Текст книги "Американская трагедия. (Часть 1)"

Автор книги: Теодор Драйзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

Но придумать что-нибудь реальное было нелегко, это тоже понимала Роберта. О второй поездке к сестре или к родителям в Бильц нельзя было и думать раньше чем через месяц. А какой другой предлог она могла изобрести? Новые подруги на фабрике или почта… библиотека… «Ассоциация молодых христианок»… Это придумал Клайд. Но все это давало Роберте свободу в лучшем случае часа на два, а Клайд мечтал о таких свиданиях, как это. И как мало оставалось летних суббот и воскресений!

Глава 19

Роберта и Клайд думали, что их возвращение в Ликург и вся их совместная поездка прошли совершенно незамеченными. По дороге из Фонды в Ликург они не видели в трамвае ни одного знакомого. А когда Роберта пришла домой, Грейс была уже в постели. Она проснулась только для того, чтобы задать Роберте несколько случайных и равнодушных вопросов о ее поездке: как поживает сестра? Пробыла ли Роберта у нее весь день, или ездила в Бильц, или в Трипетс-Милс? (Роберта ответила, что она все время провела у сестры.) Грейс сказала, что ей надо вскоре съездить в Трипетс-Милс, повидаться с родителями, и быстро уснула.

Но на следующий вечер девушки, жившие у Ньютонов, Опал Фелис и Олив Поп (утром они не выходили к завтраку, так как накануне поздно вернулись из Фонды, из тех же мест, где Роберта была в субботу), сидя за обеденным столом, встретили вошедшую Роберту веселыми и добродушными, но очень неприятными ей возгласами:

– А, вот и вы! Сразу видно, что побывали в «Звездном парке»! Как вам понравилось танцевать там, мисс Олден? Мы видели вас, а вы нас и не заметили. – И прежде чем Роберта успела придумать какой-нибудь ответ, мисс Фелис прибавила: – Мы старались поймать ваш взгляд, но вы, кажется, никого не видели, кроме вашего кавалера. Могу вас поздравить, вы шикарно танцуете.

Роберта была мало знакома с этими девушками, и к тому же ей всегда не хватало смелости и находчивости, чтобы быстро и ловко отшутиться, выпутаться из неожиданно трудного положения; она вспыхнула и минуту не могла вымолвить ни слова. Ведь она вчера сказала Грейс, что провела весь день у сестры! А Грейс сидела напротив и глядела ей прямо в лицо, приоткрыв рот, точно хотела воскликнуть: «Вот оно что! Танцы! Кавалер!» А на хозяйском месте за столом сидел Джордж Ньютон – тощий, дотошный, любопытный, – и его колючие глаза, тонкий нос и острый подбородок повернулись в сторону Роберты.

Но она быстро поняла, что надо что-то ответить.

– Да, я была там, – сказала она. – Я ездила туда с друзьями сестры.

Она чуть не прибавила: «Мы пробыли там недолго!» – но сдержалась. В эту минуту на помощь ей пришло упорство, унаследованное от матери. В конце концов, почему она не могла поехать в «Звездный парк», если ей захотелось? И какое право имеют Ньютоны, или Грейс, или кто-либо другой требовать у нее отчета? Она живет на свои средства и сама за себя отвечает. Но в то же время она поняла, что уличена во лжи, – и все потому, что она живет здесь, где ее постоянно обо всем расспрашивают и следят за каждым ее шагом.

– Мне кажется, этот молодой человек не из Ликурга, я его здесь не встречала, – с любопытством прибавила мисс Поп.

– Да, он не отсюда, – кратко и холодно сказала Роберта.

Она с ужасом думала, что ее уличили во лжи перед Грейс и та будет возмущена ее скрытностью и изменой их дружбе. Ей хотелось встать из-за стола и уйти, чтобы больше не возвращаться. Но она постаралась сдержать себя и твердо посмотрела в глаза обеим девушкам. Потом вызывающе взглянула на Грейс и мистера Ньютона. Если бы ее продолжали расспрашивать, она назвала бы каких-нибудь выдуманных друзей своего зятя или даже вовсе отказалась бы отвечать. С какой стати!

В тот же вечер ей пришлось убедиться, что такой отказ неизбежен. Как только они после обеда вернулись в свою комнату, Грейс сказала с упреком:

– Ты, кажется, говорила, что была все время у сестры?

