Текст книги "Звезда-полынь"

Автор книги: Татьяна Талова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Талова Татьяна
Звезда-полынь

Звезда-полынь

Сказка о Светояре, славном богатыре Гордеевом, о друге его Люте Лютиче, верном воине Кощеевом и о Середе, Бабы-Яги внучке.

– Э-э-эх! – с этим бравым криком я гордо свалился с кровати.

Конь, рассеянно жевавший занавеску, на миг оторвался и удивленно посмотрел на хозяина.

– Э-э-эх, полюшко-поле-е! Поле раздо-о-ольное, воля во-о-ольная-я! – задумчиво пропел я с пола.

– Попытка первая, – сказал конь, – неудачная.

– Говорящий! – удивился я, но вовремя спохватился. – А, Храп, это ты… Леший!!!

Скачок на ноги явно был одной из самых неудачных моих идей – комната поплыла перед глазами, ноги подкосились, пол как раз замахнулся, чтоб меня ударить, но я чудом удержался в вертикальном положении. Все, теперь можно постоять и погордиться собой. Браниться позже буду.

– Так, Храп… Иди-ка сюда…

– Если я развернусь, хозяин, я тебе что-нибудь важное оттопчу, – поразмыслив, признался конь.

– Вот-вот, об этом я хотел поговорить… Какого… лешего… Какого лешего мой верный боевой конь делает в комнате?!

– Тебе рассказать или сам вспомнишь?

– Не нравится мне, как ты косишь на меня глаз свой темный…

Теперь удивился конь. За четыре года общения с этим… животным… я уже привык, что уши торчком и глаза размером с блюдце – это одно из двух, либо "Хозяин с ума сходит", либо "Близко, близко вражья рать – глянь вперед, из-за кустов поперла". На всякий случай я глянул не только вперед, но и назад, и по сторонам. Даже потолок осмотрел – рати не было.

А вот выданная фраза привела в замешательство меня самого.

– Баяны-сказители были? – доверительно поинтересовался я.

Конь кивнул и выплюнул наконец занавеску.

– Ну, тогда ясно… Я спорил?

– Не-а, только подвигами хвалился.

– Много? – я почесал затылок.

– Как всегда.

– А… А откуда ты знаешь? Ты что, еще и внизу, в трактире был?!

То, что наехала пара-другая сказителей, и весь трактир дружно напился под песни о великих героях, это вполне себе понятно, а вот то, что при этом там мог незаметно присутствовать весьма здоровый конь…

– Я в окошко смотрел, – признался Храп.

– Ага. Это радует… И дальше что?

– И, значит, вспомнил ты, как мы Елену-царевну из терема стоаршинного Кощеева умыкали…

А это трудно забыть! Недели две синяком красовался. Как подняла Елена-царевна белу рученьку, да в глаз кулачком с размаху! Едва в седле удержался. Кто ж знал, что она с Кощеем повенчана тайно. Кумир детства, ученый великий, маг-чародей – а что родители извелись, меня на подмогу кликнули, то ее, видите ли, не касается. Разругался я тогда с царем Гордеем – сам не узнал ничего, а туда же "спасай, богатырь, любиму доченьку, красну девицу…"

– Да ладно тебе, Светояр, – говорит конь, видя, как я щеку, щетиной поросшую, почесываю в воспоминаньях. – Тверду, вон, тогда вообще не повезло – тоже ведь на сто аршинов прыгал…

– Тверд?! – схватился я за голову, товарища представляя.

– Ну на коне… – поправился Храп. – За Настасьей-царевной, помнишь? Бить его не била, конечно, наоборот – герой, в сор… в соревнованиях победил, добрый молодец… – Храп как мог извернулся, уставился на меня и замогильным голосом продолжил:

– А как пришел к Гордею… Так тот ему и говорит…

– Что говорит? – заинтересовался я, вперед подался.

– И говорит… Жени-и-ись!!!

– Тьфу на тебя, скотина! – отпрянул я, рукой на конягу вредную махнул.

А тот ржет:

– Тверд то же самое сказал! А пришлось ведь, попал в сети сокол наш…

– Так! Ты, Храп, кончай ржать – смотри, мух тут мне всех распугал… И говори, что дальше было! Мы что, в окно заскочили, подвиг тот вспомнив?

