Текст книги "Второе право на счастье (СИ)"

Автор книги: Татьяна Токина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

  Ноги не держат, подкашиваются, и я оседаю в придорожную пыль. На меня градом сыплются ягоды. Пытаюсь встать, но руки не слушаются, подламываются, ладони слепо шарят по обочине и давят, давят чертовы ягоды. По локоть я багровых потеках, будто снова в крови.

  Год за годом я делаю себе такой подарок на день рождения – вспоминаю самое лучшее что было с нами, а потом представляю в мельчайших подробностях жизнь такой, какой она могла бы быть, какой я мечтала ее прожить. Тебя, мальчишек, дочурку красавицу, ты же так хотел девочку. Сейчас все не так.

  Память вышвыривает меня прямо в летящую с обрыва машину, которая через несколько секунд превратится в груду искореженного металла.

  В окно дышит жаркий осенний вечер, восхитительно пахнут лилии, которые я, как великую ценность, нежно прижимаю к груди, играет романтическая рок-баллада, которой мы со смехом подпеваем, в коробке на заднем сидении протяжно булькают бутылки с местным брютом, купленный родителям в подарок, дробно стучат по коврику вывалившиеся из корзинки лесные орехи, мягко урчит мотор, продолжают крутиться в воздухе колеса, твои руки крепко и уверено держат руль, но ничего уже не изменить и для нас начинается обратный отчет.

  Пять.

  Мы резко разворачиваемся друг к другу, с удивлением пытаемся понять, что вообще происходит. Я вдруг чувствую, что меня приподнимает над сиденьем, только ремень еще как-то удерживает.

  Четыре.

  Мимо окон мелькают деревья, скалы, по машине барабанят какие-то осколки, за окном гремит камнепад, снаружи что-то надсадно хрустит, ломается.

  Три.

  Волной накатывает паника – мы что, падаем? Из внезапно ослабевших рук выпадает букет, а мгновением позже я судорожно вцепляюсь в тебя. Глаза в глаза, немой вопрос: что это, как это вообще случилось?!

  Два.

  Ты бросаешь руль и сгребаешь меня в охапку, закрывая собой, загораживая от кошмара наяву.

  Один.

  Мы сплелись в тугой клубок и оба молим об одном – лишь бы другой выжил.

  Ноль.

  Нет боли. Нет смерти. Вы живы. Еще живы...

  ...

  Падение чуть смягчают макушки деревьев, но стекла все равно лопаются со звоном и блестящими брызгами разлетаются по всему салону. Мне по-прежнему все кажется нереальным и оттого красивым, особенно когда в окошко заглядывает низкое солнце и грани осколков вспыхивают, словно бриллианты.

  Машина, круша толстые сучья, проваливается куда-то в дебри леса. Нас крутит и мотает, внутри полно острых, как копья, обломков веток. Разве можно так бесконечно долго падать?!

  Удар об землю такой силы, что кажется, будто сейчас из тела вылетят все кости. Но мир наконец-то перестает вращаться и накрывает полная темнота. Сколько она длится не знаю, но выплываю из нее в реальность медленно, все так смутно, зыбко. После скрежета, хруста, стука, треска, грохота внезапно наступившая тишина оглушает. Я не двигаюсь, не могу поверить, что все закончилось и мы больше никуда не падаем.

  Ничего не болит, только кажется, что правая сторона тела онемела, должно быть отбила, когда приземлились. Потихоньку приподнимаю голову и осматриваюсь: в салоне настоящий хаос. Все усыпано корой, листьями, орехами, хвоей, шишками, оконными осколками, осколками от бутылок, растерзанными цветами. В сиденьях и обшивке тут и там торчат сучья, щепки, стекла, крыша местами продавлена чем-то тяжелым, на капоте валяются камни и какие-то плоские куски чего-то темного со светлыми вкраплениями. Асфальт?

  Пытаюсь вертеть головой, но ничего не получается, ты так придавил, что дышу с трудом. Глажу ласково по плечам, по спине – куда дотягиваюсь, тормошу тихонько. Отключился что ли?

  – Даня... – только мычишь в ответ. Тормошу сильнее и снова зову. – Данечка!

  Кое как вытягиваю из-под тебя левую руку, пытаюсь уже двумя руками столкнуть, совсем воздуха не хватает и начинает ныть бок.