– Ну и что же? – вызывающе и даже резко ответила Роберта.

Она не пыталась оправдываться, потому что звала: Грейс только делает вид, будто возмущается ее безнравственным поступком, а на самом деле она просто раздражена и обижена тем, что Роберта ускользнула без нее и, значит, пренебрегает ею.

– Ладно, больше тебе не придется лгать мне: можешь ходить без меня куда угодно и видеться с кем угодно. Я больше никуда с тобой не пойду и даже не хочу знать, куда ты ходишь и с кем. Но я не желаю, чтобы ты ставила меня в такое положение перед Джорджем и Мэри. Ты мне говоришь одно, а потом оказывается, что это все неправда и ты просто хотела сбежать от меня, а они могут подумать, что я сама лгу им. Я не хочу!

Она была очень обижена, огорчена и рассержена, и Роберта подумала, что ей ничего не остается, как уехать отсюда. Грейс прилипчива, как пиявка; у нее нет личной жизни, и она не умеет создать ее. Пока они вместе, Грейс будет требовать, чтобы Роберта посвятила себя ей, делилась с нею каждой своей мыслью, каждым чувством. Но если рассказать ей о Клайде, Грейс будет возмущена и шокирована и, несомненно, начнет упрекать и бранить ее или даже выдаст. Поэтому Роберта сказала только:

– Как хочешь, пожалуйста. Мне все равно. Я и не собираюсь ничего говорить, пока сама не найду нужным.

Из этого ответа Грейс поняла, что Роберта не желает больше дружить с нею и вообще не хочет иметь с нею ничего общего. Она сейчас же встала и вышла из комнаты, прямая как палка, с высоко поднятой головой. А Роберте стало ясно, что отныне Грейс – ее враг, и ей захотелось оказаться подальше отсюда. Все они тут слишком ограниченные: они никогда не поймут и не допустят ее тайных отношений с Клайдом. А соблюдать тайну ему необходимо – так он объяснил Роберте. Для нее это трудно и даже унизительно, и все же она безмерно дорожит этими отношениями. Она любит его, очень любит. И теперь она должна найти какой-то способ оградить себя и его от посторонних взглядов. Надо переехать.

Но на это требовалось больше мужества и решимости, чем было у Роберты. Как это неестественно и даже страшно: жить в доме, где тебя никто не знает! Не сочтут ли это странным? Возможно, впоследствии придется объясняться с матерью и сестрой. Но и оставаться здесь после всего, что произошло, тоже невозможно. Грейс и Ньютоны – особенно миссис Ньютон – будут относиться к ней, как ранние пуритане к сестре или брату, уличенным в тяжком грехе. Она танцевала! И тайно! Тут замешан какой-то молодой человек, – поездка к сестре не совсем объясняет его присутствие, а тем более посещение «Звездного парка».

Кроме того, Роберта понимала, что теперь за ней будут тщательно следить, и это, не говоря уже о диктаторском поведении Грейс, конечно, помешает ей встречаться с Клайдом так часто, как она жаждет.

Она провела два дня в тяжком раздумье, посовещалась с Клайдом, – он всей душой был за то, чтобы она немедленно переехала в новую комнату, где она ни от кого не будет зависеть, где никто не будет знать ее и шпионить за ней, – и, получив разрешение уйти на два часа с работы, отправилась на поиски. Она выбрала юго-восточную часть города – здесь ей, вероятно, не придется сталкиваться с Ньютонами и с теми, кого она у них встречала. После недолгих поисков она нашла то, что ей понравилось: старый кирпичный дом на Элм-стрит; тут жил обойщик с женой и двумя дочерьми – одна была портниха, другая еще ходила в школу. Комната, которую предложили Роберте, находилась в первом этаже, направо от маленькой передней, с окнами на улицу. Из передней одна дверь вела в большую гостиную, которая отделяла сдающуюся комнату от всей остальной части дома, это позволяло приходить и уходить незаметно. А так как Роберта все еще предполагала встречаться с Клайдом тайно, то для нее это было очень важно.

