Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Тед Хьюз

В переводах Александра Андреева

Ворон. Из жизни и песен Ворона

I

 
Чёрнота окружала глаза
Чёрнота внутри языка
Чёрное сердце
Чёрная печень, чёрные лёгкие
Неспособные впитывать свет
Чёрная кровь в гулком туннеле
Чёрными кишками набита печь
И чёрные мышцы
Пытаются тянуться к свету
Чёрные нервы, чёрный мозг
С могильными видениями
Чёрная огромная душа, заикающаяся
Криком, что не может, распухая,
Рассказать о своём солнце.
 

II

 
Чёрная голова выдры задрана.
Чёрный утёс погружается в пену.
Чёрная желчь на кровавой постели.
 
 
Чёрен шар земной на дюйм в глубину
Яйцо черноты
Где солнце и луна поочерёдно
 
 
Высиживают ворона – чёрную радугу
Выгнутую в пустоте над пустотой
 
 
Но летящую
 

 
В начале был Вопль
Вопль родил Кровь
Кровь родила Око
Око родило Страх
Страх родил Крыло
Крыло родило Кость
Кость родила Гранит
Гранит родил Фиалку
Фиалка родила Гитару
Гитара родила Пот
Пот родил Адама
Адам родил Марию
Мария родила Бога
Бог родил Ничто
Ничто родило
Никогда
Никогда Никогда Никогда
 
 
Никогда родило Ворона
 
 
Вопящего о Крови
О червях, о крошках
 
 
Обо всём
 
 
Дрожащие беспёрые локти в грязи гнезда
 

 
Чьи это скрюченные маленькие лапки? Смерти.
Чьё это колючее будто выжженное лицо? Смерти.
Чьи это всё ещё работающие лёгкие? Смерти.
Чей это славный мышечный покров? Смерти.
Чьи это чудовищные кишки? Смерти.
Чьи это сомнительные мозги? Смерти.
Вся эта грязная кровь? Смерти.
Эти подслеповатые глазки? Смерти.
Этот злобный язычок? Смерти.
Эта частая бессонница? Смерти.
 
 
Подарили, украл, или пользуешься до суда?
Пользуюсь.
 
 
Чья вся дождливая, каменистая земля? Смерти.
Чьё всё пространство? Смерти.
 
 
Кто сильнее надежды? Смерть.
Кто сильнее воли? Смерть.
Сильнее любви? Смерть.
Сильнее жизни? Смерть.
 
 
Но кто сильнее Смерти?
Я, кто ж ещё.
 
 
Проходи, Ворон.
 

 
Исхлёстанный до хромоты ногами
С головой простреленной пулями мозгов
Ослеплённый глазами
Пригвождённый собственными рёбрами
Задушенный как раз перед последним вздохом
Собственным горлом
Забитый до потери пульса собственным сердцем
 
 
Видя как жизнь пронзает его а мечта мелькает
Пока он тонет в собственной крови
 
 
Под тяжестью собственных кишок
 
 
Издавая опустошающий внутренности крик выдирающий корни
Из краеугольного атома
Разевая рот и давая крику разрывать себя словно пространство
 
 
И шмякнутый на землю в мусор
 
 
Он ухитрился расслышать слабое далёкое – «Это мальчик!»
 
 
Потом всё почернело
 

 
Когда Ворон закричал, ухо его матери
Сгорело в головешку.
 
 
Он засмеялся – она заплакала кровью,
Грудь её, ладони, брови, всё плакало кровью.
 
 
Он сделал шаг, ещё шаг и ещё —
Каждый оставлял на её лице вечный шрам.
 
 
Он разъярился – она ужасно закричала
И пала навзничь с глубокой раной.
 
 
Он остановился – она захлопнулась на нём как книга
Вокруг закладки, ему пришлось идти дальше.
 
 
Он прыгнул в машину – буксирный канат
Обвился вокруг её шеи, он выпрыгнул.
 
