355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Степанова » Все оттенки черного » Текст книги (страница 2)
Все оттенки черного
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 01:54

Текст книги "Все оттенки черного"


Автор книги: Татьяна Степанова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 2
ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ

Никита Колосов не любил оставлять вопросы без ответов. И скрывать от Кати ничего не собирался. Просто нечего было скрывать, потому что…

Он приехал на место, где было обнаружено тело Ачкасова, одним из первых вместе с опергруппой Старо-Павловского отдела. Труп висел в петле на осине. И с самого начала по всем признакам это было не что иное, как бесспорное самоубийство. Они осмотрели там все. Сантиметр за сантиметром траву и землю под деревом, тропинку, протоптанную от карусели, окружающие поляну заросли. Искали возможные следы, улики. Искали ответ на самый главный вопрос, от которого зависело очень многое: сколько человек находилось в два часа ночи (а именно в это время, по словам судмедэксперта, наступила смерть предпринимателя) возле этой злосчастной карусели, возле осины – один лишь самоубийца или с ним был кто-то еще? Искали, не оставлена ли где поблизости машина – не пешком же, в конце концов, бежал сюда Ачкасов через весь город!

Но улик не было. А следы под деревом указывали на присутствие лишь одного человека. Для того чтобы вскарабкаться повыше и завязать веревку, Ачкасову потребовалась подставка – он нашел возле карусели старое пожарное ведро. Даже это чертово ведро аккуратнейшим образом запаковали в целлофан и отправили в лабораторию на исследование. Хотя Колосов уверен был на все сто – искать что-то «этакое», какие-либо настораживающие и подозрительные улики на этой ржавой дряни – пустая трата времени.

На место происшествия неожиданно прибыл представитель ФСБ. Посмотрел, послушал, потолковал с коллегами из милиции и прокуратуры, а затем куда-то исчез так же внезапно, как и появился. (Катя его уже не застала.) Появление «человека в сером» на месте, где ничего вроде бы не вызывало сомнений, было мимолетным, однако весьма многозначительным. Члены оперативной группы, местные сотрудники милиции отлично понимали: такого ажиотажа вокруг этого события не было бы, не случись в Старо-Павловске странного и жуткого ЧП с прокурором Полуниным и его семьей.

Колосов хорошо помнил тот выезд на квартиру прокурора. Тесная прихожая, коридор, двери в спальню, залитая кровью кровать – и постельное белье пестренькое, в какой-то несерьезный голубенький цветочек. На кровати – женщина в окровавленной ночной рубашке. Рядом окровавленная подушка. Видимо, разбуженная среди ночи, жена Полунина пыталась встать, защититься подушкой. Но две пули поразили ее: одна в грудь, другая в горло. Вторая жертва – мальчик, сын Полунина, лежал на пороге спальни ничком. Поднятый с постели выстрелами, он вбежал в комнату родителей и получил пулю в лицо.

Тогда, в мае, после долгих бесед с теми, кто знал Полуниных, и бесконечных экспертиз так и не удалось прийти к ясному ответу на вопрос, что же произошло в этой семье. Мать Полунина (ей перевалило за восемьдесят) сразу после похорон разбил инсульт, и она слегла. Друзей у них почти не было. Родственники – дальние, троюродные братья и сестры – не общались с ними добрый десяток лет. Сокурсники по институту потеряли с Полуниным связь сразу же после окончания. Сослуживцы по прежнему месту работы тоже ничего конкретного сказать не могли: характеризовали Полунина как сдержанного, холодного человека, большого педанта, весьма ревностно относившегося к своим служебным обязанностям, сделавшего за несколько лет неплохую карьеру от рядового следователя до прокурора района. Полунин и, по словам старо-павловских коллег, внешне был замкнут и строг. В свой внутренний мир и в мир своей семьи (сын учился в школе, жена после переезда в Старо-Павловск не работала) он никого не пускал.

Все эти два года Полунины жили вроде бы и на виду, и вместе с тем словно в вакууме. Впрочем, за такой же стеной отчуждения живет большинство людей.

А вот Ачкасов, судя по собранной о нем первичной информации, был человеком несколько иного склада. В Старо-Павловске его знали лучше, потому что здесь он родился и вырос. Он тоже вроде бы был на виду, и тем не менее близко его новую семью (первый его брак закончился разводом) мало кто знал. Колосов не поехал к вдове Ачкасова. Он чувствовал, что не готов к разговору с ней. Да и что сейчас у нее спрашивать? Что у вас произошло? Почему ваш муж, у которого было почти все, чего иные мужчины добиваются годами и так и не могут добиться, вдруг ни с того ни с сего наплевал на свою жизнь и взял веревку?

В этих происшествиях было что-то странное. И это почувствовал не один Колосов. Поэтому все в городке, от следователя до участкового, с таким рвением искали хоть малейшие намеки на то, что это не просто цепь трагических совпадений. В умах многих местных стражей порядка уже зрели десятки предположений, из которых главная была следующая: эти два беспричинных самоубийства не последних лиц в городе не иначе как инсценировка. Эти люди не умерли своей смертью, их убили, замаскировав все под…

Увы, такую красивую и многообещающую в оперативном плане версию не подтверждала ни одна улика. Судмедэкспертиза трупа Полунина дала категорический вывод: самоубийство. И этот же самый вывод, пока предварительный, но уже фактически бесспорный, был высказан патологоанатомом и на месте гибели Ачкасова. Тем не менее результатов вскрытия тела с великим нетерпением ожидали и Колосов, и все участники осмотра места происшествия.

На вскрытии в морге Колосов присутствовал от и до. Он и прокурорский были единственными, кого патологоанатом допустил непосредственно в анатомический зал. Остальные наблюдали из «аквариума» – отгороженной стеклянной стеной части зала, куда не доносился запах формалина и где работала машинистка-лаборантка, которой эксперт по громкоговорящей связи диктовал свои выводы.

Ачкасов был тучный, рыхлый мужчина. Весил он сто два килограмма и по типу своему, как выразился эксперт, был «типичнейший полнокровный сангвиник». Асфиксия изуродовала черты его лица почти до неузнаваемости. Веревка под тяжестью его грузного тела настолько плотно врезалась в кожу шеи, что первичный осмотр странгуляционной борозды был сильно затруднен.

Колосов внимательно исследовал одежду, снятую с Ачкасова: хорошие, не новые, правда, но малоношеные брюки, белье, белая сорочка с коротким рукавом – чистый хлопок и фирма солидная. Пиджак отсутствовал – это и неудивительно в такой жаркий день. Галстук пестрый, дорогой, носки в тон, отличные по качеству ботинки. Складывалось впечатление, что покойный одевался в свой последний день так, как и всегда привык одеваться – практично, удобно и вместе с тем с долей известного щегольства. Колосов осмотрел подошвы ботинок, отколупнул комочек присохшей глины. Черт возьми, как Ачкасов попал в парк? Откуда пришел? Из дома? С работы? Или же он побывал где-то еще? Кто-то его подвозил, если он ехал? Карманы брюк осмотрели еще там, на месте происшествия. Вещей было мало: бумажник, кредитка, пейджер – его проверили, он оказался отключенным. В кармане рубашки оказались водительские права. Не было лишь самого основного – предсмертной записки.

Вскрытие продолжалось долго. Наступил уже вечер, когда они закончили. Патологоанатом по ходу комментировал свои выводы.

– Какая-либо патология, заболевание внутренних органов отсутствуют. Покойный был физически здоров. Причина смерти – асфиксия. Бесспорные признаки, взгляните сами… – обращаясь к следователю, он то и дело тыкал пальцем в перчатке в препарированное тело. – Странгуляционная борозда хорошо заметна, с резкими краями. Петля одинарная, скользящая. Расположение узла вполне типичное, местонахождение – сзади. Почти полное отсутствие отпечатка в затылочной части.

– Странгуляционная борозда имеет прижизненное происхождение? – спросил следователь.

Это и был вопрос, ответ на который они так все ждали, ради которого, собственно, и пришли в анатомический зал. Правда, его можно было задать проще: повесился ли Ачкасов сам? Или его, уже мертвого, задушенного, повесили на осине, инсценировав самоубийство?

– Прижизненное. Нет ни малейшего в том сомнения. – Патологоанатом внимательно посмотрел на следователя и Колосова. Нет, явно не такого ответа они ожидали.

– Ну хорошо, ваше заключение о причинах смерти у нас есть, но… – Колосов кашлянул. – Вот для вас самого, как для опытного специалиста, нет ли во всем этом чего-то такого, что вас бы встревожило, заинтересовало?

– Вы сомневаетесь в моем выводе? Это самоубийство чистейшей воды. – Эксперт смерил Колосова взглядом.

– Мы не сомневаемся. Но мы думали…

– У вас есть какие-то основания полагать, что этого человека убили, инсценировав повешение? Выбросьте это из головы. Он сам покончил с собой.

– Так же, как и Полунин? – спросил следователь прокуратуры.

Три месяца назад они стояли в этом же самом зале над телом первого самоубийцы. Работала комплексная бригада патологоанатомов из Москвы и области. Местный судебный медик тоже присутствовал.

– Да. – Эксперт поправил сползшие очки.

Когда они уже возвращались в отдел милиции, следователь в машине констатировал голый факт:

– Оснований для возбуждения дела нет. Впервые в жизни такое со мной: гора с плеч, а что-то не радует. Отчего-то мы с вами, коллега, – он глянул на Колосова – тот прикуривал сигарету, – были уверены в глубине души, что это убийство. Хотелось, что ли, в такое верить, а?

– Просто мы в совпадения верить разучились, вот что. Особенно в такие, какие у нас тут теперь пошли, – вместо молчавшего начальника отдела убийств ответил один из местных сыщиков.

– Совпадения совпадениями, а ревизию и проверку по линии налоговой инспекции мы на заводе Ачкасова непременно проведем. – Следователь пожал плечами. – Может, что там за ним всплывет?

Колосов помнил, что после гибели старо-павловского прокурора десант из областной и Генеральной прокуратуры устроил комплексную проверку и в ведомстве, подчиненном Полунину. Там не всплыло ничего, кроме мелких нарушений бюрократического плана. Полунин был действительно большим педантом и ревностным законником, да еще вроде бы и бессребреником, не бравшим взяток.

– А в общем и целом – мы сделали все, что в наших силах. И так с очевидными преступлениями разбираться не успеваем, где уж тут самоубийство… – не унимался следователь прокуратуры. Однако в голосе его по-прежнему сквозило жестокое разочарование.

Колосов покосился на него, как будто впервые за этот долгий день, что они провели вместе, разглядел собеседника: пацан еще зеленый этот прокурорский. И похож на сосульку, что вот-вот начнет таять на солнце.

– Чертовщина какая-то. – Сыщик, сидящий вместе с Колосовым на заднем сиденье машины, поморщился. – И чего этому Ачкасову не хватало? Такой боров здоровый. Помню, как юбилей его тут у нас справляли – город три дня гудел. Из Москвы к нему на «мерсах» все приезжали. Даже депутата какого-то принесло. Деньги небось на ихнее движение давал. Жена в самом соку баба, пацан, дом – полная чаша – барахла разного… Может, он спьяну, дуриком?

Колосов не ответил: они все были свидетелями, что при вскрытии никаких признаков алкогольного или наркотического опьянения у погибшего обнаружено не было.

– И что за люди такие, которые с собой кончают? – не унимался сыщик. Он тоже был молодой – Колосову говорили местные коллеги, что он женился только что, на днях. – Ну бомжи, доходяги – те понятно с чего. А эти наши… – Он снова поморщился. – Чертовщина это все какая-то. Ну, может, закончится все на этом. А то заладили: суицид, суицид, глаза б мои на это паскудство не глядели!

Раздраженный сыщик-молодожен ошибался. То, что впоследствии многие называли не иначе как чертовщиной, в тихом подмосковном Старо-Павловском районе еще только набирало обороты.

Глава 3
МАЙ-ГОРА

Утром первого отпускного дня просыпаешься как в волшебном царстве. Катя, открыв глаза, минуты три блаженно созерцала потолок над головой. А колыхание штор от ветра, проскользнувшего в комнату через открытый балкон, вызвало у нее самую глупейшую счастливую улыбку: господи, красота-то! Солнышко на голубеньком небе, август на дворе, лето, золотые деньки. И две недели полнейшей свободы. Как Вицин говорил: «Жить хорошо!» Катя зарылась лицом в подушку, как в теплую норку, – эх, а хорошо жить еще лучше! Жить…

Тут кто-то весьма бесцеремонно дернул ее за ногу. Вот так всегда. Квадратная фигура заслонила и окно, и солнышко. Вадим Андреевич Кравченко – супруг ты мой разлюбезный! Катя приоткрыла один глаз – еще небрит, рассеян и хмур. Весь в досаде и расстроенных чувствах. Они расстраиваются у «драгоценного В. А.» всякий раз, когда за днем выходным приходит день рабочий. И нужно вставать спозаранку и идти, как он выражается, «служить». А чем, собственно, драгоценный В. А. недоволен? Работой? Так кругом сейчас орда тех, кто вообще работы не имеет: мужички за любое мало-мальски денежное место чуть ли не зубами держатся. А он еще… Лодырь, капризный лодырь…

– Катька, марш, одна нога здесь – другая там! Мне три яйца, котлету – остались вчерашние – нет? Сок достань из холодильника, пусть отойдет, а то у меня гланды прихватило и… Быстренько, быстренько! Шевелись давай, завтрак варгань, а то мы опаздываем по-дикому!

Ишь ты, раскомандовался. Катя блаженно жмурилась, не торопясь вставать. И кто это, интересно, тебе завтра будет «варганить» завтрак? Купишь себе, дорогуша, пельменей и будешь их лопать и на завтрак, и на ужин, потому что к кулинарии и домоводству ты не приучен. И тут она вспомнила – он же сказал: опаздываем! Сколько же времени? Часы показывали половину восьмого. Всего-то! Ах да, они же еще должны заехать за Нинкой на Белорусскую, а потом Кравченко отвезет их в эту Май-Гору – он вчера говорил, что отпросился у шефа только до одиннадцати. Он отвезет их на дачу и вернется в Москву, а они с Ниной останутся и все эти две долгожданные недели отпуска сами себе будут царицы.

– Катька, да ты что, еще не встала?! Шевелись, и так ведь проспали. – Кравченко «шевелился» как слон в посудной лавке. – Я кому говорю?

Катя начала улиткой сползать с кровати. Проспали – ишь ты. Сам виноват. Дело все в том, что слова и желания мужчин ночью и утром – это две огромные разницы. И, как всегда, она послушно идет у драгоценного В. А. на поводу. И утром, и ночью, и…

Катя опять поймала себя на том, что блаженно-глупо улыбается. Итак, Кравченко на эти две недели остается кругленьким сироткой. Интересно, будет ли он изменять? Впрочем, дешевками он брезгует, а с женским персоналом компании его работодателя Чугунова все уже, кажется, было-перебыло и быльем поросло.

На пороге ванной она обернулась. Их взгляды встретились. Кравченко чуть улыбнулся. И… и две долгожданные недели отпуска в этой чудесной Май-Горе среди дачного парадиза представились Кате вдруг принудительным сроком отбытия наказания. Ведь Кравченко не едет с ними – она словно впервые поняла, что это для нее значит. У него в августе самая запарка на работе: его работодатель Чугунов в условиях экономического кризиса пытается наладить пошатнувшиеся дела.

Не далее как завтра Чугунову предстоит бизнес-командировка в Тюмень. И начальник службы безопасности Вадим Кравченко должен будет сопровождать его в этой поездке вместе с многочисленным «штатом» обслуги.

Идея провести отпуск без Вадьки, да еще на старой-престарой даче, принадлежащей родителям подруги, ей-богу, никогда бы не пришла Кате в голову, если бы… Тому, увы, было несколько причин. Кризис подкосил их финансы – раз. Сразу стало не до вояжа на Кипр или в Испанию, о которых они с Вадькой так мечтали. Во-вторых, на работе по графику отпуск Кате полагался именно в начале августа. И отказаться от него значило бы потерять лето, заменив его на унылый домашний отпуск в ноябре. А в-третьих…

Третья причина ее поездки в Май-Гору и была самой главной. А крылась она в Нине Картвели и в той напряженной ситуации, которая разом вдруг сложилась вокруг нее, ее разгильдяя и гуляки мужа и ни в чем не повинного будущего ребенка. Нину Катя знала с семи лет – они ходили в одну музыкальную школу имени Могучей кучки в Стремянном переулке. Их семьи дружили с незапамятных времен. У Нины были отличные музыкальные способности – она играла на виолончели. У нее был и голос – совсем недурное сопрано. Но она не поступила в консерваторию, как мечтала, а продолжила семейную традицию. А в семье Картвели все были врачами.

Дед Нины был выдающимся советским микробиологом, бабка гинекологом, отец кардиохирургом, мать урологом, а красавица-мачеха окулистом. Увы, но все члены этой разветвленной медицинской династии были крайне несчастливы в личной жизни. Дед Нины Тариэл Картвели женился и разводился на протяжении всей своей долгой жизни. В 90-м за гробом этого колоритнейшего и старейшего членкора Академии медицинских наук шли на Новодевичьем кладбище, помимо безутешной вдовы, и три его бывших, тоже безутешных супруги. Отец и мать Нины тоже развелись, когда ей не исполнилось и четырнадцати. Оба имели по новой семье, а Нина по своему желанию жила с отцом.

Отец Нины пять последних лет работал по контракту в Национальном кардиологическом центре в Абу-Даби. Могла уехать работать на Ближний Восток и сама Нина, но ее в то время удержал дома бурно и скоропалительно начавшийся роман с ее будущим мужем Борисом Бергом.

То, что Нина и Борька в конце концов поженились, всегда было для Кати величайшей загадкой природы. Более разных по складу характера людей трудно было себе представить! Борьку они тоже знали сто лет. Он тоже в незапамятные времена посещал музыкальную школу имени Могучей кучки. На Нину, как, впрочем, и на Катю, он тогда обращал ноль внимания. Он бредил футболом и Марадоной, а родители упрямо заставляли его «пилить» на скрипке, пламенно веря, что из Бори выйдет второй Сергей Стадлер.

После окончания музыкальной школы их пути на время разошлись. Встретились они лишь много лет спустя на вечеринке у старинного приятеля Кати и Кравченко – Сереги Мещерского. К тому времени черноокая и серьезная Нина после окончания мединститута – она выбрала себе вечно востребованную профессию зубного врача – уже работала в медицинском кооперативе на Волхонке. А Борька – Бэн, как его звали близкие друзья, – с грехом пополам окончив «Щуку», подвизался в качестве помрежа в одном полунищем театральном подвальчике на Ордынке.

Нине он, по глубокому убеждению Кати, в тот вечер сразу вскружил голову. Правда, перед Бэном мало кто мог устоять. Он был Дракон в сочетании со Львом, а это для мужчины – гремучая смесь обаяния, интеллекта, шарма, волокитства и легкомыслия. Их бурный роман закончился браком. И жили они поначалу очень даже неплохо, потому что, по выражению Кравченко, «не напрягали друг друга». Добытчиком в доме была Нина – в своем зубном кооперативе она зарабатывала все же лучше, чем ее коллеги в районной поликлинике. А Бэн был по уши в своих театральных делах, которые и прежде никак не клеились, а с наступлением «черного» 17 августа перестали клеиться окончательно.

Бедняжку Нину угораздило в это непростое время еще и забеременеть. Они с Борькой все откладывали детей «на потом», мечтая, «пока молоды, немножко пожить для себя». Но вот все получилось как-то само собой и… По словам Нины, Бэн был «все равно безумно рад», но… как раз в то самое время как на грех вылезло на свет одно из его многочисленных «профессиональных» увлечений.

Это «увлечение», девятнадцати с хвостиком лет от роду, как-то утром приковыляло на тонких ножках-спичках, утяжеленных наимоднейшей «платформой», на квартиру Нины якобы «как женщина к женщине». Увлечение было уже на седьмом месяце, а бедная, ошарашенная этим явлением Нина лишь на пятом. Увлечение жаждало прав на отца своего будущего ребенка. Нина, оправившись от первого потрясения, уступать сопернице не собиралась. И Бэн такого изобилия нервных беременных женщин просто не выдержал.

Был грандиозный скандал. Кто-то (кто именно, Катя из сбивчивых объяснений подруги не очень поняла) сильно хлопнул дверью, а в результате… У Нины наступал шестой месяц, а Бэн сгоряча уехал «разобраться в своих чувствах и подумать», а заодно и подзаработать деньжонок. Они со своей театральной труппой собирались «охватить гастролем Волгу-матушку» – махнуть из Нижнего аж до самой Астрахани. Кате, однако, казалось наиболее вероятным то, что вся эта берговская авангардстудия отправилась просто-напросто шабашить на строительстве коттеджей «новых русских».

После отъезда (точнее, бегства) мужа Нина совсем пала духом. Приехав проведать подругу, Катя нашла ее в тяжелой депрессии. Нину, казалось, совершенно перестал радовать белый свет, и это Катю чрезвычайно встревожило. О чем бы она ни говорила, как ни старалась отвлечь подругу от грустных мыслей, Нина ничего не воспринимала.

Чуть-чуть она оживилась, лишь когда Катя, исчерпав все свои развлекательные способности, ударилась в воспоминания о детстве. Много раз она бывала у Нины на даче. Там был чудесный сад, речка под высокой горой, где по вечерам надсаживались криком лягушки, залитая солнцем терраса, гамак и великое множество развеселых грузинских родственников деда Тариэла, которые наезжали к Картвели из Тбилиси, Бакуриани, Боржоми и Батуми с баулами, набитыми инжиром, орехами, гранатами, бутылями с чачей, красным домашним вином и корзинами, полными сладчайшего винограда. Все это было так давно, что казалось сном. Это было в те времена и в той стране, в которой, для того чтобы перевалить через Большой Кавказский хребет и очутиться в Грузии – благословенной стране мандаринов и винограда, стране, откуда вышли все Нинины предки, – достаточно просто было сесть в поезд на Курском вокзале, не оформляя никаких виз, разрешений и прочей бюрократии. Нина печально улыбнулась, слушая приятельницу. «Как хорошо, как же хорошо мы жили, – сказала она. – Пусть еще девчонки были несмышленыши, пусть ветер один в голове свистел, но зато как много всего было впереди. Все еще можно было изменить, исправить…»

И тут сердобольную Катю кто-то дернул за язык. Желая утешить подругу, она с жаром заговорила о том, что непоправимых ситуаций в жизни не бывает и золотые деньки еще можно вернуть – да какие наши годы, Ниночка? Катя имела в виду, что Нина должна вытереть слезы, взять себя в руки и послать неверного муженька искать семейное счастье в другом месте, а самой попытаться наладить свою личную жизнь с кем-то другим. Но Нина, все еще в расстроенных чувствах, восприняла все сказанное буквально.

– Ты и правда так считаешь? – спросила она. – Золотые денечки… Сделать себе подарок, вернуться в детство… Катя, а я ведь в последнее время даже во сне это вижу: я на нашей старой даче просыпаюсь, и ветер шумит в соснах. А на террасе тот бабушкин диван с подушками, и качели в саду скрипят – кто-то качается на них сильно-сильно… Кать, слушай, правда, а давай… давай поедем туда, а? Вместе, как прежде?

Вот так и случилось, что две отпускные недели Кате выпало провести в дачном поселке Май-Гора на берегу речки Сойки, что течет, течет себе меж лугов и поросших быльем и полынью полей бывшего совхоза-миллионера «Заря коммунизма», а потом, делая прихотливый изгиб русла, делит главный город этого подмосковного района… Старо-Павловск на Заречье и Верхнюю улицу.

Конечно, Катя могла отказаться от такой вот перспективы. Но даже черствый Кравченко благодушно проворчал, что «капризы беременных не грех и уважить». Кстати сказать, Кате было доподлинно известно, что перед своим «бегством на Волгу» Бэн имел с Вадькой «мужской разговор», во время которого клялся, что «Нину он все равно до смерти любит и жить без нее не может, но ему нужно время». «Она тоже хороша, – ворчал Кравченко, выгораживая приятеля. – Ну что случилось, боже ты мой? С чего было подымать такой вселенский хай? Тоже мне трагедия! Дело-то житейское».

Катя гневно возмущалась упрямством Бэна и легкомыслием Кравченко. А подругу ей было искренне жаль. И поэтому она согласилась: в конце концов, дача в Май-Горе не самый худший вариант в период глобального экономического кризиса.

Сумку с вещами Катя собрала еще накануне. А Кравченко, «взяв на себя снабжение по интендантской части», собрал им еще и три сумки с продуктами. «На первое время хватит вам, не лопните там смотрите, – напутствовал он Катю. – Сельпо там какое-нибудь в этой дырке дачной есть наверняка». Катя вздохнула: да уж, делать-то все на этой даче придется наверняка ей, как Кравченко скажет, яко Золушке. Разве Нине в ее положении можно суетиться по хозяйству?

Но она, как всегда, ошиблась в своих предположениях. Они забрали Нину, Кравченко загрузил дачным скарбом весь багажник.

– Не вздумайте там только есть и спать, – напутствовал он их всю дорогу. – Спортом надо активно заниматься. Ты, Нинуша, как врач, поймешь меня лучше этой разгильдяйки. Речка-то какая-никакая там у вас есть? Грязная – нет?

– В Старо-Павловском районе все заводы стоят, насколько я знаю, – ответила Нина. – Выходит, вода в речке должна быть чистая.

Катя улыбнулась. У Нины – темные как ночь восточные глаза, брови и шапка густых волнистых волос. Ей бы очень пошла коса, как грузинской красавице Этери, а она отправилась в парикмахерскую и сделала стильную мальчишескую прическу. За месяцы беременности сама Нина пополнела, а лицо ее, вот странность, похудело. Стало печальным, замкнутым и очень красивым.

– Я ездила в Старо-Павловск совсем недавно. Служебные дела…

Катя колебалась: стоит ли рассказывать беременной подруге страсти про удавленников-самоубийц? Но как это почти всегда бывает у женщин, сказав «а», она уже просто не могла остановиться до тех пор, пока не отбарабанит весь алфавит. На сороковом километре шоссе и Нина, и Кравченко уже были в курсе всех известных Кате подробностей старо-павловской трагедии.

– Нин, как врач объясни, отчего с людьми такое происходит? – выпалила Катя напоследок. – А как же наш инстинкт самосохранения, как же подсознательный страх смерти, желание во что бы то ни стало ее избежать?

– Моя узкая специализация – кариес, – отшутилась Нина. – Где уж мне забираться в дебри парапсихологии и психоанализа.

– Да пил он небось, – буркнул Кравченко, дерзко выруливая на встречную полосу в попытке обогнать раскорячившийся посреди дороги асфальтоукладчик. – Пьяница небось был горчайший, прокурор-то. А на второго – он деляга, говоришь? Так нажимать кто-нибудь либо из Москвы, либо еще откуда-нибудь начал, деньги требовать, вымогать. И ничего трагического в этих совпадениях нет. Просто слабый духом мужик сейчас пошел…

Катя поморщилась, ее покоробило, что «драгоценный В. А.» в который раз явил всему свету свою феноменальную толстокожесть. Но через секунду и она уже забыла про несчастных самоубийц. Они свернули с магистрального шоссе на недавно отремонтированную дорогу, уходящую направо в тенистый хвойный бор. Утреннее солнце почти не проникало в его глубь. На шоссе ложились тени. А потом…

– Смотрите, как красиво! Отсюда, с горы, все как на ладони! – воскликнула Нина.

Лес кончился. Дорога внезапно резко пошла вниз по склону крутого холма. Гряда таких же зеленых холмов, поросших густым кустарником и молодым подлеском, тянулась почти до самого горизонта. Внизу, в лощине, протекала маленькой серебристой змейкой речка. На ее берегу лепился дачный поселок – железные, шиферные и совсем новые еврочерепичные крыши домов тонули в зелени старых садов. На берегу реки, правда, в значительном удалении от поселка, стояла и заново побеленная, увенчанная новыми зелеными крестами церковь. Ремонтники пока не добрались до ее колокольни, полуразрушенной временем.

А над всем этим чисто подмосковным пейзажем господствовал, точно плывя в синем августовском небе, высокий лесистый холм, похожий одновременно и на гигантский песочный кулич, и на горб верблюда, и на курган.

– Май-гора. – Нина указала на холм. – Когда-то по ее склонам пропасть малины водилось – целые заросли были. Интересно, сейчас как? А вон там, видите, церковь под горой. Ну, внешне, по крайней мере, за все эти годы тут у нас ничего не изменилось

Дача Картвели, построенная дедом-микробиологом в незапамятном 1957 году, разительно отличалась от образа этого дома, запечатленного в смутных воспоминаниях Катиного детства. Дом ей представлялся огромным и гулким, как пещера. А была это всего лишь небольшая одноэтажная бревенчатая дачка с двумя стеклянными террасами и скрипучей винтовой лестницей на чердак, заваленный разным древним барахлом.

Кравченко помог выгрузить вещи. Он торопился вернуться в Москву, поэтому его хватило лишь на то, чтобы помочь открыть в доме заколоченные ставни, проверить и включить АГВ – «сырость вековую в доме подсушить», да наскоро подкрутить водопроводные трубы к кранам в ванной и в саду. В доме было полно пыли. После отъезда отца Нина не наведывалась еще сюда ни разу. Сад зарос так, что в нем можно было заблудиться. «Во участки раньше Совмин выделял! – хмыкнул Кравченко. – Живи себе – отдыхай, наука. Не то что нынешние».

Катя пошла проводить его до калитки. Ее постепенно охватывало странное умиротворение: тихо, солнечно, покойно. Кузнечики в траве стрекочут. Вот сейчас Вадька уедет, и порвется последняя нить, связывающая ее с городом. Ну и хорошо, ну и пусть. Будем жить тут с Ниной, болтать, загорать, купаться, качаться в гамаке. Малину собирать на этой горе с чудесным названием Май…

Одно лишь тревожило ее: на даче они оставались без телефона. И Кравченко уезжал далеко, так что… Интересно, можно ли из поселка позвонить в Москву или в райцентр? А то вдруг с Ниной в ее положении что-то случится? Потребуется врач и… Но кузнечики стрекотали, навевая сладкую дрему, и в воздухе так приторно пахло медом от чудом затесавшихся в буйной траве, одичавших настурций и львиного зева, что она тут же сама себя успокоила: ничего за эти дни не случится. Кравченко вернется из командировки и через четырнадцать дней заберет их отсюда. И потом Нина – сама медик и лучше, чем кто-либо, знает, что ей можно и что нельзя.

Она оглядела участок: а потом ведь не на необитаемом острове они тут остаются. Кругом же соседи. Вон голоса чьи-то слышны на противоположной, через улицу, даче, смех женский. Она прислушалась: какой чудной смех – громкий, заливистый, словно тот, кто смеется, никак не может остановиться, а у него уж и колики в боку…

Они с Вадькой попрощались. Кравченко вернулся за руль и, отсалютовав напоследок сигналом «Спартак – чемпион», скрылся за поворотом дачной улицы. Катя вернулась в дом и застала подругу в делах. Нина, уже успев переодеться в безразмерные оранжевые шорты и такую же безразмерную черную майку, выволокла из чулана под лестницей допотопный пылесос, который вместе с прочими домашними агрегатами отечественного производства «эпохи застоя» доживал свой век на даче. Она уже трудолюбиво пылесосила в самой большой комнате – «зале», где в углу красовалась голландская печка из красного кирпича, а из мебели можно было выбирать что кому нравится: источенный жучком бабушкин резной буфет, набитый посудой, четыре кресла – кожаное «сталинское», продавленное соломенное и два стиля модерн шестидесятых годов – как два чайных блюдца на трех ножках.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю