Текст книги "Киномания"

Автор книги: Теодор Рошак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Я согласился, но возразил:

– Но кому же, как не нам, переживать за это?

– Я гораздо больше переживаю, что Зип уничтожил и свои лучшие работы. Совсем целенькие копии – «Дороги славы», «Принц улиц»; материал, который он отснял с Полем Робсоном. Уж я-то знаю этому цену. Куда как сложнее будет сделать подборку работ Липски.

Эти упрямо-наплевательские слова приводили меня чуть ли не в бешенство – насколько я мог позволить себе это в отношении Клер. Она, казалось, обрекала меня на ужасное одиночество. Потеря фильмов Касла, как и мое представление о них, никого, кроме меня, не волновали. Его картины (или по меньшей мере его поздние утраченные картины) теперь существовали только в моей памяти. Да, были еще Франни и Йоси. Они их тоже видели, но не таким взглядом, как мой, не были настолько вовлечены в просмотр. Это знание теперь принадлежало только мне, а оно влекло за собой и тяжелый груз ответственности. Может быть, я должен сделать что-то, чтобы хоть в малой мере компенсировать эту потерю, прежде чем кадры фильмов изгладятся из моей памяти?

Шел второй месяц моих мучений и хандры, когда раздался телефонный звонок. Это была Франни.

Я не очень-то вежливо простился с ней на похоронах. Не хотел быть вежливым. Я был настолько потрясен превращением касловских фильмов в пепел прямо на моих глазах, что даже не нашел для нее никаких слов. Я считал, что она несет ответственность за этот акт вандализма. Она могла бы очень просто спасти то, что теперь уничтожалось, – всего лишь проигнорировав разрушительные пожелания Зипа. Но какое право имел я обвинять ее в этот момент ее жизни? Мы с Клер и Шарки коротко простились с ней и уехали еще до того, как погасли угли костра. Я надеялся, что мой резкий уход положит конец нашим отношениям. Франни всегда казалась мне какой-то жалкой. Но похороны Зипа породили в моем сознании образ неряшливой, нелепой женщины-вандала. Он начисто вытеснил еще остававшиеся у меня сладкие и томные воспоминания о Найлане. Когда я услышал по телефону детский голосок Франни, меня обуяла мрачная злость. Она хотела, чтобы я по-прежнему приходил к ней.

– Нет, Франни, – ответил я, стараясь говорить как можно холоднее. – Не вижу в этом никакого смысла, – Неужели она серьезно рассчитывала, что наша нелепая связь будет продолжаться? Сама эта мысль казалась мне глупой, и если мой тон выдаст меня – пусть. Кажется, я впервые в жизни позволил себе такую неприкрытую грубость по отношению к человеку.

Ее голос на другом конце провода утратил свою детскую игривость и стал немного безыскуснее.

– Просто я подумала, что мы могли бы проститься чуть теплее. Я продаю дом и уезжаю к себе.

– К себе? Куда же это?

– У меня семья в Айове. Я возвращаюсь.

– Вот оно как.

– Де-Мойн ^{178} . Я же фермерская дочь. Разве я не говорила?

– Нет.

– Мои родители отреклись от меня, когда я убежала из дома, чтобы стать кинозвездой. В основном, конечно, мой отец. Они очень религиозные люди. Но когда я устроилась с Зиппи, они как бы простили меня, хотя он и был карликом. Моему отцу не очень-то это нравилось. Но все-таки хоть какой-то брак и вообще… (я рассчитывал, что по моему молчанию она поймет, насколько мне все это не интересно)… понимаешь, я подумала, что было бы правильно, если мы простимся как друзья перед моим отъездом.

– Понимаешь, я сейчас очень занят в университете…

– Да, я понимаю. Но всего на часик, а? Зиппи оставил тут всякое, тебе, наверно, будет интересно.

– Оставил? Что?

– Ну, все эти камеры и всякое такое.

– Ты имеешь в виду проекторы?

– Камеры, проекторы – много чего. Я не знаю, что с этим делать.

– Ты хочешь их продать?

– Да ты бы мог просто их взять себе.

– Франни, ты не понимаешь, что говоришь. Это очень дорогое оборудование.

– Нет, я его не хочу продавать. А потом, здесь есть и еще кое-что.

– Например?

Детская игривость вернулась в ее голос.

– Ты приезжай – сам увидишь.

– Там есть фильмы?

– Может быть… – Больше она ничего не пожелала говорить.

Я не мог понять – дурачит меня Франни или нет. Но перспектива заполучить проекторы «Сенчури» и привезти их в «Классик» была слишком сильным искушением. Не прошло и часа, как я был у нее.

К табличке «Продается» на лужайке перед домом наискосок была приклеена риэлторская ленточка «Продано». Подъездную дорожку загромождали огромные землеройные машины какого-то зловещего вида, словно взявшие дом в осаду. Оказавшись внутри, я увидел, что дом лишился всей своей мебели. Комнаты были пусты, если не считать многочисленных коробок здесь и там.

– Они хотят все тут снести и построить многоквартирный дом, – сказала мне Франни, – Ждут не дождутся, когда я уберусь. Я от всех этих забот – сборов да продаж – голову потеряла. Уже и не понимаю, на каком я небе, – Вид у нее был измученный, нечесаные волосы лежали на плечах, лицо лоснилось от пота. Теперь она была более простой, более искренней, и такой она нравилась мне гораздо больше.

Франни не шутила насчет проекторов. Она и правда собиралась подарить их мне вместе со всем, что было в проекционной. В том числе и содержимым небольшой кладовки, наполненной довольно неплохим по виду съемочным оборудованием – последнее напоминание о карьере Зипа.

– Ты можешь получить за это приличные деньги, – сказал я ей.

– Понимаешь, мне бы не хотелось продавать вещи Зипа кому попало – чужим людям. Пусть они останутся тебе и твоим друзьям. Зип никогда не выставлял напоказ свои чувства, но ты ему нравился. А эта ваша Клер ему очень приглянулась. Она столько всего хорошего сказала Зипу о его работе – он таких слов много лет не слышал. Она тебе что – вроде как подружка?

– Вроде…

– Ну да, я вроде как догадалась, – Она выдавила из себя смешок. – Надеюсь, она не очень тебя ревновала? – И тут же, переходя на серьезный тон: – Она очень толковая – сразу видно. Из умненьких. Она на Зипа произвела впечатление. Он мне говорил. Думаю, он бы не возражал, если бы ей это досталось.

Когда я оказался в проекционной, мои глаза сразу устремились на верхнюю полку, где Йоси держал саллиранд. Коробочки не было. Я обшарил проекционную взглядом, а потом спросил у Франни:

– А ты не знаешь, где может быть саллиранд?

– Кто-кто? – Она недоуменно улыбнулась, узнав имя, но не предмет.

– Ну штука такая, чтобы через нее смотреть, – вот такого размера.

– А-а, что-то вроде бинокля?..

– Да-да, – нетерпеливо ответил я.

– Зип иногда смотрел через нее фильмы. Понятия не имею, где она может быть, – Она прыснула, – Никогда не слышала, чтобы он называл ее Салли Ранд. Откуда такое название?

Я уклонился от ответа, продолжая осматривать проекционную. Саллиранда я так и не нашел. Франни видела, что я разочарован. Я поспешил заверить ее, что благодарен ей за невероятную щедрость. Она делала мне подарок ценой в несколько тысяч долларов.

– Не знаю, что и сказать, Франни, – бормотал я, – Просто не нахожу слов.

– Да ладно. Я получила хорошую цену за дом. Думала, за такую старую рухлядь ничего не дадут. Да и у Зипа было кое-что отложено. Так что мне ни к чему продавать эти штуки, – Вдруг она снова напустила на себя это невыносимое кокетливое выражение, – И потом, у меня есть кое-что лично для тебя, – Взяв мою руку, она повела меня из проекционной назад в дом. Как я того и опасался, мы направлялись к лестнице. Она почувствовала мои сомнения. – Ну-ну, не бойся, я тебя не собираюсь соблазнять. Честно говорю, – Но эти слова она сопроводила двусмысленным подмигиванием, что только усилило мои опасения.

Мы вошли в комнату наверху. Около дверей там стояло несколько коробок. Из одной Франни извлекла лист бумаги, свернутый трубочкой.

– Тебе наверняка захочется иметь такой – на память о старых временах, – Это был постер с Найланой. Она была права – я испытывал к ней чувство благодарности за этот подарок. Я увидел на нем автограф: «Моему любимому поклоннику. Кей Аллисон». – Теперь еще все эти книги, – сказала она, показывая на коробки, – Это любимые вещи Зипа. Много всяких технических книг. Кой-какие подарки. Альбомы с вырезками. Две-три журнальные статьи про него. Ведь вы про всякое такое и учите в вашем колледже?