– Это я заскочил, – фыркнул конь. – А ты на мне мешком сидел…

Я пораженно посмотрел на Храпа – и это существо так придирается к словам, при том, что само только что сказало про Тверда! Ну, гад… Стоило ли из-за такого у Бабы-Яги три дня табун стеречь?! Меня ж тогда лешие пугались – как выйду на четвертый день на тропку нехоженую глухую, весь грязный, потный, навозом провонявший, в пыли, траве, репьях, об камни побитый (где только не носили меня бабкины кони!), волосы торчком, щетина, опять же, едва не до бровей, глаза упыриной краснотой блещут (не спавши-то три ночи), одежда болтается (и не евши тоже), злой, конечно же, ругающийся страшно… Лихо Одноглазое повстречал – оно глаз от греха подальше зажмурило и наутек.

Только я рот открыл, чтоб коню все припомнить, но тут взгляд упал на окно. На то место, где оно должно было быть. На кусок занавески на полу. На внушительную дыру в стене и живописно обрамляющие ее обломки досок… Конечно, окно же малое само по себе, а конь у меня богатырский! Не копыто – пуд железа!.. И голова чугунная!

– Так вот откуда мухи налетели… – вздохнул я. – И почему бы из бревен цельных не строить? Авось расшиблись бы… И платить бы не пришлось… Ну ладно, я виноват, напился, как последний…

– Гад, – подсказал Храп.

– …А ты-то что… волчья сыть… прыгать стал?!

Конь молчал.

– Опять какой-то шутник в ведро с водой браги подлил? – догадался я.

Конь покаянно мотнул головой.

– Ладно уж, – решил я. – Оба, значит, хороши. Денег у нас нет, как я понимаю, значит, обратно идем тем же ходом!

Храп подождал, пока я взберусь в седло, и только потом поведал:

– А не выйдет, хозяин. Во-первых, я не разбегусь здесь. А без разбега – в капканы попаду.

Пришлось слазить, вниз смотреть – и вправду, капканы. Видать, дорого окно это трактирщику было, и хитрость мою он предвидел. И много так капканов – чуть ли не весь двор уставлен, чтоб наверняка, значит.

– А как ты думаешь, конь боевой, поставлены ли капканы у двери входной?

– Думаю – на дверь не хватило, – авторитетно заявил Храп.

– Ну, тогда, – я распахнул дверь в комнату и вторично залез на лошадь. – Шагом ма… В смысле, н-но, залетны… Быстро, в общем! Впере-е-ед!!!

Храп обрадовано фыркнул и сорвался в галоп.

В галоп! По коридору! Я ж не знал, что до лестницы вниз еще… скакать и скакать, трактир большой попался. Бодро ударившись головой об потолок, я догадался припасть к лошадиной гриве и шепнуть коню:

– Теперь главное шаг не сбавлять!

А Храп и прибавить рад! Звучно этак стучат подкованные копыта, я на спине уже развеселился – ну окно сломал, ну не плакать же теперь, будут деньги, верну трактирщику, а сейчас…

– Э-эх! Полюшко-поле-е!!! О-ох, поле раздо-о-ольное-е! О-ой!!! О-ой, да воля во-о-ольная! О-ой, да воля-а… Прыгай, родимый!!!

Взвился ввысь богатырский конь – снова я, как ни пригибался, о балку потолочную приложился. Трактирщик только рот открыл, постояльцы к углам кинулись. В аккурат на два стола приземлился Храп – оба переломал – и в дверь, снося ее к черту. Потом еще оградку сшиб – второй раз прыгнуть не успел, – и по дороге, по дороге. Вслед проклятья несутся, ругань несусветная. Храп изловчился, успел фыркнуть эдак презрительно – мол, молчали бы уже, не впервой слышать…

– О-ох, поле-е… – уже спокойней пропел я, спину распрямляя. – Ушли, Храп! Молодец, хвалю!

– Слез бы, роздых дал… – ворчит коняга.

– Прямо так ты устал, – спрыгнул я на землю все-таки, огляделся. – А заметил ты, Храп, что за голова страшенная у них в трактире прибита? Не иначе, чудовищу поклоняются там, да?

