Текст книги "Raw поrно"

Автор книги: Татьяна Недзвецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

ПЕШКИ НА ГИГАНТСКОЙ ШАХМАТНОЙ ДОСКЕ

Сам по себе – город прозрачен. Он лишь полый каркас, что питается нашими телами, нашими мечтами, нашими желаниями. Мы оживляем его своим движением, наполняем дыханием, светом и теплом, безличные – мы его кровь, мы его – душа. Он не может без нас – он требует, чтобы ветхие члены его обновлялись. Он хочет расти, он щедро тратит время других. Он игриво лжет, бросая мелкие подачки. На деле – все ему безразличны. Свое огромное железобетонное брюхо он набивает нашими телами. Переваривает, выдавая в воздух зловонную отрыжку.

Я познакомилась с ним в баре. Едва зашла, толком вокруг не осмотрелась, а он тут как тут – объявился. Порядком уже пьяный. Волосы кудрявые забраны назад. Морда противная – выражение зажравшегося кота. А еще я терпеть не могу, когда мужики так одеваются: казаки-разбойники, белая рубашка, джинсы, черный пиджак. И все это с каким-то дешевым лоском. Уставился. Мне не слишком-то хотелось с ним общаться. Сделала вид, что его не заметила вовсе. Отвернулась. Ага, не тут-то было! Менее чем через минуту он, протиснувшись сквозь толпу, оказался рядом. В каждой руке по бокалу с вином. Одно с красным, другое с белым:

– Девушка, какое вы предпочитаете? – и улыбается, просто трескается от самодовольства, наверное, думает, что я оценю и его заботливость, и оригинальность.

– Я не пью.

– Совсем?

– По крайней мере, с вами. Не пью.

– Хорошо, – сказал он и выпил все сам и белое и красное. Залпом.

– Я расхохоталась.

– Я хочу сказать, что влюблен в вас! – уже заплетающимся языком сказал он.

– Так вот с ходу?

– Да, а что такого? У всех все так сложно, все так запутано. Все соблюдают какие-то ненужные условности. Осторожничают. А у нас с тобой будет все – легко и просто. Я люблю тебя, а ты – меня. И точка! Владимир! – Он протянул мне руку. Я пожала ее – мягкая, податливая клешня.

– У вас дурацкая манера одеваться, – сказала я.

– Да? Как это?

– Дурацкая! Вы стараетесь выглядеть моложе?

– Тпр-р… нет…

– Стараетесь, стараетесь. Я-то вижу. Только от этого вашего старания получается все наоборот. Вы выглядите, как дешевый бонвиван!

– Ей, куколка, не будь ты так красива, я бы вмазал тебе между глаз!

– Нет! Дело не в этом!

– А в чем же?

– Не хотел бы ты меня так выебать, ты бы мне и вмазал!

Кудрявый смеется, прямо-таки подыхает от хохота, даже слезы на глазах выступили.

– Это грустно, – говорю ему я.

– Что – грустно? – подавляя икоту, спрашивает он.

– Да все грустно. Вы были женаты?

– Три раза! – с пьяной гордостью говорит он.

– О-о! Здорово! Просто замечательно! И как это вам удается? Меня вот никто замуж не берет.

– А хотите, я стану вашим мужем!

– Чушь какая-то!

– Почему чушь! Мне кажется, это очень неплохое пред… предложение. Принимайте его, не пожалеете.

– Да. И что для этого от меня требуется?

– Во-первых, поехать ко мне и посмотреть своего суженого в полном боекомплекте.

Вышли на улицу. Весенняя сечка – смесь дождя и колючего снега, больно хлестала по лицам. Поймали такси. В машине он начал ко мне приставать. Дышит жарко. Пытается присосаться к моим губам.

– Э-э! Красавчик, разве я тебе не говорила, что я до свадьбы – ни-ни!

– Ах, да-да. Простите. Просто ты такая аппетитненькая! Такая соблазнительная. Я, знаешь, никогда не видел женщины красивее тебя!

– Да, как замечательно. А то буквально вчера один тип пытался мне впарить, что красивых женщин как таковых не бывает в природе вообще.

– Он голубой?

– Да нет. Очень даже наоборот. Слишком богат, слишком хорош собой, чтобы ему отказывали. Говорит, что все женщины с изъянами. Все – и Моника Белуччи, и София Лорен. Все – уродины.

