Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Тед Хьюз

Самый чёрный ворон (в пер. Амира Ваддах аль-Амири)

 
Однажды Бог в досаде на Адама
покинул небеса.
Тогда Адам, обидевшись на Бога,
бросил Еву.
Все сущее приблизилось к распаду.
 
 
Когда б не Ворон:
впившись в небеса и землю
когтями, он соединил их снова.
 
 
И человек рыдал – но божьими слезами,
и Бог кровоточил, но человечьей кровью.
 
 
И небо и земля скрипели в том союзе,
и расползлась зловонная гангрена
 
 
повсюду, воцарился ужас.
 
 
Агония не становилась меньше.
 
 
И человек не человек, и Бог не Бог.
 
 
Агония
 
 
росла,
 
 
а Ворон
 
 
каркнул:
 
 
«То мое творенье!»
 
 
И воспарил,
 
 
и сам себе казался
 
 
черным флагом.
 

В переводах Ирины Гончаровой

В тот момент

 
Когда дуло пистолета выдохнуло синий дымок
И было поднято
Словно сигарета из пепельницы
 
 
А единственное лицо оставшееся в этом мире
Упало безжизненным
В распростертые руки увы слишком поздно
 
 
И деревья сомкнулись навеки
И дороги сомкнулись навеки
И тело лежало на гравии
 
 
Покинутого мира
Среди покинутых корпусов
Навек предоставленных  бесконечности
 
 
Ворону ничего не осталось как заняться поисками пищи.
 

Гимн Ворона

 
Огнь работает над солнцем, солнце работает над землею
Месяц работает над морем, море
Луна работает над землею
Ветер работает над морем и работает над землею
Сезоны работает над Жизнью
Солнце работает над Жизнью
Земля работает над Жизнью
 
 
Жизнь работает над смертью
 
 
Муравьиная царица работает над яйцами
Людоед над своею жизнью работает непрестанно
И комар кровососущий над своей работает
Жизнь используя мужчин применяя женщин работает над жизнью
 
 
Атом работает над пламенем, что работает над солнцем
Что работает над сезонами и над ветрами
И море работает над землю
И мужчин и их жен они же работает над жизнью и над смертью
 
 
Листья работает над жизнью и над смертью
И змея работает над жизнью и над смертью
И работает над  и свадебный колокольчик
И голодный человек
Трудятся над жизнью и над смертью
Не менее звезд
 
 
Все есть часть странного поезда
Летящего сквозь пространство с энергией всех солнц
 
 
Огромное насекомое летящее на свадьбу
 

Любовная песня

 
Он любил ее и она любила его
Его поцелуи поглотили все ее прошлое и будущее или попытались это сделать
Ему больше ничего не хотелось
Она разбила его она съела его она поглотила его
Она хотела бы заглотить его целиком
Так она чувствовала бы себя безопасней и уверенней навечно и во веки веков
Их вскрики выпорхнули и наткнулись на портьеры
 
 
Ее глаза не хотели видеть ничего отвлекающего
Ее взгляды пригвоздили его руки его запястья его локти
Он сжал ее так отчаянно сильно чтобы  жизнь
Уже не смогла отобрать ее у этого момента
Он  хотел чтобы будущее перестало существовать
Он хотел рухнуть без сознания обвивая ее тело
На краю бездны этого момента в ничто в бесконечность бытия или что-то подобное
 
 
Она обнимала его так сильно
Что его тело могло впечататься в ее косточки
Его улыбки  были мансардными окнами в сказочном дворце
Куда реальный мир никогда не ступал
Ее улыбки были укусами паука
Поэтому он лежал неподвижно пока она не чувствовала голод
Его слова были оккупационными войсками
Ее смех был попытками убийства
Его взоры были пулями кинжалами мести
Его взгляды были привидениями в углу со страшными тайнами
Его шепоты были хлыстами и ботфортами
Ее  поцелуи были уравновешенной писаниной адвоката
Его ласки были последними зацепками изгоя
Ее уловки влюбленной были скрежетом засовов
Их гортанные выкрики ползли по полу
Как животное волочащее огромный капкан
Его обещание было уловкой хирурга
Ее обещания сняло с него скальп
И она могла бы сделать из него украшение и повесить себе на шею
Его клятвы оторвали ее конечности
Он показал ей как завязывать любовный узел
Ее клятвы законсервировали его глаза в формалине
И они хранились в банке в дальнем ящике ее письменного стола
Их возгласы застряли в стенах
 
