работы Касла. Он согласился. Без особого энтузиазма, но все же согласился. Не забывай почаще отвешивать ему комплименты.

– Ты посылаешь меня одного? – спросил я. – А сама не хочешь посмотреть?

Она задумалась, прежде чем ответить.

– Пусть это будет твоим маленьким проектом, ладно? Его и на это было не очень легко уломать.

– А может, попытаться заполучить эти фильмы для «Классик»?

– Ни малейшего шанса! Он не выпустит их из рук.

– Я могу попробовать.

– Ну, попробуй. Посмотрим, что у тебя получится, – добавила она с иезуитской улыбкой. – Миссис Л., возможно, пожелает тебе помочь.

Прекрасно понимая, что она имеет в виду, я тем не менее спросил:

– Ты это о чем?

– Да брось ты, Джонни! Ты же знаешь, что старушка от тебя просто тает.

Я не очень убедительно попытался изобразить из себя невинного дурачка.

– Прекрати ты, Джонни, – вступил в разговор Шарки. – Давай, иди по стопам Флинна ^{153} . Только правильно разыграй карты.

– Вы и правда считаете, что мне стоит попытаться использовать ее влияние… таким образом?

– Только ради искусства, – сказал Шарки.

Позднее в этот день я еще раз попытался разговорить Клер о тех фильмах, что мы видели. Каждый раз она уходила от разговора. И только после того как мы улеглись в постель, я получил от нее ясный ответ. К тому же довольно тревожный.

Я болтал о «Доме крови», полагая, что Клер будет интересно узнать об этом фильме.

– Он и в самом деле потрясающий, – докладывал я, – Я понимаю, почему Зип им так гордится. Сам фильм – такая же дешевка, как и все, что делалось на «Юниверсал» в старину, но то, как они пользовались камерой, и свет… Я честно говорю, чуть в штаны не наложил от страха. Там есть несколько сцен, я тебе клянусь, – стопроцентная порнография. Только не настоящий секс, а так, вроде… его противоположность, если ты меня понимаешь. Ты должна это увидеть. Там есть один кадр – он снят через всю длину кровати, так вот, камера там словно бы плывет и плывет… ну, как летучая мышь. Знаешь, просто тошнить начинает. А потом…

Клер в темноте протянула руку и накрыла ладонью мой рот. Потом после долгого молчания прошептала:

– Он здесь. Ты что, не чувствуешь?

От этих слов мороз пробежал у меня по коже, хотя я понятия не имел, что она имеет в виду.

– Кто?.. – спросил я.

– Касл. Он здесь. С нами в постели.

И снова мороз пробежал у меня по коже. Это было непохоже на Клер. Я понятия не имел, как ей ответить. Потом она провела рукой по моему телу – по животу, потом спустилась ниже, к паху, и, лаская меня, спросила:

– Вот здесь, Джонни. Что ты почувствовал после этого кино вот здесь?

Застигнутый врасплох, я не знал, что ей ответить. Я лежал как бревно, а Клер играла с моим до странности безразличным членом. К моему удивлению, мне хотелось, чтобы она поскорее убрала руку. Ее прикосновение вызывало какое-то… грязное ощущение – я бы его так назвал, если бы мне хватило духу выразить это словами. И хотя я этого не сделал, Клер поняла, что я чувствую.

– Хочешь, чтобы я прекратила? – спросила она, – Знаешь почему? Потому что он здесь. Касл каким-то образом встал между нами. Как он это делает?

В ее голосе послышалась легкая, вопросительная дрожь, словно она рассчитывала, что я смогу ответить на вопрос за нее. Клер нечасто демонстрировала свою ранимость, но в ту ночь она была близка к этому. Конечно же, ответов для нее у меня не было. Я мог только спросить:

– А ты? На тебя он так же действует?

– И на меня! Черт его дери! Я чувствую то же самое. Я холодная. Замороженная. Бревно. Кусок грязного льда. Мне… стыдно. Чего стыдно? Я не знаю. И мне это не нравится. Считается, что кино – идеальное эротическое средство, так? Превосходное возбуждающее. Но только не ленты Касла. Они хуже порнографии. Они… Я не знаю, что это такое. То, что делает порнографию возможной. Это средоточие стыда. – Потом после долгой паузы, во время которой ее рука продолжала ласкать меня: – Как он этого добивается? Вот о чем нужно подумать. В чем секрет? Открой его. А когда откроешь, зарой куда-нибудь подальше.