– Ну да, в известной мере. А ты что, не хочешь оставить это себе?

– Если я увезу все это в Айову, то оно будет валяться где-нибудь на чердаке. Я плохой читатель. И потом, у меня свои воспоминания о Зиппи – других мне не надо. А тебя тут, может, что и заинтересует. А вот это я оставлю себе. – Она нырнула рукой в одну из коробок и вытащила оттуда золотую фигурку. «Оскар» Зипа. – Я думаю, он хотел, чтобы это я оставила себе, – Она задумчиво улыбнулась, – Я смогу время от времени воображать, что это моянаграда.

Я неуверенно напомнил ей:

– Ты говорила, что могли остаться какие-то фильмы…

Она посерьезнела.

– Да, что касается фильмов, тут я тебе должна объяснить кое-что. Я ведь видела, как ты себя чувствовал на похоронах. Понимаешь, это все Йоси. Он только что не молился на Зипа. Что бы Зип ни сказал – Йоси исполнял без разговоров. Так вот, Зип сказал Йоси, чтобы эти пленки использовались, ты сам видел как. Он даже об этом в завещании написал. И переубедить Йоси было невозможно. Он такой командир. Мы с ним никогда особо не ладили, ты, наверно, и сам заметил. Йоси казалось, что он знает Зипа лучше меня, хотя я и была его женой. И он был прав. А потому, когда речь зашла об исполнении последней воли Зипа, Йоси все взял в свои руки, словно мне вообще ничего нельзя было доверить. Он все устроил с владельцем похоронной конторы – это его приятель-японец. Я ему сказала, что, наверно, так вот брать тело Зипа и сжигать противозаконно. Но у Йоси давно зуб на правительство, и ты знаешь почему. «Насрать мне на ваши законы», – сказал он мне и сделал все по-своему. А мне только и оставалось, что помалкивать – пусть себе. Так я и поступила. Ну теперь-то он уже съехал и ничего сделать не сможет.

Она пересекла комнату и открыла дверцу стенного шкафа. Внутри все от пола до потолка было уставлено коробками из-под пленок. Я бросился к ним, и сердце у меня упало. На этикетках всюду значилось: Найлана. «Найлана дева джунглей», «Найлана и поклонение кобре».

– А-а, – сказал я не в силах скрыть разочарования, – Так это твои картины.

– Должна тебя предупредить – тут сплошной тарарам, – сказала она, открывая одну из коробок, – Понимаешь, мне пришлось делать это очень быстро и в темноте. Йоси тут повсюду рыскал. Я не хотела, чтобы он меня за этим застукал.

– За чем – за этим?

– Понимаешь, все те картины, что вы с Зипом смотрели, я переложила в эти коробки. А те картины, что были в этих коробках, я переложила в другие… Понял?

– Ты хочешь сказать, что подменила ленты?

– Ну да.

– И значит, здеськартины Касла?

– Ну да. Я же знала, что ты не захочешь видеть, как они горят. Наверно, это очень важные ленты, а?

– Господи, Франни, я даже не могу тебе сказать, какие важные!

– Ну вот, Йоси, значит, думал, что он исполняет волю Зипа. Но я думаю, Зип не будет на меня в обиде.

Я хотел обнять ее и расцеловать. Но вдруг до меня дошло.

– Но Франни… это значит, что фильмы с Найланой сгорели. Их будет очень трудно заменить.

Она пожала плечами.

– А, ерунда. Дерьмо, да и только. Кому они нужны? Знаешь, лучше помнить мои фильмы, как ты, а не смотреть сейчас по-настоящему. Бог ты мой, они были просто ужасны! Я рада, что они сгорели.

И тут я обнял ее.

– Франни, я так тебе благодарен! Даже сказать не могу. Ты спасла фильмы!

– Может быть, что-то и не спасла. Не так-то просто это было. Мне нужно было поторапливаться – все ленты Макса свалили там, внизу, а эти – здесь, наверху. Приходилось носиться туда-сюда. Бог ты мой, никогда так не трудилась. У меня тут все перепуталось. Этих коробок было черт знает сколько! А некоторые не открывались. Я их так там и бросила. А потом, у меня тут все эти бобины были раскиданы по всему полу. Одну от другой не отличить. Поэтому они там лежат в жутком беспорядке.

– Но большую частьты все же спасла.

– Я пыталась. Конечно, у меня кончились все катушки Найланы, а всех картин я так и не поменяла. Поэтому мне пришлось подкладывать другие ленты.