 
Он прыгнул в самолёт, её тело застряло в двигателе —
Началась заваруха, рейс отменили.
 
 
Он прыгнул в ракету – траектория полёта
Просверлила насквозь её сердце, он держался,
 
 
Из уютной ракеты видно было немного,
Но он глядел в иллюминатор на мироздание
 
 
И видел звёзды на миллионы миль вокруг,
И видел будущее и вселенную,
 
 
Они всё раскрывались перед ним,
А он держался, спал и, наконец,
 
 
Разбился о луну, проснулся и заполз
 
 
Под гузку матери.
 

 
Стоит под солнцем тело —
Твёрдого мира росток.
 
 
Это часть земляной стены мира.
В её расщелинах растёт
Земная флора вроде гениталий
И бесцветкового пупка.
Есть и земные твари – скажем, рот.
Укоренились, питаются землёй,
Стена крепчает.
 
 
Но есть в стене дверной проём —
Чёрная дверь:
Зрачок.
 
 
В ту дверь вошёл Ворон.
 
 
Летая между звёзд, он обнаружил этот дом.
 

 
Тела мужчины и женщины лежали без душ,
Зевали от скуки, тупо глядели, лениво развалившись
На райских цветах.
Бог размышлял.
 
 
Проблема оказалась столь серьёзной, что его сморило.
 
 
Ворон расхохотался.
Он клюнул Червяка, единственного сына Бога,
И раскусил его на две корчащиеся половинки.
 
 
Хвостовую часть воткнул в мужчину так,
Что раненый конец свисал наружу.
 
 
Переднюю часть воткнул в женщину головой вперёд,
И та зарылась вглубь и вверх,
Чтобы выглядывать через глаза
И звать свой хвост к себе – Быстрей, быстрей,
Пожалуйста, о, как мне больно.
 
 
Мужчина пробудился – что-то его тащило по траве.
Проснувшаяся женщина увидела, как он к ней приближается.
Никто не понял, что произошло.
 
 
А Бог всё спал.
 
 
А Ворон всё смеялся.
 

 
Бог захотел, чтоб Ворон научился говорить.
«Скажи: Любовь, – сказал Бог Ворону. – Любовь».
Ворон каркнул – большая белая акула упала в море
И кувырками ринулась исследовать глубины.
 
 
«Нет, – сказал Бог. – Вот так: ЛЮБОВЬ. Попробуй!»
Ворон каркнул – мошка, цеце, комар
Возникли перед ним и разом кинулись
К котлам с кипящим мясом.
 
 
«Эх, ну ещё разок, – сказал Бог. – Давай: ЛЮБОВЬ».
Ворон содрогнулся, поднатужился, каркнул —
Огромная мужская голова без туловища
Луковицей вылезла из земли, вращая глазами,
Недовольно бормоча —
 
 
И Ворон снова поднатужился. Бог не успел его остановить.
На мужскую шею упала женская вульва и сжалась.
Парочка принялась бороться, катаясь по траве.
Бог попытался их разнять, ругаясь и рыдая —
 
 
Ворон виновато улетел.
 

 
Ворон увидел столпившиеся горы в утренней испарине.
И увидел он море
С тёмным хребтом, обвивавшее кольцами землю.
Увидел он звёздный дым в черноте, грибы пустого леса, выпускающие облака спор, вирус Бога.
 
 
И вздрогнул он от ужаса Творения.
 
 
В ужасных видениях
Он увидел башмак без подошвы, промоченный ливнем,
Лежащий в болоте.
И мусорный бак с проржавевшим прохудившимся дном,
Игрушка для ветра, валялся в грязи.
 
 
И пальто в тёмном шкафу в безмолвной комнате в безмолвном доме,
И лицо с огоньком сигареты меж закатным окном и золой очага.
 
 
Рядом с лицом – неподвижно рука.
 
 
Рядом с рукою – чашка.
 
 
Ворон мигнул. Мигнул. Ничто не исчезло.
 
 
Он уставился на улики.
 