Кроме того, как она поняла из беседы с самой миссис Гилпин, хозяева в этом доме не были так строги и назойливо любопытны, как Ньютоны. Миссис Гилпин, полная, опрятная женщина лет пятидесяти, несколько вялая и не слишком сообразительная, сообщила Роберте, что вообще-то она не сдавала комнат и не держала пансионеров, потому что муж и дочь зарабатывают достаточно. Но так как комната рядом с передней совершенно отдельная и всегда пустует, то наконец она, с согласия мужа, решила ее сдать. И ей как раз хотелось впустить жилицу вроде Роберты, а не мужчину, – девушку-работницу, которой удобно было бы столоваться вместе со всей семьей. Миссис Гилпин ничего не спросила ни о родных Роберты, ни о ее знакомствах, а только с интересом поглядывала на нее и, видимо, осталась довольна; Роберта поняла, что здесь не придерживаются таких строгих правил, как у Ньютонов.

И все же сколько сомнений вызвала у нее мысль о переезде! Во всей этой таинственности, казалось ей, есть что-то недозволенное, даже греховное, и вершина всего – ссора и разрыв с Грейс Марр, ее единственной подругой, а значит, и с Ньютонами; а ведь только благодаря Грейс она вообще попала в Ликург. Что, если ее родители или сестра в Гомере узнают обо всем через знакомых Грейс и найдут странной ее одинокую жизнь в Ликурге? Хорошо ли это? Как может она решиться на такой шаг – и так скоро после приезда сюда? Она чувствовала, что ее доныне безупречные нравственные устои рушатся. Но как же Клайд? Можно ли отказаться от него?

После мучительных колебаний Роберта решила, что это невозможно. И потому, уплатив задаток и предупредив, что переедет в ближайшие же дни, она вернулась на работу, а вечером заявила миссис Ньютон, что хочет выехать. Она заранее придумала объяснение: она собирается вскоре выписать к себе младшего брата и сестру и должна устроиться так, чтобы они могли поселиться вместе с нею.

И Ньютоны, как и Грейс, почувствовали, что переезд Роберты связан с новыми знакомствами, разъединившими ее с подругой, и были довольны, что она уходит от них. Она явно вступает на путь сомнительных приключений, которых они не могут одобрить. Теперь она не может быть полезной Грейс, как они сначала ожидали. Возможно, она и знает, что делает. Но еще вероятней, что ее здесь сбили с толку всякие развлечения и удовольствия, несовместимые со скромной жизнью, какую она вела в Трипетс-Милс.

Да и сама Роберта, оказавшись после переезда в новой обстановке, хотя и могла теперь свободнее встречаться с Клайдом, все же сомневалась, правильно ли она поступает. Может быть… может быть, она слишком поспешила, погорячилась, может быть, еще придется об этом пожалеть. Но дело сделано, и теперь ничего не изменишь. Надо посмотреть, что получится…

Главным образом для того, чтобы успокоить свою совесть, она сейчас же написала матери и сестре, довольно правдоподобно объясняя, почему ей пришлось уехать от Ньютонов. Грейс стала слишком требовательной и эгоистичной, слишком командовала ею. Это стало невыносимо. Но пусть мать не беспокоится: она поселилась в очень приличном доме. У нее отдельная комната, и теперь она может принять у себя Тома и Эмилию, мать или Агнессу, если им захочется ее навестить. И тогда она познакомит их с Гилпинами, которых она подробно описала.

И все же, думая о Клайде и об их взаимной страсти, Роберта в глубине души сознавала, что играет с огнем и может оказаться опозоренной. В то время она едва ли отдавала себе отчет в том, что эта комната с первой же минуты привлекла ее именно своей обособленностью, но бессознательно все же чувствовала, что это так. Да, она вступила на опасный путь – и знала это. Но что же делать, часто спрашивала она себя в минуты, когда ее охватывали желания, противоречащие всем ее понятиям о допустимом и благопристойном, что же ей делать?

