Текст книги "Взрыв в Леонтьевском"

Автор книги: Теодор Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Чекисты направились туда немедленно и точно обнаружили металлический ящик размером аршин на пол-аршина, набитый взрывчаткой. Часовой механизм взрывателя был установлен на восемь часов утра, но еще не заведен. Это было более чем странно: на это именно время назавтра в кабинете заместителя председателя ВЧК Яна Христофоровича Петерса было назначено важное совещание членов коллегии и заведующих отделами.

Дальнейшее следствие установило, что агент анархистов, пролезший обманным путем на должность комиссара ВЧК, собирался пронести вечером ящик к Петерсу под видом изъятого сейфа с ценностями и оставить там до утра, когда придет специалист, чтобы вскрыть замок, поскольку ключа не имелось. Точное время начала совещания заговорщикам назвала другая их сообщница, работавшая в ВЧК машинисткой…

По распоряжению Манцева из резервного архива немедленно затребовали дело «Центротекстиля», подняли все имевшиеся в нем документы, фотографии, приметы налетчиков и другие материалы. Долго искать не пришлось, все сличения без сомнений привели к одному знаменателю: «железнодорожник», сумевший вырваться из засады на Арбате и застреленный в Сивцевом Вражке комиссаром МЧК Фридманом, – видный анархист Казимир Ковалевич.

Секретарь МЧК Яков Давидович Березин вспомнил эту фамилию, она ему кое о чем говорила. Оказывается, Ковалевич был не только отчаянный боевик, он еще претендовал, и не без успеха, на роль теоретика движения. По некоторым оперативным данным, которыми уже располагал Мессинг, летом Ковалевича видели на Украине при штабе Махно.

Это уже кое-что объясняло. В частности, и то, почему задержанный (но не арестованный) и допрошенный Барон-Факторович, как и предвидел Дзержинский, отвечал на все прямые вопросы уклончивыми ссылками на слухи. Барон представлял в Москве федерацию анархосиндикалистского толка «Набат». Ее создали украинские анархисты, бежавшие в восемнадцатом году от австро-германских оккупантов. Лидеры «Набата» В. Волин (В. М. Эйхенбаум, родной брат знаменитого литературоведа профессора Б. М. Эйхенбаума) и П.А. Аршинов (Марин) проповедовали теорию так называемой «третьей революции», а если проще, агитировали за свержение Советской власти и немедленное провозглашение «безвластного» общества.

«Набатовцам» удалось подчинить своему идейному влиянию Махно (Аршинов сидел с ним вместе при царе в Бутырской каторжной тюрьме), если вообще можно было говорить о чьем-либо влиянии на самолюбивого и взрывного батьку. Они послали в Гуляйполе видных анархистов Иосифа Гутмана, Макса Черняка, Михаила Уралова. Потом заявились и сами. Волину Махно доверил председательство в своем «реввоенсовете», Аршинову – заведование «просветительно-культурной частью» и редактирование газет «Путь к свободе» и «Повстанец».

Однако в чисто военных вопросах Махно с отцами-анархистами не считался вовсе. И все же, сознавал это батька или нет, но Волин и Аршинов всячески подталкивали его на обострение и без того достаточно сложных отношений с Советской властью.

Из записей, обнаруженных в книжке Ковалевича, явствовало, что он имел прямое отношение к «анархистам подполья». Ну а раз он прибыл в Москву от Махно, то, понятно, Барон о нем ничего не сказал и не скажет. Дзержинский и Манцев не исключали, что Барон действительно не имел прямого касательства к взрыву, но помочь следствию в выходе на «анархистов подполья» мог, да не захотел.