– Какие другие ленты?

– Ну, у Зипа тут было много всяких лент. В основном старинные – немые еще.

– Например.

– Я их не различаю. Просто взяла, что удалось найти, чтобы Йоси не заметил пустых коробок. То, что на бирках написано, те картины я и подменила.

Я расчистил проход к стопке коробок в заднем углу шкафа – на некоторых были имена. Сколько-то коробок с надписью «Чаплин» и еще – «Барримор» ^{179} .

– Какой Барримор? – спросил я.

– Он назывался «Дон Жуан». Зиппи любил этот фильм.

Я нашел четыре коробки с надписью «Алчность».

– «Алчность»? – спросил я у нее, – У Зипа была копия «Алчности»?

– Это того немца с шеей? ^{180}

– Эриха фон Штрогейма.

– Вот-вот. Зипу эта картина тоже нравилась. Он получил ее от Макса, а тот дружил со Штрогеймом.

– Ты хочешь сказать, что среди сгоревших фильмов была «Алчность»?

– Ну, если так на коробке написано.

– Господи, Франни, ты хоть понимаешь, насколько ценным это могло быть?

– Правда? Я не знала, что тебя она интересует. Зип как-то заставил меня посмотреть. Ничего хорошего – уж ты мне поверь.

Я не стал спорить. Вместо этого я принялся грузить все дары Франни в фургон Шарки. Набралось не меньше тонны груза. Проекторы, камеры, книги, десятки коробок с лентами – салон и кузов были плотно забиты. Франни оказалась слишком щедрой. Если бы у меня были деньги, если бы у Клер были деньги, то я бы заставил Франни взять их. Но весь мой ценнейший груз я бы отдал за саллиранд. Ведь этот прибор был ключиком к волшебному королевству. Где он сейчас? Прежде чем покинуть Франни, я прошелся по дому – проверял стенные шкафы, полки, ящики. Ничего. В конце концов я попросил Франни сообщить, если саллиранд найдется, хотя особых надежд у меня и не было. Если бы Зип пожелал что-то уничтожить после своей смерти, то в первую очередь, конечно, всевидящий глаз Макса Касла. Я забрался и фургон, поблагодарив на прощание Франни еще раз.

– Да, ерунда, – гнула свое она, – Я хочу, чтобы ты знал: ты был очень, очень, очень мил со мной. Вернул мне мои старые воспоминания. Я снова почувствовала себя старлеткой. Надеюсь, и тебе было хорошо.

– Было. Очень хорошо.

– Спасибо. Кинозвезде ничего так не надо, как несколько хороших поклонников. Даже если это такая подержанная звезда, как я. Ну, а как насчет этого? – спросила она, раскинув руки для объятия. Я вылез из машины и покорно принял ее объятия. Мы поцеловались в последний раз – долгий, слащавый поцелуй, – Ух-ты! Это получше тех, что мне доставались в кино, – сказала она, – И на вот еще. Я хочу, чтобы и это у тебя осталось, – Она ловко засунула мне конверт за мою потную рубашку, – Это тебе будет сюрприз, когда приедешь домой, ладно?

Но я вытащил ее подарок, остановившись под первым светофором на бульваре Лос-Фелиц. Это была ветхая пожелтевшая фотография. Соблазнительно полуобнаженная Найлана в студии у верхушек деревьев. На обратной стороне был ее автограф.