– Это ты, хозяин, пытаешься повод придумать, чтоб деньги им не возвращать, если царь к стенке припрет? – догадался Храп. – Так не получится! Голову эту вчера при тебе прибили, а принес ее ты. Как убил чудо-юдо лесное, округу второй месяц пытающее, так и сказители, откуда ни возьмись, подвалили, и трактирщик, помнится, подобрел разом, медов хмельных все подливал…

– Подобрел, говоришь? То-то и видно… И хмельные меды – у-ух, хорошо пошли!.. Что-о-о?! Нет, Храп, так не пойдет, почему я своих подвигов не помню?

– Пить надо… – злобно начал конь.

– И на этом закончим! – грозно сдвинул брови я. Конь только в очередной раз фыркнул.

Платить придется. Надоело. Нет, конечно, что бы там Храп не рассказывал, а промашки вроде сегодняшней со мной редковато случались. Но все равно – надоело. Вроде бы служу царю нашему батюшке. Вроде даже получаю от него плату. Хотя гневлив очень наш царь, и после ссоры нашей памятной, что из-за Елены-царевны приключилась, сомневаюсь я в этой плате, но все равно – от трактирщика-то точно не дождешься. А все убытки – личные, не государственные. Помню, как чудо-юдо, другое уже (и откуда они на земле русской в таком диком количестве берутся?!), каждую ночь на мосте являлось, и оттуда шло боем да пожаром по окрестным деревням. Я бы сразу как напал бы, как ударил бы – только и видали это чудо-юдо! Ага, как же. И за мост я бы тогда до сих пор расплачивался. Пришлось сначала выманивать от реки подальше (заодно, чтоб не сбежало), а потом уже и бой принимать. Как бежало чудо-юдо, как радовалось, что богатыря гонит… как приложить успело булавушкой да по головушке… По пояс в землю ушел – это ладно, и оттуда гада достал… Но откапываться потом, шлемом землю выгребать – это уж совсем глупо вышло!

– Э-э-эх, полюшко-по-о-оле-е! – погрустнев, затянул я. – Эх, поле раздо-о-ольное-е, ой, да воля во-о-ольная-а!.. Воля красна-а-ая, все впере-е-ед! Вперед, да к солнцу я-а-асному-у! К солнцу я-а-асному-у, к солнцу ве-е-ечному-у! К солнцу ве-е-чному-у-у! Ох, прощай!!! – конь споткнулся. Я, распевшись, не обратил внимания. – Прощай ты, моя жи-и-и-изнь! Жизнь моя беспе-е-ечная-а!.. Э-э-эх, полюшко-по-о-оле-е! По-о-оле, сле-е-ед, сырой тума-а-ан, все проше-е-ел! Близко море-окия-а-ан! Все проше-е-ел, да все вида-а-ал! Все проше-е-ел, а счастья не-е-ет, а счастья так и не наше-е-е-ел! Все проше-е-ел да все вида-а-ал! Сгинуть б в море-окиян!!!

Напоследок так рявкнул, что Храп уши прижал, столбом застыл. Я же, радостный, бодро вперед себе шагал. Добрая песня – она завсегда сердце греет!

– Хозяин… – робко так спрашивает Храп. – А ты другую песню знаешь?

– Да я и эту-то не полностью помню… Хотя… Ну, там еще что-то про поле и березку – я в деревеньке какой-то услыхал… Только ее девицы красные в хороводах поют.

– А может, лучше эту, девичью петь будешь? – предложил конь.

– А может, я лучше тебя на мыловарню сдам?! – предложил я в ответ.

– Ну, правда, – не сдается конь. – Который раз ее поешь, а все мороз по шкуре и птицы на подлете глохнут!

– Да отстань ты, мешок травяной, я и так всего полпесни помню, и то спеть не дают!..

Так шли мы с конем, шли, весь день шли – жрать-то нечего, зачем останавливаться… Мы так всегда с ним ходили – пока от усталости не валились. Потом, глядишь, и выйдем к какому-нибудь селению, где чудо-юдо очередное разыщется, а медов поменьше будет… Долго ли, коротко ли, а только солнце как раз закатилось, как вышли к реке-Ольхе.

И стоит там, против заката красного, великий воин! То, что великий – это мне хорошо известно, так как сам таким соколом гляжу, когда кольчуга на мне сверкает, да плащ до земли свисает, да меч в руках, да верный конь копытом бьет – земля трясется. Хотя от этого дождешься. Да и с мечом промашка малая – у незнакомца в руках булава. Шибко напоминает мне она ту, чудо-юдову, что след на башке знатный оставила…

– Здрав буде, добрый молодец! – говорю, помимо воли рукой к затылку потянувшись.

Тот помолчал, взглядом меня окинул. Тоже мне, девка он, что ли, чтоб рассматривать? Сам знаю, что выгляжу сейчас хоть куда – хоть в наши темницы, хоть в какие другие – везде без вопросов примут как родного! Меч у седла, лук со стрелами там же, сам в рубахе простой, волосы колтуном грязным, борода – не борода, щетина трехдневная. Я, видишь ли, как убегал, побриться не подумал. Кстати, за отсутствие бороды меня Гордей долго корил, у самого-то подлиннее иной косы будет. Даже ляпнул как-то слова давности этак, столетней – мол, борода – это мужественности признак, силы и здоровья. Дело на пиру было – половина дружины кашлем зашлась, медом поперхнувшись. Я кубок отставил аккуратненько, как раз проглотить успел, выразительно глянул на нашего царя.

– Намекаешь на что, царь-батюшка? Или других признаков… э-э-э… мужественности не ведаешь?..

И что-то не то я тогда, наверное, сказал… Сам знаю, что на язык несдержан. Месяц на глаза не попадался царю, от греха подальше. Даже обрадовался потом, что дружина за данью пошла. А после дани – свернул в сторонку и еще на месяц ушел, как говорится в государственных бумагах "подвиги творить", то есть дело делать благое и отсутствие оправдывающее.

– Оглох, что ли? – интересуюсь у богатыря вежливо.

– По-русски не разумеет, – говорит Храп.

– А то, я гляжу, конь какой-то дивный… маленький да косматый.

В этот момент-то я солнышко полностью пропало и вижу – то не конь уже неказистый, то волк лесной, да огромный такой! Восхищался молча, зверюгу разглядывал.

– Ну что, хозяин, – шипит тихонечко волк, – может, слово скажешь, или все будем… как это… впечатление производить?

– Замолчи, Серый, – так же тихо отвечает богатырь, а я смех сдерживаю, конь фыркает больше обычного.

– Признавайся, ты моего слугу верного загубил, чудище лесное? – спросил наконец богатырь.

– Это я-то чудище?! – ахнул я. Ну, небрит. Ну, немыт. Ну, лохмат. Ну, страшен, должно быть, сверх меры… Но не чудище же!

– Это хорошо, тебя, хозяин, об потолок-то приложило! – ржет Храп. – Это, думается мне, он про чудо-юдо, чья башка теперь в трактире красуется!

– Спасибо тебе, конь верный, – сквозь зубы отвечаю. – Умеешь воинские секреты хранить!

– Завсегда готов! – не растерялся Храп – нам-то с ним к чему впечатление производить?

– Значит, ты? – уточнил на всякий случай мой, видимо, недруг. – Так значит, биться нам с тобой до самой последней капли крови!

– А давай… – вяло отвечаю я. – Нападай!

Видно, растерялся недруг, не ожидал такого. Да и волк как-то оробел. Прошел вперед пару шагов, остановился, спрашивает:

– А меч?

– Храп, тебе меч нужен? – все больше веселюсь я. – Мне вот нет.

– Может, хоть кольчугу наденешь? – с надеждой спрашивает недруг.

– А толку? – плечами я пожал. – Все одно – кольчуга пробита в трех местах.

Следующее действие новоявленного злодея вызвало во мне самые противоречивые эмоции.

– Ладно, бери мою, – говорит, стягивая с себя звонкую рубашку.

– Э-э-э… – отвечаю. – Спасибо…

– Да не за что! – улыбнулся воитель, но тут же опомнился – брови свел, как надо, губы сжал. – Готовься к бою!

– Да готов уже… А что, это чудище тебе так дорого было? Друг верный? – предполагаю я.

– Или невеста заколдованная… – продолжает Храп задумчиво.

А драться-то совсем не хочется – и парень этот вроде совсем неплохой, кольчугу вот, мне всучивает…

– Слуга, говорю же!

– Верный? – уточняю я.

– Злой! И еще жрал слишком много, скотина, потому и по деревням грабежом ходил! – разозлился богатырь.

– Так на кой он тебе сдался?!

Второй раз опешил чудо-юдов хозяин. Вообще странно все это как-то, стоят у реки два молодца, к битве готовятся, речи говорят нелепые…

– Да я сам его прибить хотел… – признается воин, бороду поглаживая. Небольшая борода – видать, молод еще, а уж пушистая – веником во все стороны.