…Через два почти года, 16 августа 1921 года в Москве группа вооруженных бандитов совершит налет на кассу ГВИУ – Главного военно-инженерного управления и захватит сто миллионов рублей. При погоне и перестрелке на Смоленском рынке несколько человек было убито и ранено. Один из задержанных налетчиков назвал своих сообщников. Сотрудники МЧК их арестовали. Среди них оказались… уцелевшие участники группы «анархистов подполья» И. Шапиро, В. Потехин, П. Турчанинов (Лев Черный), И. Гаврилов, И. Бубнов, Т. Каширин и другие. В числе этих других был и… Барон! На допросах выяснилось, что первое сообщение о взрыве в Леонтьевском печаталось в квартире Льва Черного на Зацепе, где с ним и ознакомился Барон, все, следовательно, знавший из первых рук, а не «по слухам»… На совести грабителей ГВИУ было несколько жестоких налетов, многочисленные убийства. Девять самых активных участников анархобандитской группы были по постановлению МЧК расстреляны…

Теперь все надежды чекисты возлагали на содержание записной книжки Ковалевича. Часть записей была зашифрована, ими предстояло заняться специалистам. Но некоторые адреса, фамилии, клички, суммы захваченных денег, их получатели были занесены, как говорили когда-то в разведке, клером, то есть открытым текстом. Так были установлены конспиративные квартиры и явки в кофейне на Пречистенском бульваре напротив памятника Гоголю, в Глинищевском переулке, на Собачьей площадке, в других местах.

Манцев читал адреса вслух, Мессинг выписывал их на отдельные листки и тут же отдавал распоряжения сотрудникам, конкретно по каждой явке. Покончив с адресами, Василий Николаевич стал выбирать клички: Петр, Дядя Ваня, Черепок…

Дзержинский оживился, похоже, в нем проснулся старый конспиратор, привыкший держать в памяти десятки, а то и сотни псевдонимов.

– Ну-ка, ну-ка, позвольте… Петра не знаю, Дядю Ваню тоже…

– Я знаю, – мрачно отозвался Мартьянов, – бандюга и убийца… Настоящая фамилия Леонид Хлебныйский, а может, и не настоящая, проходил и как Приходько.

– А зато я знаю, – сказал Дзержинский, – кто такой Черепок. Если не совпадение, то это старая и очень прозрачная кличка Доната Андреевича Черепанова, одного из вожаков прошлогоднего мятежа левых эсеров и члена их Центрального комитета.

Манцев вскочил с места:

– А бывший особняк графини Уваровой в Леонтьевском тогда занимал именно ЦК левых эсеров!

Пробасил молчавший до сих пор Евдокимов:

– Все ясно! Донат и навел, не иначе. Потому и прошли так уверенно с Чернышевского, словно к себе домой…

Дзержинский согласился:

– Похоже, очень похоже, что именно так и есть.

Он нахмурился, вспоминая нечто неприятное.

– Как раз Черепанов вместе с Юрием Саблиным арестовал меня тогда в Трехсвятительском. Кстати, кому-нибудь известно, что с Саблиным?

– Мне известно, – ответствовал Евдокимов, – с ним все в порядке. Он вообще-то хороший парень, увлекся по молодости не тем, чем надо. За мятеж ему дали, кажется, год, тут же и амнистировали за заслуги в октябрьских боях семнадцатого года. Ушел на фронт, командует уже дивизией, вступил в РКП (б).

– Что ж, очень за Саблина рад, – искренне сказал Дзержинский. – А Черепанов?

– Сбежал после мятежа, судили заочно, дали три года. Куда девался, неизвестно.

– Выходит, он в Москве и спелся с анархистами, – сделал вывод Мессинг.

– Выходит, – подтвердил Дзержинский, – и это очень опасный альянс. Реальной угрозы эти авантюристы, давно оторвавшиеся от масс, для революции не представляют, но бед натворить еще могут… Кстати, – обратился он к Манцеву, – в каком контексте там упоминается Черепок у Ковалевича?

– Отметка стоит – «пол. 100 тыс.».

– Выразительно! Что ж, попросите дешифровальщиков ускорить свои изыскания, а вы продолжайте разработку установленных адресов.

В дверях кабинета неслышно вырос помощник:

– Разрешите, Феликс Эдмундович?

– Да, что у вас?

– Еще одна срочная депеша из Брянска.

Председатель быстро пробежал глазами текст перепечатанной шифровки, с досадой бросил на стол.

