Текст книги "Мои хорошие друзья. Лесная песня"

Автор книги: Татьяна Тимохина

Соавторы: Михаил Сайгин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

ПОМОЩНИК

Сидит Степан на печи, с котёнком играет. Вдруг слышит: дедушка за окном дрова колет.

– Бабушка, – говорит Степан, – не знаешь, где мои валенки?

– Валенки? А зачем, деточка?

– К дедушке пойду, – отвечает Степан и с вешалки снимает пальто.

– Мороз, деточка, не ходи. Глянь-ка, стёкла все разузорило.

Но Степан уже нашёл под кроватью свои валенки, накинул пальто и выскользнул за дверь.

Однако бабушка тут же выскочила следом за ним и затащила обратно в избу.

– Разве можно, деточка, в такой мороз в пальтеце да без шарфа! Ну-ка, шубейку надевай. А то мигом простудишься.

– Не простужусь я! – мотнул головой Степан.

Но бабушку не переспоришь. Пришлось надеть всё, что она велела.

– А лучше бы, деточка, ещё и супчику поел перед уходом – вон бледненький какой стал, плохо кушаешь, ой, плохонько!

Где там! Не до супа Степану. Скорее к дедушке! Оделся уже, на выходе весь, как на вылете, а тут супчик ещё какой-то…

И вот Степан во дворе.

Увидел его дедушка:

– Замёрзнешь, крошка! Вишь, холодило-то нынче холодильное!

Опять! То «деточка», то «крошка», да всё про мороз и о морозе. Когда же наконец поймут, что он, Степан, совсем не такой уж маленький и сам тоже кое-что соображает!

– Дедушка! Я помогать тебе пришёл. А ты отдохни.

И Степан решительно взялся за топор.

– Ой, ой! – ужаснулся дедушка, будто палец себе отрубил. – Ты что! Оставь топор! Осторожно! На ногу не урони.

И, обезоружив Степана, дедушка отвёл его в дальний угол двора и только после этого снова принялся за своё дело.

Степан с завистью смотрел, как сноровисто и ловко он работает. Размахнётся – топор только мелькнёт у него над головой, как серебристая рыбина, г-гах! – и разлетится чурка в разные стороны на белые полешки.

Рубит дедушка, колет и выдыхает весело, озорно, совсем как мальчишка:

– Г-гах! Г-гах! Г-гах!

– Г-гах! – И Степан от радости так и подпрыгнет. – Г-гах! – и снова подскочит. – Г-гах! – и в ладоши хлопнет. – Г-гах! Г-гах! Г-гах! – танцует Степан танец какой-то чудной, вроде чечётки, а не чечётка.

И хочется ему, ах как хочется самому по чурке рубануть хоть разок и самому крякнуть при этом по-дедовски: «Г-гах! Г-гах!»

Дедушка между тем разгорячился, ватник скинул, на снег бросил.

– Дедусь, жарко тебе? – закричал Степан из своего угла. – А лицо почему у тебя красное такое? Заболел? Простудился? Бабушку позвать?

Но бабушку звать не надо – она сама уж тут как тут: опять по Степанову душу – домой его увести. Мороз-то какой! Бабушка своё лицо варежкой прикрыла: так дерёт, как медведь лапой когтистой.

– Не пойду я домой, – надулся Степан. – Не хочу. Я дедушке хочу помогать. Он пусть отдохнёт, а я дрова колоть буду.

– Ну ладно, – улыбнулся дедушка, видя такую настойчивость. – Если уж так хочешь, носи полешки и складывай.

Мигом оказался внук рядом с дедом. Схватил полено, отнёс. Потом другое, третье, пятое, десятое…

– Ну и ну! – восхитился дедушка. – Ну, крошка, теперь ты уже не крошка, а помощник!

– А ведь много я уже натаскал, да?

– Много, ох мно-о-го, Степан! Молодец. И лицо у тебя теперь красное.

Степан побежал в избу, в зеркало глянул.

– Бабушка, бабушка, посмотри на меня! Лицо красное!

– Красное, как солнышко, деточка! – ласково сказала бабушка и погладила Степана по щеке.

Степан понял, что не заболел, а наоборот – поздоровел.

– Ты, бабушка, меня деточкой больше не называй. Лучше помощником. Дедушка теперь так меня зовёт.

– Будь по-твоему, – согласилась бабушка.

Снова Степан дедушке помогать побежал.

– Ты бы отдохнул малость, что ли, – сказал дедушка.

– Я не устал!

И домой пошёл только вместе с дедушкой, когда все дрова были расколоты и сложены.