  – Милый, ты нас так раздавишь! Пусти, ну пусти же! – ох, как больно. Глажу живот, успокаиваю. – Мальчишки, держитесь там, все будет хорошо. Сейчас только папу перекантую на водительское сиденье, он очнется и спасет нас всех!

  Никак не могу уцепиться за тебя, все кругом мокрое, скользкое. Все шампанское разбилось, наверное. Ну и запах, брр. Еще лилии эти!

  – Какой же... ты... тяжелый... уф! – еле спихиваю тебя на сиденье рядом. Ты тихо стонешь и чуть вздрагиваешь при перемещении, но и только. Закрываю глаза и откидываюсь на спинку, устала. Уже чуть легче, но правая сторона все сильнее пульсирует болью, хочется вдохнуть полной грудью, а никак, сдавило как обручем. Ладно, отставить страдания. Даня, аптечка, помощь.

  Поворачиваюсь к тебе и открываю глаза: «Господи, какой бледный. И до сих пор в себя не пришел. Головой что ли приложился? Ой, а вдруг у него травма позвоночника, тогда его совсем-совсем нельзя было двигать! Что же я наделала!»

  Снова зову и пытаюсь понять, что с тобой. Голова цела, руки в царапинах, но это мелочи, ноги тоже на месте, спина, вроде, ровная. Только очень уж ты бледный и холодный. И в себя никак не приходишь. Не понимаю!

  Какая я огромная и неуклюжая, слишком большая для нашей машины, прям дирижабль. Как же трудно отодвинуться чтобы рассмотреть тебя со стороны! Эй, ну с тобой же все в порядке, почему ты в себя никак не придешь?

  Ладно, я все равно ничего больше не могу сделать, сейчас устрою тебя получше и постараюсь до аптечки добраться, там вроде должен быть нашатырь. Так, тут какая-то деревяшка в сиденье застряла, тебе неудобно, наверное, в спину врезается. Сейчас я ее... Ох, узкая, липкая, скользкая, зараза, засела еще так глубоко, прям под спиной!

  – Ммммм... Не... не надо...

  – Данечка, родной мой, ты очнулся, как хорошо, сейчас-сейчас, я быстренько, ты потерпи, я аккуратно, только ногтями подцеплю и...– рвано, почти глотая слова, говорю я, дышу часто-часто, бок болит просто нестерпимо, но так хочу помочь. Завожу руку поглубже тебе за спину – спинка сиденья хлюпает мокрым. Ну это ж надо, и как только туда шампанское попало?

  Пытаюсь поддеть дурацкую деревяшку, закрываю глаза чтобы лучше чувствовать, ощупываю кончиками пальцев, и вдруг понимаю что она торчит вовсе не из сиденья. А из тебя.

  Распахиваю глаза. Значит спинка не в брюте, а в крови? В каком-то тупом оцепенении обшариваю взглядом салон. Сзади, как обломанное копье, валяется толстая ветка чего-то типа елки. Один конец чуть белесый, другой кроваво-красный, с длинным светлым сколом. Замечаю что почти все лепестки изломанных лилий в бордовых пятнах, где россыпью капель, где легкий мазок по краю, где-то плотным сгустком во впадинке, а какие-то легкими лодочками плавают в пузырящихся красных лужах на ковриках. Да сколько ж ты ее тогда потерял?! Литр, два? Почему так много и так быстро? Из-под обломка ветки же, вроде, фонтаном не хлещет? Как это вообще могло произойти?

  Боже, да где мои мозги, надо же срочно в скорую звонить! Трясущимися руками лезу в бардачок, за верной Нокией. Давай, миленькая, не подведи. Скользкими от твоей крови пальцами тыкаю кнопки, пытаюсь звонить, но в ответ тишина. Связи нет.

  Нет! НЕТ!

  Так. Аптечка. Надо... А что надо? Жгут? Пластырь? А, неважно, доберусь до нее, буду думать, там же инструкция есть. Дергаю ручку. Заклинило. Дергаю еще и еще, все сильнее, машина раскачивается, но дверь все не поддается. Аптечка в багажнике, не достать. Зажимаю рот обеими руками, чтобы не выть от ужаса. Как мне тебя спасать?

  Ты уже абсолютно белый, лицо как восковое, лоб покрыт липкой испариной. Почему-то в голове крутится мысль, что надо привести тебя в чувство и не давать спать, что это очень важно. Тянусь к тебе, снова глажу по рукам, по щекам, зову, прошу держаться, бороться, не уходить, не бросать меня, а ты все молчишь.

