Текст книги "Американская трагедия. (Часть 1)"

Автор книги: Теодор Драйзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)

Глава 2

Родоначальник ликургской ветви Грифитсов был с виду гораздо примечательнее, чем отец семейства Грифитсов в Канзас-Сити. В противоположность своему коротенькому и мешковатому брату из миссии «Врата упования», которого он не видел лет тридцать, Сэмюэл Грифитс был выше среднего роста, крепок и строен, с пронизывающим взглядом, резкими манерами и речью. Давно уже он привык считать себя человеком незаурядной проницательности, обладателем выдающихся деловых качеств – не случайно же он столь многого достиг! – и подчас бывал нетерпим к тем, кого нельзя было назвать незаурядными людьми. Он не был груб или неприятен в обращении, но всегда старался сохранять спокойный и бесстрастный вид.

И, оправдывая эту свою манеру держаться, он говорил себе, что просто ценит себя так, как все окружающие ценят его и тех, кто, подобно ему, преуспевает в жизни.

Сэмюэл Грифитс переселился в Ликург лет двадцать пять назад с небольшим капиталом и с решением вложить его в новое предприятие – фабрику воротничков; успех превзошел самые смелые его ожидания, и, естественно, он этим гордился. Теперь, спустя двадцать пять лет, ему принадлежал бесспорно один из самых лучших и со вкусом построенных особняков в городе. Грифитсы занимали видное место среди здешней аристократии, они были если не старейшей, то, во всяком случае, одной из самых солидных, самых уважаемых и преуспевающих семей в Ликурге. Старшая дочь Сэмюэла Грифитса, как известно, держалась обособленно, но двое младших его детей играли видную роль в кружке богатой и веселой ликургской молодежи, и до сих пор не случалось ничего такого, что могло бы поколебать его положение или бросить тень на его имя.

В этот день, возвратившись домой из Чикаго, где ему удалось заключить несколько сделок, обеспечивших благополучие и процветание фабрики по меньшей мере на год, Сэмюэл Грифитс был настроен весьма благодушно и очень доволен собой и всем светом. Ничто не омрачило его путешествия. В его отсутствие дела на фабрике шли не хуже, чем при нем. Заказов было много.

Войдя в дом, он бросил на пол тяжелый саквояж, скинул модное пальто и, обернувшись, увидел, как и ожидал, бегущую к нему Беллу. Разумеется, она была его любимицей. Он считал ее очаровательной, несравненной, своего рода произведением искусства, лучшим, что подарила ему жизнь: юность, здоровье, веселье, ум и любовь – все воплощалось в образе прелестной дочери.

– Это ты, папочка? – нежно и радостно крикнула Белла.

– Как будто я, кто же еще! Ну, как поживает моя дочурка?

Он открыл объятия, и Белла кинулась ему на шею.

– Что за славная, крепкая, здоровая девочка! – провозгласил он после нежного поцелуя. – А как вела себя негодница, пока меня не было дома? Только говори правду!

– О папочка, я была паинькой. Спроси кого хочешь. Вела себя как нельзя лучше.

– А мама здорова?

– Здорова, папочка! Она у себя наверху. Наверное, она не слышала, как ты вошел.

– А Майра? Она уже вернулась из Олбани?

– Да. Она у себя. Я сейчас слышала, как она играла. Я сама только что пришла.

– Ай-ай! Опять бегала по гостям. Знаю я тебя.

Он весело погрозил ей пальцем, а Белла уже повисла у него на руке и, стараясь шагать с ним в ногу, начала подниматься по лестнице.

– И вовсе я никуда не бегаю, – лукаво и ласково ворковала она. – Ты ко мне просто придираешься, папочка! Я только на минутку забежала к Сондре. И знаешь, Финчли больше не поедут летом на Лесное озеро. Они собираются строить большую красивую дачу на самом берегу Двенадцатого. И мистер Финчли купит Стюарту большую моторную лодку. Они будут жить там все лето, с мая до октября. И Крэнстоны, наверно, тоже.