– Тогда это пресыс… Тьфу, черт, пресысенн… – Короче с пятого раза ему все-таки удалось сказать слово «пресыщенность». – А я вот не такой. Я действительно буду вам идеальным мужем. С одной стороны, я опытен. С другой – не избалован. – При этих словах он расстегивает ширинку, вываливая свой в синих жилах толстый хрен. – Приласкай его, смотри, как ты ему нравишься.

– Спрячь немедленно эту штуковину, – зло шиплю я.

Ловлю взгляд таксиста в зеркальце заднего вида. Взгляд любопытно-безразличный. Даже если сейчас Владимир начнет у меня отрезать уши он скорее всего сделает замечание, чтобы делал он это аккуратнее, чтобы не испачкал обивку. Ну и хрен с ним. С водилой.

Приехали наконец-то. Спальный район, Орехово-Борисово. Набор одинаковых домов. Поднимаемся в лифте. Владимира за поездку порядком развезло. Он теперь даже самому себе не кажется бравым кавалером. Без моей помощи вообще вряд ли дошел до квартиры – остался бы ночевать в лифте.

Входим. Квартира так себе – стандартная. Двухкомнатная. Поражает отсутствием необходимой мебели в гостиной – комнате, по совместительству бывшей и спальней, вместо дивана – матрас на полу. Вторая комната сплошь завалена нераспечатанными куклами и мягкими игрушками. И везде по стенам невыносимое количество фотографий в рамочках. От пола до потолка. На всех фотографиях – портреты детей. В возрасте где-то от трех – до восьми.

– Это все – мои детки, – говорит он.

И тут его прорывает. Он начинает плакать. Пьяные слезы струятся по его лицу.

Мужская истерика – это зрелище не для слабонервных! Он пытается одновременно и вставить мне, и выплакаться, высказаться, высморкаться. Сняв штаны с наполовину эрегированным хуем, с отчаянием в голосе рассказывает мне о том, какой же конченой сукой была его последняя жена.

Что она была красивая. Очень! Такая красивая, как я, а может, даже и красивей. Но она – стерва, гуляла от него налево и направо. А он? А он все знал! Все знал и все – прощал. Закрывал глаза на все ее выходки. Она даже спала с соседом. С этим Степаном. Видела бы я его. Плешивое убожество! Да на него ни одна баба не позарится! Кроме его бляди-жены.

А он ей все, все прощал! Почему, спрашивается? Почему? А потому что – любил. Любил, эту гадину, с выпуклыми, словно стеклянными голубыми глазами. С кривыми ногами. На них, кстати, росли густые волосы, она их тщательно травила, брила, щипала, истребляла. Так вот – он любил ее до умопомрачения. Это была та редкая любовь, которая не каждому достается. Любовь – орхидея, расцветающая в полнолуние раз в сто лет!

Он готов был все сделать ради этой женщины! Млечный Путь достать – пожалуйста, Солнце в праздничной упаковке – да нет проблем! Развернуть в обратную сторону Землю – да какая чепуха! Всё!!! Что бы она ни попросила.

И она просила. Она была расчетливая, разумная тварь. Машина, шуба, еще одна шуба, подвеска с бриллиантами – он из кожи лез, чтобы купить ей эти вещи. И что вы думаете, благодарила она его за эти старания? Фигу огромную! Она не ценила его ни капельки, и напоследок она – да нет, при чем здесь мебель! – ну да, она увезла его роскошный белый кожаный диван, но дело не в этом. Дело в том, что трое очаровательных детишек, их совместно рожденных бамбини, она, подлюка, забрала! Забрала! И запретила ему видеться с ними когда-либо вообще. Запретила!

А он без них так тоскует. Особенно по старшей доченьке. Маруся – она такая милая, такая замечательная! Когда она вырастет, она обязательно станет такой же красавицей, как я, а может, даже еще красивей.

– Ну да, и ее так же, как и меня, будут ебать в задницу разные похотливые уроды, – брякаю я, не подумав.

– Замолчи, сука, ты не имеешь право так говорить. Ты, шлюха, подзаборная. Иди ты на хуй отсюда!

Его начинает тошнить прямо на пол. Изо всех сил тащу его в ванную, засовываю его голову под холодную струю. Мать Тереза – да и только.