Глава 20

В течение нескольких недель Роберта и Клайд встречались то здесь, то там, в парках и садах, куда легко можно добраться пригородным поездом. Однако между ними теперь бывали столкновения, главным образом из-за комнаты Роберты: Клайд считал, что это самое удобное место для их встреч, но Роберта не позволяла ему приходить к ней. Клайд никогда не признавался себе, что у него по отношению к Роберте далеко не такие намерения, какие должен питать молодой человек к девушке, которую он уважает, и, однако, теперь, когда она переехала в эту комнату, в нем пробудилось неодолимое желание, может быть, непохвальное, но естественное и почти неизбежное, – желание все большей и большей близости, все большей власти над Робертой, над всеми ее мыслями и поступками; в конце концов она должна всецело принадлежать ему! Но как? Будет ли это брак и, следовательно, самое обычное благопристойное существование? До сих пор он вовсе не думал жениться на Роберте. Он мог ухаживать за нею или за любой другой девушкой, стоявшей на общественной лестнице гораздо ниже здешних Грифитсов, Сондры Финчли или Бертины Крэнстон, но счел бы невозможным жениться на ней – главным образом из-за взглядов своих вновь приобретенных родственников и из-за их высокого положения в Ликурге. Что они подумают, если узнают? Теперь уже ясно: здесь считают, что он занимает иное, более высокое положение, чем Роберта и ей подобные. Хорошо бы этим воспользоваться. И потом, здесь слишком многие его знают, хотя бы в лицо. Но, с другой стороны, его так влечет к Роберте… Что ж, может быть, она его и достойна… как знать, может быть, он и был бы счастлив с нею, если бы мог и решил жениться.

Возникало и еще одно осложнение: наступала осень с ледяными ветрами и холодными ночами. Приближался октябрь, и почти все загородные парки, где можно было развлекаться на безопасном расстоянии от Ликурга, закрылись. Закрыты были и дансинги, кроме больших залов в соседних городах, но сюда Роберта отказывалась ходить. Оставались, правда, церкви, кинематографы и рестораны в самом Ликурге, но там они не могли бывать из-за двусмысленного положения Клайда в городе. И, таким образом, теперь, когда Роберта освободилась от надзора Ньютонов, им некуда было пойти, – разве что, изменив как-то их отношения, Клайд сможет посещать Роберту у Гилпинов. Но он знал, что она не допускает и мысли об этом, а главное – у него не хватало мужества ей это предложить.

Однажды вечером в начале октября, через полтора месяца после переезда Роберты в новую комнату, они гуляли по одной из дальних улиц. Ярко блестели звезды. Было холодно. Листья кружились в воздухе. Роберта уже надела свое зимнее пальто, зеленое в кремовую полоску; коричневая шляпа, отделанная кожей, очень ей шла. Снова и снова поцелуи, все тот же лихорадочный жар, что неотступно владел ими с первой встречи и все разгорался.

– Становится холодно, правда? – сказал Клайд.

Было около одиннадцати часов, подмораживало.

– Да, прохладно. Скоро придется думать о более теплом пальто.

– Не знаю, что мы будем делать дальше? Больше нет ни одного места, где мы могли бы посидеть, а разгуливать каждый вечер по улицам в такой холод не очень приятно. Как вы думаете, нельзя ли мне иногда заходить к вам? Ведь у Гилпинов не то, что у Ньютонов.

– Да, конечно. Но по вечерам они всегда сидят в гостиной до половины одиннадцатого, даже до одиннадцати. И, кроме того, обе девушки все время бегают взад-вперед до двенадцати часов или просто сидят дома. Не знаю, как это устроить. Вы ведь сами говорили, что не хотите, чтобы вас видели со мной. А если вы придете, мне надо будет познакомить вас с Гилпинами.

– Нет, я совсем не это имел в виду, – решительно ответил Клайд. Он подумал, что Роберта слишком щепетильна: пора бы ей держаться с ним свободнее, если она на самом деле так его любит. – Почему бы мне иногда и не зайти к вам ненадолго? Гилпинам вовсе незачем об этом знать. – Он вынул часы и чиркнул спичкой: оказалось, что уже половина двенадцатого; он показал часы Роберте. – Теперь в гостиной никого нет, верно?

Она покачала головой. Эта мысль не только ужаснула, но и возмутила ее. Клайд стал слишком смел: как он решается предлагать ей такое? И притом в его словах воплотились все тайные страхи и владевшие ею настроения, в которых она до сих пор не хотела себе признаться. Тут есть что-то греховное, низменное, пугающее. Нет, на это она не пойдет. Ни за что. И в то же время в глубине ее существа все громче звучал голос долго подавляемого, страшного для нее желания, – теперь оно властно заявляло свои права.

– Нет, нет, я не могу согласиться! Это нехорошо. Я не хочу. Нас могут увидеть. Вас могут узнать.

В эту минуту отвращение к тому, что она с детства привыкла считать безнравственным, было так сильно, что Роберта бессознательно пыталась высвободиться из объятий Клайда.

Он почувствовал, как искренне ее внезапное сопротивление. И оно только еще больше подхлестнуло в нем жажду обладать тем, что в эту минуту казалось почти недостижимым. Вкрадчивые речи полились из его уст:

– Ну, кто может нас увидеть в такое время? Кругом нет ни души. Почему бы и не зайти к вам в комнату на несколько минут, раз нам хочется? Никто нас не услышит. Мы будет говорить тихо. Даже на улице никого нет. Пройдем мимо и посмотрим, – наверно, в доме уже все спят.

До сих пор она никогда не позволяла ему близко подходить к дому и теперь горячо и взволнованно запротестовала. Но на этот раз Клайд заупрямился, и Роберта, всегда смотревшая на него с робким почтением, – не только как на возлюбленного, но и как на человека, стоящего выше ее, – не могла ему помешать. Они остановились в нескольких шагах от дома. Нигде не слышно ни звука, только лает собака. В окнах ни огонька.

– Вот видите, все уже спят, – успокаивал Роберту Клайд. – Почему бы нам не войти на минутку? Кто об этом узнает? Нам незачем подымать шум. Да и что в этом дурного? Многие так делают. Нет ничего страшного, если девушка на минуту впустит друга к себе в комнату.

– Вы думаете? Ну, может быть, в вашем кругу так принято. Но я знаю, что хорошо и что нет, а это, по-моему, нехорошо, и я так не сделаю.

И, однако, сердце Роберты при этих словах больно сжалось. Она никогда еще не позволяла себе такой самостоятельности, даже дерзости в отношениях с Клайдом и никак не думала, что это возможно. Она сама испугалась. Вдруг он ее разлюбит, если она будет с ним так говорить?

Клайд мгновенно помрачнел. Почему она не хочет исполнить его просьбу? Она слишком осторожна, слишком боится всего, что доставляет малейшую радость и удовольствие. Другие девушки не похожи на нее, – например, Рита или работницы на фабрике. А ведь она уверяет, что любит его. Она позволяет ему обнимать и целовать себя на улице. А когда ему хочется немножко большей близости, она никак не соглашается. Что же это за девушка? Что толку за ней ухаживать? Может быть, это все опять уловки и хитрости, как было тогда с Гортензией? Правда, она ничуть не похожа на Гортензию, но уж очень упряма.

Роберта не видела его лица, но знала, что он очень рассердился, – так случилось впервые.

– Ну, не хотите – не надо, – холодно сказал он. – Мне и без того есть куда пойти. Я вижу, вы никогда ни в чем не хотите мне уступить. А как мы, по-вашему, будем видеться дальше? Нельзя же каждый вечер ходить по улицам.

Клайд сказал это мрачным тоном, не предвещавшим ничего хорошего, – никогда еще он не говорил с нею так резко и раздраженно. И его намек на другие места, куда он может пойти, так потряс и испугал Роберту, что ее настроение тотчас переменилось. Ну, конечно, встречается же он время от времени с девушками своего круга! И девушки на фабрике вечно строят ему глазки! Сколько раз она видела, как они на него поглядывали. Эта Руза Никофорич – такая грубая, но все-таки хорошенькая! А Флора Брандт! А Марта Бордалу! Бр-р! Подумать только, что такие негодницы бегают за таким красавцем! Она испугалась, что Клайд сочтет ее слишком несговорчивой, неопытной и робкой, – в высшем обществе он к этому не привык, – и оставит ее ради кого-нибудь из них. И тогда она его потеряет. Эта мысль ужаснула ее. Вся ее храбрость тотчас исчезла, и она стала жалобно уговаривать:

– Ну, Клайд, ну пожалуйста, не сердитесь. Вы же знаете, я бы согласилась, если б могла. Но я никак не могу. Неужели вы не понимаете? Вы же знаете сами. Конечно, Гилпинам все станет известно. Что с вами будет, если нас увидят и кто-нибудь узнает вас? – Она умоляюще взяла его за руку, потом обняла, и он почувствовал, что, несмотря на все свое недавнее сопротивление, она мучительно огорчена и расстроена. – Ну, пожалуйста, не просите меня об этом, – добавила она умоляюще.

– Зачем тогда было переезжать от Ньютонов? – спросил он угрюмо. – Не знаю, где еще мы можем теперь видеться, если вы не позволите мне иногда приходить к вам. Нам некуда больше пойти.

Роберта не знала, что ответить. Очевидно, чтобы их отношения могли продолжаться, надо нарушить общепринятые правила поведения. И все же она не представляла себе, что можно согласиться. Это нехорошо, не принято, безнравственно.

– Мне казалось, что нам достаточно ездить куда-нибудь по субботам и по воскресеньям, – сказала она мягко, стараясь его успокоить.

– Да куда же теперь поедешь? Все закрыто.

Роберта опять почувствовала, что находится во власти неразрешимых противоречий, которые завели их обоих в тупик.

– Господи, если бы я знала, что делать! – воскликнула она в отчаянии.

– Все очень просто, стоит вам только захотеть. Но в том-то и беда, что вы не хотите.

Они стояли рядом. Ночной ветер кружил сухие, шуршащие листья. Роберта ломала голову над задачей, которая давно ее пугала. Разве так ее учили поступать? Можно ли послушаться Клайда? В ней боролись могучие противоречивые силы и желания. Она то готова была уступить, как ни было это мучительно для нее при ее понятиях о нравственности и приличии, то порывалась наотрез, раз и навсегда отвергнуть это, на ее взгляд, дерзкое и противоестественное предложение. Но все же наперекор негодованию любовь к Клайду заставляла ее по-прежнему говорить с ним нежно и просительно.

– Нет, Клайд, не могу, не могу! Я бы согласилась, если б могла, но это просто невозможно. Ведь это нехорошо! Я никак не могу!

Она вглядывалась в его лицо – бледный овал среди мрака, – стараясь увидеть на нем признаки сочувствия, понимания. Но он, обозленный этим, видимо, окончательным отказом, не склонен был смягчаться. Все это напоминало ему бесконечные неудачи, которыми сопровождалось его ухаживание за Гортензией Бригс. Но будьте уверены, теперь он не потерпит ничего подобного. Если она хочет вести себя так – пожалуйста, но только не с ним. У него теперь большой выбор, найдется сколько угодно девушек, которые будут обращаться с ним куда лучше. Он сердито пожал плечами и отвернулся.

– Ну что ж, как вам угодно, – бросил он через плечо.

Роберта стояла ошеломленная, охваченная ужасом.

– Не уходите, Клайд! Пожалуйста, не уходите, – вдруг жалобно воскликнула она; вся ее решимость и мужество исчезли, глубокая печаль охватила ее. – Я не хочу, чтобы вы ушли, я так люблю вас, Клайд! Я все сделала бы, если б могла. Вы же знаете!

– Да, конечно, знаю, можете не говорить мне об этом. – Он действовал так, как подсказывал ему опыт отношений с Гортензией и Ритой. Резко высвободился из ее объятий и быстро зашагал по темной улице прочь.

Роберта, пораженная этой внезапной переменой в их отношениях, такой мучительной для обоих, крикнула: «Клайд!» – и побежала было за ним, надеясь, что он остановится и она еще сможет его смягчить. Но он не обернулся. Он быстро уходил. Нет, это невозможно, она должна хотя бы Силой удержать своего Клайда! Она побежала, но вдруг остановилась, потрясенная; впервые за всю свою жизнь она оказалась в таком жалком, постыдном, недостойном положении. Все ее воспитание, все прочно усвоенные представления и традиции требовали, чтобы она оставалась твердой и не унижала себя, а жажда любви, дружбы, понимания заставляла ее бежать за Клайдом, пока еще не поздно, пока он еще не ушел. Он так красив, у него такие красивые руки… А глаза… Еще слышалось эхо его шагов. И все же так сильны были связывающие ее условности, что хотя она мучительно страдала, ни одна из сил, боровшихся в ней, не могла взять верх, и она остановилась в нерешительности. Она не могла ни идти дальше, ни оставаться на месте. Почему, почему вдруг оборвалась их чудесная дружба?

Сердце ее разрывалось, губы побелели. Она стояла оцепеневшая и молчаливая, не в силах произнести хоть слово, хотя бы позвать Клайда, – его имя замерло на ее устах. Она только мысленно молила: «Не уходи, Клайд, пожалуйста, не уходи!» – а он был уже далеко и все равно не услышал бы. Он быстро, неумолимо уходил, звук шагов доносился все слабее и слабее.

Это была первая в жизни Роберты мучительная, ослепляющая, кровоточащая сердечная рана.