– Ну как, доволен ты помощником? – спросила бабушка дедушку.

– Не знаю ещё. Посмотреть надо, как есть будет.

А Степан уже и сам поглядывал на кухню, откуда доносился вкусный запах горячих щей.

– Когда поработаешь, щи вкуснее, – сказала бабушка. – Верно, дедушка?

– А как же!

Степан съел тарелку щей за одну минуту. И ещё попросил.

– Ну, теперь я вижу, ты настоящий помощник! – сказал дедушка.

АНДРЮШКА

Солнышко-колоколнышко в небе ясном высоко-высоко, всем от него и тепло, и весело: траве-мураве, деревьям, цветам.

Вытянули цветы длинные шеи, смотрят и ждут – не идёт ли Андрюшка.

А вот и он.

Из дому вышел, улыбнулся приветливо, на щеках ямочки появились, в каждой капелька воды, пожалуй, поместится.

В руках у малыша – ведёрко со свежей водой.

Приблизился Андрюшка к яблоне, полил её.

– Пей, – прошептал. – Пей и расти.

И зашелестели на деревце листья – словно поблагодарили заботливого мальчика.

А ветерок нежно погладил его по волосам.

ВЕЛИКАН

Миша давно заметил, что утром солнце никогда не появляется в том окне, около которого стоит его кровать. Здесь бывает оно позже, после того, как наведывается в берёзовую рощу.

«Что оно там делает?» – думал Миша не раз.

И вот однажды решил сам посмотреть, что и как.

Пошёл в рощу. Глянул вверх – небо. Огляделся по сторонам – берёзы. Посмотрел на землю – трава, а среди травы – алая ягода на тонкой ножке.

Алая! Она сверкала на солнце, как мокрая бусинка. И была такая красивая, что даже стрекоза не могла пролететь мимо, а села на зелёный лист и оттуда долго-долго, внимательно-внимательно смотрела не неё.

Заложив руки за спину, стал Миша прохаживаться между деревьями. Вроде бы всё ему было здесь знакомо, но почему-то казалось, что он впервые в берёзовой роще. Это солнце сделало рощу неузнаваемо-прекрасной.

Тем временем Ира, старшая Мишина сестра, увидела, что Миши нет дома, и бросилась его искать. Заглянула во двор – нету, к соседям – тоже нет. Побежала в рощу.

Миша стоял возле муравейника, задумавшись.

– Ах ты! Опять рубашку наизнанку надел! – не обращая внимания на Мишину сосредоточенность, воскликнула Ира и принялась стаскивать с брата рубашку.

– Да осторожнее ты, голову оторвёшь, – сказал брат, поднимая руки над головой. – А ты знаешь, солнце за мной всё время бегает. Куда я, туда оно. Я между деревьями остановлюсь – и оно остановится. Я в кусты спрячусь – а оно тут как тут, сразу меня находит.

– Выдумщик ты, вот кто.

– А вот и нет, а вот и не выдумщик. Правда. А вот здесь – смотри – муравейник. Вон их сколько! Тысяча? Миллион! А вот угадай, что они обо мне думают!

– О тебе? Думают? Так они и думать не умеют.

– Ого-го! Не уме-еют! Чего скажешь! Муравьи – они самые умные. Дом какой для себя построили. Сколько квартир, коридоров! И кино у них, наверно, есть. И экран там – со спичечную коробку.

– Фантазёр! – засмеялась Ира.

– Сама ты фантазёр. Скажи вот, что они обо мне думают, скажи, ну!

– Не знаю, – пожала плечами Ира.

– Думают, что я великан! Они ведь такие махонькие, а значит, я для них – очень большой. Понятно?

– Понятно, товарищ муравьиный великан! – снова засмеялась Ира. – Давай, великан, побегаем, хочешь? Наперегонки.

– Помчались! – обрадовался Миша. – Только – чур! – так бежать, чтобы солнце за нами не угналось!

– Не угонится! – крикнула Ира и побежала во весь опор.

Но солнце догоняло их, ловило, грело, припекало. Так и играли они втроём – Миша, Ира и солнце.

Когда устали и остановились, Миша спросил:

– Ир, а почему утром солнце прямо в рощу бежит?

– Не знаю.

– А я знаю.

И он взял сестру за руку и повёл её туда, где росла среди травы алая ягода на тонкой ножке.

– Вот, – сказал он, – ягода красивая какая, видишь? Вот потому-то она и красивая, что солнце каждое утро к ней спешит, её греет. Смотри не сорви её, а то солнышко рассердится.