 
Их головы раскололись и свалились в сон как две половинки
Разрезанной надвое дыни но любовь невозможно остановить
В их перевитом сне они обменялись руками и ногами
В их снах их мозг взял мозг другого в плен
 
 
Утром они проснулись и у каждого было лицо другого
 

Подснежник

 
Ныне шар земной сморщен подо льдом.
Вкруг сердца мышиного, скованного сном.
Ласка и ворон, как литые из латуни,
Двигаются сквозь тьму мира подлунного
Не в своем уме
Из-за смерти других. Он преследует
свою цель тоже,
Отвратительную, как этой ночи звезды,
Его бледный рассудок как металл тяжел.
 

Бой за Иерусалим

 
Похоже, мертвый мужчина
 
 
С улыбкой Будды на устах
Руки Иисуса раскинуты по сторонам
Чело Мухаммеда склонено
 
 
Ногами в аду
Руками в небесах
Спиною на земле
 
 
Отправляется
В место вечного упокоения
В сопровождении поющего легиона
 
 
Чего-то похожего на мух.
 

Министр поэзии

Посвящение Йегуде Амихайи

 
Однажды вечером мы проходили
мимо офиса лейбористской партии на улице Hayarkon.
Свет горел в окнах,
и ты сказал: "Они выбирают
министров для нового правительства.
Я должен пойти туда и сказать,
что им следовало бы выбрать меня министром поэзии".
Но вместо этого мы пошли дальше
читать стихи в американском посольстве.
 
 
Там было много народу,
напитки и маленькие сандвичи,
речь некоего профессора в контексте,
с упоминанием кого-то важного,
что-то о шорт-листе большой премии.
 
 
Вскоре вечер завершился.
Но с той ночи
ты останешься для меня
министром поэзии
навсегда.
 

В переводах Алексея Костричкина

Мысль-лиса

 
Я представляю полуночный лес:
Есть еще что-то живое
За одиночеством этих часов,
И чистым листом, по которому движутся пальцы.
 
 
За окном я не вижу звезд:
Что-то все ближе и ближе
Из глубины кромешной
Входит в мое одиночество:
 
 
Холод, нежный, как черный снег,
Лисий нос касается стебля, листа;
Два глаза следят за движением, раз,
два, еще и еще.
 
 
За собой оставляя следы на снегу,
Огибая деревья, тихонько хромая,
Тень проскользнула в дупло
Чтобы, чуть-чуть осмелев,
 
 
Свет преломить, глаз
Расширяется всей глубиной изумрудной,
Блестя, концентрируясь,
Словно явился по важному делу,
 
 
Пока неожиданный, резкий и острый запах лисы
Не просочится в черные дыры в моей голове.
Окно все еще без звезд; часы все еще идут,
Страница готова.
 

Ястреб на ветке

 
Я высоко на дереве, глаза мои закрыты.
Бездействую, но нет и тени сна
Ни в клюве загнутом, ни в крючковатых лапах:
Я предвкушаю новое убийство и ощущаю совершенный запах.
 
 
Как хороши высокие деревья!
Плавучесть воздуха и солнечные блики —
Все к выгоде моей; Лицо Земли
Откроется для моего обзора.
 
 
Я когти впил в древесную кору.
Понадобились силы всей Природы
Чтоб перья сотворить и эти лапы:
Теперь Природу я держу в когтях.
 
 
Взлетаю ввысь и медленно кружу —
Я убиваю там, где я хочу, ведь это все мое.
Нет никаких излишеств в этом теле:
Моя манера – головы срывать.
 
