Текст книги "Raw поrно"

Автор книги: Татьяна Недзвецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Вот придурки! – тихо говорит мне Ядвига.

Я отворачиваюсь. На протяжении всего вечера изо всех сил стараюсь в их сторону не смотреть.

Ядвига под каким-то предлогом уходит со своим принцем первой, нарочно оставляет меня с Женей наедине. Добрая девочка. Сидим молчим. Подливая остаток вина в бокал Женя наконец-то спрашивает:

– Ну что, поехали ко мне? Отпразднуем знакомство.

– В следующий раз, – холодно улыбаюсь я.

– А телефончик? – спрашивает Женя.

– А он тебе разве нужен?

– Ну а как же?

– Раз нужен, спросишь у Ядвиги.

– Хм, – улыбается Женя, – а ты – забавная.

– Наверное, – говорю я, краем глаза замечаю, что Тра-Ля-Ля и Тру-Ля-Ля – уходят. Украдкой смотрю им в след, и меня вдруг накрывает вселенская тоска.

– Мне пора домой, – говорю я Жене.

– Да? Что так ты вдруг заторопилась?

– Муж ждет, нервничает.

– Да? – удивляется Женя, – А Ядвига мне не сказала, что ты замужем.

– Все женщины – обманщицы, – резюмирую я.

– Хм! Ну до свидания.

«Осел!» – бормочу себе под нос, шагая по заснеженной улице. – Хоть бы подвезти предложил!» Вдруг какая-то машина тормозит рядом. Сигналит. Подхожу. Боковое стекло опускается. Кого я вижу? Тра-Ля-Ля!

– Залезай! – командует он мне.

Два раза ему повторять не приходится.

– Ну что, красавица моя? Кто это был там с тобой?

– Да так, один.

– Трахает тебя?

– Пока еще нет.

Тра-Ля-Ля лезет ко мне в вырез блузки, высвобождает мою грудь:

– Я уже и забыл, какие у тебя классные сиськи! – говорит он.

Крупные снежинки, сбиваясь в стаи, медленно, белым укутывают засыпающий город. Губы Тра-Ля-Ля клянутся мне в любви: я знаю, что это – пустой треп, но его поцелуи такие искренние.

– Кто тебя трахает, кто? – расспрашивает меня Тра-Ля-Ля.

– Да так, один красавец, с большим членом. Богатый. Умный. Влюблен в меня по уши, – начинаю врать я.

Вру правдоподобно о неправдоподобном. Вру так самозабвенно, что сама начинаю верить в существование любовника, в которого я влюблена. Внезапно Тра-Ля-Ля закрывает мне рот ладонью.

– Заткись! – говорит он.

Вырываюсь, стукаюсь головой о потолок.

– Почему? Ты ревнуешь? Ревнуешь?

Его машина стоит на обочине посреди дороги, от взглядов посторонних нас укрывает позднее время и падающий снег. Секс – похожий на любовь.

Тра-Ля-Ля отвозит меня домой. Улыбаясь просит, чтобы я завтра вечером позвонила. Едва он отъезжает, бумажку, на которой он записал свой новый номер телефона, я комкаю в руке и выбрасываю. Я знаю. Я себя уже хорошо знаю: еще сильнее втрескаться в Тра-Ля-Ля для меня – опасно.

ГУСТОЙ ТУМАН ПЕРЕД ВЕНЕЦИЕЙ

Ядвига неоднократно мне повторяла: «Чтобы регулярно, без заминок получать оргазм, над этим надо поработать!» По ее мнению (и по опыту) надо было воспитать в себе любовь и жадность к моменту, в котором находишься. Научиться концентрироваться на текущем моменте и собственных ощущениях.

Тренинги в условиях быта – просты, например, намыливая руки, смотреть, как подмокший кусочек мыла застревает на кончиках пальцев, и, ощущая склизкую мягкость, обмылок этот разминать, наблюдая, как прозрачная струя воды смывает его бесследно и только мелкие мыльные пузырьки остаются на краешке раковины еще несколько мгновений.

В прозрачный чайник, насыпая чай, смотреть, как чаинки медленно осыпаются на дно, а некоторые из-за неосторожных движений застревают на каемке отверстия. Тихой струйкой внутрь – кипяток. Звучание это не напоминает ни журчание горного ручья, ни водопад. Это тихое журчание кипятка, наливаемого из обычного электрического пластмассового чайника в стеклянный чайник для заварки, но в тот момент – нет звука красивей.