  Снова бьюсь с дверью, может где-то снаружи есть связь. Мне так страшно, я же тут совсем одна и до сих пор не понимаю, что произошло. Нам срочно нужна помощь, но как позвать? Слышу где-то в отдалении шум подъезжающей машины. Хлопают двери, звучат какие-то голоса. Мы спасены!

  Кричу громко, как только могу: «Помогите! Помогите, пожалуйста! Мы здесь, внизу!!! Вызовите скорую, тут раненый человек! Пожалуйста! Ау! Нам очень нужна помощь!»

  Голоса наверху резко стихают. Зову до хрипоты, пытаюсь докричаться, дозваться. Никто не отвечает. Вдруг слышу короткие, рубленые фразы, далеко, слов не понять. Двери снова хлопают, на этот раз громче, резче. Машина с пробуксовкой стартует, с визгом шин разворачивается и уезжает.

  Мы одни.

  Вернее, я одна.

  Ты молчишь и, кажется, вообще не приходишь в сознание, только зрачки бегают под истончившимися веками. Если есть в мире отчаяние, то вот оно. Все что мне остается – беспомощно наблюдать как тебе становится все хуже и хуже. Какие у тебя холодные руки... Нет. Нет, я сказала! Я должна быть сильной ради тебя. Я обязательно что-нибудь придумаю, я найду выход! Плакать, бояться – все потом.

  Так, если тут дверь не открывается, может получится выбраться сзади? Сдвигаю сиденье назад до упора, с кряхтеньем и стонами пытаюсь перебраться в заднюю часть салона, но шестой месяц и близнецы не шутки, я банально не пролезаю между креслами! А если спинку опустить? С моей стороны тоже заклинило, а если за тобой? Да!

  Буквально вываливаюсь из машины головой вперед, зажав в кулаке сотовый. Только сейчас обращаю внимание на себя – все руки в ссадинах, тут и там наливаются синяки, повсюду навтыкались щепки. Истерически хихикаю, я – ёжик. Какие дурацкие мысли. Ощупываю свой живот – правый бок болит, дергает, но я вроде бы в порядке, разве что платье насквозь мокрое, да ноги. Все в твоей крови.

  Смотрю на телефон в руке и не понимаю что с ним делать. И зачем я вообще вылезала, где я и что произошло. У меня, наверное, шок. Как любит говорит твой дедушка: «Составь список. Иди по пунктам. Короткие команды. Выполнять».

  Машина. Обрыв. Мы упали. Ты ранен. Скорая. Связь не ловит, значит дело не в том что мы были в машине. Нужно идти выше. Оглядеться.

  Что же все-таки произошло? Почему мы упали? Кругом камни, куски асфальта, красно-белые бетонные столбики... Того участка дороги, откуда мы упали, не видно, лишком крутой обрыв. Но, судя по всему, обрушился кусок дорожного полотна. Вместе с нами. Просто не повезло. Просто были не в то время и не в том месте. Ну да, пару недель до нашего приезда шли затяжные дожди. Речки вышли из берегов, мост какой-то водой снесло, дома. И трассу размыло. Как только до нас держалась? На честном слове на одной, хм, сопле?

  Ладно, это не важно. Так, там не пройду, там круто, там бурелом, а там, о, там полянка. Идти туда. Не спешить. Шагаю аккуратно, еле переставляю ноги, трава тут высокая. Красивая, почти белая. А вот и подъем, а наверху полянка. Вокруг сосны, все присыпано хвоей. Крокусы? Кругом цветут сиреневые крокусы? Осенью? Не знаю почему, но верю, это хороший признак. Не может ничего плохого случиться, когда рядом такая красота!

  И верно – возле антеннки на экране появляются заветные черточки, о, да, я могу, наконец, позвонить! Четко отвечаю на все вопросы – кто, что случилось, где мы. Хорошо что я всегда за штурмана и отслеживаю дорогу по карте, отлично помню название населенного пункта, который мы проехали, сколько при мерно осталось до следующего. Помощь скоро будет. Я сумела, я спасла тебя!

  Живот и спину скручивает судорога, да так, что меня буквально швыряет на ближайшее дерево. Хватаюсь за него и дышу медленно, на счет четыре-восемь, как на курсах для беременных. Нельзя концентрироваться на боли. Отвлечься, успокоиться.

  Что тут есть? Да, цветы. Раза в три больше крокусов. Как так получается – выжженная, иссохшая земля, покрытая сетью глубоких трещин, и это чудо, нежное, хрупкое. Хочется лечь среди лилового великолепия, раскинуть руки и... Так, стоп. Какие руки, какие лечь?!

  Машина. Багажник. Аптечка. Муж. Помощь.

  Неловко придерживая живот рукой спускаюсь вниз. Как только добираюсь до более-менее ровной поверхности меня снова скручивает, да так что в глазах темнеет. Тяжело опираюсь на колени. Дышу. Медленно и глубоко. Медленно и глубоко.

  Можно идти дальше.

  Машина. Багажник. Аптечка. Муж. Помощь.

  Пока добралась нашей «старушки» семь потов сошло. Ничего, скорая едет, они уже в пути. Нас всех спасут, слышите, мелкие? Окошко с твоей стороны разбито, это даже хорошо, быстрее до ручки багажника доберусь. Щелчок и, да, ура, открыто! Не отвлекаться. Аптечка. Муж. Помощь.

  Затащив вожделенный чемоданчик в салон и раскрыв его, зависаю, не особо понимая, что делать дальше. Нахожу нашатырь и пока откладываю – важнее не просто привести тебя в чувство, а оказать реальную помощь. Так, тут есть перекись, нитроглицерин, устройство для дыхания рот в рот, бинты. И что? Что для чего и что делать?

  Господи, ну почему я ни на какие курсы доврачебной помощи не ходила! В автошколе мы эту тему «проходили мимо», помню... Да ничего, считай, и не помню. Голову выше ног. Или ноги выше головы? Зеленкой обрабатывать вокруг, не заходя на кожное повреждение. Под жгут бумажку со временем подложить. На морозе жгут на полчаса, в тепле час. При одном виде кровотечения давящая повязка, при другом выше раны. При каком? И чем они отличаются? Все. Вот что мне теперь с этими знаниями делать?! Куда на тебя жгут крутить?

  Какие-то мутные обрывки воспоминаний, что не надо вытаскивать из раны то чем нанесен удар, оно хоть как-то препятствует кровотечению.

  Я боюсь поднять глаза на тебя, мне стыдно, боги, как мне стыдно! Это же все из-за меня! Ты меня закрывал, защищал собой, своим телом! Сиди ты на своем месте, эта чертова палка просто бы пролетела через лобовое стекло, а не пропорола тебя! Милый мой, хороший, самый любимый, зачем, ну зачем?!

  Все сижу, перебираю лекарства в коробке и понимаю, что ничего не могу сделать, ничем не могу тебе помочь. А ведь ты всегда говорил что со мной не страшно хоть в разведку, хоть на необитаемый остров, со мной никогда не пропадешь, а на самом деле... Я ничего не могу без тебя. Я так привыкла что ты... просто у меня есть ты. Твои знания, твой совет, твоя помощь. Ты всегда рядом и ты поможешь, поддержишь, подскажешь. Я всегда могу рассчитывать на тебя. У тебя всегда на все готов ответ. Когда я превратилась в такую сентиментальную беспомощную идиотку?

  Набираюсь храбрости и смотрю на твои руки, пока только на них. Они как ненастоящие – бледные, вены втянулись, загар будто схлынул, на фоне джинсов кожа вообще отдает в синеву.

  Начинаю говорить просто чтобы не захлебнуться в тишине. Одна я не могу, мне слишком страшно.

  – Данечка, родной, все будет хорошо, ты только потерпи. Я дозвонилась в скорую, они, наверное, уже выехали. И приедут скоро, они же скорая помощь.

  Беру тебя за руку, привычно ища защиту и поддержку. Какая холодная. Аккуратно перебираю пальцы, глажу, разминаю, пытаюсь согреть, надеясь хоть на какой-то отклик. Будь со мной, пожалуйста. Просто будь.

  Всматриваюсь в твое лицо и замираю. Это не ты, на лице будто маска. Ты стал старше, вернее, постарел. Глаза запали, истончившиеся веки покрылись сеточкой морщин и тонких капилляров, щеки ввалились, щетина стала заметнее, упрямая морщинка между бровями стала резче, глубже, нос заострился. Губы, твои сладкие полные губы, которые дарили мне столько наслаждения, в уголках которых у тебя всегда улыбка наготове, лукавая, нежная, только моя, теперь они сжались в ниточку, такие белые, обескровленные, жуткие.