– Час от часу не легче. Дурные вести, товарищи. В Брянске арестован некто Лещинский, резидент белопольской «двуйки». У него на связи был когда-то один из вожаков местной федерации анархистов некто «товарищ Тиль». Лещинский показал, и эти показания подтвердились объективной проверкой, что тамошние анархисты похитили в Брянском арсенале и переправили в Москву около ста пудов динамита.

Стукнул тяжелым кулаком по столу Евдокимов:

– Черт! Да как им удалось провезти? Это же целый вагон надо!

Дзержинский лишь развел руками:

– Эту задачку мы поручим решить транспортной ЧК. Меня сейчас другое интересует. Товарищ Мартьянов, в какой упаковке был динамит на Арбате?

Феодосий встал, доложил:

– Заводской пудовый ящик, Феликс Эдмундович. Заполнен наполовину. Еще один, пустой, обнаружен на кухне. Вернее, был пустой, хозяйка его для своих нужд приспособила.

Дзержинский повертел в сухих, чутких пальцах карандаш, бросил с досадой на сукно стола:

– Вот и вся арифметика анархистская. Полтора пуда ушло на бомбу. Это полтора пуда. Двадцать фунтов найдено на Арбате. В Брянском арсенале, округлим для ровного счета, украдено сто пудов. Это сто ящиков. О двух нам известно. Спрашивается, где остальные девяносто восемь? Вы представляете, товарищи, что еще они могут натворить, имея столько взрывчатки?!

– Нужно искать, – глухо произнес Манцев.

– Не искать, а найти! – энергично, даже резко поправил его Дзержинский. – Они не успокоятся на Леонтьевском. Тем более что главная цель – убийство Ленина – не достигнута. Они, уверен, знали, что Владимир Ильич собирался приехать в МК. Ведь доктор Обух уговорил его поехать в госпиталь буквально в последний момент. Ильич решил, что встреча с ранеными красноармейцами сегодня важнее, чем выступление перед активом. И слава богу, что перерешил. Нового взрыва, или даже серии взрывов, можно ожидать где угодно и в любой момент!

Жестокий приступ кашля прервал нервную речь Дзержинского, буквально согнул его пополам. Справившись с приступом, глухим астматическим голосом Феликс Эдмундович отдал последнее распоряжение:

– Все адреса по расшифровке взять под плотное наблюдение. В предположительно самых важных – обыски и засады.

Глава 11

С засадами в этот день как раз было плохо. Словно злой рок играл с чекистами обидные шутки.

Часа через два после того, как сорвался в дверях конспиративной квартиры на Арбате и едва не сбежал Казимир Ковалевич, туда явились новые посетители – мужчина плотного сложения и ничем внешне не примечательная молодая женщина. Остававшиеся в квартире два чекиста Стеблов и Бочкин их тут же арестовали. Имена задержанных – Хиля Ценципер и Фаня Барон – сотрудникам ничего не говорили. Если бы знали они, кто попал в засаду – опаснейшие боевики! Фаня к тому же была одной из вдохновительниц группы. (Через два года она совершит побег из рязанской тюрьмы, примет участие в вооруженном нападении на кассу ГВИУ, будет в который раз арестована, но теперь уже за все свои преступления расстреляна.)

Относительная легкость задержания, проявленная при этом анархистами покладистость жестоко подвели не слишком опытных чекистов. Арестованных усадили в дальней комнате квартиры. С ними находился Стеблов, вооруженный наганом, заткнутым за пояс. Бочкин же пошел в переднюю к телефону: сообщить в МЧК о задержании двух анархистов.

Улучив удобный момент, Ценципер выхватил у беспечно расхаживавшего по комнате Стеблова наган и ударом рукоятки по голове оглушил его. Фаня Барон мигом сорвала с подушки на кровати наволочку, сделала из нее кляп и заткнула им рот потерявшему сознание чекисту. Затем Стеблову простынями связали руки и ноги.

Осторожно, на цыпочках боевики вышли в прихожую и столь же успешно обезоружили и связали Бочкина. Затем они сорвали со стены телефонный аппарат, разбили трубку и ушли…

На уже упоминавшемся оперативном разборе всем сотрудникам, находившимся на Арбате в засаде, изрядно попало. Дело, конечно, было не в служебном разносе – в анализе допущенных по недостатку опыта ошибок, извлечении из оных должных выводов и уроков.