Чтобы разобрать фильмы, которые спасла для меня Франни, потребовалось несколько недель. Когда работа была закончена, я с удовлетворением отметил, что она потрудилась на славу – лучше, чем она или я могли себе представить. Она не потеряла ни одной катушки из фильмов Макса Касла, просто перепутала их все. Основной ее промах был в том, что она перепутала катушки фильмов Касла с катушками из тех коробок, откуда она брала ленты на подмену. В результате меня поджидало несколько приятных неожиданностей – большие и малые фрагменты разных фильмов. Я обнаружил одну давно утраченную часть «Алчности» фон Штрогейма, несколько частей «Восхода солнца» Мурнау ^{181} , фрагменты фильма Дрейера «Страсти Жанны д'Арк», которых Клер, по ее словам, раньше не видела. Единственная в мире копия чаплинского «Как Скользкий Сэм ходил за яйцами» обязана своим существованием ночной спасательной операции, которую провела Франни Липски. «Жаль, она не спасла побольше из того, что снимал не Касл. Похоже, там были настоящие жемчужины», – так прореагировала на это Клер. После нескольких частных просмотров мы с Клер решили подарить все, кроме работ Касла, киноархиву Калифорнийского университета. Однако кое-что из этих фильмов я решил оставить для себя – пять разрозненных сцен из «Найланы и поклонения кобре». Хотя это и была самая редкая из вещей, спасенных Франни, она же оказалась и наименее ценной. Но для меня эти катушки стали этаким ностальгическим блаженством – я оставался в «Классик» по окончании сеансов и в одиночестве смотрел, как Найлана снова возвращается к жизни. Вот она опять была передо мной – Кей Аллисон, обаятельная, как всегда, в своей красоте, которой грозит множество опасностей. Но теперь, когда эта красота безраздельно принадлежала мне, эротический импульс когда-то неодолимо привлекательного тела, как это ни грустно, иссяк. Неужели потому, что я перерос прелести этой подчеркнуто-преувеличенной анатомии? Или потому, что я познал это тело во всем несовершенстве его поздних лет? Может быть, Найлана просто стала для меня слишком реальной, а потому не смогла и дальше питать мою бесконечно податливую фантазию.

Франни умудрилась между делом спасти и еще одну вещь, истинную цену которой я понял не сразу: три тридцатипятимиллиметровые катушки со всевозможными неопознанными остатками; эти ленты были или передержаны или недодержаны, и сколько бы я ни вглядывался в них, кроме каких-то неясных очертаний, не различал ничего. Если же пленка была посветлее, то я мог разобрать на ней одни лишь деревья – камера панорамировала деревья крупным планом, с расстояния, под углом, двигалась между ними то быстро, то медленно. Такой материал был на двух первых катушках и на половине третьей.

Затем после плохой склейки была вставлена еще одна более яркая сцена. Поначалу из-за низкой резкости и большого расстояния казалось, что перед тобой целый ряд кукол. Но потом камера наезжала, появлялась резкость, и тогда я и увидел.

Это были не куклы, а человеческие головы, нанизанные на беспорядочно установленные высокие шесты. Головы, части голов, голые черепа, челюсти. Если лица еще оставались, они были черны и преувеличенно примитивны. Это явно были муляжи, вырезанные из дерева или сделанные из папье-маше, но при, видимо, намеренно расфокусированной съемке они производили тошнотворно реальное впечатление. Внезапно камера прекратила панорамирование и надвинулась на одну из голов – крупный план. Голова еще недавно была живой – на шее не высохшие следы крови. Безжизненные глаза таращатся на вас в жутком недоумении, рот разинут, словно пытается издать последний крик – проститься с телом, от которого его навсегда отделили. Камера наезжает быстро и безошибочно (фирменный прием съемок с рук Липски) – точно на этот жуткий рот, приближается к нему, входитв него. Она внутри. Темнота. Долгая темнота, которая дает мне время вспомнить… этот забор. Он был мне знаком. Его описал Джозеф Конрад: «Эти круглые шары были не украшением, но символом… Черная, высохшая голова с закрытыми веками…» ^{182} Забор был сооружен в сердце джунглей и окружал лагерь, где мистер Куртц – воплощение высших достижений белой западной цивилизации – возвратился к дикому состоянию.

Так я нашел материал, отснятый Каслом для несостоявшегося проекта «Власть тьмы», или то, что осталось от этого материала. Когда Зип рассказал мне об этом замысле, я тут же перечитал книгу. Забор производил чрезвычайно сильное впечатление. Касл явно решил начать съемки именно с этого места. Я понимал, почему Зип с его профессиональной гордостью не хотел показывать мне пленки. Материал был сырой, предварительный, несмонтированный – еще нужно было делать выборку, вставлять эффекты. И тем не менее он позволил мне увидеть эту историю так, как ее понимал Касл: чреватые опасностями джунгли, жуткий забор, отсеченная голова – от всего этого у зрителя сердце уходит в пятки.

Тем временем затемнение на экране после грубой склейки сменилось новым эпизодом. Глаза. Кадр за кадром одни глаза – жестокие, враждебные глаза мрачных аборигенов, не доверяющих камере или тем, кто вторгся в их жизнь. Зип говорил, что Касл намеревался заполнить джунгли глазами. И вот они были передо мной, хотя я понятия не имел, как их можно интегрировать («врезать» – так, кажется, говорил Зип?) в фильм. Эти глаза продолжались несколько минут, одна пара сменяла другую. К концу эпизода изображение начинало переходить из негатива в позитив и назад: белое-черное – черное-белое; поначалу медленно, а потом все скорее и скорее, обретая головокружительное, гипнотическое свойство.