  Ты... я тебя теряю. Ты истончаешься, таешь как льдинка на солнце, а я совершенно не понимаю что сделать чтобы защитить, сохранить, задержать тебя. Все что я хочу сейчас, нет, всегда, чтобы ты был рядом со мной, здоровый, сильный, такой же знающий ответы на все вопросы. Мой муж, мой друг, мой защитник, мой любимый, отец моих сыновей.

  Мои день и ночь, мои мысли и чувства, моя половинка. Ты мое всё, а я без тебя... Не могу. Не хочу и не буду. Устало откидываюсь на дверцу и смотрю на тебя. Не могу насмотреться, не хочу отводить взгляд. Я держу тебя, не руку, а именно тебя. Чувствую тонкую ниточку между нами, что протянулась от сердца к сердцу.

  – Милый, с днем рождения. Ты ведь помнишь, у нас сегодня день рождения. Твой и мой, один на двоих. Я верю что наши желания должны сбыться. Твое сбылось, я и мальчишки в порядке. Теперь моя очередь.

  Я хочу чтобы ты набрался сил, дождался приезда скорой, чтобы тебя вылечили. Хочу через двадцать лет вспоминать эту аварию и со смехом говорить нашим детям: «В этот день был мой второй день рождения! Я второй раз родился в двадцать лет, представляешь! А для вашей мамы вообще отсчет пошел только с того дня. Поэтому она у нас такая юная прелестница, правда, парни?»

   И обнимешь их за плечи, таких похожих на тебя, высоких, загорелых, вечно растрепанных голубоглазых блондинов, с лукавыми и добрыми улыбками, так похожими на твою. Им будет столько же, сколько тебе сейчас, мы будем праздновать наш юбилей, сорок лет. Выпьем, наконец, это чертово шампанское, ты подаришь мне такие же белоснежные лилии. Но, главное, мы будем любить друг друга еще крепче, чем сейчас.

  Улыбаюсь и радостно кричу в окошко, громко, на весь лес:

  – Эй, Вселенная, ты слышишь? Исполни мое желание, пожалуйста! Я хочу, чтобы у них все было хорошо. И мы были счастливы.

  Внутри машины концентрируется тяжелый запах: лилии, шампанское, какие-то смолистые колючие ветки, кровь. Причудливый и тошнотворный коктейль. К горлу подкатывает рвотный спазм, бок опять болит и сводит, но это не важно. Протягиваю руку, улыбаюсь, тормошу волосы, глажу по щеке – сила желания работает. Я чувствую, вижу, что ты возвращаешься ко мне. Чуть порозовел, ладони стали мягче и потеплели, дыхание наполнилось.

  – С тобой все будет в порядке, с мирозданием я договорилась. Ты у меня такой красивый, даже раненный и слабый. Этакая изысканная аристократическая бледность, изысканная изможденность.

  О, а отсюда видна полянка с теми волшебными лиловыми цветами. Точно, сейчас ты похож на цветочного эльфа из старинных сказок, вечно юного проказника со стрекозиными крылышками, который со звонким смехом прячется между упругими стеблями, спит в паутинке под листком, танцует на закатных лучах солнца, поет для рассветных сумерек, плетет ожерелья из росы и лунного света. Дан, мой милый Дан.

  Звучит как колокольчик в голове – Дан, Данн, Даннн. Хотя, наверное, это у меня в голове просто гудит – душно тут, жарко, пахнет вот этим всем, да и перенервничала я. Смеюсь сама над собой: вечно на стресс так реагирую, цепляюсь за детали, придумываю себе невесть что, ухожу в мир волшебных благоглупостей, как ты их называешь. Хоть на минутку, но мне становится легче, и я могу идти дальше.

  Мальчишки что-то притихли. Обычно брыкаются как кенгуру, а тут затаились. Ничего, сейчас я устроюсь поудобнее, лягу, скоро за нами уже приедут и все будет хорошо. Одной рукой обнимаю необъятный дирижабль с двумя пассажирами на борту, мой драгоценный живот, вторую пристраиваю в твоей уютной ладони и тихонько напеваю «Мой Лизочек так уж мал, так уж мал...» Надо же, какая чуднАя песня вспомнилась.

  Незамысловатый мотив и забавные слова из нашего с тобой общего детства навевали сладкий морок, что все будет хорошо. С тобой, с детьми, со мной. Стало так легко, что я рассмеялась.

  – Что за сумасшествие! Да уж, этот день рождения мы запомним на всю оставшуюся жизнь... Эй, ты помнишь кто первым предложил сбежать ото всех и рвануть на неделю сюда, проводить бархатный сезон, насладиться напоследок семейным статусом «в счастливом браке, детей нет»? Ты или я, мм? Я не помню. Помню только как радовались, услышав долгожданное «можно» от акушера. Пеленки, распашонки, ползунки, машинки, разбитые коленки – все это будет, но потом, правда, милый?

  У нас еще четыре дня от отпуска осталось, ты помнишь, Дань? Целых четыре! Машина, правда... Ну да Бог с ней, главное что сами целы. Хороший мой, ты... пожалуйста, я прошу тебя, Данечка, ты вернись ко мне, а? Ты мне так нужен. Не могу я без тебя, не могу. Если с тобой что-то случится, я же ведь... Нет. Нет. Все будет хорошо, правда?

  Я так остро, так отчетливо все вижу и чувствую – полный шорохов и пересвистов темнеющий лес, облака сиреневых цветов, будто тихонько разгорающихся таинственным внутренним светом с приближением ночи, языки полупрозрачного тумана из низины, путающиеся в сухих пряных травах, упавшую на твой лоб длинную прядку волос, отливающую светом в густеющих вечерних сумерках, твои подрагивающие веки, чуть порозовевшие щеки, твое мягкое дыхание, тепло твоей руки, наши переплетенные пальцы. И такую долгожданную едва заметную улыбку, тронувшую твои губы.

  Спасибо, мироздание, это лучший подарок на день рождения! Наконец откидываюсь на сидении и полностью расслабляюсь, только сейчас понимаю, насколько же напряженно сидела. Снова сводит правый бок, но самое страшное позади, ведь так?

  Сжимаю твою ладонь и... о, да, пусть слабый, но настоящий отклик – ты в ответ пожимаешь мои пальцы, улыбаешься уже шире.

  – Данька, я все вижу! Ты пришел в себя, открывай, милый, гла-а-азки! Мне, между прочим, тут страшно и одиноко. И страшно одиноко, да. Ну же, давай! – пусть в конце голос дрожит, не важно. Главное, ты меня услышал и скоро ответишь.

  – Я не верю тебе, моя храбрая мышка. Ты не умеешь бояться.

  – Еще как умею. Это только с тобой я такая смелая. Не бросай меня больше одну. Ладно? – придвигаюсь ближе, поднимаю твою руку, целую в ладонь, прижимаюсь лицом. Самое страшное позади. Наконец-то смотрю в родные голубые глаза. Мое небо, моя вода в пустыне, мой бездонный таинственный океан.

  Ох, только не это! Опять сводит живот, низ каменеет, к пояснице просто раскаленную решетку приложили. Оуу! Снова дышу на четыре-восемь, заговариваю боль, от которой почти отключаюсь. У Бабайки боли, у Буки боли, у Бабки Ёжки боли, у Ксюши не боли.

  – Что? Что с тобой? – ты нервно вглядываешься в мое лицо, а я пытаюсь успокоить тебя пусть кривой, но улыбкой.

  – Все... х-хорошо, вернее... нормально. Просто... уфф... тренировочные... схваааатки... Брекстона – охх – Хиииикса... Скоро... все должнооооу... закончиться, – да уж, собеседник и меня в таком состоянии никакой. Удачно что читала про эту напасть, сейчас бы паниковала по полной.. И как хорошо что теперь мы вместе, ты, пусть ничего не делаешь, только напряженно смотришь на меня и чуть сжимаешь в ответ мою руку, ты просто есть, ты рядом. Через несколько минут меня отпускает. Трусь щекой о твою теплую ладонь, целую в самый центр, туда где сплетены линии жизни и судьбы.

  – Моя девочка... – ты улыбаешься не губами, глазами, обнимаешь меня взглядом. А я в ответ хлюпаю носом. От беременности я сделалась такой сентиментальной и слезливой! – Слушай, а... что вообще произошло и где мы? – ты пытаешься подняться чтобы ощупать меня, потом начинаешь вертеться, чтобы осмотреться по сторонам, но я тут же кричу испуганно.

  – Стой, Дан, стой! Тебя веткой проткнуло, прямо в спину! Кровищи натекло – страсть. Не шевелись, пожалуйста, я боюсь ты хуже себе сделаешь. Знаешь, сколько ты без сознания пробыл?!

  – Так это что, я тут валялся пока ты... Значит с тобой все относительно нормально, это замечательно, – приглядываешься ко мне внимательнее, уже по-деловому, собранно. – Аптечку вот, вижу, достала, – замечаешь телефон на торпеде, вопросительно поднимаешь брови, я в ответ киваю, – И в скорую с милицией звонила. Умница моя! Теперь скажи, что с моей спиной, посмотрим, что можем до приезда врачей сделать.

  Как же хорошо что мой супер-мужчина рядом и очнулся, сразу все стало просто и понятно. Так глупо, что тебе больше досталось! Будь я пострадавшей, а ты цел, давно бы уже была обработана всеми антисептиками, обмотана бинтами в сто слоев, со жгутами на нужном месте, накормлена правильными таблетками, уложена как надо. И скорая была бы тут, и спасатели с вертолетами, и приятелей бы своих бесчисленных на уши поставил, нас бы на руках из этого ущелья вынесли!

  – Ну... у тебя между нижним краем лопатки и талией обломок ветки торчит. Сзади она сама лежит, здоровенная, как копье прямо. Я попыталась его подцепить, думала он в спинке сиденья, а он в тебе застрял. Честно говоря, побоялась трогать, чтобы кровотечение сильнее не стало. Хотя куда уж сильнее...

  – Ясно. Пока буду думать. Ты поняла что вообще произошло? Вроде по встречке не было никого, столкновения тоже...

  – Помнишь в местных новостях показывали всякие ужасы про то как пару недель назад из-за дождей мост смыло, дома? Я думаю, дорогу подмыло и кусок просто в пропасть ухнул, вместе с нами. Вон, куски асфальта на капоте валяются. – в сгустившихся сумерках почти ничего не видно, но то что это не просто камни, понять еще можно.

  – Да, дела. Так. Попробуй повернуть ключи, нам бы надо габариты включить, чтобы нас проще найти было. Справишься?

  – Да, мой капитан! – подсвечиваю себе фонариком телефона, благо заряд практически полный. Под капотом что-то скрежещет, дергается, но через какое-то время мотор начинает чуть неравномерно урчать. Включаю габариты и ближний свет. Еще вентиляцию, пусть эти ужасные запахи отсюда вытянет, я, наверное, до конца жизни возненавижу шампанское и лилии. Ну все! Теперь точно все хорошо! Ты что-то завозился за моей спиной, наверное, тебе неудобно, тесно, придавили мы тебя, придвигаюсь к торпеде и всматриваюсь в стремительно наступающую ночь за окном. Выключаю фонарик и вдруг вижу настоящее волшебство.

  Два луча света, взрезающие лиловые сумерки, выхватывают из темноты змеящиеся над землей полосы тумана, какие-то сумасшедшие бледные мотыльки по спирали летят все ближе и ближе к огням. Кажется, будто мы едем через снегопад или нет, летим сквозь космос на затерянном в бескрайних просторах Вселенной маленьком ковчеге. Клубы тумана, нагретые фарами, взмывают вверх и пропадают в густой синеве вверху. Да уж, если бы не это «приключение», не видать бы мне ни хрупких цветов из растрескавшейся земли, ни этого странного полета сквозь ночь.

  Откидываюсь на свое сиденье, пристраиваюсь подальше, чтобы открыть тебе обзор, привычно обнимаю живот и улыбаюсь. Не могу оторвать взгляд от представления за окном.

  – Красиво, правда? – говорю с улыбкой, – Я сегодня еще кое-что удивительное ви...

  Замолкаю на полуслове, потому что, повернувшись к тебе, в неровном свете внутри салона замечаю струйку крови, стекающую из уголка губ. Захлестывает ощущение беды. Липкое, душное, обволакивающее, которое начало стремительно, как змея, вползать в душу, отравляя появившуюся было надежду ядом обреченности.