Но в тот день, увы, это была не последняя неудача…

Захват второй известной квартиры анархистов – в Глинищевском переулке, Соединявшем Тверскую с Большой Дмитровкой, – с самого начала обещал определенные сложности. Предварительное наблюдение установило, что квартира большая и многонаселенная, точнее – в ней бывает изрядно посетителей. К тому же рядом находилась самая шумная, центральная улица города. Это приходилось учитывать особо.

Дом заранее обложили со всех сторон, в частности, перекрыли проходящие по задам запутанной конфигурации проходные дворы, что тянулись до самой Страстной площади.

Убедившись, что все подходы находятся под жестким наблюдением и никаких подозрительных личностей поблизости не болтается, Мартьянов дал сигнал о начале операции. Четыре чекиста заняли площадки ниже и выше этажом. Сам Феодосий и Илья Фридман замерли у стены справа и слева от двери, рядом с ними еще два сотрудника. Приглашенная из домового комитета женщина-партийка нажала на кнопку звонка.

– Кто там? – послышался приглушенный толстой обивкой мужской голос.

– Домком, Семенова. Насчет карточек, – трубным голосом объявила женщина и осторожно отступила в сторону.

Послышалось звяканье цепочки, скрежет отодвигаемых засовов, клацанье замка. Едва дверь стронулась с места, уже готовый к этому моменту Фридман с силой швырнул ее за ручку на себя и буквально ворвался в прихожую. За ним влетели Мартьянов, другие сотрудники.

Захваченные врасплох анархисты оказать вооруженного сопротивления попросту не успели. Чекистам, как выяснилось, повезло и в том отношении, что обитатели логова в Глинищевском еще не знали о провале арбатской квартиры. Но узнать об этом могли буквально через час, а тогда кто его знает, как повернулось бы дело. Во всяком случае, здесь все обошлось без единого выстрела. Фридман сильным ударом рукоятки «кольта» выбил «наган» из окостеневшей руки анархиста, оказавшегося, как он ответил при допросе, довольно известным до революции еще Афанасием Ляминым. Сам Мартьянов сноровисто заломил руку террористу, в котором тут же опознал своего давнего знакомого по июльским дням восемнадцатого года:

– Ба! Да никак Федя-Боевик? Он же Николаев? Ты же вроде в левых эсерах числился? Как же так?

Благодушно выговаривая Николаеву, но в то же время удерживая его словно замком в состоянии до злых слез беспомощности, чекист извлекал из одежды задержанного разные прелюбопытные предметы. На пол один за другим легли наган-самовзвод офицерский, английский пистолет системы «веблей-скотт», несколько снаряженных обойм к нему, горсть наганных патронов, граната-лимонка, короткий, до бритвенной остроты отточенный финский нож, пачка денег, стальной кастет с шипами.

Разоруженный Николаев только и смог, что процедить зло сквозь зубы:

– Гад!

– Да ладно, Федя, не ругайся! – весело пробасил Мартьянов, довольный уже тем, что без кровопролития удалось взять вооруженного до зубов Федю-Боевика. Покончив с обыском и убедившись, что в квартире больше никого нет, Мартьянов громко позвал: – Захаров!

– Здесь я! – в прихожую вбежал один из оставленных на верхней площадке чекистов.

– Вместе с Чебурашкиным отвезешь этих двоих на Лубянку. Выводи черным ходом.

Лямина и Николаева увели, предварительно связав им руки за спиной. Взятое у них, а также обнаруженное в квартире оружие Захаров вынес как-то очень непочтительно в плетеной кошелке, которую нашел на кухне. Оставив в квартире засаду из четырех сотрудников, Мартьянов и Фридман тоже ушли. Перед возвращением на Лубянку им предстояло лично произвести рекогносцировку еще одной, предположительно важной конспиративной квартиры анархистов на Собачьей площадке.