– Ты добрая, душевная, – бормочет мой неудавшийся ебарь, пока я пытаюсь уложить его поудобней на матрасе. – У тебя такие большие красивые сиськи. Я сразу в них влюбился, когда тебя увидел, сразу.

– Да спи ты, – зло говорю, укрывая его ноги пледом.

– Разденься. Ну пожалуйста! Ляг со мной. Мне сейчас так необходимо женское тепло! Понимаешь меня? Понимаешь? Я ничего не буду делать, обещаю, я буду только тебя обнимать.

Много мне радости, чтобы какая-то протошнившаяся пьянь меня обнимала!

– Вот тебе плюшевый заяц, – даю ему я игрушку, – обнимай его сколько тебе влезет.

Он вдруг опять начинает плакать. Навзрыд и всхлипывая:

– Этот зайчик был самым-самым ее любимым!

– Да когда же это кончится!

Все: взяла ноги в руки и – марш отсюда! Пойду только душ приму, смою брызги его блевотины с себя. А то запах от меня – хуже некуда. Помойка ходячая. Раздеваюсь, сначала оттираю испачканную юбку. Сама в это время прислушиваюсь – в комнате тихо, вроде бы этот мудак угомонился. Ну и ладно. Включаю воду. Намыливаю себя хорошенько. Теплая вода успокаивает меня. Стирает память об этом не слишком-то приятном вечерке. Вдруг, сквозь шум воды, я слышу достаточно громкий и резкий хлопок, шлепок, удар – не сразу поняла, что это за звук. Не вытираясь, обернувшись лишь полотенцем, выхожу из ванной.

Моя нога погружается в мокрое и вязкое. За ухо поднимаю плюшевого зайца – весь пропитан кровью. Медленно на раз-два-три-тик-так до меня доходит, что произошло. На мгновение – цепенею. Заставляя себя думать, что мне это все – приснилось, перешагиваю, через безжизненное тело.

Сквозь незашторенные, мутные стекла смотрю на многоэтажные постройки. Однотипные. В полумгле они кажутся пешками, расставленными на гигантской шахматной доске. Кое-где горят тусклыми желтыми огнями окна. Все эти тонкие панельные дома так близко, друг напротив друга, окнами в окна, но на поверку – бесконечно далеко.

ЖЕРТВА ПОСЛЕДНЯЯ

– Ну так что – будет ли продолжение нашего общения? – пишет мой «бедный Марат».

– В общем-то, почему бы нет! – отвечаю я.

– Так за чем дело стало? Где обещанное??? Или ты трусишь???

– Я – технический кретин. Не знаю, с какой стороны в компьютер фотографии засовывать.

– А, ну это не страшно, – отвечает он и присылает мне подробное описание способа передачи.

– Спасибо за инструкцию. Жди.

– Поторопись, пожалуйста!

– А что много претенденток?

– Да, немало!

– Удачно тебе на них подрочить, – отвечаю я.

В тот же день в фотоателье сканирую лучшие свои фотографии, в нете нахожу симпатичную, снятую крупным планом сочную и влажную письку – все это богатство высылаю на указанный адрес, выдаю за свое и бесстрашно оставляю ему свой номер телефона.

Он звонит мне через день. Приятный голос:

– Ты, просто прелесть! Хочу с тобой встретиться. Скажи мне свой адрес и жди меня в десять вечера.

– Я не принимаю гостей у себя дома.

– Почему?

– Живу со всевидящей, всеслышащей бабушкой, – вру я.

– Это осложняет дело… Ладно… Давай тогда в городе пересечемся, а там – как дело пойдет!

– Как я тебя узнаю? – спрашиваю я.

– Не волнуйся, я тебя сам узнаю.

В назначенное время в оговоренном месте в центре Москвы жду его. Пришла пораньше. Жду… Подмерзаю… Наконец-то ко мне кто-то подходит:

– Нора Рай?

– Я. А вы и есть то самое медийное лицо? – спрашиваю я подошедшего ко мне парня. – Или вы вместо него?

– Да – это я.

Я внимательно рассматриваю его. Высокий. Симпатичный. Меланхолично опущенные книзу уголки глаз. Густые брови. Брюнет.

– Не подскажете, чем же вы столь знамениты? А то три года, проведенные на Марсе, совершенно дезориентировали меня.