Потом глаза исчезли, уступив место каким-то туманным кадрам. Я смог разобрать контуры человеческой фигуры, которая словно бы исполняла какой-то медленный танец – медленные движения, наклоны, повороты. Там были несколько дублей этой сцены. На пятом яркость была достаточной, чтобы я разглядел, что фигура принадлежит женщине. В этом не оставалось никаких сомнений – она была абсолютно голой и принимала поразительно сладострастные позы. Ее длинные светлые волосы ниспадали на лицо, а потому я никак не мог узнать – кто это. Но я догадался, что это Ольга Телл – красивая и на все готовая подружка Касла. Если так, то ее репутация одной из лучших экранных див была вполне заслуженна. Даже при том, что черты лица разобрать было невозможно, тело говорило само за себя – такого великолепия я еще не видел; она демонстрировала его во всей красе с раскованностью, недоступной ни одной королеве стриптиза.

В седьмом дубле были изменения. На этот раз Ольга держала что-то между своих прыгающих грудей. Оно поблескивало и казалось мечом, направленным острием вниз. Лезвие ходило вверх-вниз между ее бедер. Она играла этим зловещим оружием – вращала его вокруг своей талии, и в ее движениях было что-то угрожающее и в то же время эротическое.

Седьмой дубль был сильно размыт. Танец Ольги с ее фаллическим мечом был едва виден. Но теперь она была не одна. В тени за ней виднелась чья-то большая, темная фигура. По характеру движений – сильных, энергичных – я решил, что это мужчина. На нем была маска, но черты ее были совершенно неотчетливы. Широкие рукава его костюма, которые вполне можно было принять за крылья, раздувал ветер. Он обнимал Ольгу сзади, окутывал своими ниспадающими одеяниями, потом тащил на какие-то мостки или стол и вроде бы подминал под себя. С этого момента – каким бы неотчетливым ни было изображение – происходящее между этой парочкой не оставляло сомнений: нечто такое, что не прошло бы цензуру ни тогда, ни теперь. Хотя звуковой дорожки на пленке и не было, я почти что слышал прерывистое дыхание, по мере того как действо приближалось к кульминации. В последние десять секунд изображение на этой ленте тоже стало переходить из негатива в позитив и наоборот – эти перемены синхронизировались с нарастающим ритмом сексуального акта. Черное-белое – белое-черное, завораживающее мигание, которое превращало грубое, судорожное совокупление в мощнейшее средство воздействия.

На этом пленка кончалась.

Теперь я понял, почему Зип так категорически отрицал, что они с Каслом снимали какую-то порнуху с участием Ольги. Потому что если это была и не порнуха, то что-то очень похожее. И тем не менее я поспешил передать это высказывание Зипа Клер, когда она смотрела эту ленту. Как я и ожидал, она издевательски заметила:

– Обнаженные дамочки, вихляющие задами, – это всегда порнуха, – сказала она, – Особенно если они делают эти движения под мускулистым самцом. Ничего удивительного, что Касл использовал для этого свою подружку. Хорошеньких девушек в Голливуде всегда эксплуатировали. Вот чего я не могу понять – как он собирался использовать эти кадры. Показывать на частных вечеринках, что ли? Он снимал это в тридцать девятом – сороковом. В те времена даже порнуха была довольно стеснительной. Твой мистер Касл был настоящим извращенцем, Джонни.

Я осмелился сказать несколько слов в защиту этих кадров.

– Но другие вещи там впечатляют, разве нет? Глаза, забор?..

Клер пожала плечами.

– С большими оговорками. Здесь у нас очень сырой материал. Кто знает, как бы им воспользовались Макс Касл или Орсон Уэллс. Я не понимаю, что видела. Это все равно что пытаться предугадать, какой будет следующая картина Ван Гога, изучая цвета в его палитре. В данной ситуации у нас есть порнуха, кровища и множество больших пугающих глаз. Что до меня, так я даже не понимаю, что вижу. Кто-то еще должен сделать кино из «Сердца тьмы». Я рада, что Макс его не сделал.

– Этот фильм мог бы стать его лучшим, – возразил я.

– Вот это-то меня и беспокоит. «Сердце тьмы», снятое блестящим психом, который стоит на стороне тьмы.