Меж тем в крохотном кабинетике на Лубянке Наталья Алексеевна Рославец допрашивала задержанную на Арбате подругу Александра Восходова. Рославец, худенькая, большеглазая, с вздернутым носиком и припухлыми скулами, походила на курсистку-бестужевку. Невозможно и представить было, что эта скромная, застенчивая женщина – активная участница революционного движения, дважды арестовывалась при царе, приговорена заочно к смерти левыми эсерами за то, что принципиально и резко порвала с ними после событий 6 июля. В МЧК на ответственный пост члена коллегии она, уже член РКП (б), была направлена по личной рекомендации Манцева.

До мятежа восемнадцатого года левые эсеры занимали в ВЧК много важных постов, включая пост заместителя председателя. Им был В. Александрович, один из руководителей заговора. После ликвидации «петушиного заговора» произошел фактически политический крах этой некогда достаточно популярной партии. Многие левые эсеры, в том числе такие видные, как Ю. Саблин, А. Устинов, А. Колегаев, Г. Закс, Н. Рославец, полностью перешли на большевистские позиции и вступили в РКП (б).

Вопрос о назначении Рославец на чекистскую работу решался персонально на заседании Московского комитета РКП (б). В последующие годы Наталья Алексеевна, зарекомендовавшая себя как исключительно добросовестный и ценный работник, занимала важные посты начальника секретной части Особого отдела ВЧК, начальника секретно-оперативного отдела и члена коллегии Всеукраинской ЧК в ту пору, когда ВУЧК возглавлял переведенный из Москвы все тот же Манцев.

Сейчас по просьбе Василия Николаевича Рославец уже довольно долго допрашивала, а точнее, как женщина с женщиной беседовала доверительно с задержанной анархисткой. Она уже поняла, что Корнеева человек морально надломленный, подавленный трагической гибелью ни в чем не повинных людей. Наталья Алексеевна интуитивно чувствовала, что женщина, когда выйдет из состояния послеистерического оцепенения, даст абсолютно чистосердечные показания. Так оно и произошло.

– Вот посмотрите, Настасья Карповна, – мягко сказала Рославец, выбрав подходящий момент, – это воззвание, которое ваши друзья распространили по городу. Несколько экземпляров его найдено в вашей квартире. Вы сами-то его читали?

– Читала…

– Здесь написано, что взрыв в помещении МК большевиков – это месть за семерых махновцев, расстрелянных в июне в Харькове по постановлению чрезвычайного военно-революционного трибунала. Так?

– Да, так…

– Но ведь логично было, если бы «анархисты подполья» отомстили лицам, вынесшим этот приговор, – Пятакову, Раковскому и другим, работающим на Украине…

– Да, так… – женщина еще не понимала, к чему клонит Рославец.

– Но они этого не сделали, и акт мести осуществили почему-то в Москве, это столица РСФСР, а не Украинской Советской Республики…

– Я не знаю, почему так…

– А вы вдумайтесь. МК большевиков не имел никакого отношения к харьковскому приговору, который, с моей точки зрения, был совершенно справедлив. Значит, этот взрыв вовсе не месть, мстят ведь всегда конкретным людям. И убиты не судьи, а рядовые московские рабочие и работницы. И товарищ Загорский, который родом с Урала и никогда в жизни на Украине не бывал… Значит, это акт не мести, а политической борьбы против советской власти вообще и партии большевиков в частности. Причем в самое трудное время, когда Деникин стоял почти у Москвы и нависла реальная угроза над революцией. Выходит, это контрреволюционный акт, выгодный только белогвардейцам.

Женщина зарыдала, уткнувшись опухшим лицом в пуховый платок. Потом пробормотала, давясь слезами:

– Это была ошибка, да, ошибка, нам сказали, мы не знали, что там будут рабочие… Нам сказали, что будут обсуждать репрессии против населения.

– Кто сказал? – быстро спросила Рославец. – Черепок.

– Черепанов, Донат?

– Он…

– А что это за организация такая – «Повстанческий комитет Революционных партизан»?