– А-а-а… – протянул я, меч доставая. – Ну, это другое дело, готовься к смерти, враг!

– Враг? – совсем ничего не понимает волчий наездник.

– Ну да. Я же раньше твоего убил, тебе не позволил – за то и ответ держать буду!

– Лучше бы ты «полюшко-поле» пел, хозяин, – фыркает конь. – Это страшней выходит.

– Давай, богатырь, будем силушкой мерится, землю-матушку кровушкой поить! – разошелся я, только слюну пустить осталось и взгляд побешеней…

Смотрит-смотрит витязь… Да как заржет – Храпа за пояс заткнул.

– Хватит, хватит, богатырь, напугал!

– Когда это успели мы местами поменяться? – опустил я меч, сам посмеиваюсь, глаза щурю по привычке старой. – Звать-то тебя как, враг мой лютый?

– А так и звать – Лют.

– Светоя… – запнулся я, имени не договорив. – Лют Лютич?! Это злодей известный, который самому Кощею Елену помогал красть?! И много всяких непотребств творил, против батюшки нашего царя шел?!

– Он самый, – отвечает Лют, плечами пожимает. – Светоя… Светояр ты, стало быть? Светояр Вячеславич! Который… который Елену… – снова засмеялся богатырь. – Который Елену домой вез… да не довез!

– Ага, – помрачнел я. – Ну, бывай, Лют, я поехал, еще кого-нибудь спасу, авось, лучше запомнится, чем Елена эта рапрокля… распрекрасная!

– Да постой, не обижайся. Про меня тоже сотня слухов ходит – хоть про непотребства вот эти всякие – какие, даже интересно…

– Жар-птицу украл у царя Берендея, – припомнил я.

– А ты вернул, – хмыкнул Лют. – Да что ей сделалось? А Берендей добром отдавать не стал бы… Это Кощей попросил, он их все разводить пытается.

– Так ты и впрямь Кощею служишь?

– Ага. Поругался малость, вот сейчас и брожу, подвигов на свою… на булаву свою ищу.

Я усмехнулся. Нравился мне Лют, хоть и из-за жар-птицы той попотеть пришлось (в прямом смысле), и с Еленой неувязка. Да и схожи мы с ним до одури, как я посмотрю, да только он – что удивительно! – понаивней меня будет, хоть и прикидывается вороном.

– А ты, значит, Гордея богатырь?

– Поругался…

– Стало быть, дорожка одна, хоть и разным сторонам служим! – хохотнул Лют.

Я только кивнул согласно.

Остановились прямо там, у реки заночевали. Утром удалось рыбу в реке поймать – видели бы товарищи, для чего я луком своим пользовался и сколько стрел извел… Потом путь по лесу шел – там Лют птицу чуть ли не в полете булавой сбил, тоже хорошо.

– А что, Лют, конька такого тебе Кощей подарил? – спрашиваю я дорогой – интересно же стало.

– Да нет, – говорит Лют. – Это волчара, я его у нас в лесу нашел, еще мелкий был. Особенные, знаешь, такие водятся…

– Ага, людей кушают…

– Бывает, – не стал отнекиваться Лют. – Так то же и с обычными волками бывает. А Кощей на него заклятье наложил, чтоб люди не пугались.

– А-а, – не сообразил я. – А ночью – это не страшно, что ли? По мне, так наоборот…

– Конечно! Так это же образ такой – чтоб ночью, на волке, лицом грозен и все с этим связанное… А днем зачем надо?

– И то верно…

– Слушай, Светояр, а почему ты коня Храпом зовешь? – помолчав, вдруг спрашивает Лют.

– А это, Лют, – говорю я мрачно, – ты на следующем ночлеге услышишь…

Призадумался богатырь.

– Врет он! – не выдержал конь. – Храпом он меня зовет из-за характера своего скверного!

– Да как ты о хозяине? – смеюсь я. – Сам же мне все твердил про родословицу свою и что тебя, ненаглядного, по этой родословице положено на «Х» называть! Спасибо бы сказал, что Храп – а не что другое, похуже, что мне сначала подумалось…

– Спасибо, – ворчит конь по привычке, – удружил…

– Да ладно тебе… Лют, а Лют, что-то тихо едем! Ты песни знаешь?