 
Ничто от него не укрылось. (Ничто не могло.)
 

 
Когда пистолет с синеватым дымком из ствола
Взяли
Словно из пепельницы сигарету
 
 
И последнее оставшееся в мире лицо
Лежало разбитым
В расслабленных – всё равно уже поздно – руках
 
 
И деревья закрылись навеки
И дороги закрылись навеки
 
 
И тело лежало на гравии
Заброшенного мира
Среди заброшенных зданий
В вечной власти бесконечности
 
 
Ворону пришлось заняться поисками пищи.
 

 
Ворон взглянул на мир, взгромоздившийся горами.
Взглянул на небеса, разлетающиеся
За все границы.
Взглянул себе под ноги на ручеёк,
Урчащий вспомогательным мотором,
Подключённым к бесконечному двигателю.
 
 
Он представил себе всю инженерию
Сборки, ремонта и обслуживания —
И ощутил беспомощность.
 
 
Он сорвал травинки и уставился на них
В ожидании первых инструкций.
Он изучил камень из ручья.
Нашёл мёртвого крота, медленно расчленил его
И взирал на останки, ощущая беспомощность.
Он бродил и бродил,
Позволяя прозрачным звёздным пространствам
Фальшиво гудеть в ушах.
 
 
Но пророчество внутри него, словно гримаса,
Твердило Я ИЗМЕРЮ ВСЁ ЭТО И ВСЕМ ЗАВЛАДЕЮ
И ОКАЖУСЬ ВНУТРИ ВСЕГО
СЛОВНО ВНУТРИ СОБСТВЕННОГО СМЕХА
И НЕ БУДУ ПЯЛИТЬСЯ НА НЕГО СКВОЗЬ СТЕНУ
ХОЛОДНОГО ИЗОЛЯТОРА МОИХ ГЛАЗ
ИЗ ПОДЗЕМНОЙ ТЕМНИЦЫ КРОВАВОЙ ЧЕРНОТЫ —
 
 
Пророчество жило внутри него стальной пружиной,
 
 
Медленно расправлявшей роковые нити.
 

 
Создание дрожало голосами —
Целый кортеж
Оплакивания и причитаний
Ворон всё слышал и глядел вокруг с испугом.
 
 
Тело стрижа пролетело мимо
Пульсируя
Насекомыми
И их страданиями, всем съеденным.
 
 
Тело кота корчилось
Затыкая
Тоннель
Грядущих смертных мук, печалью на печали.
 
 
И пёс оказался раздутым мешком
Со всеми смертями для мяса его и костей, что он проглотил.
Он не смог переварить их вопящие окончания.
Его бесформенный крик стал передозом этих голосов.
 
 
Даже человек был ходячей
Бойней
Невинных —
Его мозг сжигал их протестующие крики.
 
 
Ворон подумал: "Увы
Увы так может я должен
Прекратить жрать
И попытаться стать светом?"
 
 
Но глаз его узрел личинку. И голова его, дёрнувшись, клюнула.
И он прислушался
И он услышал
Рыдания
 
 
Личинки личинки Он клюнул он клюнул
Рыдания
Рыдания
 
 
Рыдая он шёл и клевал
 
 
Отсюда появился круглый
глаз
глухое
ухо.
 

 
И вот разразилась ужасная битва.
И шум был столь силён,
Что достигал всех мыслимых пределов шума.
И крики были выше, и стоны глубже,
Чем ухо может вынести.
Лопались барабанные перепонки, и даже стены
Рушились, пытаясь спастись от шума.
Всё сущее с боями прорывалось
Сквозь рвущую на части глухоту,
Как сквозь поток в мрачной пещере.
 
 
Патроны громыхали по заданному плану,
Пальцы продолжали свою работу,
С наслаждением подчиняясь приказам.
Нетронутые глаза наполнялись смертью.
Пули прокладывали путь
В комьях камней, земли и кожи,
В кишках, блокнотах, мозгах, волосах, зубах,
Подчиняясь закону Вселенной.
И рты кричали «Мама»,
Попавшись в ловушку расчётов,
Теоремы разрывали людей пополам,
Сузившиеся от шока глаза смотрели, как кровь
Хлещет словно из водопровода
В межзвёздные промежутки.
Лица падали прямо в глину,
Словно лепя посмертные маски,
Зная, что даже на поверхности солнца
Они не узнали бы больше, чем здесь.
Реальность давала уроки
Странной смеси писания и физики:
Скажем, тут мозги в руках,
А там ноги на верхушке дерева.
Спасения не было, кроме как в смерти.
Но всё продолжалось – и пережило
Много молитв, много точных часов,
Много тел в великолепной форме,
Пока не закончились боеприпасы,
Не навалилась страшная усталость
И оставшееся не оглянулось на оставшееся.
 
 
Тогда все зарыдали,
Или сели, не в силах рыдать,
Или легли, слишком изранены, чтобы рыдать.
И когда дым рассеялся, стало ясно,
Что такое часто случалось раньше
И ещё часто случится в будущем,
И случается очень легко:
Кости слишком похожи на рейки и хворостины
Кровь слишком похожа на воду
Крики слишком похожи на тишину
Ужасные гримасы слишком похожи на следы в грязи
И выстрелить кому-то в грудь
Всё равно что чиркнуть спичкой
Всё равно что загнать в лузу бильярдный шар
Всё равно что порвать счёт в клочки
Разнести целый мир вдребезги
Всё равно что хлопнуть дверью
Всё равно что плюхнуться в кресло
Измождённым от ярости
Всё равно что самому разлететься на кусочки
Что случалось слишком часто
И практически без последствий.
 
 
Так что выжившие остались.
И земля, и небо остались.
Все повинились.
 
 
Ни лист не шелохнулся, никто не улыбнулся.
 

 
Где Чёрное Чудовище?
Ворон, словно сыч, покрутил головой.
Где Чёрное Чудовище?
Ворон устроил засаду в кровати.
Где Чёрное Чудовище?
Ворон уселся на стуле и начал рассказывать байки о Чёрном Чудовище.
Где оно?
Ворон закричал в ночи, долбя стену сапожной колодкой.
Где Чёрное Чудовище?
Ворон разрубил череп врага до эпифиза.
Где Чёрное Чудовище?
Ворон распял лягушку под микроскопом, уставился в мозг акулы.
Где Чёрное Чудовище?
Ворон убил брата и вывернул его наизнанку – посмотреть, какого тот цвета.
Где Чёрное Чудовище?
Ворон испёк из земли кирпич, рванулся в космос —
Где Чёрное Чудовище?
Космическая тишина отступила, космос порхал во все стороны —
Где Чёрное Чудовище?
Ворон безжалостно лупил по вакууму, визжал вслед исчезающим звёздам —
Где оно? Где Чёрное Чудовище?
 

 
Жила-была скрытая усмешка.
Искала постоянное жильё. И примеряла лица
В моменты забытья: лицо допустим женщины
Пытающейся вытолкнуть ребёнка между ног
Но это выражение держалось так недолго и лицо
Мужчины который так увлёкся
Летающим железом в миг
Автомобильной катастрофы что вовсе позабыл
И думать о лице но это оказалось ещё короче и лицо
Пулемётчика стреляющего короткими очередями и
Лицо верхолаза за секунду
До удара о мостовую и лица
Двух любовников в мгновения
Когда они зашли так далеко друг в друга что начисто
Забыли друг про друга то что нужно
Но и они не удержались.
 
 
Тогда усмешка примерила лицо
Кого-то погружённого в рыдания
Лицо убийцы и жуткие моменты
Того кто рушит всё вокруг себя
Что только смог достать и сокрушить
Пока не вышел за границы тела.
 
 
Примерила лицо
Предвкушающего на электрическом стуле блаженство
Вечной смерти но оно оказалось чересчур расслабленным.
 
 
Усмешка
В замешательстве вернулась
Обратно в череп.
 

 
«Итак, – сказал Ворон, – с чего начнём?»
Бог, утомлённый Творением, храпел.
«Куда, – сказал Ворон, – куда сначала?»
Плечо Бога высилось горой, на ней сидел Ворон.
«Вставай, – сказал Ворон, – обсудим положение».
Бог лежал, разинув рот, огромной тушей.
 
 
Ворон откусил кусочек и проглотил.
 
 
"Откроется ли тайна сия к усвоению
При слушании за гранью понимания?"
 
 
(Это была первая шутка.)
 
 
Но он и впрямь вдруг ощутил себя куда сильнее.
 
 
Ворон-иерофант затосковал, непроницаем.
 
 
Полупросветлён. Безмолвен.
 
 
(Шокирован.)
 

 
Он видит, что всё во Вселенной —
Ряд чисел, мчащихся наперегонки к ответу.
С горячечной радостью, ловко балансируя,
Он седлает ряды скачущих. Он творит тишину.
Он замораживает пустоту,
Обращает творение вспять во всём космосе,
Затем распускает числа. Падают огромные камни.
Легчайшим дыханием
Он плавит головоногих и вылавливает сырые числа
Из их ошмётков. Численным пинцетом
Он вынимает липкое сердце из неслышно пищащей клетки —
Что-то слышит. Он оборачивается —
Обтекающий нечистотами демон ухмыляется ему в дверном проёме.
Затем исчезает. Он сосредоточивается —
Ножом из чисел
Режет сердце пополам. Он дрожит —
И смотрит вверх. Демон с плоским лицом улитки
Или акулы ухмыляется ему
Через окно. Затем исчезает. Сконфужен,
Потрясён, он собирает внимание в точку —
Находя в ядрышке сердца гнездо чисел.
Сердце его стучит, рука его дрожит.
Что-то хватает его за руку. Он оборачивается. Птичья голова,
Лысая, с футбольный мяч, с глазами ящерки, на двух дрожащих птичьих лапках,
Каркает на него во всё горло,
Цепляясь за ковёр копытцами ног,
Угрожая. Он поднимает стул – страх его поднимает —
Он лупит покрытый скорлупой предмет до кровавой каши,
До месива, топчет пузырящуюся массу.
Акулье лицо вопит в дверях,
Скаля клыки. Снова стул —
Расколов лицо, он разбивает стул вдребезги,
Тот корчится в неразрушимом ужасе
И затихает. Теперь с пронзительным воплем
Предмет вчетверо больше прочих —
Безглазый пузатый клубок волос на крабьих ножках —
Вцепляется клешнями в его лицо,
Пузо его отверзается – жуткая печь с клыками,
И когти когтят его, пытаясь подтащить поближе.
Он хватает из настенных ножен меч —
Церемониальное японское оружие —
И прорубает путь сквозь чащу, сечёт
Порубленные части, и противник капитулирует.
Он стоит по колени в крови и рассекает
Валяющееся тело, разделяет его
Сверху вниз, вырезает кишки —
Отступает от кровавой лужи. Очухивается —
 
 
Роняет меч и убегает с перекошенным лицом из дома,
Где лежат в крови его жена и дети.
 

 
Приходили известия о слове.
Ворон видел, как оно убивает людей. Ел с аппетитом.
Видел, как оно крушит
Города в щебёнку. Аппетит не испортился.
Видел, как экскременты слова отравляют море.
Начал приглядываться.
Видел, как дыхание слова сжигает государства
В пепел.
Полетел посмотреть.
 
 
Слово сиротливо сочилось: сплошной рот,
Ни глаз, ни ушей.
Он видел, как оно сосало города,
Словно соски свиньи,
Выпивая из них людей,
Пока не сглотнуло всех,
Пока все не переварились в слове.
 
 
Прожорливое слово огромными губами
Гигантской миноги схватило земную округлость —
И принялось сосать.
 