Мистер Грифитс давно уже привык к уловкам своей младшей дочери, и его в эту минуту мало интересовало то, что ему хотела внушить Белла, – что Двенадцатое озеро стало более модным местом, нежели Лесное; куда существеннее, думал он, что Финчли могут позволить себе такой большой и неожиданный расход только ради светских развлечений.

Не отвечая Белле, он поднялся по лестнице и вошел в комнату жены. Он поцеловал миссис Грифитс, заглянул к Майре, которая подошла к двери, чтобы поцеловать его, и стал рассказывать о своей удачной поездке. По тому, как он поздоровался с женой и дочерью, было ясно, что супруги живут в полном согласии и взаимопонимании и что, хотя отцу, быть может, не совсем по душе характер и взгляды старшей дочери, все же он и на нее щедро изливает свою нежную привязанность.

Пока супруги беседовали, появилась миссис Трюсдейл и возвестила, что обед подан, и тут же вошел Гилберт, уже успевший переодеться.

– Послушай, папа, – сказал он, – я бы хотел завтра утром поговорить с тобой по одному интересному вопросу. Можно?

– Разумеется. Я буду на фабрике. Приходи к двенадцати.

– Пойдемте вниз, обед простынет, – строго напомнила миссис Грифитс, и Гилберт немедленно направился к лестнице.

За ним двинулся мистер Грифитс под руку с Беллой и, наконец, миссис Грифитс и Майра, тотчас вышедшая из своей комнаты.

Как только все уселись за стол, завязалась оживленная беседа на злободневные Темы ликургской жизни. Главным источником всяких сплетен была Белла: она собирала их в школе Снедекер, куда все светские новости проникали с поразительной быстротой; и теперь она вдруг объявила:

– Послушай, мама, что я расскажу про Розету Николсон. Это племянница миссис Дистон Николсон, она приезжала сюда прошлым летом из Олбани, помнишь? Она еще приходила на наш школьный праздник… такая, с желтыми волосами и раскосыми голубыми глазами. У ее отца оптовый бакалейный магазин в Олбани. Ну, так вот, она обручена с Гербертом Тикхэмом из Утики. Знаешь, который прошлым летом гостил у миссис Ламберт. Ты не помнишь его, а я помню. Такой высокий, темноволосый и немножко нескладный. Ужасно бледный, но очень красивый – прямо как герой из кино!

– Вот, обратите внимание, миссис Грифитс, – колко и насмешливо вставил Гилберт. – Воспитанницы Образцовой школы сестер Снедекер иной раз тайком бегают в кино, чтобы освежить свои познания о героях.

Но тут заговорил Грифитс-старший.

– В Чикаго со мной произошел любопытный случай, – сказал он. – Я думаю, всем вам будет интересно.

Два дня назад в Чикаго он неожиданно встретился с юношей, который оказался старшим сыном его младшего брата Эйсы; сейчас мистер Грифитс хотел рассказать домашним об этой встрече и о решении, которое он принял в связи с нею.

– А что такое, папа? Расскажи скорее! – тотчас же заторопила Белла.

– Выкладывай свои великие новости, – прибавил Гилберт: он знал, что отец очень привязан к нему, и поэтому держался с ним свободно и на равной ноге.

– Ну, так вот, – начал мистер Грифитс. – В Чикаго я остановился в «Юнион клубе» и там встретил одного молодого человека, нашего родственника; это ваш двоюродный брат, дети, – старший сын, моего брата Эйсы, который теперь живет в Денвере. Я не видел его уже лет тридцать и ничего о нем не слышал… – Он замолчал, задумавшись, словно в нерешительности.

– Это тот, который проповедник? – спросила Белла, взглянув на отца.

– Да, тот самый. По крайней мере, насколько я знаю, он был проповедником некоторое время после того, как ушел из дому. Но его сын сказал мне, что теперь он это оставил. У него какое-то дело в Денвере, отель как будто.

– А какой у него сын? – спросила Белла.

Ей были знакомы только те щеголеватые, внешне степенные юноши и мужчины, с которыми ей позволяли встречаться ее положение в обществе и родительский надзор, и поэтому новый родственник, сын владельца отеля где-то на Западе, живо заинтересовал ее.