– Да нет никакого комитета… Мы себя называем «анархистами подполья» или «революционными партизанами» в отличие от легальных анархистов.

– А почему подписали «Комитет»?

– Когда узнали, кто на самом деле погиб в Леонтьевском, то взять на себя ответственность сразу, как положено, побоялись. Вот и придумали «Комитет». Нету его, никакого комитета…

Это походило на правду. Рославец было доподлинно известно, что анархисты принципиально не признавали никаких комитетов. Разумеется, она не стала говорить допрашиваемой, что эта подпись – «Комитет» – родилась у вожаков организации не только из-за страха взять на себя ответственность, но и чтобы отвести подозрения следствия, что и было в какой-то степени достигнуто. Несколько дней чекисты топтались на месте в поисках осколков белогвардейского заговора.

– Ну ладно, – покончила Рославец с этим вопросом, – теперь скажите, кто же в вашей группе главный?

– Соболев, Петр… Кто метал бомбу, не знаю, но когда уходили, нес он. Петр-то сильный и злой… Остальные перед ним… – женщина пренебрежительно показала рукой над полом.

– А где он живет?

– Не знаю… Никто не знает. Иногда у нас ночевал.

– А Черепанов?

– Тоже не знаю. И Восходов не знает. Он сам приходил.

Допрос продолжался еще минут тридцать, пока женщина не взмолилась:

– Простите, не могу больше говорить… Устала. Да и не знаю больше ничего.

Рославец сама открыла дверь в коридор и приказала конвоиру:

– Уведите арестованную. Разместите в одиночной.

Вернувшись в кабинет, подняла трубку телефона:

– Манцева… Василий Николаевич? Рославец. Подруга Восходова показала, что в день взрыва у них на квартире было семь человек. Она лично знает не всех. Были Черепанов, некто Глагзон, приехавший из штаба Махно. Пиротехник у них Азаров, он же Азов, Василий. Унес бомбу Петр Соболев. Похоже, он у них главная фигура, тот «Наполеон», которого поминал в письме Барон… Нет, Ковалевич занимался листовками, деньгами и поддержанием связей с эсерами в других городах… Не только с левыми, но и максималистами. Еще был Барановский… Нет, остальных она по фамилиям не знает, только клички. Еще помнит, что Азов приезжал откуда-то из-за города. У меня все.

Рославец опустила трубку и крутнула ручку отбоя.

Глава 12

А тем временем события в Глинищевском нарастали, как снежный ком для рождественской бабы. Через час после того, как увезли Лямина и Николаева, к дому подошел высокий мужчина в бекеше, осмотрелся воровато по сторонам и шмыгнул в подъезд. Он поднялся на нужный этаж и открыл дверь конспиративной квартиры своим ключом… Хорошо, что сигнальщик, укрывшийся на лестничной площадке в доме напротив, успел дать знать чекистам, что, возможно, идет «гость».

Человека в бекеше обезоружили. Он оказался анархистом, известным по кличке Батя. Едва отвели его в дальнюю комнату, как заявился еще один и опять со своим ключом. Его тоже мгновенно скрутили, изъяли из карманов три револьвера, множество патронов и гранату. Когда задержанного уводили в импровизированную арестантскую, у него на глазах, к полному изумлению старшего по засаде комиссара МЧК Николая Павлова да и других чекистов, блестели самые натуральные слезы невероятной досады… Это было столь необычным для боевика-анархиста, что Павлов даже впал в состояние некоторого душевного смятения. Все объяснилось само собой, когда установили личность задержанного. Им оказался… злополучный Хиля Ценципер, который всего лишь три часа назад так лихо вырвался из засады на Арбате!

«Да, уж кому не повезет…» – сочувственно вспомнил Павлов малопристойную, но весьма подходящую к месту юнкерскую поговорку…

Еще через полчаса в той же прихожей был взят следующий посетитель, участник террористического акта (чего чекисты тогда, конечно, не знали) Миша Гречаников. Он был очень силен, ловок, обладал превосходной реакцией. Прежде чем Мишу скрутили, он устроил настоящую рукопашную схватку, в результате чего вся мебель в прихожей оказалась изломанной, большое зеркало вдребезги разбитым, а физическое состояние Павлова, Чебурашкина и младшего Фридмана изрядно ухудшено.