Он улыбается:

– Меня по-настоящему зовут Илья, а тебя как?

– Как назвалась, так и зовут.

– Стало быть – Рай Нора?

Машу башкой утвердительно:

– Ну и куда поведешь свою даму сердца, чтобы поведать о том, как и почему ты докатился до такого вранья?

– Чудесная сила вранья. Мне даже жаль, что этим даром божьим, по-другому и не назовешь, люди так часто пренебрегают. Вымысел, ложь, обман – единственное, что нас обогащает. Человек – это всего лишь животное, способное к вымыслу. Так зачем же лгать в глаза природе, пытаясь говорить якобы правду? – говорит он.

– Оправдываешься, что ли? – сбитая с панталыку его рассуждением говорю я.

– Не имею такой привычки. Но если бы я не наврал, что известен, то…

– То что? Думаешь, я не стала бы с тобой знакомиться?

– Дело не в этом. Стала бы или нет – ты и сейчас вправе развернуться и уйти. Но скажи честно, в этом же была какая-то интрига. Ты волей-неволей ждала чуда.

– Ага, а потом как всегда – облом!

– Странно, на вид ты такая милая, но говоришь так, будто напрочь лишена и толики романтизма. У тебя ведь аура жар-птицы! Обычно мужчина сначала рассматривает женщину, а потом решает, любоваться ею или нет, так вот тобой с первого взгляда – любуешься.

Я внимаю его трепу, внутри меня начинает клокотать злость, терпеть не могу, когда меня начинают уговаривать на койку, пользуясь подобными дешевыми методами. Черный мед в мои уши:

– Тебе фото моей интимной части понравилось или так себе? – резко говорю ему.

– Извини, подружка, но это не твоя, – отвечает он мне спокойно и независимо.

– О, как интересно! И с чего бы вдруг такие выводы?

– Ну, во-первых, я хороший физиономист, к тому же давно заметил, что по девичьим губкам можно понять, какая там киска. У тебя – другая, более выпуклая, но менее мясистая. А ту, что ты мне прислала, – как ни странно, но ровно пять девочек мне уже присылали. Так же как ты, пытались выдать за свою. Самое забавное, что знаю, кому именно эта киса на самом деле принадлежит. Ничем не примечательная тетя, средних лет, среднего роста и прочее, но штучка эта у нее на редкость красивая. Одна из многих-многих. Такие симметричные пухлые губы.

У меня челюсть отвалилась от его комментария. Стараясь скрыть замешательство, выдаю многозначительное:

– Мда…

Он смотрит на меня внимательно. Пристально изучает мое лицо. Мне становится не по себе. Улыбается:

– Вот видишь, как много интересного и общего уже есть между нами. А все лишь благодарю вранью. Утонченному и обоюдному.

Заходим в первое попавшееся кафе. Полутемное. Музыка играет так громко, что говорить и понимать друг друга сложно. Но мы почему-то из этого кафе не уходим. Может, потому, что говорить нам не о чем, – мы друг другу чужие, случайные люди, может потому, что нам слова не нужны. Короче, не знаю, как так получилось, но там я здорово набралась. А еще этот сигаретный дым – здорово там было накурено. Выходим на улицу. Проклятый свежий воздух – меня развозит моментально. Машу рукой своему кавалеру, который и двоится, и троится, дескать, хватит, скоротали вечерок, и все – давай вали отсюда. Но он следует за мной.

В подворотне, крепко обхватываю водосточную трубу – наклоняюсь, все выпитое и съеденное выливается из меня шумным водопадом. Ненавижу блевать, но делаю это регулярно. Илья гладит мои волосы:

– Уйди, – говорю ему я.

– Бросить тебя в таком состоянии? Что я тебе – подонок какой-нибудь? – говорит он и осторожно расстегивает брюки. Льстит мне: – Под этим бледным светом, ты сейчас такая эротичная. Лицо твое, искаженное физическим страданием, такое красивое. – Он задирает мне юбку. Нежно трогает мои, становящиеся мокрыми губки. Аккуратно вставляет. Я не могу остановить рвоту, Илья, не прекращая движений, шепчет мне на ухо: – Каждый твой рвотный позыв, сокращает влагалище, оно сжимает меня словно тиски. Это так приятно. Нора, бесподобная Рай Нора. Я врываюсь в твои сны, потрошу твои мысли. Я заполняю все твое пространство собой.

Отблевавшись, я грубо отталкиваю его. Присев на корточки, мочусь в подворотне. Он жадно смотрит на змеевидную струйку, вылезающую из-под моих ног. Мастурбирует. Кончает – его сперма капает в мою мочу – слияние этих выделений образуют бесцельный союз.

Кое-как Илья приводит меня в порядок. Выходим к дороге. Он держит меня под локоть, пошатывающуюся, держит крепко. Ловит такси.

– Мне домой, – едва ворочая языком, говорю я.

– Да-да, не волнуйся, – успокаивает он меня и называет таксисту незнакомый мне адрес. У меня нет сил протестовать.

Едем в тишине, Илья гладит мои спутанные волосы. Пару раз я прошу водителя остановиться, открыв дверь, блюю на проезжую часть. Вечер уютный и теплый, ласковые пальцы Ильи – мне вдруг становится спокойно и уютно, и совершенно безразлично, куда он, малознакомый, меня везет. И что со мной после будет. Провал. Обрыв…

Просыпаюсь утром – одна. На разложенном диване. Голая, но заботливо укрыта байковым одеялом. Оглядываюсь. Вижу, что моя одежда, аккуратно сложенная, лежит на стуле. Кричу:

– Эгей! – в надежде, что кто-нибудь ответит. Мне густо и многозначительно отвечает тишина.

Встаю, иду осматриваться дальше. Выясняю, что нахожусь в однокомнатной квартире. Довольно убого меблированной. Обои – старые, местами тронуты подтеками и плесенью. Ванная и туалет и того хуже. Взгляд из окна информирует меня о том, что квартира эта находится этаже где-то на шестом или пятом. Так что из окна на волю не сиганешь, да и крепкие металлические решетки помешают это сделать. По пейзажу и по вчерашним воспоминаниям о том, как долго мы ехали, – понятно, что находимся где-то на окраине Москвы.

Охереть! Я что, узница теперь, что ли? Заложница маньяка. Воплощенная в новой реальности героиня Фаулза? Приехали… кажется… подобное положение вещей называется и на старуху бывает проруха или попросту – пиздец! Надо же было так оплошать…

Проверяю входную дверь – металлическая, закрыта крепко. Никаких тебе записок. На кухне вдруг обнаруживаю завтрак: ничего особенного: апельсиновый сок в пакете, булочки, масло. Но видно, что продукты эти поставлены для меня специально. Трогательная заботливость. Почти в моем духе – сначала ласкаю, целую и обнимаю, потом вскрываю глотку.

Решаю сначала пожрать, а потом начать паниковать.

Голова раскалывается. Я не могу понять: с какого такого расклада я вчера так ужасно напилась? Нервы ни к черту? Либо новый знакомый мне что-то подсыпал? А если он это сделал, то когда успел? Предаваясь подобным нерадостным размышлениям, пытаюсь привести себя в порядок.

Мою голову шампунем с тошнотворнейшим запахом, по мнению производителей, обозначенным как «морской бриз». Если были бы такие бризы, то к морю без противогаза никто не ходил. Одеваюсь… Что теперь-то мне делать? В этой квартире даже телевизора нет.

«Телефон!» – радуюсь я. Достаю свой мобильник. Все, как в плохом кино, – батарейка разряжена! Зарядного устройства у меня нет. Стационарный телефон, кажется, отсутствует. По крайней мере я его не вижу.

Теперь уж точно: приплыли…

Я всегда знала, что молодые и отчаянные особи оказываются недостойны этой жизни. Вот я в буквальном смысле – Дева Орлеанская и что же? Смелость моя так и не нашла достойного применения. Нарывалась, нарывалась… За благое дело, за справедливость, елки-палки, шла. И каков исход? В расцвете сил погибнуть в душном заточении, не успев оставить после себя даже потомство, не успев размножить свой уникальный генотип.

Итого – мораль: побеждает осторожность. Девиз: «Не высовывайся, останешься цел». Побеждает трусость. Побеждает посредственность. Как ни крути, так творится абрис человеческой природы. И чем далее, тем прогрессивней. Закон эволюции: выживают все более осмотрительные, все более равнодушные, все более блеклые, изворотливые…

Беспомощно хожу из угла в угол. Смотрю на узкие, золотистые лучи, что пронизывают комнату, – в них крохотные пылинки. Солнечное утро нарождающегося дня. Я всегда знала, что от катастрофы меня, да и любого, отделяет лишь одно неверное движение, один неправильный шаг, поворот на пути, взгляд не на того, чих налево, вместо того, чтобы направо. Балансируя – между… в сердцевине Здесь и Сейчас, замирая на этом великом просвете, не имеющем под собой никаких оснований. Что есть – Я? Я есть – Обман. Я – есть – пустой Наперсток. Горошинка где-то рядом. Я есть – Никто.

Молочная река – кисельные берега, присказка и только. Набор ни к чему не ведущих мыслей, пустых мечтаний, неоправданных надежд. Одиночества нет – есть только скука.

Я вздрогнула от неожиданного звука. Мысли мои прервал энергичный и короткий скрежет – звук поворачиваемого в замочной скважине ключа. Реакция моя – испуг, удивление и радость – одновременно.

– Ау! Ты все еще спишь? – слышу я бодрый голос своего тюремщика.

Я молчу. Сначала он заходит на кухню, потом в комнату, где я нахожусь. Видит меня:

– Ну чего не отзываешься?

– Ты – идиот! – говорю ему я.

– Здрасьте! За что такой немилосердный вывод?

– Я думала, что ты меня запер!

– Ну ты и дура! Я же записку на кухне оставил! Что не заметила?

Захожу на кухню: на стене белый печатный лист, на котором крупно красным фломастером написано: «Не хотел тебя будить! Сейчас вернусь!»

Бьюсь об заклад, что этого послания там и в помине не было. Я же не крот слепой.

– Опять вранье? – спрашиваю его я.

– Я тебя не понимаю, – с наивным равнодушием отвечает Илья. Вываливает на стол из пакета продукты: – Будешь мне помогать? – спрашивает.

– Я готовить терпеть не могу, – бурчу я, – и вообще я домой хочу. Потом как-нибудь встретимся.

– Ну если так хочешь, – равнодушно говорит он, – не смею тебя задерживать.

Не человек, а парадокс какой-то. Ненормальный. Конечно, после таких слов – я остаюсь.

Он готовит, я смотрю. Разделывает мясо. Видит, что я наблюдаю за его действиями.

– Ты – хищница, присматриваешься ко мне, словно изучаешь мои повадки.

– Раз дело пошло на откровенность, то вот, что я скажу, – я не хищница, но я – собственница. Душевный покой по мне – быть единоличной обладательницей. Я хочу – банального! Я хочу, чтобы в меня втюрились и точка! Чтобы только в меня. Не хочу ни слышать, ни думать, ни знать о том, что на горизонте будущего либо в подвале памяти у моего избранника есть или был кто-то там.

– Милая, но ревность и тому подобные чувства – это простейшие, первобытные инстинкты. Это пережиток. Они были нужны в дикие времена, помогали выжить тогда. Сейчас же – это никчемные вещи. Руководствоваться ими при моделировании отношений, применять их в качестве оси – это глупо, при подобном раскладе ни черта хорошего у тебя не получится. Ты лишь измучаешься, лишишься многих удовольствий, предоставленных современностью.

– Посмотришь на тебя издалека, индивидуалист, копнешь глубже, так ты – зануда!

– Только не начинай заливать мне обычное женское: все мы одинаковые, одна ты не такая – особенная! Поэтому, бедняжечка, разнесчастная, никто не может тебя понять!

– Да – так оно и есть! Я – особенная, такая же, как остальные шесть миллиардов. Каждый по-своему особенный, и второго точно такого же – нет. И знаешь что, прекращай лить дешевый мед в мои уши!

Он посмотрел на меня, помолчал, потом спросил с улыбкой:

– Знаешь, кем и чем я работаю?

– Не знаю.

– Порнографом.

– Ух! До чего же мне везет по жизни!

– А что ты хотела, если ты, голубушка, только таких, мягко сказать, моральных уродов выбираешь.

– Вот это уже стандартно с твоей стороны – именно это я только и слышу ото всех подряд, кому не лень.

– Ну извини. Правда на то и есть правда, что она однобока и стандартна.

– Кто бы заливал о правде. Ты же патологический обманщик! Профессиональный лгун. Ну и каким же ты, кстати, таким порнографом работаешь? В каком жанре: «hard», «soft», «raw»?

– Raw?

– Ну да, «сырое» – порно с мясом, с мясорубкой, – объясняю ему я.

– Ну, во-первых, без иронии – я замечательный фотограф. Это раз. И именно с этого все и началось. А еще, ну тут, правда, много ума не надо: неплохо могу руководить съемочным процессом.

Я его слушаю и уже ничему не удивляюсь; а чего я, собственно говоря, хотела? Сама таких выбираю.

За время нашего диспута он вроде бы выполнил задачу минимум по приготовлению нашего обеда. Поставил мясо в духовку.

– Пойдем, – зовет меня в комнату. Достает ноутбук, включает его. – К сожалению, в порно сейчас много грязи. Насилия над личностью. И это противоречит истинной, изначальной идее порно. Потому как настоящее порно – это всегда обоюдно. Это всегда – желание. И это, только не смейся, это настоящая любовь к человеку. Это тонкая философия. Но ты поймешь.

«Наверное…» – думаю я, так и не врубаясь, на фига я слушаю эту ахинею?

Илья говорит:

– Давай, садись рядом.

Положив пальцы на встроенную в ноутбуке мышку, он листает фотографии:

– Смотри. Видишь это: неописуемая красота. По краям – словно черное, изжеванное кружево, внутри – ярко-розовая. Это пизда вот этой мулатки, – показывает мне ее в полный рост.

– Симпатичная деваха, – комментирую я.

– Так вот, – продолжает Илья, – порно – это единственная отрасль бизнеса, которая любит человека. Любит и принимает его таковым, каков он есть, без прикрас. Любит вместе с пороками и изъянами. Вместе со всеми скрытыми внутренностями. И тут в отличие, допустим, от пресловутого модельного бизнеса, нет каких-либо узких рамок. Пресловутых критериев. Здесь нет кем-то придуманных однотипных стандартов. Настоящему порно человек интересен именно таким, каким он создан: пухленькая ли ты, длинная, худая, плоская ли у тебя грудь, маленький пенис, большой, несимметричные половые губы, выпирающий клитор… вкусы у всех разные. Возбуждаются и дрочат на разных. Потому в порно живет заложенный свыше, заложенный Космосом смысл. Порно – это живая иллюстрация мысли Борхеса: «Красота мира скрыта не в идеальных пропорциях, а в его многообразии».

– Ну ты… – У меня нет слов.

– Не кипятись. Вот тебе – конкретно: рассматривая эту мулатку – девочка эта, красоты неидеальной. Но она хочет себя проявить. В ней, как во всякой женщине, скрывается актриса, но, увы, для профессоров, завзятых театралов она недостаточно эмоциональна, для всяких там модельных дел недостаточна высока и вообще конкуренция, сама понимаешь, признанных красавиц, априори, должно быть немного, а то, во-первых, и денег на них не хватит, и вообще, какая она после этого красавица, если их пруд пруди, но это демагогия, возвращаюсь к конкретике. Именно мои снимки дали этой девочке, нет, не деньги, я заплатил ей мало, но именно мои порноснимки и доставили ей удовольствие во время съемки, дали возможность выпустить свои потаенные желания наружу, почувствовать себя королевой, и самое главное, что ее – принимают любой. Что любуются именно ею. Ее асимметричными, остроконечными грудками, ее пиздой, ее втянутым анусом.

То ли голая мулатка, то ли уверенность и спокойствие и главное – действительно неподдельная любовь Ильи к делу, которым он занимается, действуют на меня умиротворяющее. И одновременно я испытываю сладкую волну возбуждения. В конце концов, гораздо аморальнее изо дня в день выполнять что-то скучное, серое. Быть подчиненным изначально бездушному, не несущему никакой радости делу. Быть рабом конторы. Отдавая безличному делу свои силы, свой разум, тратить свое время и думать, что выполняешь, что-то важное, не задумываясь о том, что если это никчемное дело исчезнет – никто от этого не пострадает.

– Порно любит человека, – тихим голосом повторяю я, загипнотизированный кролик. – А как же мораль?