– Двоюродный брат? А сколько ему лет? – вставил Гилберт; его интересовало, что представляет собой этот родственник, каковы его положение и способности.

– По-моему, он очень приятный молодой человек, – отвечал мистер Грифитс не слишком уверенно, так как до сих пор, в сущности, не составил себе определенного мнения о Клайде. – У него привлекательная внешность, хорошие манеры; он примерно твоих лет, Гил, и похож на тебя, очень похож: те же глаза, рот, подбородок. – Грифитс внимательно посмотрел на сына. – Он немного выше тебя и, кажется, худощавее, а может быть, я и ошибаюсь.

Мысль о двоюродном брате, который похож на него, носит ту же фамилию, и, быть может, обладает теми же достоинствами, была малоприятна Гилберту. До сих пор здесь, в Ликурге, он был хорошо известен как единственный сын, будущий глава фирмы и наследник по меньшей мере трети всего отцовского состояния. И вдруг теперь в обществе узнают, что у него есть родственник, двоюродный брат, такого же возраста и даже похожий на него… При одной мысли об этом Гилберта передернуло.

Он тут же решил (психологическая реакция, которой он сам не понимал и с которой не мог совладать), что этот двоюродный брат ему не нравится и никогда не понравится.

– Чем же он занимается? – отрывисто и довольно кислым тоном спросил Гилберт, хотя и старался скрыть досаду.

– Ну, положение его не из завидных, надо сказать, – с улыбкой ответил Сэмюэл Грифитс. – Он сейчас всего-навсего рассыльный в «Юнион клубе» «в Чикаго, но производит впечатление весьма приятного и воспитанного юноши. Мне он очень понравился. Он сказал, что там у него нет никакой возможности выдвинуться и что ему хотелось бы поработать на таком месте, где можно чему-то научиться и выйти в люди. Я предложил ему приехать сюда. Пусть попытает счастья, если хочет. Мы могли бы для него кое-что сделать. По крайней мере, дадим ему возможность показать, на что он способен.

Мистер Грифитс не намерен был сразу сообщить, что так близко принял к сердцу судьбу племянника: он хотел подождать некоторое время, обсудить свой план с женой и сыном. Но ему показалось, что представился удобный случай заговорить об этом, и он был рад, что так вышло: сходство Клайда с Гилбертом поразило его, и ему захотелось немного помочь племяннику.

Гилберт выслушал все это хмуро и с досадой; миссис Грифитс, всегда принимавшая сторону сына, предпочла бы, чтобы рядом с ним не было ни единокровных, ни каких-либо иных соперников; но Майра и Белла живо заинтересовались планами отца. Итак, у них есть двоюродный брат, тоже Грифитс, красивый, одних лет с Гилбертом, и притом, по словам отца, симпатичный и с хорошими манерами. И Майре и Белле это понравилось. Но миссис Грифитс заметила, как омрачилось лицо Гилберта, и потому не слишком обрадовалась. Гилберту будет неприятно появление этого двоюродного брата; но из уважения к авторитету и рассудительности своего супруга она пока промолчала. Зато Белла не могла молчать.

– Ты дашь ему место на фабрике, папочка? – воскликнула она. – Ой, как интересно! Надеюсь, он красивее других наших двоюродных братьев.

– Белла! – с упреком сказала миссис Грифитс, а Майра многозначительно улыбнулась, вспомнив, как несколько лет назад их навестили неуклюжие дядя и двоюродный брат из Вермонта.

Тем временем Гилберт, сильно раздосадованный, мысленно восстал против всей этой затеи. Он просто не мог понять отца.

– Разумеется, мы никогда не отказывали тем, кто хотел бы работать на фабрике и изучить наше дело, – сказал он резко.

– Нет, отказывали, – возразил отец, – но только не двоюродным братьям я не племянникам. Кроме того, он, по-моему, очень неглуп, у него есть честолюбие. Что плохого, если мы дадим нашему родственнику возможность приехать сюда и показать, на что он способен? Не понимаю, почему бы нам не взять его на службу, как и всякого другого.

– А я знаю. Гилу не хочется, чтобы в Ликурге появился второй молодой Грифитс, да еще похожий на него! – лукаво и не без ехидства сказала Белла, стараясь отплатить брату за его постоянные придирки и поучения.