Всего в этот день было взято одиннадцать до зубов вооруженных анархистов и других лиц, входящих в группу. К сожалению, не удалось задержать двенадцатого…

Опять сказался недостаток опыта. Так уж вышло, что боевые чекисты, дежурившие в засаде, что называется, набили руку в задержании самых опытных преступников, умели противостоять и огнестрельному, и холодному оружию, но о многих специфических тонкостях конспирации пока еще и не догадывались. Владели ими в достаточной степени те сотрудники, у кого был за плечами опыт подпольной работы до революции. Но таковых в составе засады не имелось, а специальными школами для подготовки квалифицированных оперативных работников ЧК еще не обзавелась.

…Утром на квартире в Глинищевском находились последние задержанные – двое мужчин и девушка, которая просила называть ее «товарищ Тата». Картину, которую лицезрел бы сторонний наблюдатель, можно было назвать идиллической. «Товарищ Тата», приткнувшись за круглым обеденным столом, молча вязала (в сумке, отобранной при аресте, у нее кроме браунинга имелись два мотка шерсти, крючки и половина кофты). Рядом с ней пристроился, клюя носом, Николай Савушкин. Чуть поодаль, покачиваясь в кресле-качалке из крученой соломы, изучал стопу анархистских брошюр и газет Миша Фридман. Тихо… Лишь мерно тикали часы-ходики на стене.

В соседней комнате находились еще два чекиста. Дверь из этой комнаты вела уже в кухню. Из окна комнаты можно было видеть подъезд дома напротив, где занимал свой пост чекист-сигнальщик, наблюдавший за переулком. Кухня же была устроена странным образом. Одно из двух ее окон выходило на… лестничную площадку. Такая планировка встречалась иногда в старых московских домах, тех, где на первом этаже имелась маленькая квартирка для консьержки. Последняя имела возможность видеть всех входящих в дом.

На подоконнике кухни стояла большая кастрюля под крышкой с супом, рядом – миска с двумя солеными огурцами, луковицей и несколькими ломтями белого (!) хлеба, давно в Москве невиданного. Чекисты, еще ночью сгрызшие прихваченные из дому сухари, в сторону подоконника старались не смотреть.

Фридман поднял очередную прокламацию, вполголоса с интересом прочитал, изредка изрекая собственные комментарии:

– «Большевики (мы, стало быть)… ныне царствующая самодержавная коммунистическая партия (красиво излагают!)… захватила всю власть в свои руки – отняли у трудящихся все их завоевания, все фабрики, заводы, землю… задавили всякое право человека, всякую свободу, всякую независимость…» Скажи-ка, а я и не заметил! – Михаил недоуменно покачал кудрявой головой и продолжил чтение: – «Долой всякую власть – источник угнетений! Зажигайте всюду пожарища новой революции!»

С усмешкой обратился к «товарищу Тате»:

– И это все, что вы можете предложить народу – пожарища?

Женщина ответила не раздумывая, как заученное, с вызовом:

– Разрушение – это и есть созидание! Без всякой власти и комиссаров, без насилия и армии!

Фридман от нечего делать не прочь был вступить в теоретический спор. Поэтому возразил:

– А взрыв в Леонтьевском, это нешто не насилие? А Деникина и Колчака вы как, без армии, уговорами ко всеобщему братству людей труда убедить хотите?

Истерически, покраснев так, что враз стала некрасивой, кричит «товарищ Тата»:

– Да! Мы зовем народ ко всеобщему бунту! Только всеобщий бунт может стать и станет прологом подлинно социальной революции! И Деникина сметет всеобщий бунт!

