Текст книги "Сюрприз в бантиках"

Автор книги: Татьяна Туринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Наконец-то! Сейчас она его порвет на кусочки. Уже сил нет терпеть. Только бы удержаться, когда наткнется на его дурацкие трусы. И дверь, нужно закрыть дверь, а то как бы Шолик раньше времени не нагрянул ненароком.

Она в два прыжка оказалась у двери – не помешали и каблуки. Поворот ключа – и они в полной безопасности:

– Ну иди же, дурачок! Я уже устала ждать…

Бахарев соскочил с кресла и прижался к стене:

– Наталья Петровна, вы с ума сошли, я женатый человек, у меня дочь…

– Дурачок, я же сказала – не бойся, я найму ей няньку. Я оформлю ее сюда уборщицей, а работать она будет у твоей бывшей. И ей хорошо, и нам не накладно. Ну хватит же, иди ко мне…

Вместо того чтобы броситься в ее объятия, Влад оттолкнул ее и направился к двери. Провернув замок, оглянулся и, сверкнув взглядом, провозгласил:

– Я женат, Наталья Петровна. И в "Макнот" пришел работать, а не скакать по койкам.

Наташиному разочарованию не было предела:

– Ну и дурак. Я даю тебе последний шанс. Сегодня после работы едешь ко мне, или вылетишь отсюда со скоростью звука. Выбор за тобой.

– Наталья Петровна, будьте человеком. У меня жена в роддоме, ей плохо. Вы должны объяснить ей, что между нами ничего не было, что это вы хотели, а не я. Что я всего лишь жертва обстоятельств…

Такого идиотизма Наталья не ожидала даже от младенца Бахарева. Его наивная вера в добро рассмешила ее до истерики:

– То, что ты жертва, буду знать только я. Все остальные будут уверены в том, что именно ты соблазнил меня на Новый Год. И будь уверен – это подтвердят все. В отличие от тебя, они прекрасно знают, чем рискуют, а потому в любом споре поддержат меня. А ты отсюда вылетишь за разврат и домогательство к сотрудницам. Я еще и иск тебе впаяю, да еще и коллективный: якобы ты не только ко мне приставал. Остальным, скажу, тоже от тебя досталось, а вот меня ты грязно изнасиловал прямо в этом кабинете.

– Но вы ведь не такая, Наталья Петровна, зачем вы на себе наговариваете? Не было ничего подобного.

От жалости к дурачку ничего не осталось. И от любви тем более. Как она могла любить этого слюнтяя? Вернее, считать, что он ей максимально подходит в мужья. Зачем ей такой мямля? Ей мужик нужен, а не размазня.

– Было, Вадик. Почти было. Но "почти" – это такая малость. И никому не важно, что это я тебя сюда затащила. Главное, что это почти было. Иди, Вадим Алексеич. Подумай до конца дня – так и быть, подожду, не буду пороть горячку. Но если сегодня вечером ты не будешь со мной… В общем, последнее китайское предупреждение. Все, иди работай.

За Бахаревым закрылась дверь, и Наталья бессильно упала в кресло. Надо же было так ошибиться! Ей казалось, он будет таким послушным и исполнительным… А может, наоборот, хорошо, что он такой? Если он так сильно привязался к своей пузатой, то к Наташе привяжется еще сильнее? Он просто не знал, что все настолько серьезно, потому и сопротивлялся. Но теперь-то он понял. До конца рабочего дня прочувствует ситуацию, и сдастся на милость победительнице. В любом случае, еще не вечер. Рано расставаться с мечтой.

Остальное было делом техники. Снять информацию с цифрового диктофона и направить ее на личный электронный адрес Шолика оказалось не просто легко, а очень легко. Одно плохо – уж теперь-то ему здесь точно не работать. Жалко не столько работу, сколько зарплату. А работа… Хотя, честно говоря, работа Вадиму как раз нравилась. По сравнению с прошлой – небо и земля. Суть одна, но разница огромна – там от скуки сдохнуть можно было, пока один проект до ума доведешь. Соответственно и процент с продаж – хоть и большой куш сразу, но если раз в год, а то и два, выходило не так-то много премиальных. Здесь же мало того, что скучать было некогда – потенциальных клиентов практически неограниченное количество, а потому конечная сумма вознаграждения зависела только от собственной работоспособности и изобретательности. Однако человеку всегда что-нибудь мешает: если люди приятные во всех отношениях, то работа нудная и неинтересная; если же, напротив, работа нравится, то обязательно зарплата подведет. Или самый худший вариант: и работа, и зарплата устраивают, так непременно начальство подкачает, да еще и окружение никуда не годится.