– Какая чушь! – раздраженно фыркнул Гилберт. – Хоть бы ты раз в жизни сказала что-нибудь разумное. Не все ли мне равно, как его фамилия и похож он на меня или нет.

Он был очень зол.

– Гилберт! – с упреком воскликнула миссис Грифитс. – Как ты говоришь с сестрой!

– Ну, я не стану ничего делать для этого молодого человека, если из-за него тут разгораются страсти, – сказал Грифитс-старший. – Но его отец никогда не был практичным человеком, и я подозреваю, что у Клайда до сих пор не было никакой возможности выйти в люди. (Гилберта передернуло, когда отец так дружески и фамильярно назвал двоюродного брата по имени). Я предложил ему перебраться сюда просто потому, что хотел помочь ему сделать первый шаг. Понятия не имею, выйдет ли из него толк. Может быть, он сумеет работать, а может быть, и нет. Если нет… – И он сделал жест рукой, как бы желая сказать: «Если нет, мы, разумеется, от него избавимся».

– Что ж, по-моему, это очень великодушно с твоей стороны, – любезно и дипломатично заметила миссис Грифитс. – Надеюсь, он выдержит испытание.

– И вот еще что, – многозначительно прибавил отец семейства. – Я вовсе не желаю, чтобы к этому молодому человеку, пока он будет служить у меня на фабрике, относились иначе, чем ко всем служащим, только потому, что он мой племянник. Он приезжает сюда работать, а не развлекаться. И, пока он будет здесь на испытании, вам незачем завязывать с ним светские отношения, – ни в коем случае. Мне кажется, он не из навязчивых и не вообразит, что мы здесь примем его как равного. Это было бы глупо. Позже, если он докажет, что действительно стоит того, способен сам позаботиться о себе, знает свое место и не выскакивает вперед, и если кому-нибудь из вас захочется оказать ему немножко внимания, – ну что ж, тогда посмотрим… но не раньше!

Тем временем служанка Аманда, помощница миссис Трюсдейл, убрала со стола остатки обеда и подала десерт. Глава семьи редко ел сладкое и обычно, если не было посторонних просматривал в это время биржевые и банковские бюллетени, которые хранились у него в маленькой конторке в библиотеке; так и сегодня – он отодвинул стул, встал и, извинившись перед женой и детьми, ушел в библиотеку, которая помещалась рядом со столовой. Остальные принялись за десерт.

– Хотела бы я посмотреть, какой он, этот двоюродный брат, – сказала Майра. – А ты, мама?

– Я тоже. Надеюсь, он постарается оправдать ожидания вашего отца. Было бы нехорошо с его стороны, если бы он этого не сделал.

– Я все-таки не понимаю, – заметил Гилберт, – зачем нам выписывать еще людей, когда мы с трудом можем дать работу своим, здешним. И потом, вообразите, какие тут пойдут разговоры, когда все узнают, что наш двоюродный брат до приезда сюда был всего-навсего рассыльным.

– Но как об этом узнают? – сказала Майра.

– Как узнают? А как мы можем помешать ему рассказывать о себе? Тогда придется специально предупредить его. И потом, сюда может приехать кто-нибудь, кто видел его там. – В глазах Гилберта вспыхнул недобрый огонек. – Впрочем, я надеюсь, что он не станет болтать. Это, конечно, не принесло бы нам ничего хорошего.

– А я надеюсь, что он не такой скучный, как сыновья дяди Аллена. По-моему, это самые неинтересные молодые люди на свете.

– Белла! – снова остановила ее миссис Грифитс.