– Мораль, нравственность – разве есть что-либо более гнусное? Мораль – это лишь способ, метод умыкнуть. Упрекнуть. Заиметь превосходство. Так просто поставить клеймо: да она – шлюха. Потерянная репутация. Сегодня, конечно, не так, но все равно имеет некоторую силу. Хотя что преступного в том, что она или он полизали чужой хуй, понюхали другую пизду.

– Действительно! Делов-то!

– Я не знаю, что более извращенное: оргия или ее публичное обличение. Оргия происходит в атмосфере, когда к ней – готовы. Чувства обострены, возбужденное тело реагирует на прикосновения иначе. Зрение, обоняние, вкус – все настроено на определенную волну. А когда обличитель показывает данные пороки, он врывается с этой информацией к душам и телам, врывается в бытовую атмосферу к неподготовленным, и это – настоящее насилие. Мораль – всего лишь бич, при помощи которого можно унизить и на фоне поверженного самому возвыситься. Что такого запретного в пределах жизни может произойти, чего не может вынести тело? Тело, которое никогда не лжет, никогда ничего не прячет, отражает все движения души. Страх, ужас, ты думаешь, что ты все это – удачно скрываешь. И ты думаешь, что тебе это удается. Но при этом ты вся на виду. Обнаженная, даже скрытая одеждой. Твоя одежда – это код. Шифр, послание, которые ты адресуешь внешнему миру. Посмотри на себя, как ты ходишь?

– Так, как мне – нравится. Ты думаешь, что я – провоцирую? Ты правильно думаешь, я – провоцирую.

– Почему ты это делаешь? – говорит он с видом человека, уже знающего ответ на этот вопрос и уверенного в том, что именно его ответ и есть – верный.

– Я провоцирую, не потому что у меня – бесконечная течка. Я провоцирую, потому что – тоскую. Я живу со своим внутренним беспокойством, со своей невысказанной тоской. И я ничего не могу с собой поделать. Дыхание мое пронизано беспокойством.

– Человек не хочет и не может жить в стерильных условиях. У него есть нереализованная потребность в сильных эмоциях и насыщенных переживаниях, – с видом знатока нравоучительно говорит мой кавалер.

– О да, я это – знаю! А еще ожидание чуда – постоянный его поиск и надежда. Мы забиваем себе башку чем попало, чем не надо, и с этим «не надо» – носимся. И от мысли, что возможно никакого чуда, и никакого смысла, и ничего вообще нет, – нами овладевает паника. И это – вместо того, чтобы испытывать покой и умиротворение. Все это и моя тоска – вот это толкает меня к бездумному соитию.

– Там ты ищешь успокоение?

– И да и нет. Потому как знаю, что там его – нет. Я знаю, что зависима от внешних проявлений ласки и всех тех приманок, что якобы сулят любовь. Я пыталась добиться свободы собственного сознания, освободиться от привязанности, освободиться от потребности в переживаниях – вот к чему стремилась я. Я старалась быть независимой от действий, что при пересказе их случайному слушателю обнажают присущую им грязь, тщету и пошлость. Никчемность. Эгоизм не ради выживания, эгоизм ради расписки в собственном эгоизме. – Вижу его снисходительную улыбку. Говорю ему: – Забудь. Ничего не значащее утверждение. Все это – тщета. Пустота. Нет ничего. Нет ни тебя ни меня. Есть твое вранье, есть моя наивность, да и они – лишь велеречивы, а на поверку, так – пустышки – скорлупки без начинки.

Он усмехается. Он обнимает меня крепко, он целует мои губы, впивается в меня языком. Он думает, что все это лишь пустой бабский треп. Я поддаюсь его движениям. Я доверяю ему ласкать мое тело. Я знаю, что и это – лишь самообман. Я – творение Божье, я всего лишь самка паука, пожирающая неумелую жертву. Заурядная представительница отродья членистоногих, ползающая посреди своих же собратьев, топчущая своих же, но живущая в красивых иллюзиях, инстинктивно ткущая липкую паутину: попасть в нее ничего не стоит, но выбраться – нельзя. Вереница членов в меня входящая – не задевая моих истинных чувств, они исчезали, проваливались во мне. Я – бесконечная, я – черная всепоглощающая нора.

Прищурившись, я смотрю на пробившиеся сквозь оконные стекла лучи полуденного солнца. Оно еще высоко. Мы еще успеем вволю друг с другом наиграться. Мы еще успеем друг друга возжелать и друг другу опротиветь.