Когда чай налит и губы прикасаются к фарфоровой кромке чашки, при первом глотке свежезаваренного чая в отличие от Пруста – не впадать в воспоминания о прошедшем – ощущать прикосновение чашки к губам, вкус чая и больше – ничего.

Я пьяна. Стараюсь не шататься: тонкие каблуки моих туфель вонзаются в доски деревянной лестницы. Иду за не менее пьяным Димой. Мы познакомились с ним часа так три назад. И про себя я уже все решила. Решению этому было целых три причины: я давно не была с мужчиной, это во-первых, во-вторых, рожа Димы была смазливой, в-третьих, он был владельцем этого самого треклятого ресторана, где мы и познакомились, короче, я подумала, что вполне возможно считать, что он мне – нравится. Воображение мое пьяное и буйное уже написало приблизительный сценарий наших сегодня ночью изощренных отношений. Я, притворяясь немного смущенной, вовсю разрешала ему хватать мои лодыжки, гладить коленки. Но, вместо того чтобы завалиться с ним в постель, я почему-то тащусь по этой самой крутой лестнице, чтобы опять-таки зачем-то поздороваться с его друзьями.

Друзей этих злополучных – четверо. Так, из себя вроде бы приличные, но пьяные до неприличия – много хлестче, чем я сама. Двое дремлют. Один – опустив голову себе на грудь, второй, напротив, ее запрокинув. За это ему неплохо достается – двое неспящих – один толстый, другой худой – по очереди опускают в его приоткрытый рот маринованный огурец. Я присела на диван. Дима меня представил.

– Хор-рошая, – многозначительно сказал худой, – грудь, ноги – все в порядке.

Дима обошел диван, на котором я сидела, запрокинул мне голову, стал целовать мои губы, глубоко проникая в рот языком. Действие это привлекло внимание худого. Он, прищурившись, на нас посмотрел. Закинул ногу на ногу. Резиновые сланцы на босу ногу, рваные джинсы, из широких дыр которых торчали худые сильно волосатые колени.

– О-о-о! А давайте вы сейчас устроите соитие, а мы с Олегом будем комментировать, правильно вы все делает или что-то не так, – громко сказал, почти прокричал, с иронией.

Толстяк Олег попытался друга урезонить:

– Саня, поосторожнее: ты шутишь, а девчонка – ведется.

Напрасно толстяк беспокоился, мне это замечание было по фигу.

Не по фигу мне вдруг стало то, что я поняла: гораздо больше, чем Дима, мне нравится этот самый Саня. Потому как он – настоящий, хоть и не молодой, но красавец. Мужественное лицо, характер, наличие ума и прочих положительных качеств, что скрыть, даже упившись в стельку, – трудновато.

Дима опять меня целует. На этот раз мои губы ответили ему более сдержанно.

– Да схвати ты ее крепче, за сиську, – предлагает Саша.

Я лишь улыбнулась. Вид у Димы стал какой-то странный. Он прошелся по террасе, из угла в угол. Сказал: «Сейчас приду», – спустился вниз и – пропал…

Желая согреться, я притянула колени к подбородку, сверкнув при этом трусиками. Мне было неуютно чувствовать себя среди незнакомых, но я не испытывала какого-либо беспокойства за собственную безопасность. Саша попросил официантку поставить диск Высоцкого – хриплый голос возвестил: «Люблю тебя сейчас…»

– Сколько раз ты влюблялась? – вдруг спросил меня Саша.

Я прикрыв глаза, начала считать и – сбилась, от балды сказала:

– Пять.

– И сколько раз еще готова влюбляться? – опять спрашивает Саша.

Алкоголь провоцирует меня на откровения, я, помолчав, глубоким отвечаю шепотом:

– До самой смерти…

Саша посмотрел на меня удивленно:

– Умничка!

«Да ничего особенного, просто природа у меня такая», – чуть было не ляпнула, но вовремя прикусила язык: стоит ли так быстро рушить романтический облик?

– А ты, – спрашивает он толстяка, – сколько раз ты влюблялся?

Тот задумчиво считает в уме. Отвечает:

– Знаешь тоже пять, а ты?

Саша, раскачиваясь на стуле, загибает пальцы, потом смотрит на меня, но смотрит – сквозь. Наконец говорит:

– Ага, двенадцать!