Глава 3

Клайд, которого Сэмюэл Грифитс встретил в чикагском «Юнион клубе», был уже не тем юнцом, что бежал из Канзас-Сити три года назад. Ему теперь исполнилось двадцать лет: он стал выше, крепче, хотя вряд ли намного сильнее, и, конечно, приобрел немалый жизненный опыт. После того как он бросил дом и службу в Канзас-Сити, ему пришлось столкнуться с многими жизненными трудностями: он узнал, что значит выполнять тяжелую, унизительную работу, ютиться по жалким углам, не иметь ни близких, ни друзей и самому пробивать себе дорогу в жизни. И постепенно в нем развилась известная уверенность в себе, вкрадчивость и такт, на какие за три года перед тем никто не счел бы его способным. Он теперь одевался далеко не так элегантно, как во время работы в «Грин-Дэвидсон», зато у него выработалось благородство манер, которое производило хорошее впечатление, хотя и не бросалось сразу в глаза. Но главное, – и это особенно отличало его от Клайда прежних дней, удравшего из Канзас-Сити в товарном вагоне, – он стал гораздо осторожнее и сдержаннее. Ибо с тех пор как он бежал из Канзас-Сити и должен был пускаться на всяческие ухищрения, чтобы просуществовать, он понял, что его будущее зависит только от него самого. Его родные – в этом он окончательно убедился – ничем не могли ему помочь. Все они – и мать, и отец, и Эста – были слишком непрактичны и слишком бедны.

Но в то же время, несмотря на все их затруднения, его сейчас тянуло к ним, особенно к матери, и ко всей старой домашней жизни, которая была привычна ему с детства, – к брату, к сестрам, даже к Эсте; теперь он хорошо понимал, что она, как и он сам, стала жертвой обстоятельств, не зависевших от ее воли. Часто он с мучительной болью вспоминал о прошлом: как он обращался с матерю, как внезапно прервалась его карьера в Канзас-Сити, каким ударом была для него потеря Гортензии Бригс… Сколько тяжелого перенес он с тех пор и сколько горя, должно быть, доставил матери и Эсте!

Через два дня после своего бегства из Канзас-Сити он добрался до Сент-Луиса; на полпути двое кондукторов нашли его, спрятавшегося в товарном вагоне, и в серое зимнее утро он оказался на снегу, в ста милях от Канзас-Сити, избитый, оглушенный падением; кондукторы избавили его от часов и теплого пальто. В Сент-Луисе ему попался номер канзасской газеты «Стар», и тут он узнал, что его худшие опасения оправдались. Газета посвящала полтора столбца на первой странице под крупным заголовком подробному описанию случившегося: убита одиннадцатилетняя девочка, дочь состоятельных, хорошо известных в Канзасе родителей (она была сбита с ног, попала под колеса и через час умерла); Спарсер и мисс Сайп находятся в госпитале под арестом; при них, в ожидании их выздоровления, дежурит полицейский; великолепный автомобиль серьезно поврежден; отец Спарсера, служивший у владельца машины, в гневе и отчаянии из-за сумасбродного и явно преступного поведения сына.

Хуже того: злополучный Спарсер, которому уже предъявили обвинение в краже и убийстве, желая, без сомнения, уменьшить свою вину в этой катастрофе, не только назвал имена всех участников поездки и дал адрес отеля, где служили молодые люди, но и заявил что все они наравне с ним виноваты в случившемся, так как вынуждали его, вопреки его желанию, ехать быстрее, – вполне справедливое обвинение, как знал Клайд. А в отеле Скуайрс сообщил полиции и газетам имена родителей всех, кто у него служил, и их домашние адреса.

Это было самым тяжким ударом. Далее следовало волнующее описание того, как были потрясены все родные, узнав об их проступке.

Миссис Ретерер, мать Тома, расплакалась и заявила, что ее сын – хороший мальчик и, конечно, не хотел сделать ничего дурного, она в этом уверена. А миссис Хегленд – пожилая женщина, любящая мать, – сказала, что ее Оскар – честнейший и благороднейший юноша в мире и что его, наверно, напоили.

В доме Грифитсов, как описывала «Стар», мать стояла бледная, очень испуганная и расстроенная, ломая руки, и, казалось, не понимала, что произошло: она не хотела верить, что ее сын участвовал в этой прогулке; тут какое-то недоразумение, утверждала она, сын, конечно, скоро вернется и все объяснит.