 
Распределение смертей! Свою дорогу
Прокладываю я среди костей.
Я не ищу весомых аргументов,
Чтоб в мире обозначить это право.
 
 
И солнце за моей спиной.
Все так же, как тогда, когда я начал.
Мой глаз не отмечает изменений.
Я думаю оставить все как есть.
 

Ворон черней, чем когда-либо

 
Когда Бог, отвернувшись от человека,
Обратился лицом к небу,
А человек, отвернувшись от Бога,
Обратился лицом к Еве,
Казалось, что мир развалился на части.
 
 
Но Ворон, Ворон,
Ворон, вцепившись когтями,
Соединил небо и землю.
 
 
Тогда человек заплакал, но голосом Бога,
И Бог истекал, но человеческой кровью.
 
 
Земля и небо скрипели в месте стыковки,
И началась гангрена, и вонь
Стояла ужасная.
 
 
Агония не проходила.
 
 
Не мог человек быть человеком, и Богом Бог.
 
 
Агония.
 
 
Крик.
 
 
Ворон
 
 
С насмешкой
 
 
Кричит: «Это моя работа!»
 
 
Летит знаменем черным и славит себя самого.
 

Теология Ворона

 
Ворон понял, что Бог его любит —
Иначе он был бы мертв.
И это было доказано.
Ворон был изумлен, услышав стук своего сердца.
 
 
И он осознал, что именно Бог назвал его Вороном —
Существование было ему открыто.
 
 
Но кто
Любит камни, и кто назвал их камнями?
Похоже, они существуют тоже.
И кто назвал странное это молчание,
Что наступает, как только крик затихнет?
 
 
И кто любит круглые пули,
Что отлетают от сухощавых вороньих тел?
Кто издает тишину преобладания?
 
 
Ворон понял, что есть два Бога,
Один гораздо больше другого,
Он любит его врагов
И вечно во всеоружии.
 

Ворон и Море

 
Он хотел игнорировать море,
Но оно было больше чем смерть и больше чем жизнь.
 
 
Он хотел разговаривать с морем,
Но мозг его скрылся, и тот отшатнулся, как от огня.
 
 
Он пытался понравиться морю,
Но оно прогнало его прочь, как мертвецы прогоняют нас прочь.
 
 
Он хотел ненавидеть море,
Но ощутил себя кроликом, брошенным вниз с утеса.
 
 
Он просто хотел быть в одном мире с морем,
Но легкие Ворона были не так глубоки.
 
 
И кровь закипела его,
Словно капля воды на горячей печи.
 
 
Наконец,
 
 
Он повернулся спиной, чтобы уйти от моря,
 
 
Будто распятый, не смея пошевелиться.
 

Трагедия с яблоком

 
А на седьмой день
Змей отдыхал,
Но Бог к нему поднялся:
«Я изобрел отличную игру», – сказал он.
 
 
Змей выпучил глаза от изумленья
Господней выходкой.
Но Бог сказал: «Ты видишь яблоко?
Я выжму сок прозренья!»
 
 
И Змей, глотнув его,
Скрутился в знак вопроса.
Адам, хлебнув, сказал: «О, будь мне Богом!»
А Ева, выпив, обнажила ляжки
 
 
И убежала с косоглазым Змеем,
И отдалась ему.
А Бог все рассказал Адаму,
Который в пьяном угаре хотел удавиться.
 
 
А Змей пытался все объяснить, кричал: «Не надо!»,
Но у него язык заплетался.
А Ева кричала: «Насилуют!»
И била его по голове.
 
 
Теперь, стоит ему появиться,
Она кричит: «Он здесь, на помощь!»
Адам бьет его стулом,
Бог говорит: «Я доволен!»
 
 
И все катится к черту!
 

Генеалогия

 
В самом начале был Крик
Что породил Кровь
Что породила Глаз
Что породил Страх
Что породил Крыло
Что породило Кость
Что породила Гранит
Что породил Фиалку
Что породила Гитару
Что породила Пот
Что породил Адама
Что породил Марию
Что породила Бога
Что породил Ничто
Породившее Никогда
Никогда Никогда Никогда
Что породило Ворона
Кричащего о Крови
Личинках и Корках
О чем угодно
Дрожащего бесперого сидящего в грязном гнезде.
 

Теология

 
Нет, Змей не соблазнял
Еву попробовать яблоко.
Это все просто
Фальсификация фактов.
 
 
Адам ел яблоко,
Ева ела Адама,
Змей ел Еву —
Но это их личное дело.
 
 
Змей, тем временем,
Справил нужду в Раю.
И улыбался, услышав
Ворчание Бога.
 

Ветер

 
Этот дом в открытом море пропадал всю ночь,
Лес трещал во тьме, и холмы гудели,
Ветра полевые в страхе бежали под окна,
Барахтались и кувыркались во влаге слепящей….
 
 
Заря залила небосвод апельсиновым соком,
Холмы поменялись местами, и ветер
Тоненькой бритвой светился во тьме изумрудной,
Сжимаясь, подобно зрачку одичавшего ока…
 
 
В полдень я пробирался вдоль дома
К двери сарая для угля. Выглянул только —
Ветер ударил меня по лицу и чуть не оставил без глаз,
Гремели палатки холмов, натягивая веревки.
 
 
Поля задрожали, а небо мне корчило рожи,
Ежесекундно что-то стучало и вдруг исчезало;
Ветер забросил сороку во тьму —
И чайку согнул, как стальную пластину. Дом
 
 
Звенел, как изящный зеленый бокал, предупреждая,
Что может разбиться в любую секунду. Зарывшись,
В мягкое кресло перед камином, схватившись
За сердце, или обняв друг друга, на пол книгу роняя,
 
 
Мы наблюдаем мерцанье огня
И ощущаем, как движется дом. Мы замираем на месте,
Глядя за окна на это дрожанье,
Слушая крики камней за горизонтом.
 

Ворон (в переводах Анны Блейз)

Две легенды

I

 
Чернó было глазу вне.
Чернó – языку внутри.
Черны были сердце
И печень; легкие
Свет не могли вдохнуть.
Черная кровь в своем гулком туннеле,
Кишки в своем тесном горниле
Черны были; черные мышцы
К свету наружу рвались.
Черны были нервы и мозг
В могильных своих виденьях.
Души чернота заикалась великим
Криком, взбухавшим, не в силах
Солнце свое изречь.
 

II

 
Черна голова мокрой выдры, приподнятая над водой.
Черен утес прибрежный, ныряющий в пену волны.
Черен желчный пузырь, лежащий на ложе крови.
Черен весь шар земли – поверх и на дюйм в глубину
Яйцо черноты
Солнце с луной над ним чередуют свои ненастья
Чтобы проклюнулся ворон – радугой черноты
Скрюченный в пустоте
Скорченный над пустотой
Но летучий.
 

Экзамен у врат чрева

 
Кто этим маленьким, тощим, костлявым ножкам хозяин? – Смерть.
Кто головёнке лохматой, чёрной, будто палёной, хозяин? – Смерть.
Кто этим лёгким, ещё качающим воздух, хозяин? – Смерть.
Кто этим мышцам, одёжке, скроенной наспех, хозяин? – Смерть.
Мерзостным потрохам? – Смерть.
Скудным этим мозгам? – Смерть.
Всей этой грязной крови? – Смерть.
 
 
Глазкам подслеповатым? – Смерть.
Злобному язычку? – Смерть.
Пробужденьям случайным? – Смерть.
 
 
В дар получил, украл или отложен суд? – Суд отложен.
Кто всей земле каменистой, дождливой хозяин? – Смерть.
 
 
Кто – всему мирозданью? – Смерть.
Кто сильней, чем надежда? – Смерть.
Кто сильнее, чем воля? – Смерть.
Сильней, чем любовь? – Смерть.
Сильнее, чем жизнь? – Смерть.
 