– Да ладно! – со смехом говорит Олег.

– Правда!

– И каждый раз до разрыва аорты? – спрашивает Олег.

– Да, каждый раз.

«Потаскун!» – подумала я о Саше и неожиданно: «Хочу быть тринадцатой, твоей самой памятной любовью, – и сама испугалась своих мыслей. – Все дело в этом гребаном летнем вечере и выпитом виски… Ничего не значат мои глупые мысли… Ничего…»

Помолчав, Саша вдруг ни с того ни с сего стал рассказывать Олегу и отчасти мне, как хороша собой Венеция. И что туда обязательно нужно съездить:

– Медленно расходится густой туман, и перед тобой Венеция, похожая на кукольный театр. А если при этом с тобой девчонка, которая тебе в это время по кайфу то…

«Осел… Стареющий Казанова», – зло подумала я, но вслух ничего не сказала.

Дима все не появлялся, краткая летняя ночь обрела очертания утра: звезды стали зыбкими, темнота неба подтаяла по краям.

– Ну что, по домам? – предложил Саша.

– Мне нужно вызвать такси, – сказала я, уверенная в том, что действие это мне совершить не дадут.

– Брось ты, я тебя довезу. Куда тебе ехать? – спросил меня Саша.

– К подруге, в Усово, – нагло вру я.

– О, оказывается нам даже по дороге.

«В пьяном ступоре по фигу кого ебать, главное – хоть кого-то», – вспомнила я мудрое изречение, садясь к нему в машину. Все как по заказу, для избалованной задницы: его машина оказалась большой и дорогой. Черные кожаные сиденья. Приятно пахнет. Молчаливые водитель и охранник.

Саша задирает подол моей юбки, гладит внутреннюю сторону моих сомкнутых бедер. Мне приятно – его руки такие удивительные, тонкие очень-очень гладкие, будто отполированные пальцы. Его рука лезет выше, он дотрагивается до каемки моих трусов. Мне вдруг захотелось, чтобы он трахнул меня сейчас же, при своем водителе и охраннике. Воспитание не позволило. Я лишь влагалищем, словно жадным, скользким моллюском-самоубийцей, насаживаюсь на его большой палец. Саша притягивает меня к себе, шепчет на ухо:

– Ты мне нравишься, развратная.

Летняя ночь короткая. Уже почти рассвет. Мы приехали в его загородный дом. Он тащит меня по лестнице, заводит в ванную, начинает раздевать:

– Жизнь – удивительная штука, иногда она делает такие подарки, – шепчет Саша.

Эти слова в сознании моем отпечатываются эхом. Слова, что однажды я кому-то неоднократно говорила. Саша засовывает мне член в рот. Я послушно его почти прогладываю. Этот большой член с большой сизой головкой.

– Полижи мне яйца, – просит Саша.

Я опускаюсь ниже, послушно выполняю его просьбу. Саша поднимает меня с колен, наклоняет меня. Пытается вставить.

– Без презерватива? – вдруг спрашиваю я.

– У меня гарантии, а у тебя? – шлепая меня хуем по жопе, спрашивает Саша.

– Какие такие гарантии?

– Ну у меня жена и четверо детей.

«Можно подумать, что это действительно гарантирует хотя бы что-то», – думаю я, а вслух кокетничаю:

– Блядь, а я что тогда тут делаю? – и насаживаюсь на его вздыбленный член.

– У тебя такие красивые, необыкновенные волосы, – говорит он и хватает меня за эти самые волосы на затылке, с силой тянет к себе, засаживая как можно глубже.

Тащит меня на кровать, ложится сверху. Хуем дразнит мой клитор, проникает неглубоко, разрывая этим мелким проникновением вход моего влагалища. Внутри меня все хлюпает.

– Слышишь этот звук? – спрашивает Саша.

– Слышу, – выдыхаю я.

– Так могут ебать только те, кто умеют и любят этим заниматься, – говорит он и вдруг стремительно врывается в меня. Весь без остатка. Ору как сумасшедшая. Кончить никак не могу.

Вдруг Саша отвешивает мне пощечину, я испуганно смотрю на него – его красивое лицо приняло садистское выражение.

– Так ты кончаешь, сука! – орет он и, не останавливаясь, хлещет меня по щекам.

Моя голова как у куклы мотается из стороны в сторону. Саша бьет меня и трахает, каждый удар его все сильнее, он явно теряет контроль над собой и каждый его толчок все сильнее и сильнее, боль и наслаждение заливают меня, я чувствую как изо рта тонкой теплой струей течет кровь. Я заливаюсь слезами и начинаю реветь, рычать и стонать. Я издаю какие-то дикие, невообразимые звуки и мощнейший оргазм заливает все мое тело.

– Так ты кончаешь, – эхом отраженный слышу я голос Саши.

Меня трясет словно от озноба. Саша отрывается от меня, встает на кровати в полный рост, трясет хуем, его сперма капает мне на грудь и живот.

– Ты же ласковая, душевная девушка, – говорит он, ложась со мной, все еще скулящей, рядом, – зачем тебе это надо, зачем тебе все это? – спрашивает он.

Я понимаю и не понимаю, о чем он говорит.

– Только не говори, что тебе самому это не нравится, – отвечаю я.

– Мне – нет, я чувствовал, что этого хотелось тебе. И я тебе это дал.

– Какая ложь! – говорю я и доверчиво прижимаюсь к этому садисту. Сворачиваюсь клубочком и засыпаю.

Просыпаюсь часа через три. Смотрю на его профиль. На его губы, что с легким фырканьем смешно выпускают воздух. Придвигаюсь ближе, осторожно указательным пальцем начинаю водить по извилинам его ушной раковины.

– М-м, – не открывая глаза, говорит Саша, – так приятно.

Смотрит на часы: уже одиннадцать часов утра.

– В такое время можно помечтать о близости, – говорит он и тут же себя исправляет: – Об утренней близости.

Я целую его губы – питаюсь его несвежим дыханием; опускаюсь ниже. Саша переворачивается на живот, подставляя мне свою задницу. Я приникаю к анальной дырочке, осторожно ее раздвигаю, всовываю туда язык. Чувствую всю сладость и горечь его задницы. Лижу его жопу чувственно и самозабвенно, Саша ложится на спину – без особых выкрутасов, но от души начинаю сосать его член.

Он также без особых выкрутасов начинает меня трахать. Без особых выкрутасов я медленно и сладко кончаю. Скулю, как маленький битый щенок.

Встаю, иду в ванную и начинаю там плакать: ну какого хрена я с ним стала рядом спать! Прониклась и расчувствовалась. Я понимаю, что теперь буду по нему тосковать.

Саша заходит в ванную. Чтобы скрыть свои слезы, я лью воду себе на голову. Мои волосы мокрые, лицо распухшее – я уже не такая красивая.

Одеваемся. Саша собирает разбросанную по дому одежду:

– Алкоголь – это мнимое счастье, – раза два или три повторяет он.

Его слова я почему-то адресую себе в упрек. Он, словно угадывая мое настроение, с грустью смотрит на меня.

– Сколько тебе лет? – спрашивает он.

Я отвечаю.

– Ты всего на два года старше моей дочери, – самому себе говорит он.

Неловкая пауза. Беру с прикроватной тумбочки супербестселлер Дэна Брауна, Листаю. По мне, так книга эта – дерьмо. Чтобы поддержать светский разговор спрашиваю:

– Интересная книга?

– Не знаю, – отвечает он, – это не я читаю.

– Ну да, понятно. – Я вдруг начинаю трепаться о литературе. Меня несет: Ходасевич, Набоков, Мандельштам, Газданов, рассказываю о них, будто они мои ближайшие родственники.

– Девушка, а девушка, – вдруг говорит Саша, – а можно ваш телефончик?

Радуюсь, как последняя дура, но стараюсь эмоции свои не показывать.

– Записывай, – говорю с деланным равнодушием.

– Я запомню, – отвечает он.

Я говорю заветные семь цифр. Повторяю и еще раз повторяю. «Пожалуйста! Запомни мой номер телефона! Пожалуйста!» – содрогается все внутри меня. Выходя, я замечаю в прихожей разбросанные женские журналы, безвкусные туфли. – «Вещи его жены», – думаю я. На стене фотография симпатичной девчушки: «Наверное – его любимица».

Выходим на улицу. Машина, джип сопровождения, вышколенные водитель и охранники – терпеливо ждут. Ни единым лицевым нервом не показывают удивления от того, что их босс с какой-то девицей. Ему нужно куда-то очень срочно ехать, он торопится. Деловой человек, уважаемый человек, елки-палки. Он сажает меня не в свою машину, а в джип сопровождения. Просит довести до места. Наверное, такое расставание – легче.

Угрюмый водила едет резво. Джип шатает из стороны в сторону. Слезы застилают мне глаза. Я сентиментально начинаю думать, ну почему, блядь, какая-то тупая дура, читающая идиотские книжки и пошлые журналы, носящая ужасные туфли – его жена? Почему, блядь, она, а не Я? Я же в тысячу раз лучше!

Как побитая собака – день напролет жду его звонка. С неохотой даже не засыпаю, а впадаю дремотное забытье: в нервном и легком сне вижу, как медленно расходится густой туман перед Венецией.

Следующим днем собираю в кулак все остатки, огрызки и лоскутки своей воли. Гоню прочь все нежные мысли о Саше. Я хорошо знаю о последствиях подобных встреч. Об их губительном влиянии на мое романтического склада сознание (хо-хо! – и не надо смеяться!). Я прекрасно помню о том, как в течение некоторого количества времени просыпалась в ожидании чудесного звонка. Ожидание это сковывало мою фантазию, губило волю и действия.

Кто он был тот, по кому я впервые сильно-сильно тосковала? Обычный прохожий, что схватил за руку весенним утром. Посмотрел на меня внимательно и улыбнулся. Мы – созвонились – пообедали – переспали. Все. Таким вот немудреным был алгоритм наших отношений. Но я что-то в нем неведомое для себя рассмотрела. Видно, в воздухе тогда витало что-то нервное.

Я стала неадекватно реагировать на его вполне заурядное имя. Едва слышала сочетания букв, что укладывались в нужную масть, – я проникалась незаслуженной нежностью к случайному человеку, обладателю имени-двойника.

Мне хотелось бывать там, где впервые увиделись. Мне казалось, что асфальт может запомнить прикосновения его ног, и следы эти я – узнаю. Все места, где он изредка бывал и небрежно мне живописал в непринужденном нашем разговоре, стали моими любимыми. Названия их дарили надежду на могущее свершиться чудо, мне казалось, что от этих мест исходит сияние; они сулили мне ложную веру – встретить там Его.

Я приходила. Ждала, но зрение мое реалистичное – фиксировало Его отсутствие и лишь чужие лица, черты которых я не считала нужным запоминать.

Тогда, в тот период, я стала верить в телепатию, оправдывая эту веру законами физики о магнитных полях. Сидя в укромном уголке своей комнаты, подтянув колени к подбородку, я шептала: «Ты мне нужен, нужен, нужен…» Я наивно верила в то, что тот, кому эти слова я адресую, – их непременно услышит. Но он, завладев моим воображением полностью, обо мне совсем-совсем позабыл.

Отдаваясь вволю своему психозу, я разбирала свое состояние на молекулы и понимала, что мне нужен не конкретный, именно этот человек. Что все это – некое стечение неких обстоятельств, что выбор мой случаен и ненадежен, что просто, как в калейдоскопе, сложился произвольный узор.

Но мне было надо! Мне было надо… Сам того не понимая, тот прохожий мимоходом сумел мне дать то, чего мне не хватало. Он сумел дать мне ощущение жажды моего тела, настоящей похоти, плохо прикрытой заботой, но за этим всем скрывалась нежность. Он являлся для меня не просто человеком, а надеждой на то, что существует в этом обыденном, загаженном бытовыми заботами мире нечто настоящее, ради чего стоит жить. Он был для меня иллюзией, которой приятно жить и невозможно жить, понимая, что это всего лишь иллюзия и она никогда не будет воплощена.

Именно тогда, за время ожидания, что было наполнено размышлениями, я почувствовала, как повзрослела и многие вещи стала воспринимать иначе. Хорошо это или плохо – не знаю. Но жизнерадостность свою я – растеряла.

Чтобы избавиться от подобной, ни к чему путному не приводящей зависимости, немалых усилий мне стоило убедить себя в том, что событие это произошло не со мной, что было оно не наяву. Я подумала о том, что реальность всегда ускользает от нас. Клетки кожи, тела, внутренних органов обновляются с неуклонной периодичностью, следовательно, спустя какое-то время ты – то есть я – всегда другая, и другие тоже – не они.

К чему я плету эту абстрактную ахинею? В оправдание того, что, встретив Сашу я, – крепко испугалась. Мне стало страшно не потому, что могу попасть в зависимость от ожидания, что ко мне должны проникнуться чувством. Мне стало страшно от того, что я по-прежнему способна даровать малознакомому, но ставшему вдруг мне дорогим человеку теплоту и ласку. Мне стало страшно от того, что, невзирая на свои недавние деяния и холодные мысли, я способна человека полюбить таким, каков он есть. Полюбить его вместе со всем его «пройденным жизненным путем», полюбить со всеми его ошибками, со всеми его заблуждениями.

ВОЗДУШНЫЙ ЗМЕЙ

Сегодня я отчетливо улавливаю признаки весны. Едва ощутимые ноты – они витают в воздухе. Продуваемый насквозь весенними сквозняками холодный, старый автобус. Жесткая скамья, на которой я сижу. Я ругаю свой слишком чувствительный нос за то, что он так отчетливо угадывает запахи распада, исходящие от тела моего отца. Но я желаю, чтобы этот путь был долог, так долог, насколько возможно представить бесконечность. Я знаю, что смотрю на отца – в последний раз. Я его не видела давно. Упущенное время. Упущенные возможности. Прописные истины: то, что нам дано, – тем расшвыриваемся, спохватываемся – поздно.

Я смотрю на его желтую кожу, разглаженные смертью морщины и улыбку, что на его мертвом лице создала я сама – подвязав его полуоткрытую челюсть платком. Я смотрю на носки его ботинок, совершенно новых ботинок, что были куплены давно и которые отец при жизни так ни разу и не надел.

Они ему не нравились: «В них мне только в гробике лежать!» – каждый раз, с раздражением эти ботинки разглядывая, говорил он. «Мечты сбываются, папа!» – с нехорошей улыбкой могу я ему сейчас сказать, но он меня не услышит и грубый, несмешной мой юмор не оценит.

Я смотрю на его неподвижное лицо. Я знала его так мало – какие-то осколки, обрывки воспоминаний. Вот отец плачет от того, что у него отобрали велосипед какие-то крепкие, прибывшие в большом количестве хулиганы. Силы были не равны, и отец, проявив здравое малодушие, не сумел им противостоять. Мне слишком мало лет, и драму его я понять не в силах: его слезы кажутся мне смешными и нелепыми. Вот мой отец – пьян, он притворно сердит, он стучит кулаком по столу, из его искаженного незлобным криком рта вылетает: «Молчать!» А вот, важно расхаживая по двору, он катает меня на плечах: я совсем-совсем маленькая и ужасно боюсь с него, такого огромного, свалиться… Июльский, теплый и еще солнечный вечер, моя ладошка крепко сжата ладонью отца, мы бредем кромкой моря. Не далее как десять минут назад отец обидел меня каким-то пустяком. Но сейчас я уже успокоилась и даже готова к мелкому шантажу оттого, что чувствую, как его гложет чувство вины. Но капризу этому не суждено осуществиться: мне вдруг становится так счастливо и покойно от собственных слез, собственных мокрых ресниц, но главное – от ощущения защищенности, возникшего оттого, что мою ладонь накрыла большая и сухая ладонь отца. Пляж почти пуст, так, редкие виднеются фигуры отдыхающих вдалеке и привязанные болтаются около берега лодки. Красное и громадное солнце позади, впереди долгая белая пенка от нахлынувших волн, что так быстро тает и восполняется новой. Блестящая поверхность моря, как кожа громадного, лоснящегося кита, и песок сухой и теплый – его цвет усилен предзакатным солнцем…

А одно мимолетное воспоминание вдруг пронзает меня острой болью: облепленный солнечными бликами, что золотым дождем прорвались сквозь густую листву, отец стоит посреди тополиной аллеи, держит в руках потертую старую сумку и, ссутулившись, улыбается тихой и кажущейся мне виноватой улыбкой. А теперь ярким, но холодным весенним днем я смотрю на его лицо последний раз. Прощай…

Вечером того же дня, засыпая, я вдруг явственно увидела, как медленно со скрипом открылась ранее плотно закрытая дверь. На пороге комнаты в куртке с капюшоном, в старой кроличьей шапке стоял отец и, словно смущаясь, в руках теребил сшитую из болоньи старую сумку. Я окликнула его. Попросила войти. Но он, румяный и счастливый, мне ответил: «Я не могу. Меня ждут. Я должен в небо запустить воздушного змея». – «При чем тут воздушный змей?» – удивленная, спросила его я и проснулась. Свет в маленьком непогашенном ночнике дернулся: «Сбой напряжения», – механически про себя отметила я и, приподнявшись на локте, огляделась. Комната – пуста. Плотно запертая прежде дверь – сантиметров на тридцать приоткрыта…

В ожидании поминок на девятый день после смерти, я шатаюсь по своему когда-то родному город. Ранняя весна его еле-еле красит. Обшарпанные стены домов на фоне едва распустившихся почек выглядят особенно сиротливо. Пронзительная грусть. Море холодное, неуютное, серое. Знакомых моих здесь почти не осталось, а если и да, то все равно не слишком хочется кого-то видеть.

Новая семья отца – веду себя с ними вежливо. Горюющая вдова – по многим приметам, красивая когда-то женщина, мой отец обладал хорошим вкусом. Сводные брат и сестра. Внешне мы немного похожи. Я испытываю к ним некий вид человеческой теплоты. Они – пожалуй, нет. Сосредоточены на себе и собственных переживаниях. И я для них – посторонняя.

Прибываю в Москву в полдень. Спускаюсь в метро. Словно сквозь плотный покров продираюсь сквозь гудящую толпу. Каждый – личность, каждый что-то значит, каждый о чем-то мечтает, уклад мыслей некоторых, быть может, созвучен мыслям и желаниям моим. Каждый горюет и радуется, чувствует то же, что и я… каждый, так же как и я, – одинок и единолично встречает превратности жизни. Но для меня все они вместе и по отдельности – ничего не значат. Они лишь ходячие тела, все они – преграда на моем пути.

Из подземки я вырываюсь на улицу. Шагаю. Припадочное проявление весны нарастает с каждым часом. Шум, птичий гвалт содрогается в моих перепонках. Впечатываю свой шаг в асфальт. Я знаю, что не дам просто так отцу своему в памяти моей растаять. Он станет бумажным – постепенно и неспешно перетечет на белые листы и там станет значительным, оставшись для всех – невидимым. Слезы застилают мои глаза. Плакса – я плакса-вакса…

Тарабаню в дверь: «Это я! Впусти Ядвига!» Открывает нарядная до невозможности.

– Ты чего? – без приветствия, видя меня зареванную, спрашивает она.

– Хочу замуж! – заявляю с порога и прохожу в квартиру.

– Да ладно! – оторопело произносит Ядвига. Секунду-другую переживает эту новость, после оживляется. Весть эта кажется ей забавной. – Ага! А тебе какого мужа надо?

– А сама как думаешь?

– А… ну умного, богатого, красивого?

– Ну да… и чтобы групповой секс не предлагал!

– Это еще почему? – вдруг искренне удивляется Ядвига.

– Надоел… – выдыхаю я.

– М-да… Ты, да с таким настроением… Бурелом… – молчим, стоим и смотрим друг на друга. Ядвига чувствует, как внутри меня все – неладно.

– Ты куда нарядилась? – спрашиваю я.

– Вчера познакомилась с одним известным телеведущим, и сегодня какая-то закрытая тусовочка, – достает из сумочки пригласительные. – Вот: «Празднование дня рождения Вашей любимой радиостанции!» Хочешь, пойдем вместе?

Идем вместе. «Закрытая тусовочка», как и большинство подобных мероприятий, оказывается полной скучищей. По крайней мере для меня. Толпища неприкаянных, со скукой, разлитой по лицам. Дрянное мое настроение спасает халявное виски. Ядвига вертится как дура, смеется как еще большая дура, этим немудреным способом она старается понравиться этому ведущему. На хрен ей это надо, мне – не понятно, но старания ее этим самым ведущим незамеченными не остаются. Нуда черт с ней. За мной неотрывно следует приятель ведущего – его то ли кличка, то ли фамилия Гном. Имени не запомнила.

Гнома мне представили как важного человека, занимающегося компьютерным бизнесом. Он – высокий, полноватый, с довольно неприятным выражением лица, пытается за мной ухаживать. Таскается за мной повсюду, просто не спускает глаз, вдобавок услужливо носит женскую сумочку Ядвиги на плече – короче, выглядит не очень.

Встречаю какого-то своего знакомого, начинаю к нему – ластиться. Облизываю мочку его уха. В этой толпе, стоя под разлапистым фейерверком, в этот праздничный час сумрачное мое сознание выдает реакция, дескать, мне чертовски нравится этот человек и, возможно, между нами вдруг… Мы теряемся в толпе. Увы…

Кончается тем, что я, Ядвига и ее телеведущий почему-то едем к Гному в гости. Там выпиваем еще. Как-то под шумок Ядвига со спутником – исчезают. Я остаюсь с Гномом наедине. «Вот только секса мне сейчас не хватало!» – думаю я, располагаясь на диване поудобней.

– Что-нибудь еще выпьешь? – спрашивает Г ном.

– Да пожалуй, уже достаточно.

Он садится на маленький пуфик у меня в ногах, смотрит на меня. То ли разглядывает, то ли любуется. Вдруг спрашивает:

– Чем ты занимаешься?

– Пишу романы, – на голубом глазу выдаю ему я.

– О, сейчас все пишут. Особенно женщины. Это – модно…

– Последнее мое произведение написано в лучших традициях постмодернизма, – без запинки после небольшой паузы говорю я.

– Мда… Как интересно? И о чем он?

– Это слишком сложно рассказать и вообще, там, в моей книге, все написано.

– Что ты имеешь в виду, говоря «постмодернизм»? – продолжает умничать Г ном.

– Знаешь, в определениях я не сильна. Я знаю, что это такое, но сформулировать мне… тяжело…

Гном вдруг медленно и доверительно придвигается ко мне ближе, берет меня за лодыжки. Нежно и ласково, смотрит мне в глаза. Гладит мои ноги. Постепенно. Осторожно, словно не желая испугать добычу, руки его исследуют мои секретные места. А сам говорит:

– Постмодернизм… практикует открытый ретроспективизм. Это эклектическое обращение к традиционным художественным формам. Сопоставляя их необычным способом, постмодернизм создает своеобразную театрализованную эстетическую среду. В которой нередко присутствуют элементы иронии и гротеска.

– Да. Да… Именно так… – говорю я, откидываясь на спинку дивана и приглашающим жестом раздвигаю ноги. Пальцы Гнома окунаются в мои выделения. Раскачиваю бедрами – мое ли опьянение, его ли серьезный взгляд и похотливые движения рук, контрапункт его речи и действий возбудили меня. Возвратили к жизни, заставили дышать! Хотя бы на короткие два-три часа.

Он снимает с меня платье. Ощупывает везде:

– Какая ты красивая! – расстегивает ширинку.

Я вижу, что он уже порядком возбужден.

Начинаю сосать. Удобный для минета член. Не знаю, как так получается, но как-то удобно брать его в рот, прихватывать легонько зубами, облизывать, дразнить языком, заглатывать глубоко и, задерживая дыхание, ощущать вкус его плоти.

Гном поднимает меня. Ставит раком, начинает трахать. Забивает меня хуем в глухое забытье, фарширует своей плотью, вытесняя последние остатки того, что было чистого во мне. Привычная сладость охватывает мое тело, тихо поскуливая, я кончаю.

Моемся. Гном идет меня провожать. Поздно. Довольно холодно. Около моего дома ремонтируют дорогу. Стоит оглушающий шум. И вдруг на меня нападает пьяная истерика. Я смотрю на Гнома и понимаю, что, блядь, видеть его рожу не хочу! Мне начинает казаться, что сейчас, после совокупления, он слишком уж доволен. Слишком истекает благостью. Он гладил мою жопу и говорил:

– Никогда у меня не было девушки красивей!

И я ему верила… Я верила в то, что опять продешевила! Я верила в то, что я – круглая дура! Подобным типам девки даром не дают! Из-за этого, просто так ли, либо в связи с предшествовавшими событиями, но в этот день и в этот час Гном мне – противен! Я вдруг начинаю в голос реветь. Он смотрит на меня настороженно и испуганно. Струи черной туши стекают по моему лицу. Нет ничего противнее пьяной женщины в истерике. В этот час я именно такая. Я реву. Я ору! Голос мой, утробный вопль расстрелянной росомахи, соединяется с грохотом отбойных молотков, которыми рабочие дробят асфальт. Мой стон долетит, надеюсь, до Бога. Или хотя бы ангелы… Ангелы суровые, если Господь глуховат, то, пожалуйста, вы! Вы должны меня услышать! Услышать меня и понять. Понять и услышать, что из объятий ваших душистых и зефировых я вырываться не хочу!