  Включаю фонарик и зажимаю рот, заглушая рвущийся наружу отчаянный крик. На твоих коленях безвольно покоится рука, а с раскрытой ладони свисает окровавленный деревянный обломок, длинный и узкий как нож. Поднимаю лицо вверх и встречаюсь с твоими глазами. В них плещется боль и вина. Меня вдруг пронзает понимание, что ты точно знаешь, что ничего уже не исправить, что надежды нет. Время замедляется и каждый миг, каждая секунда теперь неотвратимо приближает тебя к...

  Вот ты виновато улыбаешься окровавленным уголком рта, вот натужно сглатываешь, стремительно бледнеешь, дышишь со свистом, откашливаешься, роняя тяжелые багровые сгустки прямо на майку. Говоришь тяжело, с трудом выталкивая из клокочущего горла слова.

  – Я... прости меня... – прикусываешь губу от боли, – я думал там просто щепка, – снова заходишься кровавым кашлем. – Обещай мне, обещай. Что ты будешь жить дальше. Будешь любить, радоваться, станешь счастливой.

  Яростно мотаю головой: нет, нет! Сиплю передавленным подступающими слезами горлом.

  – Я не смогу без тебя. Как же...

  Ты рывком поднимаешь руку и кончиками пальцев прикасаешься к моим губам, заставляя замолчать. Смотришь неотрывно, с такой тоской и мольбой, что я готова пообещать тебе что угодно, лишь бы успокоить.

  – О-обещаю, – шепчу губами прямо в твои подрагивающие пальцы.

  Ты вдруг улыбаешься так светло, так искренне, что мне в голову приходит шальная мысль, что я просто глупая паникерша, что все страхи напрасны и с тобой на самом деле все в порядке.

  – Спасибо родная. За все, – твоя ладонь обессиленно соскальзывает вниз, оставляя за собой кровавый росчерк. Ты не отводишь взгляд, на лице покоится безмятежная улыбка, ты все еще теплый и мягкий. Но ты уже не со мной, не здесь. Я навсегда осталась одна в этом огромном, наполненном пустотой и одиночеством мире.

  И тут бесконечно растянутый миг кончился, рассыпавшись тысячей осколков иступленной боли, раздирающей меня изнутри. Я не могу двигаться, даже дышать не могу, просто цепенею от накатывающих спазмов. Мгновением позже я начинаю отключаться и все вокруг медленно пожирает тьма, постепенно сужая поле зрения. Исчезает космос из бабочек за окном, салон. Я цепляюсь за угасающие искры сознания, но тьма давит все сильнее. Последнее что вижу – твое бледное лицо с окровавленным подбородком, счастливой улыбкой и взглядом, обращенным внутрь себя, к какому-то далекому и невидимому живым свету.

  Тьма победила.

  Вот с тех пор я и ненавижу свой день рожденья. День жизни для меня и день смерти для вас. Самый худший подарок от мироздания. Не хочу открывать глаза, не хочу снова видеть свои руки в пыли и крови, вернее, соке, не хочу снова чувствовать этот удушливы запах лилий, не хочу, не хочу! Хочу просто встать, оттереть руки от этой падали, бросить сумку и уйти, навсегда, не поворачиваясь, забыв и этот проклятый город, и это чертово кладбище, и вас!

  Господи, что я такое говорю ... Я... я... же люблю вас! Вы же все что у меня осталось, все что есть! Я же... должна вас любить. Хотя, кому должна? Нет в живых никого кто мог бы меня упрекнуть хоть в чем-то. Твои родители сгорели от горя и ушли почти сразу за вами, дед, как ни странно, продержался чуть дольше. И все они тоже здесь. Кремация – удобная штука, как бы цинично это ни звучало. Никому и ничего я уже не должна. Даже себе. Нельзя любить мертвых, как живых. Тем более двадцать лет кряду.

  Ладно, это все лирика. Хватит валяться в пыли, надо вставать и идти вперед. Кое-как продираю глаза – веки опухли и слиплись от соленых слез. Умываюсь из бутылки с питьевой водой, не столько оттираю, сколько размазываю по себе въевшийся бузинный сок с налипшей на него мягкой серой пылью. Где уж тут сохранить мою обычную здесь «красоту как на праздник». Так, ничего особенного, но я всегда появляюсь у моих мужчин с легким макияжем, с освеженной стрижкой, даже маникюр делаю, хотя на моих руках он не продержится и недели. Достаю зеркальце и критично рассматриваю кудлатое нечто на голове: мда, это нужно недюжинный талант иметь, чтобы так угробить ультракороткую пикси.