 
Но кто же сильнее смерти?
–  Я, очевидно.
 
 
Проходи, Ворон.
 

Родословная

 
В начале был Вопль
Он породил Кровь
Она породила Глаз
Он породил Страх
Он породил Крыло
Оно породило Кость
Она родила Гранит
Он породил Фиалку
Она родила Гитару
Она породила Пот
Он породил Адама
Он породил Марию
Она породила Бога
Он породил Ничто
Ничто родило Никогда
Никогда Никогда Никогда
 
 
Из него и родился Ворон
 
 
Вопиющий о Крови
Червячке или крошке хлеба
Хоть о чём-то
 
 
Трепыхаясь беспёрыми лапками в грязи гнезда
 

Медведь

 
В огромном, широкоразверстом, дремлющем оке горы
Медведь – мерцанье зрачка
Вот-вот проснётся
И вспыхнет зреньем.
 
 
Клеит медведь
Начало к концу
Из костей человечьих клеем
В дрёме своей.
 
 
Роет медведь
Во сне
Лаз за стену Вселенной
Человечьим бедром.
 
 
Медведь – глубокий колодец
Слишком глубокий, тёмный
Его глубина
Переварит твой крик.
 
 
Медведь – ледяная река
Люди, склонившись напиться
Видят мёртвых себя.
 
 
Спит медведь
В царстве стен
В паутине рек.
 
 
Он – перевозчик
В страну мертвецов.
 
 
Плата ему за проезд – всё, что есть.
 

В переводах Виктора Райкина

Лоси

 
Глупый Лось похож на шагающую крышу.
Заблудился в лесу.
Шел, шел, споткнулся, встал.
Тяжелые костяные мысли растут возле ушей.
Он задрал голову – авось что-то свалится с неба.
Пробует думать,
Возложив тяжесть своих мыслей
На аналой передних ног.
Он не видит мира вокруг себя:
Куда он пропал, этот мир? Какой он хоть с виду?
Лось ломает кустарник, входит в озеро, смотрит на гору и орет:
«Где мое место в жизни? Я не туда попал!»
Разворачивается и выносит на себе пол-озера.
Смотрит с упреком на хихикнувшую под копытом колючку —
Навстречу ему – другой Лось.
Он смотрит на него и думает: «Это только мое отражение!
Где же весь мир? Мой пропавший мир? – причитает Лось. —
И почему я так уродлив?
И ужасно далек от своих копыт?»
Он плачет.
Горькие капли капают с отвислых губ.
Другой Лось стоит рядом и тоже плачет.
Две унылые тени дремучего леса…
 

Овцебык

 
Буря грохочет экспрессом: на крыше мира идет транспортировка
Снега к горизонту.
В вышине, словно флюгер,
Стоит Овцебык, укрытый шерстью до самых лодыжек.
 
 
Посреди материка белых сумерек, под громыхающими колесами ветра
Он прильнул к оконцам глаз
В своем крошечном замке,
Похожий на рыбешку на дне бурной реки.
 
 
Звезды,
Хлипко приколотые к своим дрожащим лучам,
Бестолково сгрудились на самом донышке вечности.
Их мотает каждым порывом ветра,
Они обмерли, ждут, что вот-вот их швырнет в какую-то новую
Бесконечность.
 
 
У сломанных деревцев на склоне
Нет сил, чтобы ободрить друг друга;
Они поникли, боясь даже подумать о сосущей бездонности шквала,
Хватающего за шею, чтоб колотить друг друга плечами.
 
 
На него смотрят горы,
Словно окоченевшие мамонты разглядывают рекламу кока-колы.
 
 
Вокруг него вздымаются моря – и застывают в удивлении,
Так любопытные киты
Окружают пробку из-под шампанского.
 