По всему выходило, что здесь Бахареву больше не работать. Чуликова ясно дала понять: или – или. Он выбрал "или", а потому уйдет в никуда. Была у него семья, была отличная работа. Теперь не будет ни того, ни другого. Юлька…

Простит ли? Вчера так плакала, бедняжка. Но ведь не прогнала. Значит, простила? Значит, у них все будет хорошо? Или вчерашнее ее поведение можно списать на стресс? Как-то оно будет?..

А вот работы точно не будет. Вадим, конечно, попытается найти другую примерно в той же области – ничего другого он делать не умел, только продавать оборудование. Пусть даже немножко проиграет в зарплате – только бы подальше от Чуликовой. В самом крайнем случае воспользуется ее же советом и пойдет в таксисты. Правда, он пока еще не умеет водить машину, ну да не боги горшки обжигают, в конце-то концов. Научится. Говорят, неплохо зарабатывают. Правда, дома практически не бывают.

Все равно выбора у него не было. Нельзя же в самом деле считать выбором ультиматум Чуликовой. Пусть бы даже он жил с ней, как у Христа за пазухой – ему такое благополучие даром не надо. Уж лучше он будет нищенствовать с Юлькой. Гадина какая – надо же было так о Юльке сказать: пузатая! И никакая она не пузатая, она просто беременная. Была. Теперь уже…

Вадим вздохнул. Теперь уже не беременная. Однако вчера уже после того, как малышка появилась на свет, Юлькин живот почему-то никуда не делся. Бахарев был уверен: родит – и живот сразу втянется. Ан нет, факир был пьян. Это что же, она теперь навсегда так и останется толстушкой?

А если даже и так? Что в этом страшного? Ведь это все равно его Юлька: хоть худая, хоть полная. Это его Юлька, его Бельчонок. Пусть даже теперь она больше станет похожа на маму Белку, все равно Бельчонок. Его Бельчонок, и никакая Чуликова не сможет им помешать быть счастливыми!

Не раздумывая больше ни секунды, решительно написал заявление на увольнение: сообщение Шолику отправлено, обратного хода нет. А все угрозы Чуликовой об уплате неустойки – не более чем блеф чистой воды. Даже если и присутствует в контракте строчка о том, что сотрудник не имеет права уволиться без согласия руководства, законной силы она иметь не может, так как полностью противоречит Конституции. А значит, единственное, что Бахарев еще должен компании "Макнот", это положенные по КЗоТу две недели отработки. И до свидания! Но на всякий случай заявление он подаст не Чуликовой, а самому Шолику – так надежней будет.

Владимир Васильевич Шолик посмотрел на визитера пустым взглядом, но заявление принял. А больше Вадиму от него ничего и не было нужно. Едва дождавшись окончания рабочего дня, тут же рванул в больницу, проигнорировав красноречиво поглядывающую в его сторону Чуликову.

Однако не тут-то было: к Юльке его не пустили. Причем не кто-нибудь важный в белом халате, а… родная, почти любимая теща. Вернее, совсем любимая до последнего времени, теперь же ненавистная. Татьяна Владимировна грудью встала на защиту двери, чтобы зять не смог прорваться в палату к новоявленной мамочке.

– Не пущу! Нечего тебе там делать. Не нужен ты нам больше, с нас одного такого хватит. Пожалела я его в свое время, а надо было сразу выгнать. Всю жизнь мучаюсь. И Юльке своей такого "счастья" не пожелаю. Так что прощай, зятек. Рада была знакомству, спасибо за внучку и прощай.

Бахарев опешил, хотя где-то в подсознании ожидал чего-то подобного. Однако мириться с отставкой не желал:

– Татьяна Владимировна, ну хватит уже. Мы с Юлькой вчера все выяснили, она меня простила.