– Не сорву, не бойся, – ответила Ира. – А сейчас – побежали, дедушке обед пора нести. Кувшин с квасом на этот раз понесу я, а пирог – ты. Хорошо? Только начинку не выковыривай, как в прошлую пятницу.

– Ладно, ладно, не учи.

Брат и сестра вернулись домой, взяли еду и пошли на луг.

– Как думаешь, – спросил Миша, – сегодня дедушка разрешит мне немного покосить или нет?

– Разрешит, конечно. Ты ведь теперь великан!

Когда они вышли на луг, дедушка сказал:

– Ну, Миша, для тебя нынче работёнка найдётся!

Миша схватил косу.

– Нет, косить я уже кончил, – усмехнулся дедушка и, забрав у Миши косу, дал ему грабли. – Будем сено ворошить. Гляди-ка, солнышко его высушило, постаралось.

– Солнышко? – удивился и обрадовался Миша. – Оно уже и здесь побывало! Надо же!

КАК Я ИСПРАВИЛСЯ

Хо-хо, хоп-хоп-хоп! Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Ура-урррааа! Мама ушла. Всё! Порядочек! Теперь я вольная птица. Скорее сюда мяч! Та-ак! Хлоп! Хлоп! Хлоп! В стенку, в другую, в стол – бац! Ваза с цветами чуть покачнулась, но не упала. Ха-ха-ха! Где нитки? Скорее нитки, вот они, нитки! Белые, красные, разные, прекрасные! Рраз! Рраз! Рраспутать, рраспустить, голые катушки шпульнуть подальше от себя. Хо-хо-хо! Как серпантин! Запутались? Ну и что? Ну и хорошо! Что и требовалось доказать. Урра, тра-ля-ля!

Кто там шаркает домашними туфлями? Конечно, бабушка. Опять:

– От рук отбился… Вот мать вернётся, в кино не пустит! Успокойся сейчас же!

Какое там «успокойся»! Свобода, свобода, свобода! Разве бабушка знает, разве она понимает, что это такое! У-ух! Мячом в стенку! И-э-эх! Катушками в полку! Э-ге-ге! Серпантин! Мячом – удар! Ещё один!

– Осторожно! В кино не пойдёшь! Нет, нет, так и знай! Дома будешь сидеть!

Я вижу, что бабушка сердится. Но пока ещё не всерьёз.

– Тррах-бах-таррарах! Нитки здесь, мяч – в сенях! Ба, посторонись, мяч сверху вниз!

– Всё, никакого кино!

Теперь уже бабушка рассержена по-настоящему. Она поворачивается и идёт к двери. Кино – в опасности. И тогда я приостанавливаю одну игру и начинаю другую.

– Э-э-э! – вою я, как будто плачу, а сам отворачиваюсь, чтобы бабушка, если посмотрит на меня, не увидела, что слёз у меня никаких нет. – Э-э-э! – завываю я, как волк.

Бабушка ушла. Её нет в комнате.

– Э-э-э! Ой-ё-ёй! А-а-а! Аааа!

Бабушка возвращается. На её глазах слёзы. Я чувствую это, хотя не вижу. Ведь бабушка плачет каждый раз, когда плачу я.

– Ну-ну, успокойся, – говорит она наконец. – Тише, тише. Ладно уж, на этот раз прощу тебя, маме не скажу.

– Э-э-э! – вою я ещё немного, так, для порядка, чтобы бабушка не догадалась, что я схитрил.

А через несколько минут всё начинается сначала:

– Тррах-бах-таррарах! Нитки здесь, мяч – в сенях! Ба, посторонись, мяч сверху вниз!

Потом плачу я, потом – бабушка.

И как только она выдерживает? День-деньской идёт такая кутерьма. Весь день. И каждый день. И целый год! И наверно, так было бы до сих пор, если бы не бабушкина подруга. Подумайте только, оказывается, у бабушек тоже бывают подруги, да ещё школьные! Трудно себе представить, но бабушка тоже когда-то училась в школе и была маленькой девочкой. Бабушка-девочка, девочка-бабушка! Ой, как смешно! Но мне, к сожалению, было не до смеха, когда я из-за этой бабушкиной школьной подруги попал в переплёт.