 
А он счастлив.
Там, под заснеженной крышей рогов,
Сгорбившись у камина,
Мурлыкая песенку,
Листает детскую книжку
С картинками про себя самого:
 
 
Каким он был вчера, каким станет завтра…
 
 
Содрогается Полюс.
Небо свергается с края земли, звезды в ужасе жмутся друг к другу.
 

Ягуар

 
Обезьяны зевают или смакуют блох,
Кролики дико орут или слоняются вдоль решеток,
Как дешевые шлюхи, выпрашивая орешки.
Утомленные бездельем лев и тигр
 
 
Неподвижны, как солнце. Кольцо удава
Окаменело. В одних вольерах пусто, в других
Слышно сопенье из-под прелой соломы.
Непритязательные картинки.
 
 
Но стоит тебе пройти дальше,
И ты увидишь клетку, перед которой
Стоит завороженная толпа и смотрит – как ребенок смотрит сон —
На ягуара, бешено бегущего вслед сверлами своих зрачков,
 
 
Которые плавит ярость. Он не ради разминки —
Глаз счастлив, что слепнет в огне,
От ударов крови в мозгу глохнет ухо —
Он убегает от решеток, клетка значит для него
 
 
Не больше, чем убогая халупа для поэта,
В его беге – саванны свободы,
Мир вращается от толчков его лапы,
Горизонты проходят над полом тюрьмы.
 
 
Перевод: Виктор Райкин
 

Прочие сетевые переводы

Первый урок Ворона (пер. Ивана Соколова)

 
Бог пытался научить Ворона говорить.
« Любовь, – говорил он. – Скажи, лю – бовь».
Ворон распахнул клюв, и белая акула рухнула в море
И пошла ко дну, всё вращаясь, измеряя свою глубину.
 
 
«Нет, нет, – говорил Бог. – Скажи, лю – бовь. Ну же, давай. ЛЮ – БОВЬ»
Ворон распахнул клюв, и вырвались вон и камнем упали
Муха цеце, комар и жук-мертвоед —
Жировать в своих жертвах.
 
 
«Последняя попытка, – вымолвил Бог. Ну же, лю – бовь».
Ворон дёрнулся, распахнул клюв и отрыгнул
Огромную мужскую голову без тела.
Бурча и огрызаясь, с глазами навыкате,
Она плюхнулась на землю —
 
 
И прежде чем Бог успел что-либо сделать,
Ворон отрыгнул и влагалище, мёртвой хваткой зажавшее шею мужчины.
Двое так и боролись в траве.
Бог силился их разнять, ругался, рыдал —
 
 
Ворон сконфуженно смылся.
 

Подпевка радостному крику младенца (пер. Терджимана Кырымлы)

 
Она небезупречна
 
 
Идёт до воды, не дальше
 
 
Приходит с родовыми схватками
В мочках ушей, в подушечках пальцев
Идёт с кровью по капиллярам и до кончиков волос
До послезвучия голоса
Остаётся
Даже за жизнью, даже в костях
 
 
Она приходит напевая она не справляется с инструментом
Она приходит слишком хладной остерегается одежды
И слишком поздно жмурясь испуганными глазами
Когда смотрит в колёса
 
 
Она приходит неряха в доме не управится
Она лишь наводит чистоту
Она не экономит ей не хватает
 
 
Она приходит немая слова не выдавит
Она приносит лепестки в своём соку фрукты неочищенные
Накидку из перьев звериную радугу
Свои любимые меха– вот её речи
 
 
Она пришла зачем любовная интрижка вот и всё
 
 
Она бы не пришла будь тут совсем безнадёжно
 
 
И не плакали бы в городе
 
 
(Здесь города не было б)
 

Мысль-лис (пер. Терджимана Кырымлы)

 
Я представляю: ровно полночь, лес —
в нём есть живой транзит
опричь часов, две стрелки на нуле,
и белого листа, где палец мой скользит.
 