Но Клайд не вернулся. И больше он ничего не слышал об этом деле, потому что из страха и перед полицией, и перед самой матерью (он боялся ее скорбных, полных отчаяния глаз) он несколько месяцев не писал домой. Потом один раз написал, сообщил, что жив и здоров и просит мать не тревожиться о нем, но не назвал ни своего нового имени, ни адреса.

Он переезжал с места на место в поисках работы: был в Сент-Луисе, в Пеории, Чикаго, Милуоки. Он мыл посуду в ресторане, продавал содовую воду в маленькой захудалой аптеке, пробовал работать приказчиком в магазине обуви и в бакалейной лавке, – словом, брался за что попало, но все неудачно: либо ему давали расчет, либо сам он бросал работу, потому что она ему не нравилась. Как-то он отложил из своих заработков и послал матери десять долларов и в другой раз – еще пять. Года через полтора он решил, что розыски его, вероятно, прекратились и его участие в преступлении уже забыто или признано не настолько значительным, чтобы продолжать преследование. И когда ему удалось в Чикаго получить сносный заработок (он работал возчиком, разъезжал с фургоном, доставляя товары на дом, и это давало ему пятнадцать долларов в неделю), он решился написать матери: теперь он мог сообщить ей, что у него приличное место и что он давно уже ведет себя хорошо, хотя и скрывает свое настоящее имя. В это время он снимал койку в западной части города на Полина-стрит, и вот тогда-то он и написал такое письмо:

«Дорогая мама!

Не знаю, живете ли вы еще в Канзас-Сити. Напиши мне, пожалуйста, где вы и как живете. Мне очень хочется узнать все о вас и рассказать о себе. Честное слово, мама, я с радостью буду тебе писать, если только ты хочешь. Я здесь так одинок. Но ты все-таки будь осторожна и никому не говори, где я. Из этого могут выйти большие неприятности, а я так старался начать новую жизнь и сейчас только что устроился. Поверь мне, я ничего плохого не сделал, правда, ничего, что бы там ни говорили газеты, – я только поехал вместе со всеми. Но я боялся, что меня накажут за то, чего я не делал. Я просто не мог тогда вернуться домой. Я совсем не виноват, но я боялся, что подумаешь ты и отец. Меня пригласили, и я поехал, но он сказал, что я просил его взять машину и подгонял его на обратном пути, – это неправда. Он сам взял машину и пригласил всех нас. Может быть, мы все виноваты, что сбили девочку, но мы ведь этого не хотели. Это вышло нечаянно. И мне ужасно жалко, что так случилось. Сколько горя я тебе причинил! И как раз в то время, когда тебе так нужна была моя помощь! Просто ужас! Но я все-таки надеюсь, что ты простишь меня, мама, – правда?

Я очень хочу знать, как вы все живете. Как Эста, Джулия, Фрэнк, отец? Где вы и что делаете? Ты же знаешь, как я люблю тебя, мама. Теперь я кое-чему научился и лучше все понимаю. Я хотел бы добиться какого-то положения в жизни. Надеюсь, что мне повезет. У меня теперь довольно хорошее место, правда, не такое, как в Канзас-Сити, но все-таки вполне приличное, хотя и в другом роде. Но я хочу добиться чего-нибудь лучшего. Только я постараюсь больше не работать в гостиницах. Это не подходящее дело для таких, как я. По-моему, не стоит забираться так высоко. Видишь, я теперь поумнел. Там, где я служу, мною довольны, но я хочу достигнуть лучшего положения. Кроме того, зарабатываю я не так много, хватает только на самое необходимое: комната, стол, одежда. Но я все-таки стараюсь понемножку откладывать, потому что хочу найти себе какое-нибудь подходящее занятие, чтобы можно было чему-нибудь научиться. В наше время каждый человек должен иметь специальность, теперь я это понимаю.

Напиши мне, мама, обо всем, я очень хочу знать, как вы все живете и что делаете. Передай привет Фрэнку, Джулии, отцу и Эсте, если все они еще живут с тобой. Я люблю тебя по-прежнему и надеюсь, что ты все-таки тоже немножко любишь меня. Правда? Я не подписываюсь настоящим именем, потому что это может быть еще рискованно (я не называл себя так с тех пор, как уехал из Канзас-Сити). Подписываюсь другим именем, но надеюсь, что очень скоро смогу отказаться от него и снова носить настоящую фамилию. Хотел бы сделать это теперь, но пока еще боюсь. Если захочешь написать мне, адресуй письма Гарри Тенету, до востребования, Чикаго.