Бабушка моя, конечно же, никакая не доносчица. Ну, рассказала своей подруге про меня – какой я озорник. Не знала, что эта самая подруга – соседка нашей учительницы Галины Александровны. Как потом выяснилось, и подруга не знала, что Галина Александровна – наша учительница, знала только, что она просто учительница. И совершенно случайно рассказала ей про меня. А Галина Александровна как бы невзначай спросила фамилию…

На следующий же день после этого разговора Галина Александровна во время классного часа вызвала меня к доске и сказала:

– Этот человек изводит свою собственную бабушку. Как будем с ним бороться? Мы ведь договорились, что каждый из вас будет домашним помогать. А он мешает! Ты помогаешь по дому? – спросила она. – Половики вытряхиваешь? Свои носки и носовые платки стираешь? Мусор выносишь? Ну?

Я врать не люблю. Однако и сознаваться не хотелось. Поэтому я в ответ только пожал плечами.

– Ясно! – сказала Галина Александровна. – Кто мешает, тот не помогает. Какие будут предложения?

Спорили недолго. Постановили: ходить ко мне и проверять, как я себя веду.

С этого дня мой дом превратился в какой-то вокзал. Приходили не только дежурные наблюдатели, но и все, кому не лень. И я придумал выход. Как только увижу в окно, что идут, сразу хватаю половик и тащу во двор. Тут уж сразу видно, что со мной всё в порядке, заходить незачем. Улыбнутся контролёры, покивают одобрительно головами и уйдут.

Но однажды бабушка заметила, что я выпроваживаю своих товарищей. Она сама зазвала их и угостила блинами со сметаной. Потом стали обращать внимание на приходящих и соседи.

– Что это к тебе каждый день столько ребят ходит? – спросил дошкольник Генка из дома напротив.

– А я их обучаю собак дрессировать, – ответил я, не задумываясь.

– Ой, и меня научи! – взмолился Генка.

– Подожди, дай сперва эту группу подготовить, – сказал я, чтобы как-то выйти из положения.

Несмотря на это, Генка встречал меня со своей глупой собакой каждый день, когда я возвращался из школы. Выражение лица было у него при этом просительное.

Одноклассники вскоре приходить перестали: увидели, что я исправился. И в самом деле я уже и без них вытряхивал теперь половики и вообще во всём помогал бабушке.

Надо было как-то избавиться от Генки. Но раз уж я исправился, силой этого сделать было нельзя. Так он и ходил, пока ему самому не надоело.

Михаил САЙГИН
ЛЕСНАЯ ПЕСНЯ
Повесть

Скучно Мише одному в пустом доме. За окном туман и, словно просеиваясь сквозь сито, моросит и нагоняет тоску серый, унылый дождик. Да если бы только дождик! Едва он кончится, идёт снег. Идёт и идёт, идёт и идёт, тихо-тихо, медленно-медленно, нудно-нудно, словно всё время думая: идти или остановиться, остановиться или идти. Побелели крыши и завалинки, заборы и деревья. Всё кругом белым-бело, как в тетрадке. Только одна лишь дорога темнеет и вьётся до самого леса. А куда она уходит потом? Не знает этого Миша. И откуда знать, если не разрешают ему выходить из дому в такую непогодь. Впрочем, и самому-то ему не хочется выходить. Что там делать, раз нет никого!

Подсел Миша к окну, смотрит на улицу, ждёт, не появится ли что-нибудь интересное. А что и кто может появиться в такую сырую и холодную погоду? Вот женщина прошла под окном. Торопливо прошла, чтобы поскорее уйти от снега и дождя. И снова нет ни души.

Ива стоит одиноко. С сиреневого куста облетели все листья. А вот за плетнём – там рябина, а на её макушке – оранжево-красные ягоды. Увидел их Миша и как-то теплее стало на душе: лето вспомнил. Ах, лето, лето, зачем же ты ушло! Как хорошо было, радостно, весело! Бегай, играй сколько хочешь. Весь день. А дни летом длинные-предлинные, как удочки…

Когда ещё вернётся лето! За этим снегом и дождём не видно красного лета. Кажется, всегда будет холод и слякоть и всегда придётся дома сидеть.

Старшая сестрёнка Аня в школу ходит. Ей не скучно. Правда, вставать надо рано. Миша видит, как она утром завтракает наспех, выбегает из дому, на ходу застёгивая пальто. А он может спать сколько хочет. Но, несмотря на это, он очень завидует Ане. Конечно, ей в школе весело, раз она так туда спешит.

Нынешней осенью Миша тоже просился в школу, да не приняли его. Мал, сказали, и здоровьем слабоват.

Вот и сидит Миша один.

У соседского мальчика Вовки хоть брат есть. Вовке кроликов принёс. Беленькие такие, пушистенькие.

А глаза красные. Вовка говорит, это для того, чтобы машина их не сбила, когда они на улице травку щиплют. А у кошки – ещё лучше: её машина даже ночью заметит – у неё глаза и ночью светятся, как жучки-светлячки.

Поймать бы много-много светлячков и пустить их по всему дому. Вот стало бы светло!

Мама рассказывала, что в тёплых странах светлячков полным-полно. Как у нас воробьёв.

Воробышки! Вот они. Нахохлились. Холодно и им. Хотя они все друг на дружку похожи, а всё-таки разные. Вон тот, что справа, – самый большой и, наверно, самый сильный. А рядом с ним – совсем маленький. Кем он большому приходится? Сыном или внуком? У него силёнок маловато. Так же, как у Миши. А где живут воробышки? Под стрехой сарая. Там их гнёзда. Там они спят. Можно было бы их поймать. Только высоко, рукой не достанешь. Да и зачем? Пусть живут себе на здоровье. Не было бы им только холодно. И голодно.

Эх, в самый раз бы вынести воробышкам на крыльцо миску пшена. И крикнуть: «Эх вы, воробышки, умные головушки, вот вам еда, скорее сюда!» Да ведь нельзя на улицу-то…

И время словно на месте стоит. Как на картине. Тикают на стене часы, движутся стрелки. А у Миши всё как было, так и есть. Скорее бы Аня из школы вернулась.

Но бывает же в жизни, как в сказке. Только подумал так Миша, как сразу, в то же мгновение, появились на улице сперва Анины подруги, а следом за ними – и сама Аня. Вот уж она и во дворе. Бежит, портфелем размахивает.

Миша вскочил и побежал открывать сестрёнке дверь.

Ещё она и в дом-то не вошла, а Мише уже весело. Теперь он больше не один.

… – Будет у тебя теперь новый товарищ, – сказала вечером Мише мама. – Сегодня к нам семья из совхоза приехала. У них мальчик есть, тебе ровесник.

– А как его зовут? – оживился Миша.

– Об этом ты сам его спросишь. Увидишь его – выходи на улицу.

На следующее утро Миша снова уселся у окна и стал смотреть, не появится ли этот новенький мальчик. Но никто не появлялся час, другой. Тогда Миша отчаялся и снова заскучал. Достал кубики и принялся строить домик. Домик получился маленький. Для игрушечных людей не годится. Разве только для игрушечной собаки конура. Вот и принёс Миша глиняную собачку, поставил её возле домика и зачем-то надел ей верёвочный ошейник.

Настоящей собаки у Миши не было. Правда, он иногда играл с Вовкиной. Но чужая собака – всё-таки не то. Своя – она своя и есть, а чужая – чужая. Но на худой конец сейчас и с Вовкиной поиграл бы. Глянул на всякий случай в окно – а вдруг она окажется там. Но нет, собаки не было. Зато возле липы увидел Миша мальчика, который держался рукой за ветку и раскачивал дерево.

Миша оделся, взял санки и вышел.

И зачем было так долго дома сидеть? На улице, оказывается, не так уж и холодно. Снег идёт. Мягкий, мокрый.

– Не надо дерево ломать, – сказал Миша мальчику. – Это наша липа, мы её сами посадили.

– А зачем вы её посадили? – спросил мальчик.

Миша не ждал такого вопроса и не знал, как ответить.

Он шмыгнул носом и сказал то, что говорят все люди, когда не знают, что сказать:

– Так надо.

И вместо настоящего ответа сам задал вопрос, потому что спрашивать всегда легче, чем отвечать:

– А ты зачем ломаешь?

– Я не ломаю, только семена с макушки стряхиваю.

– Какие такие семена? И зачем?

– Съем их, вкусные.

– Их не едят.

– Кто не ест, а я съем. Я всё ем, потому вот и толстый такой. Видишь, какой?

– Вижу. Только не толстый ты. Я знаю одного толстого, вот он – толстый.

– Ну и пусть. Зато я сильный.

Тут Миша спорить не стал. Чтобы узнать, сильный этот мальчик или нет, надо бы с ним побороться.

А бороться Миша не умел. Поэтому он поспешил переменить тему разговора.

– А ты откуда приехал?

– Из совхоза.

– А-а-а… – Миша догадался, что это тот самый мальчик, о котором говорила мама.

– А где ваш совхоз?

– Там, – и мальчик махнул рукой куда-то в сторону леса. – Знаешь, какие у нас горки! На твоих санках и не скатишься.

– Почему?

– Сломаются.

– Так ведь они железные.

– Всё равно. Там однажды даже тракторные сани сломались.

– Неужели вы на тракторных катались? – удивился Миша.

– Да нет, что ты! – дружелюбно усмехнулся мальчик. – На них кирпичи с силикатного завода везли. Трос оборвался, сани под гору скатились и прямо в яму угодили. Эх, видел бы ты, сколько потом из ямы этой кирпича вытащили! Целый дом можно построить. Большой-большой, в сто этажей! – и мальчик высоко поднял руки в чёрных шерстяных варежках.

– Стоэтажных домов не бывает, – сказал Миша. – Я с папой в Москве был, так даже там таких нет.

– Там нет, а у нас в совхозе были.

– Были да сплыли.

– Никуда они не сплыли, а на месте стоят. У-у какие! Залезешь на крышу, и всё видно – далеко-далеко.

– Неужели? – удивился Миша, уже поверив мальчику. – И наш город видно?

– А как же!

– И наш дом?

– Конечно. Только с высоты ваш дом покажется вот такусеньким, – и мальчик, сняв варежку, показал Мише самый-самый кончик самого-самого маленького пальчика, который называется мизинцем. – Да что дом! И тебя видно, когда ты на санках катаешься.

– Я… катаюсь… – Миша смутился и опустил глаза: ему стало ясно, что мальчик говорит неправду: ведь Миша вышел сегодня с санками впервые за эту зиму. И неожиданно для себя самого сказал:

– А у меня собака есть.

– Где же она? – обрадовался мальчик.

– У соседей.

– А говоришь – у тебя.

– А я всё равно с ней играю.

– Играть – это мало. Вот если бы твоя…

– Захочу – будет моя. Вот пойду и позову.

И он подошёл к Вовкиному двору и свистнул, нисколько не надеясь, что собака явится на его зов. Но она явилась!

И тогда Миша схватил её за ошейник и сказал мальчику:

– Вот видишь: не моя, а моя!

Но мальчик искоса глянул на Вовкину собаку и пробормотал:

– Разве это собака? Вот в совхозе была собака так собака – с лошадь! Катала она нас.

– Верхом?

– Почему верхом? В сани её впрягали, и всё. Ух, катались, го-го!

– Когда моя вырастет, я её тоже запрягу.

– Эта не вырастет. Никогда. Маленькая собачка – до старости щенок, – с видом знатока проговорил мальчик. – Та в этом возрасте с меня ростом была.

– Знаешь что? – закричал Миша. – Вот что! Неправду ты говоришь. Неправду, понял? – И он повернулся, чтобы уйти.

– Постой! – мальчик схватил его за рукав. – Это я, я неправду говорю, да?

– Ты, ты, ты! – сердито кричал Миша.

Говорить больше было не о чем.

Мальчики, словно петушки, встали друг против друга, нахохлившись. Ещё секунда, и началась бы настоящая битва.

Но тут вмешалась Вовкина собака. Она схватила новичка зубами за полу пальто и, угрожающе урча, попятилась назад.

– Пусти! – замахнулся на собаку мальчик.

Но она и не подумала его отпустить.

Тогда мальчик пнул её ногой, и она, взвизгнув, отлетела в сторону.

– Эх, ты, – укоризненно произнёс Миша. – Нашёл кому силу свою показывать.

Он взял собаку на руки и пошёл домой.

В этот день он уже не выходил больше на улицу. Никакой охоты не было теперь не только играть, но даже встречаться с этим хвастунишкой.

Но дети недолго помнят обиду.

Уже на следующее утро Миша и новичок снова были вместе. И опять повторял на каждом шагу новый Мишин знакомый:

– Это что! Вот у нас в совхозе…

Однажды рано утром разбудил Мишу какой-то странный, негромкий стук. Мальчик повернулся на другой бок и попытался снова уснуть, но стук не прекращался. Миша открыл глаза.

Что это? Мышь, что ли? А о чём думает кот? Протянул руку – кота Васьки в ногах не было, уже убежал.

Миша сел на постели, спустил на пол босые ноги. Потёр глаза и только тут догадался, что стучат в окно.

Подошёл к окну, раздвинул занавески, прижался своим широким лбом к стеклу. И только тут увидел птичку, которая тоже заметила его, подняла свою пушистую головку со взъерошенными жёлто-синими пёрышками и стала не мигая, очень внимательно и настороженно смотреть на мальчика.

– Сини-и-ичка! – обрадовался Миша. – Это ты! Фить-фить-фить! – И Миша постучал пальцем по стеклу.

Синичка испугалась, вспорхнула и, отлетев в сторону, уселась на балкон соседнего дома. А оттуда продолжала смотреть на Мишу.

– Что смотришь? – спросил её Миша. – Ну что? Почему не стучишь в соседское окно, как стучала в моё? Неужели знаешь, что дядя Саша и тётя Оля на работе и что нет у них такого мальчика, как я, и тебе не с кем поиграть? Ах ты, хитренькая! Но ведь и у меня нет времени с тобой баловаться. Вот поем сейчас и пойду на санках кататься.

Произнеся такую длинную речь, Миша вернулся к своей постели, убрал её, умылся и пошёл на кухню. Но едва взялся за сковороду с жареной картошкой, услышал снова: тук! Тук-тук-тук! Тук-тук-тук! Тук!

– Опять ты! – засмеялся мальчик. – Ты уже, наверно, позавтракала. А я вот только собираюсь. Или дразнишь меня? – Миша открыл форточку и свистнул: – Фить!

– Ах, ты уже здесь! – услышал он голос сестрички Ани. – А я на цыпочках хожу, боюсь тебя разбудить. С кем ты тут разговариваешь?

– Тише! Вон, видишь, синичка!

– Ага! Ой, какая хорошенькая! Она замёрзла, бедненькая. Знаешь, как сегодня на улице холодно! Птичка голодная, даже на лету замёрзнуть может. Давай-ка мы с тобой отыщем пшено и накормим её!

Птичка словно поняла, что сказала девочка. Она взмыла к самому верху оконной рамы и радостно летала так, чтобы дети всё время видели её, а время от времени приближалась к окну и два-три раза ударяла клювом в форточку.

Только и слышалось: тррр! Тук-тук-тук! Тррр! Тук-тук-тук!

– Вот оно, пшено! – радостно воскликнула Аня. – Нашла! Но как его сыпать? Если прямо в снег, оно там затеряется.

– Сделаем кормушку, – решил Миша.

– А как?

– Как, не знаю… Но постой, постой, я, кажется, что-то придумал!

Он помчался в соседнюю комнату и принёс оттуда кусочек хлеба и верёвку. Верёвкой перевязал хлеб крест-накрест и, взобравшись на подоконник и держа верёвку за свободный конец, забросил хлеб в форточку.

– Слезай оттуда. И – тссс! Молчок! – прошептала Аня, боясь спугнуть птичку.

Затаив дыхание и не смея пошевелиться, наблюдали дети за синичкой. Птичка осторожно приближалась к хлебу. Прыгнет, остановится, посмотрит по сторонам. Потом снова короткий скачок. Очутившись рядом с хлебом, не сразу стала его клевать, а сперва осмотрела со всех сторон. И лишь убедившись, что всё в порядке, синичка принялась за еду. Клюнет раз, поднимет голову, посмотрит. Клюнет другой раз – и снова все предосторожности.

– Ешь, ешь, не бойся! – закричал Миша, у которого лопнуло терпение.

– Не шуми! – одёрнула его Аня. – Сейчас улетит!

Однако синичка не только не улетела, но даже и не тронулась с места. Она только зацинькала: «Цинь! Цинь! Цинь!»

Словно кого-то звала.

И в самом деле, спустя мгновение, прилетела ещё одна, только поменьше.

– Это её дочка! – прошептал Миша.

– Молчи!

Мама и дочка посмотрели друг на друга и дружно стали клевать хлеб с двух сторон.

Миша радостно рассмеялся. На этот раз Аня не стала шикать на него, а засмеялась вместе с ним.

А птички завтракали, не обращая ни малейшего внимания на своих добрых покровителей.

… После этого, едва заслышав стук в окно, Миша торопится к окну, чтобы забросить в форточку очередную порцию хлеба на верёвочке. И каждый день ему радостно: он ведь теперь не просто Миша, как был раньше, а друг пернатых!

Хорошо весной на берегах реки Мокши! Просторны заливные луга, а воздух такой, что дышишь и не надышишься тонким ароматом клейкой сосновой смолы и сочных лесных трав.

В мае здесь собирается так много разных птиц, что люди называют это скопище «птичьим базаром». Каких только голосов не услышишь на этом «базаре»! От зари до зари не смолкают соловьиные трели. Где-то вдали кукует кукушка. Жалобно кукует и грустно. Она ведь не вьёт гнёзд, птенцов своих подбрасывает в чужие, вот и прозвали её за это бездомной. Заметив приближающуюся опасность, громко и тревожно стрекочут сороки. Кричат грачи. Что там у них случилось? Ага, вот оно что! Один маленький грачёныш-несмышлёныш увидел, как высоко в небо поднялась его мама, и прыгнул следом за ней, да не полетел, а шлёпнулся на землю. Вот теперь и лежит он, растопырив свои слабенькие крылышки, прижался к высокой траве, дышит тяжело, натужно. А над ним, громко крича, летают старые грачи. Жалко грачёныша-несмышлёныша и людям. Вот какой-то мужчина взял его осторожно, чтобы не причинить ему боль, и хотел посадить на сосновый сук.