 
Не вижу звёзд в окне,
но нечто, ближе мне,
сам мрак, густая плотность
ступает в одинокость,
 
 
хлябь, мягок словно талый снег,
нос лиса тычет след, строку;
мой взгляд последовал за ним: пробег,
прыжок, скачок, вот, снова не сробел,
 
 
кладя печать что бисер в снег
между стволов; виляет тень тонка, —
пни, пустошь оминает, – бег
длится смелого зверька, —
 
 
через белынь, всё в точку,
дорогу хищным молодым,
блестяще, чётко,
явился по делам своим,
 
 
пока, внезапно псиной навоняв,
в нору-темну, что в голове, он шмыг.
Часы стучат. Глухая тьма окна.
Лист отпечатан вмиг.
 

Малокровик (пер. Бенджамина Ханина)

 
О малокровик, от гор схоронившийся в горы
Израненный звездами, истекающий тенью
Глотающий пыль как лекарство
 
 
О малокровик, малый бескостик, малый бескожик
Бороздящий землю птичьим скелетом
Пожинающий ветер и молотящий камни
 
 
О малокровик, бьющий в коровий череп
Изгибающий в танце комариные ноги
Слоновий хобот, хвост крокодила
 
 
Выпивший всю свою мудрость, выпивший весь свой ужас
У смерти из плесневелой груди
Сядь мне на палец, спой мне на ухо, о малокровик
 

В переводах Павла Урусова

 
Автомобили сталкиваются и изрыгают детей и багаж – смеясь
пароход идёт ко дну отдавая прощальный салют – смеясь
самолёт уходит в пике и завершается взрывом – смеясь
человеческие конечности взлетают на воздух – смеясь
измождённая маска в постели заново открывает боль – смеясь, смеясь
метеорит приземляется с изумительной точностью
прямиком на коляску с ребёнком внутри
 
 
глаза и уши упакованы вместе
сложены в волосах
завёрнуты в ковёр, в обои, перевязаны проводами
только зубы ещё стучат
и сердце пляшет в своей открытой пещере,
беспомощное, на нитях смеха
 
 
пока разрывные слёзы влетают сквозь двери
с дымом и грохотом
 
 
и вопли оглушают страхом
и кости
бегут от пытки от которой не скрыться плоти
 
 
делают несколько шатких шагов и падают на виду
 
 
но смех всё ещё скачет вокруг в своих сороконогих ботинках
ездит на гусеничном ходу не разбирая пути
падает на матрас, молотит ногами воздух
 
 
но это всего лишь чувство.
 
 
Наконец-то ему довольно – довольно!
Оно медленно поднимается, истощённое,
и начинает застёгивать пуговицы,
медленно, с долгими паузами,
 
 
как преступник, за которым явилась полиция.
 

 
Папоротника перо разворачивается движением
Дирижёра, чья музыка вот-вот прервётся —
И, внимая минуте молчания,
Земля станцует свой тёмный танец.
 
 
Мышь ведёт доверчиво ухом
Паук вступает в права наследства.
И глаз
Держит всё мирозданье в узде из слёз.
 
 
Папоротник
Пляшет печально, словно перо
На шлеме у воина, что возвращается подземной дорогой
 
 
В своё царство.
 

 
Полуночного мига воображаемый лес:
что-то живое движется в тишине,
кроме одиноких часов
и пальцев моих над белой бумаги листом.
 
 
За окном мне не видно звёзд:
что-то, что ближе и глубже
не спеша наполняет собой
одиночество и пустоту:
 
 
холодный, нежный, как тёмный снег,
лисий нос обнюхивает чей-то след,
глаза направляют движение – тут,
и тут, и тут, и тут, и там —
 
 
аккуратной строкой отпечатки лап
ложатся на снег. А сзади тень
крадётся, прячется между пней,
извиваясь в изгибах тела,
 
 
пересекающего прогалину; глаз,
наливается зеленью и, расширяясь,
сосредоточенно, напряжённо,
ищет что-то в ночи, пока
 
 
горячая вспышка – запах лисы —
не заполнит полость моей головы.
За окном нет звёзд; что-то шепчут часы.
На странице остались строчки.