– Как бы не так, милый. Она тебе сказала, что простила?

Врать Вадим не мог.

– Нет, но…

– То-то же. И никакие "но" не проскочат.

– Но, Татьяна Владимировна, вчера же все было хорошо! Я был рядом, и вы, между прочим, тоже не возражали.

– Потому что вчера ты был ей нужен. Без тебя ей было бы трудно рожать. А теперь… Воспитать внучку мы и сами сумеем, без тебя обойдемся.

– Да дайте же мне с ней хотя бы поговорить! Пусть она сама мне все скажет!

Татьяна Владимировна, вся из себя такая интеллигентная женщина, свернула из толстых пальцев дулю и сунула Бахареву под нос:

– А вот это видел? Ей теперь нервничать нельзя – молоко пропадет. Шагай, зятек, шагай. На будущее наука будет. Когда в следующий раз надумаешь жене рога наставить, двадцать пять раз вспомнишь эту историю. Да только жена уже будет другая. Всё, я сказала. Иди.

Каждый вечер Вадим вышагивал под окнами Юлькиной палаты. Каждый вечер приносил яблоки да бананы – передачи возвращались ему без всяких записок. Она даже в окошко ни разу не выглянула, хоть он и кричал под окнами, и записки слал с мольбами о прощении. Толку не было.

На работе тоже было паршиво. При очень редких встречах Шолик сквозил по нему равнодушным взглядом, и Вадим не мог понять, получил ли шеф его послание или нет. Жалко, если такая информация пропадет: обидно было оказаться единственным пострадавшим. Хотелось, чтобы Чуликова получила по заслугам. Однако та глядела на него победительницей. И сослуживцы ехидно хихикали в сторону Бахарева, даже не думая прятать довольные усмешки. Как же: пережили еще одного незадачливого любовничка Чуликовой. Вадим вновь и вновь вспоминал, как кто-то в первый день работы назвал его "свежим мясом". Эх, дурак, вот тогда бы уже и сообразить, что бежать отсюда нужно, из этого гадюшника.

Вторая неделя отработки подходила к концу. Бахарев и раньше чувствовал себя здесь чужим, теперь же и вовсе стал изгоем. Однако это волновало его меньше всего: черт с ней, с работой, черт с ними, с такими сослуживцами. Не они терзали душу, совсем не они…

Ему даже не позволили присутствовать при Юлькиной выписке. Вернее, он-то все равно там был, но подойти к ней не удалось. Издалека заснял на видеокамеру, вот тебе и вся радость.

Ну что ж, раз с этого боку ничего не получается, он попробует зайти с другого. Он должен, он обязан встретиться с Юлькой, поговорить с нею, убедить, что это было лишь раз и больше никогда в жизни не повторится: если уж и была в чем-то права теща, так в том, что в следующий раз Вадим двадцать пять раз подумает, прежде чем позволит кому-то увидеть противоугонное устройство. Даже нет, не двадцать пять раз – пятьдесят, пятьсот, тысячу раз! Миллион! Единственный неудачный опыт – самая лучшая наука. В следующий раз, как у собаки Павлова, сработает инстинкт: измена – это слишком больно, это никакое не удовольствие, это самое настоящее наказание.

Он пропал на целую неделю. Не звонил, не маячил под тещиными окнами – будто умер. Готовился к очередной атаке. К последней. Если и это не поможет, тогда… Но об этом лучше не думать. Оплакивать горькую свою судьбинушку он будет потом. А может, посчастливится, и не придется ничего оплакивать? Может, еще праздновать будет?

Две недели отработки тянулись, кажется, бесконечно. Таково уж свойство времени: когда все хорошо, оно летит, стремительно мчится мимо, унося в прошлое счастливые мгновения жизни. Если же фортуна вдруг отвернулась, то и время начинает капризничать, превращаясь в тугую резину. Но как бы лениво оно ни стало, а совсем остановиться не могло. Вот и его две недели истекли, закончился его срок заключения. Почти закончился – остался один-единственный денек. Но он уже не в счет – завтра Бахарев спокойно соберет вещички, оформит в отделе кадров трудовую, получит в бухгалтерии расчет и почувствует себя, наконец, вольной птицей.

Наверное, нужно было подождать до завтра, и уже с чистой совестью идти на поклон к Юльке. Но Вадим не выдержал: не то что день – каждый час без Юльки был для него чудовищной по жестокости карой. Он ведь так хотел быть рядом с ней, рядом с малышкой: вставать к ней по ночам, пеленать ее – пусть он пока еще не знал толком, что это такое, но он быстро научится всем отцовским премудростям. А вместо этого он, как волк-одиночка, бродит по опустевшей квартире, воет потихоньку, чтоб соседей не напугать. Будь что будет: если все готово, зачем ждать еще один день?

Вадим совершенно не был уверен, что его план сработает. Еще меньше был уверен в том, что сразу, с первой же попытки удастся встретиться с Юлькой. Пусть не в первый вечер, и даже не во второй, и не в третий – но когда-нибудь она ведь выйдет из дому? Хотя бы для того, чтобы погулять с малышкой. Правда, в такую погоду с новорожденным ребенком вряд ли кто рискнет прогуляться – недаром в старину февраль лютым называли. Только начало месяца, а он уже полностью оправдал свое название. Но это малышке мороз страшен, а Бахареву никакая погода не указ.

Нагрузившись под завязку – кульки едва не лопнули по швам – Бахарев отправился на охоту. Прятаться не стал – устроился на скамейке как раз под самыми окнами. Сидеть было холодно, ветер свистел в ушах и под дубленкой. Как минимум легкая простуда ему после такой прогулки обеспечена, ну да Бог с ней, переживет – не впервой. Лишь бы все получилось, лишь бы вымолить прощение…

Ждать пришлось долго. У Вадима было такое ощущение, что его уже давно заметили не только жильцы интересующей его квартиры, но и все остальные. Заметить заметили, но продолжают испытывать его на прочность. Ну что ж, пусть. Если нужно – он тут целую ночь просидит. Может, им мало видеть его замерзшую фигуру в свете одинокого фонаря, им еще и при свете дня хотелось бы разглядеть в мельчайших подробностях, как он дрожит на промозглом ветру? Пусть потешатся. А он вытерпит, если такова цена его бездумного поведения. Он все вытерпит, пусть даже ему придется насмерть примерзнуть к этой скамейке…

Однако до утра ждать не довелось. Хотя к скамейке он, кажется, все-таки примерз. По крайней мере, когда Юлька, наконец, вышла из подъезда, Вадим не смог приподняться ей навстречу.

– И долго ты намерен тут сидеть?

Даже не поздоровалась. Спросила неласково, даже где-то грозно. Но Бахарев слишком хорошо знал ее, чтобы не расслышать в ее голосе тревожных ноток. Волнуется. Видимо, уже давно за ним наблюдала. И пожалеть хотела, и гордость свою блюла. Однако жалость все же победила. Оставалось надеяться, что жалость эта совсем и не жалостью была на самом деле, а любовью.

– Долго. Пока не простишь.

– Я никогда не прощу, так что можешь возвращаться.

Говорить было тяжело – от холода свело челюсти. Да и нечего было ответить Бахареву, а потому он только упрямо покачал головой.

Юлька усмехнулась:

– А, ты жить здесь собрался? То-то я смотрю, вещички прихватил. Или это мои? Вот спасибо, а то мне все недосуг за ними заехать.

Вадим снова упрямо покачал головой. Стянул перчатку с озябшей руки, влез во внутренний карман. Диктофон был совсем маленький, и он зажал его в руке: как бы не замерз да не отказал в самый ответственный момент:

– Я, конечно, виноват, и вины своей отрицать не собираюсь. Но ты все-таки послушай это. Многое станет понятно.

На ветру голос Чуликовой слышался не достаточно громко. Юлька решительно забрала у него диктофон и поднесла к самому уху. Слушала внимательно, гневно хмурясь. Иногда посматривала на мужа то вопросительно, то возмущенно, но в основном смотрела мимо него. Дослушав запись до конца, вернула диктофон:

– И что?

Не подействовало… Все верно – исповедь Чуликовой ни в малейшей степени не снимала ответственности с самого Вадима. И все-таки он так на нее надеялся. Ну что ж, у него был еще один аргумент, самый-самый последний. Если и он не поможет – тогда все. Финита, как говорят французы.