Буду ждать скорого ответа. Подписываюсь так, чтобы Не доставить ни вам, ни себе еще новых неприятностей, понимаешь? Но как только буду вполне уверен, что с той историей покончено, я, конечно, снова возьму свое настоящее имя.

Твой любящий сын».

Вместо подписи он провел черту, написал под нею «ты знаешь» и отправил письмо.

И так как мать, не зная, где он находится, непрестанно тревожилась о нем, он очень скоро получил ответное письмо; на конверте стоял почтовый штемпель Денвера, это очень удивило Клайда, так как он думал, что семья все еще живет в Канзас-Сити.

«Дорогой сын!

Я очень удивилась и обрадовалась, когда получила письмо от моего мальчика и узнала, что он жив и здоров. Я все время надеялась и молилась, чтобы ты вновь вернулся на стезю добродетели – единственный путь, который может привести тебя к успеху и счастью, – и чтобы господь позволил мне получить известие от тебя и узнать, что ты жив и здоров и трудишься и живешь честно. И вот бог услышал мои молитвы. Я знала, что он меня услышит. Да будет благословенно его святое имя!

Я не осуждаю тебя за то страшное несчастье, которое постигло тебя, и за те страдания и позор, которые ты навлек на себя и на всех нас, ибо я хорошо знаю, как дьявол искушает и преследует всех нас, смертных, и особенно такое дитя, как ты. Если бы ты знал, мой сын, как должно остерегаться, чтобы избегнуть сетей дьявола! Ведь перед тобой лежит долгий путь. Будешь ли ты всегда бдителен и постараешься ли оставаться верным учению нашего Спасителя, которое я старалась запечатлеть в умах и сердцах моих дорогих детей? Остановишься ли ты и прислушаешься ли к голосу нашего господа, который всегда с нами и направляет наши стопы по каменистому пути, что ведет в царство небесное, более прекрасное, чем мы в нашей земной жизни можем себе представить? Обещай мне, дитя мое, что ты будешь твердо следовать наставлениям, полученным тобою в детстве, и всегда будешь помнить, что сила – в справедливости, и никогда, никогда, мой мальчик, не прикасайся к вину, кто бы тебе его ни предлагал. Вот где дьявол царит во всей своей славе и всегда готов восторжествовать над слабым. Помни всегда то, что я тебе так часто говорила: «Вино – обманщик, пить – значит впасть в безумие, кто поддается обману – тот не мудр». Моя самая горячая молитва теперь о том, чтобы эти слова раздавались в ушах твоих всякий раз, как тебя посетит искушение, ибо я убеждена, что именно вино было истинной причиной того страшного несчастья.

Я много перестрадала тогда из-за тебя, Клайд, и все это произошло как раз в то время, когда мне пришлось вынести такое страшное испытание из-за Эсты. Я едва не потеряла ее. Она была так плоха. Бедное дитя, она дорого заплатила за свой грех! Нам пришлось, наделать долгов и потом долго работать, чтобы их выплатить. Но теперь мы наконец расплатились, и наши дела уже не так плохи, как прежде.

Как видишь, мы теперь в Денвере. У нас здесь собственная миссия: она помещается в большом доме, так что всем нам хватает места, и мы еще сдаем несколько комнат, – этим ведает Эста. Кстати, она теперь миссис Никсон. У нее прелестный мальчик, он очень напоминает нам с отцом тебя, когда ты был ребенком. Глядя на его проказы, мы так часто вспоминаем тебя, что нам даже кажется, будто ты снова стал маленьким и вернулся к нам. И это нас Немного утешает.

Фрэнк и Джулия очень выросли и стали настоящими моими помощниками. Фрэнк разносит газеты и кое-что зарабатывает – это тоже помощь. Эста хочет, чтобы они оба, пока у нас хватит сил, продолжали учиться в школе.

Отец не совсем здоров, но это понятно: ведь он уже не молод. Все-таки он делает все, что может.