– На земле оставлять нельзя. Кошки съедят.

Но тут подоспел Миша:

– Дяденька, дяденька, не надо! Он оттуда свалится, упадёт, разобьётся. Лучше мне его отдайте. Я кормить его буду, ухаживать за ним.

– Что ж, коли правду говоришь и не обидишь, бери.

Взял Миша грачёнка. Забот поприбавилось, но ведь и радостей – тоже.

Вспомнил, что на днях выбросила мама сломанную пластмассовую тарелку. Пошёл, поискал на том месте, нашёл, домой принёс. Хлеба туда накрошил, печенья и поднёс своему приёмышу.

– Ешь, маленький, ешь! Есть будешь хорошо – поправишься быстро, окрепнешь.

Поднял, растопырил грачёныш свои пёрышки, чёрные как смоль. Не ест, молчит, будто ничего не видит и не слышит.

Прямо до слёз Мишу довёл. До вечера Миша с ним мучился. А вечером принёс ему макароны. Грачёныш их, видать, за червяков принял и от радости даже крылышками затрепыхал. И давай макаронину за макарониной уплетать.

И даже когда кончились макароны, рот не закрывал, а требовал ещё. Миша ему тогда и хлеб, и печенье скормил. То самое, которое раньше грачёныш и видеть не пожелал. Да ещё две картошины. Крупные! А когда всё это съел грачёныш, Миша прошептал:

– Яшка!

А потом чуть громче:

– Яшка!

И опять, теперь уж совсем громко:

– Яшка, Яшка!

Сыт был грачёныш, понравилось ему такое имя, и он довольно запищал.

– Ну, значит, Яшкой тебе и быть, раз согласен, – сказал Миша.

Постепенно привык к мальчику птенец. И если Миши долго не было дома, тоскливо пищал и суетился.

– Соскучился, Яшенька, вижу, – говорил Миша, возвращаясь домой. – Ну ничего, теперь дома буду.

От хорошего ухода и ласкового отношения быстро поправился грачёныш и окреп. Теперь уж он и вырос, и научился летать. Бывало, выйдет Миша на улицу, оставит грачёныша в комнате, а с улицы крикнет:

– Яшка, ко мне!

И птенец захлопает крылышками и прямо в форточку к Мише летит. Сядет другу на плечо и по сторонам озирается.

«Он теперь от меня никуда не уйдёт, я ведь не раз уже отпускал его на волю, а он полетает, полетает и ко мне возвратится», – думал Миша.

Но вот однажды после такого Яшкиного «вылета» в форточку увидел Миша, что в небе летят грачи. Взял он птенца на руки, погладил, глянул в вышину и что было силы подбросил грачёныша вверх.

– Лети, Яшка!

Яшка и полетел. И видать, стаю догнал, с нею и исчез.

Прошёл час, другой, третий, а он всё не возвращался.

– Яшка, Яшка! – кричал Миша.

Но всё напрасно.

А к вечеру Яшка вернулся сам.

Поскучал с недельку, а потом снова стал весёлым и озорным. Так до сих пор у Миши и живёт.

Как-то раз летом пришёл ко мне Миша и говорит:

– Пойдём посмотрим!

– А что там такое?

– Да вот жучок какой-то совсем разленился, пешком не хочет ходить, автобус себе придумал.

– Автобус?

Миша подвёл меня к старому пню. Около пня я увидел червяка, на котором верхом ехал жук. Я захохотал; жук, видимо, испугался, расправил крылышки и улетел. Но через минуту он снова появился, снова сел на червяка, но на этот раз не поехал на нём, а вцепился в него и, поднявшись в воздух, потащил его за собой.

– А знаешь, куда он его понёс? – спросил меня Миша.

Я только пожал плечами в ответ.

Тогда Миша показал мне дырочку в асфальте.

Оказалось, это был не жук, а каменная оса, которая умеет пробивать даже самые твёрдые камни.

Недавно к Мише приехала бабушка. Миша очень обрадовался: с бабушкой всегда веселее. Ей можно всё рассказывать, она ведь никуда не торопится, выслушает, порассуждает.