С неимоверным усилием он оторвал себя от скамейки. Ухватился за один из кульков и вытряхнул его содержимое прямо на снег. Пестрые лоскуты вывалились кучей, в которой невозможно было определить, что есть что. Как будто платье цыганское, что ли? Все разноцветное, яркое.

Юлька наклонилась и потянула за верхнюю тряпочку. Расправила в руках и фыркнула: трусы. Клоунские, одна штанина желтая, другая в красно-синий цветочек. Бросила обратно, выхватила из кучи другие. Те оказались еще потешней: голубенькие в клеточку, как шторы в тещиной кухне, с нашитыми на них разнокалиберными пуговицами. Третьи – в дурацких розочках, четвертые в дырках, будто модные джинсы. Пятые с бахромой, шестые в горошек… Короткие, длинные. Сатиновые, батистовые и теплые, байковые, ниже колена и на потешной манжетке.

– О, смотри, это зимний вариант. Вот завтра их и надену – как раз под такую погодку. А эти, смотри – на лето.

Бахарев вытянул из кучи кокетливые полупрозрачные шортики с аппликацией в виде забавного розового сердечка на причинном месте.

Юлька снова фыркнула и рассмеялась открыто, словно и не была обижена на мужа.

– А зачем столько много?

Бахарев бросил трусы в кучу. Взял ее за плечи, посмотрел в глаза серьезно:

– Я теперь только такие носить буду. И не на какие-нибудь мероприятия, а всегда – мало ли какая Чуликова на дороге встретится. А так я всегда буду во всеоружии. Потому что мне не нужны никакие чуликовы, и никакие другие не нужны. Мне нужна только одна. Моя, родная, Бахарева. Мой Бельчонок, моя мама Белка. А еще мне нужна маленькая девочка, у которой пока даже имени нет. Но я умру за нее, как за тебя. Мне нужны только вы двое: мама Белка и совсем еще крошечная Белочка…

– У нее уже есть имя. Я назвала ее Снежаной. Тебе нравится?

– Снежана?

Вадим прикрыл глаза, пытаясь спрятать от Юльки навернувшуюся слезу. Сглотнул неизвестно откуда возникший ком в горле и забыл о том, что мужчинам негоже плакать:

– Снежана? Снежная. Нежная. Снежная Белочка Снежана. Мне нравится, Юлька! Ты простишь меня?

Та ничего не ответила, но посмотрела на Бахарева с такой теплотой, что у того отпали последние сомненья: он прощен! Носком сапога ткнула в сторону второго пакета, припорошив его свежим снежком:

– А это что?

– Противоугонные устройства.

– Куда столько? На целую жизнь запасся, что ли?

Вадим кивнул, все еще не веря в свое счастье:

– На всю, Юлька. Только эти уже не для меня.

Та нахмурилась:

– Я, кажется, не давала тебе повода для ревности. И я на себя такое уродство не надену!

– Да не для тебя, глупая! – Бахарев рассмеялся, понимая, что все невзгоды остались позади – Юлька его уже простила, а работу он себе как-нибудь найдет. – Это для твоего папаши. Я смотрю, теща так из-за него настрадалась, что… В общем, сама понимаешь. А в таких трусах ей никакие его командировки не страшны. На меня портниха, между прочим, как на сумасшедшего смотрела, когда я ей свою просьбу озвучил. Думала, издеваюсь. Деньги наперед взяла, чтоб не сбежал, представляешь? Пришлось объяснять, для чего мне нужны самые дурацкие на свете трусы, да еще в таком количестве. Мир? Юль, если б ты только знала, как мне без тебя плохо! Поехали домой. Давай заберем нашу Снежную, и домой, а?

– Холодно же, дурачок! – она с откровенным удовольствием рухнула в объятия мужа. – Куда ж ее на ночь-то глядя?

– Я такси подгоню. Поехали домой.

Юлька уже почти согласилась, но тут… Да кто же придумал эти чертовы мобильные телефоны?! Нигде от них покою нет. И всегда звонят в самый неподходящий момент. Ну кому, скажите, мог понадобиться простой человек Вадим Бахарев, только что помирившийся с женой и практически уволившийся с работы?

На дисплее высветился незнакомый номер, и Вадим едва поборол искушение сбросить звонок. В последнее мгновение передумал:

– Алло.

– Вадим Алексеевич? Шолик беспокоит.

Внутри что-то дрогнуло. А Вадим так надеялся избежать неприятностей. Неужели его ждут санкции из-за проклятого контракта?

– Слушаю, Владимир Васильевич.

– У меня тут вопрос один в воздухе повис. Освободилась вакансия моего заместителя. Я две недели думал, кому бы ее предложить. По всему выходит, лучше вас кандидатуры нет.

Он что, издевается? Вадима на место Чуликовой? Это его в Америке таким изощренным пыткам научили?

– Простите, Владимир Васильевич, я не понял.

– Что тут понимать? Чуликова в компании "Макнот" больше не работает. Вместо вас она вылетела с должности с волчьим билетом – я ей такую запись в трудовой организовал, что ее разве что на рынок торговкой возьмут. А на ее место мне взять некого – все вокруг, как она совершенно справедливо заметила, трусы и подлецы. Никто не осмелился бороться с нею, только вы. Да и специалист вы в самом деле неплохой. Да что там – хороший специалист. И человек надежный. Так что, Вадим Алексеевич, пойдете ко мне в замы?

Вот это номер! Чуликову уволили! Да еще и не просто так, а с волчьим билетом, который она обещала организовать Вадиму. Быть может, Бахарев поступил не слишком порядочно, слив компромат Шолику. Но должен же был кто-то остановить эту хищницу! Сколько еще народу могло бы от нее пострадать, сколько семей она еще могла разрушить?

Но идти ли на ее место – вот в чем вопрос. Шолик постоянно разъезжает по свету, а Бахареву придется справляться с этим клубком гремучих змей? А, собственно, почему бы и нет? Если уж он справился с Чуликовой, то все остальные для него… Если выбирать между таксистом и заместителем Шолика, то, пожалуй, выбор очевиден.

– Владимир Васильевич, я могу подумать?

– Конечно. Только не слишком долго – насколько я понял, у вас завтра последний рабочий день. Завтра к вечеру, идет?

– Идет, Владимир Васильевич! Завтра к вечеру!

– Вот и добре.

– Спокойной ночи, Владимир Васильевич!

Упрятав мобильный поглубже в карман, чтоб не замерз, посмотрел на Юльку сияющим взглядом.

– Что? Кто это?

– Юлька! – он смотрел на нее, но из-за переполнявших эмоций не мог ничего толком сказать. – Юлька! Чуликовой больше нет, представляешь? А мне предлагают ее место. Как думаешь, идти?

В Юлькином взгляде сквозило подозрение. Бровки нахмурились недовольно.

– А ее точно больше не будет?

– Ее уволили с волчьи билетом! Помнишь, как она мне угрожала? Шолик говорит, теперь ее разве что на базаре ждут, с такой-то записью!

– А… другие? – нерешительно спросила она.

– Таких, как она, больше нет. Остальные – просто змеи в серпентарии. Шипят, а укусить не могут. Юлька, не будет больше никаких других. За одного битого двух небитых дают. А я теперь не двух – я теперь сотни стою. Думаешь, после такого мне еще когда-нибудь чего-нибудь захочется?

Юлька смотрела на него серьезно, словно пытаясь прочесть потайные мысли мужа. Потом фыркнула, как умела фыркать только она: смешливо и вместе с тем несколько презрительно, дескать, нам не страшен серый волк.

– Нет, Вадюш, вряд ли. Теперь ты весь мой. Но трусы будешь носить только эти!

– Так я ж для того их и шил. У портнихи выкройка моя осталась – на будущее, когда эти сношу. Ты меня простила, Юлька?

– Да простила уже, простила. Идем за нашей Снежной, горе ты мое.

– Ага. Только дай-ка я бельишко свое со снега приберу, а то не в чем завтра будет на работу идти.

Под веселый Юлькин хохот затолкал трусы в кулек, подхватил второй – презент то ли тестю, то ли теще, и отправился за дочкой. Домой, пора домой!