Я очень рада, Клайд, что ты так стремишься выйти в люди. Вчера вечером мы с отцом опять говорили о твоем дяде Сэмюэле Грифитсе из Ликурга: он очень богат, и если бы ты написал ему и попросил его взять тебя в свое дело, чтобы ты научился чему-нибудь, я думаю, он сделал бы это для тебя. Сомневаюсь, чтобы он отказал. В конце концов, ведь ты ему родной племянник. Ты знаешь, у него большая фабрика воротничков в Ликурге, и, говорят, он очень богатый человек. Почему бы тебе не написать ему? Мне кажется, он найдет для тебя место, и тогда тебе откроется какая-то будущность. Если ты ему напишешь, дай мне знать, что он тебе ответит.

Я хочу, чтобы ты почаще сообщал о себе, Клайд. Пожалуйста, пиши о себе и о своей жизни. Я буду ждать. Все мы, конечно, по-прежнему любим тебя и всегда готовы помочь тебе советом. От всей души желаем тебе успеха и желаем также, чтобы ты был хорошим мальчиком и жил чистой и праведной жизнью. Помни, дитя мое: какая польза человеку, если он весь мир приобретет, а душу свою погубит?

Пиши мне, Клайд, и не забывай, что любовь твоей матери всегда с тобой, она руководит тобой и наставляет на путь истинный во имя господне.

Любящая тебя мать».

Вот как случилось, что Клайд начал думать о дяде Сэмюэле и его фабрике задолго до встречи с ним. В то же время Клайд почувствовал огромное облегчение, узнав, что его родители уже не испытывают такой тяжелой нужды, в какой он их оставил, и живут благополучно: очевидно, эта новая миссия связана с чем-то вроде отеля или, по крайней мере, меблированных комнат.

Прошло два месяца с тех пор, как он получил от матери первое письмо, и почти каждый день он говорил себе, что надо немедленно что-то предпринять. И вот однажды ему надо было доставить из магазина, где он служил, пакет с галстуками и носовыми платками какому-то приезжему, остановившемуся в «Юнион клубе» на бульваре Джексона. Войдя в клуб, Клайд вдруг столкнулся не с кем иным, как с Ретерером, одетым в форму служащего клуба: его обязанностью было давать справки входящим и принимать багаж. В первое мгновение оба совсем опешили. Первым пришел в себя Ретерер.

– Клайд! – воскликнул он, схватив товарища за рукав, и прибавил радостно, но все же из осторожности понизив голос: – Черт! Вот так встреча! Клади пакет сюда. Откуда ты взялся?

И Клайд, тоже взволнованный, воскликнул:

– Вот так штука! Да это ж Том! Как дела? Ты здесь работаешь?

Ретерер, так же как и Клайд, забывший в эту минуту печальную тайну, которая их связывала, ответил:

– Ясно, работаю. Верней верного! Я уже почти год здесь.

Но тотчас дернул Клайда за руку, как бы призывая к молчанию, и торопливо отвел в сторону, чтобы их не слышал мальчик, с которым Ретерер говорил, когда вошел Клайд.

– Шш… тише! – продолжал он. – Я работаю здесь под своей фамилией, но никто не должен знать, что я из Канзас-Сити, понимаешь? Все думают, что я из Кливленда.

Он еще раз дружески сжал руку Клайда и оглядел его с головы до ног. И Клайд, тоже взволнованный, сказал:

– Да, конечно. Понимаю. Это правильно. Я рад, что ты меня узнал. А меня зовут теперь Тенет, Гарри Тенет, не забудь!

И оба сияли от радости, вспоминая прошлое.

Но тут Ретерер заметил, что на Клайде форменная одежда служащего по доставке товаров.

– Развозишь товары по домам? – спросил он. – Вот забавно! Клайд – возчик! Подумать только! Прямо глазам не верю. Чего ради ты за это взялся?

Впрочем, он сразу понял по лицу Клайда, насколько тому неприятен разговор о его теперешнем положении, а когда Клайд коротко ответил: «У меня у самого душа не лежит к этой работе», – Ретерер прибавил: