Текст книги "Все оттенки черного"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Когда здоровье вашей приемной дочери начало ухудшаться? – спросил Колосов.

– Когда мы поняли, что у нее не все дома? Лет с тринадцати, по-моему, первые признаки обнаружились. Ну, переходный возраст… Начались какие-то дикие фокусы, девочка начала уходить из дома. Потом… Ну, я не помню точно. Все в таком духе продолжалось. Пришлось показать ее детскому психиатру.

– С годами болезнь усугубилась?

– Да, с годами такие болезни не проходят. Лера неоднократно лежала в больнице. Поверьте, я делал все, что мог. Но это наследственное. Как я узнал, и бабка Леры тоже страдала душевным заболеванием.

– А с Константином у вас как отношения складывались?

– Неплохо поначалу. Меня всегда радовал этот одаренный и серьезный мальчик. Я старался со своей стороны сделать все, чтобы перед ним открылась самая широкая дорога в жизни.

Белоконь явно имел в виду помощь при поступлении в престижнейший МГИМО.

– Но как же тогда вдруг получилось, что у вас не стало сына? С которым вы прожили столько лет, о котором заботились, которым руководили?

– Так получилось.

Повисла пауза. Затем Белоконь, кашлянув, спросил:

– У вас самого есть дети, молодой человек?

– Пока нет.

– Так вот, те вопросы, которые вы тут мне задаете, и те ответы, которых добиваетесь от меня, сейчас в силу целого ряда причин, например, в силу вашего возраста… короче, что бы вы ни спросили – все равно они окажутся для вас непонятными.

– Я постараюсь понять, Виктор Сергеевич. Вы только объясните.

Но Белоконь молчал.

– Разрыву вашему ссора предшествовала, скандал? – не унимался Колосов. – Быть может, вы жениться повторно хотели, а ваш приемный сын против был? Или, уж простите, имущество какое не поделили?

– Все возможно. Это что, имеет какое-то отношение к смерти Леры?

– Ваша приемная дочь, Виктор Сергеевич, хотя – я замечаю – вы упорно избегаете называть ее так, умерла от отравления. Понимаете? И у нас есть сомнения в том, что она выпила эту ядовитую дрянь добровольно, просто желая свести счеты с жизнью.

– Вы хотите сказать, что ее мог кто-то отравить?

– Да, это я хочу сказать! Когда вы виделись с Валерией и Константином в последний раз?

– Несколько лет назад.

– Сколько лет?

– Десять или девять.

Колосов запнулся. Срок давности, как говорят в милиции, солидный.

– Константина я, правда, как-то встретил зимой, – продолжил Белоконь. – В консерватории, когда Рената Скотто давала концерт. Он был с женщиной. Сделал вид, что мы не знакомы.

Колосову хотелось крикнуть: да почему? Черт возьми, что между вами произошло? Но спрашивать, кричать, идти в лобовую атаку было бесполезно. Белоконь был из тех людей, которые сами никогда не повышают ни на кого голоса, но и другим диктуют собственную манеру беседы. Метаморфоза чувств и отношений в этой семье оставалась для Колосова загадкой. Одно было ясно: у Сорокиных что-то произошло примерно лет десять назад. Причем настолько серьезное, что сразу же поломало весь привычный уклад жизни этой семьи.

– Все эти годы вы не помогали вашей приемной дочери материально?

– Она совершеннолетняя.

– Разве вы не оформляли опекунства, когда выяснилось, что…

– Нет. Ее опекуном стал Константин.

– А он оказался хорошим и верным братом для Леры – не находите?

«Не таким, как ты отцом, сукин ты сын», – недвусмысленно прозвучало в голосе Колосова.

– Вы только что, молодой человек, сообщили мне, что моя приемная дочь умерла от отравления.

– И что?

– Ничего. Но уж если вы настолько заинтересовались этим делом, если вам мерещатся в нем какие-то профессиональные перспективы, – Белоконь чуть усмехнулся, – я бы посоветовал вам прояснить этот вопрос детально.

– Какой еще вопрос? – Колосову вдруг вспомнилась старая сказка, где говорилось о том, что не следует доверять мужчине вот с такими густыми, сросшимися над переносицей бровями, похожими на мохнатую черную бабочку. «У таких, – вещала сказка, – дорога одна – в лес по февральскому снегу. Сросшиеся брови – верный знак оборотня».

– Проясните для себя, молодой человек, таким ли уж хорошим братом был Костя, – сказал Белоконь. Колосов заметил, как дрожат его пальцы, вцепившиеся в металлическую ручку подпорки, – то ли от напряжения, то ли от… – Вообще измерьте, если, конечно, сможете, уровень милосердия в этом создании. Думаю, вас ждет немало открытий на этом пути.

Глава 9
ВЕЧЕРНИЙ ГОСТЬ

Как оказалось, начальника отдела убийств Катя изучила неплохо. Колосов объявился на даче Картвели вместе с вечерними сумерками. Черная колосовская «девятка» затормозила у калитки. Катя в это время обирала к чаю крыжовник с кустов, закрывавших собой забор. Колосов хозяйским жестом открыл калитку.

– Привет.

– Ой, Никит… А мы… так мы и знали, что тебя надо ждать сегодня к вечеру. Проходи.

– Каждый раз, как мы встречаемся после недолгой разлуки, ты трогательно восклицаешь: «Ой, Никит!» Вот где мы, значит, отпуск проводим. Что же ты мне раньше не сказала?

– Ну, ты и не интересовался особо. – Катя делала вид, что всецело поглощена сбором ягод. Краем глаза она видела, что на крыльцо вышла Нина и взирала на них с живейшим любопытством.

Колосов вежливо поздоровался.

– Проходите в дом. – Нина тут же гостеприимно засуетилась. – Катюш, я самовар включаю, да? Зови гостя к столу.

– Ну и как она, дачная жизнь? – Колосов задумчиво жевал сорванную травинку. – Впечатляет?

– И не говори. – Катя выпрямилась. – Нас что, теперь в прокуратуру вызовут?

– Не исключено.

– Что показало вскрытие? Токсикоз?

Колосов только глянул на нее искоса. Сей взгляд мог означать лишь одно: поди ж ты, какая догадливая.

– Нина сразу обратила внимание на некоторые признаки, я тебе говорила. Она же врач, – словно оправдываясь, пояснила Катя.

– Терапевт? Педиатр?

– Стоматолог.

– А-а, хорошее дело.

– Идем в дом.

Колосов, однако, колебался. Катя сначала не поняла. Дошло до нее, лишь когда он осведомился самым равнодушнейшим тоном:

– Муж-то где? Рыбу, что ли, на речке ловит?

– Да я тут одна… То есть мы с Ниной вдвоем.

Никита хмыкнул – Кате показалось, удовлетворенно. За все эти годы они с Кравченко ни разу не встретились, хотя были знакомы заочно через общего приятеля Серегу Мещерского. Но лицом к лицу жизнь, как ни странно, до сих пор их не сталкивала. Быть может, потому, что ни тот ни другой не выказывали ни малейшего желания познакомиться ближе.

– Ты обедал? – спросила Катя самым заботливым тоном: долг гостеприимства обязывал.

– Вроде.

– Значит, будем ужинать. Мы с Ниной мяса нажарили на Маланьину свадьбу. Она все беспокоилась, понравится ли тебе.

– Верная подружка? – спросил он, усмехнувшись.

– Верный друг, – ответила Катя. – И у нас так заведено, Никит: мои друзья – ее друзья. И наоборот.

Она хотела сказать: никаких тайн и секретов от Нины Картвели у нас с тобой, милый друг, не будет. Я знаю, что дружба – дружбой, а служба – службой, но и ты пойми меня тоже. И Колосов все понял. Катя знала, что ему не нужно повторять два раза.

За столом на террасе разговор поначалу не касался темы, которая их всех интересовала. Колосова провели по всему дому, показали дачку, затем накормили тушеной картошкой и жареным мясом, чаем напоили с крыжовником. Электрический самовар на столе и блюдо с ягодами придавали встрече домашний уют. И Кате даже как-то не верилось, что вот сейчас разговор у них пойдет о смерти, быть может, об умышленном…

– Никит, мы с Катей от тревоги и от любопытства места себе целый день не находим, – наконец не выдержала Нина. – Вы какие-то новости привезли, да? Что с Лерой? Может, стоит за ее братом сбегать? Что-то… нехорошее с ней, да?

Катя краешком глаза наблюдала за начальником отдела убийств. Ну, и как ты будешь выходить из положения? Снова в молчанку сыграешь, строя из себя великого детектива? Строй, дорогуша. И от нас ничего не узнаешь. А ведь тебе хочется о многом узнать, по глазам твоим разбойным вижу… Она кашлянула, поперхнувшись чаем. Или все же поступишь честно – сыграешь в открытую, выложишь карты на стол, взяв с нас страшную-престрашную клятву, что мы будем держать рот на замке.

Катя отлично знала: когда начальник отдела убийств брался за очередное дело, хуже смерти было для него, если обстоятельства складывались так, что он должен был делиться информацией с женщиной – следователем ли прокуратуры, экспертом, криминальным обозревателем, да хоть с самим генерал-майором в юбке! «Бабье» – этим для Никиты уже было все сказано. Бороться с подобной установкой словами, доказывая и убеждая его в чем-то, было абсолютно бесполезно. Бороться можно было только делом.

– Думаю, это убийство. – Колосов отодвинул чашку. Глянул на Катю. Видно было, что даже эта крохотная информация, точнее, полупризнание, что он уже готов выложить карты, дается ему очень нелегко. Он явно колебался, как поступить. Наконец, видимо, принял решение: – Хотелось бы мне послушать ваши впечатления о том, что тут произошло у ваших соседей. Но сначала – по глазам Екатерины Сергеевны читаю, что без этого мне не обойтись, – заслушайте и вы кое-какую мою информацию. Думаю, что это небезынтересно.

Катя слушала затаив дыхание. Он сказал «заслушайте информацию», точно находился у шефа в кабинете на оперативке. Как же все-таки засорен язык Никиты этим бюрократическим формализмом!

Итак, отравление сулемой – новость эта и Катю, и Нину ошеломила. В останках Леры обнаружен сильнодействующий ядохимикат с причудливым названием гранозан и… Катя глядела в темное окно. Вот оно, значит, как тут у нас. Она увидела, как расширились от испуга глаза Нины, когда Колесов сообщил, что, судя по данным экспертизы, дозу ядохимиката Сорокина получила где-то с 20 до 20.30. Выходит, что она приняла яд либо прямо там, за столом в гостях, либо сразу же после, когда приходила в себя после припадка, – ей же наверняка что-то пить давали, чтобы она успокоилась. Все эти догадки явственно читались на лице Нины. А значит…

– Так, значит, вы, Никита, убеждены, что это убийство. Но ведь Лера сами понимаете какая была. Ущербная. Порой она не могла отвечать за свои поступки. Может быть, это случилось по ошибке? Или она сама приняла, чтобы… А вы убеждены, что ее кто-то специально отравил? – Нина оглянулась на подругу, словно ища поддержки.

– Я не убежден – Колосов посмотрел в никелированный бок самовара и вместо своего отражения увидел там какую-то глупую расплывчатую рожу, похожую на блин. – Ни в чем я, девушки, не уверен, потому-то и хочу… – Он тоже посмотрел на Катю, и той показалось, что ее выбрали на роль некоего арбитра. – Не согласились бы вы обе кое в чем мне помочь?

Они просидели на террасе почти до начала одиннадцатого. Колосов слушал их рассказ, почти не перебивая. Изредка только задавал вопросы, и все они поначалу касались в основном застолья в доме вдовы художника. Что подавали за столом? Чайники были с травяными и фруктовыми чаями? Целых семь штук? Странно, вроде как-то не по-русски, а? Вон у нас – самовар и заварной чайник. А семь чайников! И кто же из вас какой чай пил? Что наливали Сорокиной?

– Этого я не видела. Но может, и видела, да уже не вспомню, – призналась вслед за Катей Нина. – Мы про все забыли, как только с Лерой начало происходить это. А потом, потом там вообще поднялась суета из-за ее припадка.

Колосов достал из кармана блокнот. Снова задавал вопросы, записывал. Теперь его интересовало, кто присутствовал у Чебукиани в тот вечер. «Черт возьми, и все приличные люди!» Это открытие расстроило его чрезвычайно. Складывалось впечатление, что больше бы его устроило, если бы у вдовы художника собрались люди «неприличные» – бомжи, доходяги. С такими можно не церемониться. Взял за шкирку, выдернул в отдел на допрос. А тут такая компания… Услыхав от Кати фамилию Смирнова, Колосов удивленно и раздраженно хмыкнул:

– А этот гусь тусовочный что делал у вашей Александры Модестовны?

– Они со Смирновым, по-моему, старые знакомые, – пояснила Нина. – Кстати, Кать, я тебя спросить хотела – ты не читала статью про него в «Культурном обозрении» в последнем номере? Смирнов вроде бы к началу сезона готовит «Бурю», а сам намерен сыграть Просперо.

– Кого-кого? – Никита прищурился.

– Волшебник такой, великий маг у Шекспира. – Нина покачала головой. – Как раз по возрасту ему сейчас седовласые маги. А то уж очень он разошелся. Ну, естественно, мальчишек каких-нибудь голышей снова на сцену выпустит в роли стихийных духов. Он корреспонденту говорил, что, мол, всегда голову ломает над тем, чем будет публику удивлять. Так просто Шекспир, дескать, скучен стал, несовременен. Следовало бы его приблизить к оригиналу, выстроив спектакль в духе эпохи Возрождения.

– И что это значит? – спросил Колосов.

– А это значит, что все роли в пьесе сыграют мужчины – да и женские тоже, как это было во времена Шекспира, – ответила Катя. – Только этим публику уже не удивишь. Марк Захаров вон показал, как Чичикова на колесе распинают, и то уже проглотили это и забыли. Не читала я этой статьи, Нина. Да про Смирнова сейчас много чего пишут. Прилепили ему репутацию скандалиста… Зря это. Он сложный человек, как и любой талант. И что-то невеселый, как мне показалось.

– Павлин он самодовольный. – Нина поморщилась. – Я там за столом все на него смотрела, впрочем, как и ты, радость моя. Он значительно лучше сейчас стал, чем даже в молодости был. Есть такие мужчины, которые к пятидесяти выглядят интереснее, чем в двадцать пять. Смирнов же слишком долго был травести. По виду Колосова Катя поняла, что «театральный экскурс» Нины его начал утомлять.

– Муж мой про него так говорит, – не унималась Нина. – Смирнов кого играл в молодости? Безусых мальчиков и все в основном в фильмах про гражданскую войну и в пьесах Розова. Комсомол, борьба хорошего с еще лучшим. Он слишком моложаво выглядел. Вот и работал под юнца. А травести для мужчины – амплуа коварное. – Нина усмехнулась. – Сейчас он словно бы все наверстывает, словно взрослеет: поздний брак, ребенок в шестьдесят лет, по сути, первенец. Сколько я с ним интервью по телевизору видела, везде он молоденьким корреспонденткам повторяет, что «он мужик», «мы еще детей рожаем», «мы еще можем», «есть еще порох у нас в пороховницах». Его словно бы беспокоит это, словно он всем пытается доказать, что… А ты роли его последние вспомни – одна другой скандальнее.

– Смирнов и прежде наверняка был женат. Что же, в том браке детей у него не было? – спросила Катя.

– Был женат на известной актрисе. Сказать фамилию? – Нина снова усмехнулась. – У таких детей не бывает принципиально. Как мой Борька говаривал, быт актеру клинически противопоказан. Потому что актер – это и не человек вовсе, а музыкальный инструмент. Флейта-пикколо, одним словом.

– Ваш муж, Нина, кто же по профессии будет? – спросил Колосов.

– Театральный режиссер. Неудачник. Его фамилия вам ничего не скажет.

– Так, значит, Смирнов пил неумеренно в тот вечер, говорите? – Колосов, уловив в ее голосе трещинку, сразу же сменил тему. И разговор снова вошел в деловое русло. Катя терпеливо и подробно отвечала на вопросы, а сама размышляла над словами приятельницы: «Травести – скажет же Нинка такое! Травести в старом ТЮЗе в пьесах дедушки Михалкова про счастливое пионерское детство играли. А сейчас у всех этих „пионеров“ уже внуки небось. А Смирнов…» Ей вспомнилось его лицо: угрюмая меланхолия и печаль в глазах. И рот, улыбающийся самой обаятельной, заученной еще, наверное, в театральном училище профессиональной улыбкой. О чем он думал в тот вечер? Он, казалось, был очень далеко и совсем не обращал внимания на то, что происходило за столом. Или все-таки обращал? А тем временем, если брать за основу версию, что произошло убийство, то Валерия Сорокина могла в чашке чая – Колосов вон утверждает, что этот чертов гранозан в жидкости великолепно растворим, – получить от кого-то порцию отравы. И если это было так, то… Тут Катя похолодела. А что, если Лера хлебнула не из своей, а из чьей-то другой чашки? И тот яд предназначался совсем не этой несчастной дурочке, а кому-то другому?

Но тут она оборвала себя: как всегда, мысль у тебя, дорогуша, опережает факты. И фантазия неуемная. Ведь точно-то все равно пока не установлено, что Лера была отравлена намеренно, а не сама покончила с собой, выпив этот проклятый…

– Никит, а гранозан – это пестицид? – спросила Катя.

– Не совсем. Это сельскохозяйственный ядохимикат.

– И что, его свободно можно купить?

– Можно достать, скажем так.

– А вы как-то намерены искать сам яд, ну, предприятие, где его производят, реализаторов, ту емкость, где он хранился, наконец, бутылку, пузырек?

– Предприятие, производящее ядохимикат, установить будет нетрудно по химическому составу вещества. С предприятиями-реализаторами сложнее, их наверняка не одна сотня по России наберется. А насчет остального – бутылочки… Хочешь спросить, будем ли мы завтра обыск проводить у Сорокина? Нет, не будем.

– Почему? То есть… я хотела спросить, почему именно у Сорокина обыск?

– Если девицу отравили намеренно, у убийцы было достаточно времени, чтобы избавиться от такой важной улики, как пузырь с ядом. Но я сейчас даже не поэтому подожду соваться с обысками к кому-либо из вашей теплой компании май-горских дачников. Мне сейчас важнее знать другое.

– Что?

Колосов молча смотрел в темное окно. На яркую, только недавно показавшуюся над Май-горой луну – ну чистый романтик!

– Нина, как старожил здешних мест, кого из своих соседей, тех, кто были с вами у Чебукиани, вы знаете лучше всего? – спросил он после паузы.

– Ну, я уже говорила: Александру Модестовну, Костю, Леру знала, но… С Сашкой Кузнецовым тоже прежде встречались.

– Кузнецов, а-а. – Колосов вспомнил парня с подбритым затылком, утихомиривавшего Сорокина в опорном пункте. – Он вроде родственник будет этой вашей вдове художника?

– Племянник. Когда еще его мать была жива, они часто летом приезжали к дяде Георгию. Такой мальчишка был озорной – ужас. Форменный хулиган, никому проходу не давал – тут же в драку кидался. Потом с возрастом поутих, поумнел. – Нина улыбнулась, словно что-то припоминая.

А Катя отметила про себя, что Нина не особенно общалась там за столом с этим парнем, оказавшимся, как выяснилось, тоже знакомым ее детства.

– А он вообще чем занимается? – спросил Колосов.

– Сначала он вроде в гору пошел, как мне рассказывали, – фирма у него была какая-то рекламная. Потом погорел. Торговал понемножку – поставки из Испании вина, кожгалантереи, ну и… Кризис, в общем. – Нина наморщила лоб. – Бог знает, сколько мы не виделись. Там у Александры я его поначалу даже и не узнала. А сейчас его Смирнов к себе взял, в театр.

– Кем же? – удивилась Катя.

– Менеджером по снабжению – что-то в этом роде, так мне Сашка сказал. Он пробивной, луну, если захочет, с неба достанет. В нем жилка коммерческая ключом бьет. Но что-то ему не везет в последнее время. Хотя кому везет-то? Александра Модестовна наверняка его по знакомству к Смирнову пристроила – трудные времена пересидеть. Все лучше, чем на винном складе менеджером работать – тут все же богема какая-никакая. – Тут Нина состроила презрительную гримаску. – Платят там, конечно, негусто. Но ничего, Сашка никогда не жалуется, не привык. Он сам мне так сказал.

Катя с великим трудом припомнила этого Кузнецова: типичный купи-продай. Шкаф шкафом, да еще этот подбритый затылок. Только золотой печатки на пальце и не хватает – был бы натуральный Черкизовский рынок. Странно, что у этой вдовы художника, в прошлом балерины – не бог знает какой известной, но все же, – и такой плебейский родственник. Впрочем, это поначалу только кажется, подумала Катя, что все эти «люди искусства» живут какой-то «особенной», отличной от простых смертных жизнью. Копнешь поглубже каждого из них, и оказывается, что и жизнь у них как жизнь, и родственники как родственники.

– За столом присутствовали еще двое, насколько я понял. – Колосов сверился с блокнотом. – Мужчина по имени Владимир…

– Ничего про него сказать не могу. – Нина покачала головой. – Впервые в жизни его увидела. Кто он Александре – знакомый ли, близкий ли, дальний ли… – Она посмотрела на Катю. – Красавец расписной, глаз не отвести. На даче у Чебукиани он не живет – это точно. Когда мы уходили, Кать, он шел следом за нами почти до конца улицы. Значит, он не гостит у Александры, а либо дачник здешний, либо у кого-то снимает.

– Ладно, справки наведем. – Колосов черкнул в блокноте. – Но у соседки вашей гостит какая-то подруга.

– Юлия Павловна, она представилась. И тоже ничего про нее сказать не могу. Я ее прежде никогда не видела.

– Там еще ребенок должен быть на даче. – Катя рассказала Колосову «про мальчика в кустах». – Запуганный какой-то. Необычный.

– Чем необычный? – Колосов снова записал что-то в блокноте.

– Альбинос вроде. Белесый как лунь. Но со взрослыми его за столом не было. Спал, наверное, уже.

– Ясно. – Колосов потер рукой лицо. Выглядел он усталым. – Вот, девочки, какие дела-то у нас. Отравление. Чисто женский прием расправы с жертвой, вам не кажется, а?

Катя встала, начала убирать со стола посуду. Никита вышел на крыльцо курить. Ясно, в голове начальника отдела убийств Гениального Сыщика уже наверняка бродит целый выводок «рабочих версий по делу». Как же без этого! Начальство требует активизации розыскной работы. А в заведенном по этому факту оперативно-розыскном деле и пунктик соответствующий имеется.

Катя потянулась за подносом. Первая, напрашивающаяся сама собой версия проста. Никита о ней уже обмолвился, когда упомянул про обыск у Сорокина. Кому, по самой примитивной логике, выгодна смерть Сорокиной в первую очередь? Самое простейшее предположение – ее брату Константину, не скупящемуся на родственные затрещины.

Каждый несет свой крест – Нина это не раз повторяла. Но крест в какую-то минуту жизни становится просто непосильным, и его так и тянет сбросить с плеч. А поэтому…

Заботы о сумасшедшей сестре могли в конце концов встать брату поперек горла. И он вполне мог решиться на… Правда, у этой версии, при всей ее простоте и заманчивости, имеется одно слабое место. Сорокин мог убить свою сестру и раньше. Что ему мешало сделать это неделю, месяц, год назад, наконец? Правда, на это можно возразить, что обстоятельства его жизни как-то вдруг могли измениться, а это, в свою очередь, привело и к перемене его взаимоотношений с сестрой, но…

Катя смотрела на Колосова: нет, уж ты, конечно, не будешь слушать мои версии. Зачем тебе? Они и так давно уже запечатлены в твоем заветном блокноте. Но у нас в запасе и вторая версия: Сорокина покончила жизнь самоубийством. О, тут сразу возникает масса неясностей. Где сумасшедшая могла самостоятельно достать ядохимикат гранозан? Купила в магазине «Ваш сад-огород»? Интересно, а умственные ее способности позволяли совершать подобные покупки? Ведь сначала надо было все разузнать о действии яда, является ли эта дрянь смертельной, в какой дозе ее принять, чтоб уж наверняка… Такая морока и здоровому-то человеку не под силу. Проще уксусу хлебнуть неразбавленного или из окна сигануть. Или же найти подходящий крюк в потолке, или сук на осине и… Катя чуть не выронила блюдце. ОСИНА… Ей вспомнилось это дерево и обрезок веревки на нем в старом парке «Водник» у ржавой карусели…

Самоубийца Ачкасов выбрал именно такой способ ухода из опостылевшей жизни. А ведь тоже мог купить себе какой-нибудь ядохимикат позабористей и… Катя посмотрела в темное окно, мучительно что-то припоминая, ей надо что-то сказать Никите. Что-то очень важное, связанное как раз с… Но мысль, только что промелькнувшая, уже ускользнула. Что-то она ведь только что вспомнила в связи с этим самоубийством в Старо-Павловске, и вот… Или ей только показалось?

Она прислушалась: Нина, тоже вышедшая на крыльцо, рассказывала Никите о своей семье: о деде Тариэле, выстроившем эту дачу, об отце…

А что же, интересно, хотел сказать Никита своей ехидной фразой «чисто женское убийство»? Если идти традиционным путем, то в смерти Сорокиной нужно подозревать всех оказавшихся в тот злополучный вечер в гостях у Александры Модестовны. И четверо из присутствующих там были женщины (если считать и их с Ниной, конечно). Интересно, Никита по старой дружбе хоть для нее, для Кати, сделает исключение?

Впрочем, бог с ними, с этими притянутыми за уши версиями: Кате вдруг стало скучно перебирать в уме все эти головоломки. Насколько она успела изучить начальника отдела убийств, Никита на этот счет человек оригинальный. «Версии версиями, а у нас и у самих горшок на плечах варит» – любимая его поговорка. Версиям порой он не придает никакого значения. Он просто…

– Ну что решила? Я могу рассчитывать на вашу помощь?

Катя на пороге обернулась с подносом в руках: Колосов, вернувшийся на террасу, смотрел на нее серьезно и тревожно. Надо же, Гениальный Сыщик снизошел до просьб! По собственному признанию, никого и ни о чем он терпеть не мог просить.

– Конечно, Никита. Что я должна сделать?

– Я попросил бы тебя… познакомиться с твоими нынешними соседями поближе.

– Со всеми, со всеми?

– Угу. По возможности.

– Со Смирновым вряд ли это получится. Сам понимаешь почему.

Колосов глянул на наручные часы:

– Ну, с ним – на нет и суда нет… Ладно. Поздно уже. Вам отдыхать пора, и так я у вас загостился. Спасибо за ужин. Теперь приглашение на шашлыки за мной.

Нина, подкравшаяся сзади, дернула Катю за кофту и прошипела в самое ухо:

– Куда он ночью поедет? В Москву, в такую даль! Скажи, чтобы ночевать оставался. Мы ему на террасе на диване постелим. Выспится – кум королю!

– Спасибо. – Колосов, услышав Нинины слова («Какие большие у нас уши!» – подумала Катя ехидно), улыбнулся. Катя поймала на себе его взгляд. – Я с приятелем уже договорился. К нему поеду. Он тут в городке живет на площади Победы. Следователь прокуратуры, хороший паренек. Спасибо за приглашение – я не хочу вас стеснять.

«Ну и бог с тобой, – подумала Катя, – вольному воля, упрашивать не станем». Она пошла проводить Никиту до машины. В глубине души она даже была рада, что все так складывалось. Узнай «драгоценный В. А.», что в его отсутствие Колосов провел ночь, как говаривали наши романтические предки, «с ней под одним кровом», объяснениям конца и края не было бы.

– И все-таки, что конкретно мне нужно делать? – спросила Катя, когда они подошли уже к калитке.

– Ночь славная какая, Кать. Такая, что и уезжать неохота…

Она не сказала, как он втайне надеялся, «так оставайся», а лишь снова повторила свой вопрос.

– Я не знаю. – Никита побренчал ключами от машины. – Никаких советов давать тебе не хочу. Но буду благодарен за любую информацию. Понимаешь? Любую.

– А почему ты вообще выехал на это происшествие? Разве оно случилось в твое дежурство? – спросила Катя тихо.

– Выехал потому, что с некоторых пор меня стал крайне интересовать Старо-Павловский район. Скажем так.

– Только по одной этой причине?

– Только по этой.

– А с тем самоубийством что-нибудь прояснилось?

Он отрицательно покачал головой:

– И вряд ли прояснится, Катя, думаю так. Ну, теперь у нас тут новое дело, не менее загадочное. С ним, будем надеяться, все сложится удачнее.

– Нине лучше бы уехать отсюда.

– Но ведь и ты тогда уедешь.

– Конечно.

– А я… я бы очень просил тебя, раз уж так оно все сложилось одно к одному, чтобы ты пока побыла здесь.

– Тебе это нужно? – спросила Катя еще тише.

– Это нужно делу.

Она едва не развела руками: ах, ах, наш профессиональный долг. «Нужно делу» – еще попышней фразу придумай. Но…

– Никит, ты что так на меня смотришь?

Он вдруг нагнулся к самому ее лицу. Она почувствовала его дыхание на своих губах. Глаза его были близко-близко: серьезные, тревожные. Его руки легли на ее плечи, а потом… Потом он тихонько опустил руки. И даже отступил на полшага, как примерный благовоспитанный мальчик.

Катя чувствовала, как ему сейчас трудно повернуться к ней спиной, сесть в машину, уехать… Она улыбнулась, неловко кивнула, пробормотав:

– Пора, спокойной ночи, Никит, будут новости – сообщу.

Она услышала шум отъезжающей машины. Вот и все. А луна была над самой крышей – огромная, желтая, как фонарь. А он уехал… Ну и хорошо, раз так.

– Чудная ночь. Ну, просто преступление в такую волшебную ночь ложиться спать, – услыхала она чей-то голос, доносящийся от забора с противоположного участка. Подойдя ближе, увидела – Нина разговаривает через забор с соседкой. Это была Юлия Павловна. За руку она держала худенького мальчика, одетого в красный спортивный костюмчик. Катя, подойдя ближе, его сразу узнала. Это был тот самый мальчик «из кустов».