 
Но силы его таяли.
Оно могло переваривать только людей.
Сжималось, морщилось, слабело,
Уплотняясь
Усыхающим грибом.
И вот – мелеющее солёное озеро.
Прошла его эпоха.
Всё, что осталось – сверкающая костями
Земного племени хрупкая пустыня,
 
 
Где бродит в размышленьях Ворон.
 

 
Слова пришли страховать его жизнь —
Ворон прикинулся мёртвым.
Слова принесли призывные повестки —
Ворон прикинулся психом.
Слова принесли пустые чеки —
Ворон стал рисовать на них Минни Маус.
Слова принесли лампу Аладдина —
Ворон продал её и купил пирог.
Слова выстроились рядом вагин —
Он позвал друзей.
Слова предстали сморщенными вагинами, играющими Генделя —
Он сдал их в музей.
Слова прикатили бочки вина —
Он дал ему скиснуть и замариновал им лук.
 
 
Ворон свистнул.
 
 
Слова атаковали его шипящей бомбой —
Он не слушал.
Слова окружили и наводнили его придыхательными —
Он клевал носом.
Слова вторглись партизанскими губными —
Ворон щёлкнул клювом, почесался.
Слова затопили его массами согласных —
Ворон глотнул воды и возблагодарил небо.
 
 
Слова вдруг испугались и сбежали,
Укрывшись в череп мёртвого шута
И захватив с собой весь мир —
 
 
Но мир и не заметил.
 
 
Ворон зевнул – давным-давно
Он выклевал весь этот череп начисто.
 

 
Ворон понял, что Бог его любит —
Иначе он бы свалился замертво.
Итак, доказано.
Ворон восхищённо прислушался к биению своего сердца.
 
 
И понял, что Бог говорит через Ворона —
Само существование суть Его откровение.
 
 
Но что
Любит камни и говорит через камни?
Они ведь вроде тоже существуют.
И что говорит через странное молчание
После того, как затихло бряцанье когтей?
 
 
И что любит катышки,
Вываливающиеся из подвешенных мумифицированных воронов?
Что говорит через молчание свинца?
 
 
Ворон понял, что есть два Бога —
 
 
Один гораздо крупнее другого
Любит своих врагов
И владеет всем оружием.
 

 
Когда Ворон был белым, он решил, что солнце чересчур белое.
Решил, что сияние солнца уж слишком бело.
Он решился напасть на него и одолеть.
 
 
Он наполнился бешеной силой до самых краёв.
Он наскрёб весь свой гнев и раздул его до небес.
Он нацелился клювом в самое сердце солнца.
 
 
Он рассмеялся всем своим существом
 
 
И атаковал.
 
 
От его боевого клича враз постарели деревья,
Расплющились тени.
 
 
Но солнце лишь вспыхнуло ярче;
Разгорелось, и Ворон вернулся обугленным, чёрным.
 
 
Он открыл было рот, но и голос его оказался угольно-чёрным.
 
 
"Там, наверху, – наконец произнёс он, —
Где белое – чёрное, а чёрное – белое, я победил".
 

 
Когда орёл парил в рассветном изумрудном небе
Когда кроншнеп рыбачил на закате под звон бокалов
Когда ласточка падала камнем через женскую песню в пещере
И стриж мчался сквозь дыхание фиалки
 
 
Когда сыч уплывал от завтрашней совести
И воробей счищал с себя вчерашние обещания
И цапля вырывалась из бессемеровского сияния
И синехвостка расстёгивала кружевные панталоны
И дятел долбил всё дальше от плуга и розовой фермы
И чибис кувыркался со стиральной машины
 
 
Пока снегирь жирел на яблоневых почках
И щегол набухал на солнце
И вертишейка горбилась на луне
И зимородок пялился с капельки росы
 
 
Ворон раскорячился на пляже вниз головой среди отбросов, обжираясь упавшим мороженым.
 

 
Жил-был человек и когда он родился
Женщина упала между кораблём и пристанью
На повороте от луны к солнцу
Крики её мольбы затихли
И когда он сосал
И жадно приникал к горячей пище
Голова старой леди кренилась, губы её расслаблялись
Лишившись топлива, она стала просто маской
Отражённой в коричневых полупустых бутылках
И в глазах родичей
Мелких кругах на блёклой коже
И когда он бежал, с криком восторга хватаясь за игрушку
Из-под металлолома дёрнулся старик
Уставился на вощёные ботинки под боком
И медленно забыл гомеровские смерти
Пикирующее натуральное хозяйство
Простой тёмной занавески
И когда он прижал первую любовь животом к животу
Жёлтая женщина замычала
На полу, и муж глядел
Сквозь обезболивающую маску
И чувствовал картон своего тела
И когда он гулял в саду своём и смотрел на детей своих
Скачущих среди собак и мячей
Он не мог слышать их глупеньких песенок и лая
Из-за автоматов
И криков и смеха в камере
Спутавшейся в воздухе с его слухом
И не мог он повернуть к дому
Ибо женщина с жуткой болью каталась в пламени
И взывала к нему постоянно
Из пустого пруда золотых рыбок
И когда он начал орать, защищая свой слух
И колоть своё зрение в щепки
Руки его внезапно покрылись кровью
И теперь он бежал от детей и бежал от дома
Держа окровавленные руки подальше от всего
И бежал вдоль дороги и прямо в лес
И под листвой он сел рыдая
 
 
И под листвой сидел рыдая
 
 
Пока не начал хохотать
 

 
Слыша взрывы гальки, видя, как она скачет,
Ворон прикусил язык.
Видя, как пена морская громоздится горой,
Ворон потуже завернулся в гусиную кожу.
Чуя, как брызги от морских кореньев тают на загривке,
Ворон вцепился пальцами в мокрые камешки.
Когда запах китовой берлоги, омут последней молитвы краба
Пробуравил его ноздри,
До него дошло, что он на земле.
Он понял, что ухватил
Мимолётную часть
Оглушительных криков и конвульсий моря.
Понял, что стал лишним свидетелем, что никому не нужны
Ни понимание его, ни помощь —
 
 
Предельного усилия мозга в его крошечном черепе
Хватило лишь на то, чтоб удивиться морю:
 
 
От чего может быть так больно?
 

 
Жил-был человек, и был он сильнейшим
Из сильных.
Он скрежетал зубами словно скалами.
Хотя его тело стремилось наружу как поток со скалы
Вливаясь дымом в глубокую глотку
Он прибил там себя гвоздями из ничего
 
 
Все женщины в мире не могли его сдвинуть
Они приходили с искаженными камнем ртами
Они приходили и солили своими слезами его раны от гвоздей
Лишь добавляя горечь
К его напряжению
Он бросил ради них свою улыбку свою гримасу
На глядящем вверх лице тела лежащего лицом вниз
Неприступный как мертвец
 
 
Его сандалии не могли его сдвинуть они высовывали язычки
И гнили там где он крепился
Все мужчины в мире не могли его сдвинуть
Они надвигались на него своими тенями и тихими звуками
Их доводы приносили облегчение
Словно цветы вереска
Его пояс не выдержал осады – он лопнул
И упал разорванным
Он ухмыльнулся
Хор маленьких детишек пришёл чтобы сдвинуть его
Но он глянул на них уголками глаз
Поверх своей ухмылки
И они навсегда утратили смелость
Дубовые леса приходили и уходили на крыле ястреба
Горы вздымались и опадали
Он лежал распятый во всей своей силе
На земле
Ухмыляясь солнцу
Сквозь щёлочки глаз
И луне
И всем атрибутам рая
Сквозь швы лица своего
Струнами губ своих
Ухмыляясь сквозь атомы и распад их
Ухмыляясь в черноту
В звенящее ничто
Сквозь кости зубов
 
 
Порой с закрытыми глазами
 
 
В бесчувственном испытании силы.