Михаилу уже надоело спорить с фанатичкой. Досадливо махнул рукой и подвел итог так и не состоявшейся дискуссии:

– Ладно, потолковали, и хватит. Ваших бунтовщиков Деникин разгонит казачьей полусотней, без шашек даже, одними нагайками. А наша революция непобедима, потому что опирается на силу вооруженного народа. Точка и факт! Потому-то вы и беситесь…

Заскучавший от спора, в котором он не очень разбирался, хотя и стоял всецело на стороне старшего товарища, Савушкин бесцельно бродил по квартире. Анархистские брошюрки его не интересовали, ничего другого почитать в комнатах не нашлось, да и читать, сильно подозревал, в засаде не полагалось, равно как и спорить с задержанными. Почему в глубине души он и не одобрял поведения своего прямого начальника, каковым, безусловно, являлся в текущий момент для него товарищ Фридман Михаил, как, впрочем, и все остальные чекисты, здесь присутствовавшие.

Закуталась зябко в платок и умолкла Тата, зыркая изредка по сторонам мрачными, глубокой синевы глазищами. Нет-нет, взор ее со скрытой тревогой останавливался на циферблате ходиков и на миске с едой, стоявшей на подоконнике кухни. Единожды она даже сделала попытку пройти туда, но Фридман так глянул на нее, что она тут же осеклась.

Савушкин несколько раз пересек комнату и кухню по длинной диагонали, задержался на мгновение у подоконника, машинально, не думая, взял из миски аппетитно выглядевший огурчик и… с хрустом съел. Уловив презрительный взгляд анархистки, смущенно пробормотал:

– Извините, гражданка Тата, не удержался…

– Да чего уж, – спокойно ответила женщина, – ешь… Мог бы и меня угостить. Мы тоже небось люди.

– Можно? – с нескрываемой надеждой в голосе обратился Николай к Фридману.

– Давай, – не раздумывая, почувствовав, как враз голодной слюной оросило рот, разрешил Михаил. – Не пропадать же добру. И наших ребят покорми.

Обрадованный Савушкин, не дожидаясь повторного разрешения, мгновенно подхватил миску и честно, с зачетом съеденного им огурца, разделил ее содержимое между чекистами и задержанными. И ни он, ни его товарищи не заметили злорадного огонька, на миг вспыхнувшего в бездонных глазах анархистки.

А через час примерно в переулке появился еще один прохожий, сразу привлекший внимание чекиста-наблюдателя. То был крепкого сложения мужчина лет тридцати, одетый в потрепанную коричневую тужурку, брюки-галифе, на голове ворсистая кепка с отложными наушниками. Обе руки глубоко засунуты в карманы. «Скуластый, настороженный», – привычно отметил про себя наблюдатель самое характерное во внешности и поведении неизвестного.

Мужчина вошел в подъезд, поднялся по лестнице, поравнялся с окном в кухню конспиративной квартиры, искоса глянул на подоконник и, словно ошпаренный, круто развернулся и устремился обратно вниз. Он бежал, перепрыгивая через ступеньки, по-звериному ловко, почти не производя шума. Кинулся следом чекист, дежуривший на верхней площадке. Пробегая мимо двери квартиры, успел нажать на кнопку звонка и крикнуть: «Уходит!»

Истерически захохотала «товарищ Тата», торжествующе тыча пальцем в опустошенную миску. Поймал ее взгляд Савушкин в ужасе – он все понял! Миска не просто так стояла на окне… Должно быть, каждый огурец, каждый ломоть хлеба и луковица тоже имели какое-то тайное, ему неведомое значение и смысл.

– Сигнал! – в отчаянии закричал он Фридману. – Я ж сигнал ему дал!

Выхватив наган, Николай стремглав вылетел из квартиры. Уже тоже все понявший Михаил успел поймать за локоть кинувшуюся было к двери анархистку, отбросил ее в комнату и побежал следом за Савушкиным.

Меж тем мужчина в тужурке выскочил из подъезда, с ходу выстрелил два раза перед собой, расчищая путь к бегству, и кинулся к Тверской. Бежал грамотно, петляя, достаточно плотно отстреливаясь с обеих рук так, чтобы помешать преследователям вести по нему самому прицельный огонь. А бежали за ним трое – Савушкин, Фридман и наблюдатель. Савушкин впереди всех, самый молодой и быстрый, к тому же его подхлестывало страстное желание исправить свою же ошибку.