– Конечно! – обрадовался Лют. – Вот, например, любимая… Э-э-эх! Э-эх, по-о-олюшко-по-о-оле-е! Эх, по-о-оле-е раздо-о-ольное-е, ой да во-о-оля-а во…

Я даже заслушался. Кроме себя-то, ни от кого еще песни этой не слышал – может, слова полностью наконец узнаю.

– О нет, – молвит волк, с Храпом моим понимающе переглядываясь.

– Опять ты, Серый, недоволен, – прервался Лют. – Тогда другую вот…

– Про березку? – с надеждой спрашивает Храп.

– Что я, девка какая-нибудь? – возмущается Лют. – Боевую знаю! Вот… Сдви-и-инем-ка, бра-а-атья, крепкие щиты-ы – битве быть! В бо-о-оли нам купа-а-аться, землю кровушкой поить! А подни-и-имем мы, бра-а-атья, до-о-обрые клинки – не опустим впредь! Нам – по-о-обеда, ворога-а-ам – люта смерть!!! Как шагне-е-ем мы дру-у-ужно, прямо в се-е-ечу, как шагне-е-ем мы дру-у-ужно, ворогов кале-е-еча! Как скати-и-ится голова-а врага-а, как слетит голо-о-овушка…

– Все, все, лучше про поле! – завопил конь дурным голосом, ему волк вторит.

– Подожди, мне интересно, что дальше с головой будет! – говорю я.

– Ну что, давай тогда про поле… – смотрит Лют на зверье обнаглевшее, голову чешет.

– Давай! После «моря-окияна» знаешь, что петь?

Качает головой Лют.

– Эх, ну ладно, давай так…

Переглянулись – да как грянем:

– Э-э-эх! Э-эх, по-о-олюшко-по-о-оле-е!!! Эх, по-о-оле раздо-о-ольное, ой да во-о-оля во-о-ольная-а-а!

Добрая дорога!

Как доехали до города Карочуна, так совсем друзьями сделались – и что с того, что он у Кощея служит – у чародея безумного да злобного? Может, и не безумный, и не злобный, а… как это?.. фанатично преданный науке, вот! Полюбила ж его Елена-царевна…

Я вот вообще Гордею служу – и ничего.

У города, как это бывает, много-много селений маленьких – если беда, все за стены бегут. Перво-наперво, в одну из таких изб постучались, где хозяйкой старуха была, в баню напросились за поленницу дров наколотых и крыльцо починенное. Лют сразу признался, что у него руки только к оружию правильно прилажены, так что пошел дрова колоть, а я крыльцо мастерить стал. Дед был плотником да столяром знатным, выучить кое-чему и меня успел – сделал крыльцо добротное, даже бабка, ворчливая с виду, похвалила. Потом и вовсе раздобрилась – сверх бани еще ужином накормила.

Лют из бани вышел, посвежевший, румяный – и не скажешь, что Кощеев богатырь. Я-то как привык их представлять – упыри упырями, а Лют вот волосом черный, кудрявый такой, темноглазый, улыбчивый. Кроме последнего – ну полностью мне противоположность! Я тоже на человека стал похож, даже одежду немного отстирал – благо, штаны в сумке чистые нашлись, а рубаху сухую мне Лют пожаловал. Старуха на нас уставилась, видно, молодость вспоминая, умилилась, каши чугунок выставила, щей налила.

– Вы, добры молодцы, должно быть, на игры собрались?

Переглянулись мы с Лютом – удачно в город пришли.

– И что за игры, бабушка Зореслава? – спрашиваем.

Та ручкой щеку подперла и говорит:

– Чудные, это все знают! Ясно дело – царь наш батюшка, Гордей, дочек замуж все выдать хочет. Три у него осталось – Дарьюшка-умница, да Марья-рукодельница, да Марфуша-озорница. Елену-то, красавицу нашу, видишь, Кощей из родного гнезда умыкнул, а Настасья вот после таких-то игр Тверду досталась…

Подавился Лют, я ему под столом на ногу наступил.

– А нет, соврала, – не заметила ничего Зореслава. – Как раз недавно шестая дочка от Бабы-Яги приехала, Ясногорка…

– От Яги-и-и? – теперь уже я заикнулся.

– Да! Царь ведь никому о ней ничего не говорил до сих пор! Девочку малую, еще десяти не было, в ученицы к Яге отдали. Вот, восемь лет прошло, возвращается.

И ведь ловко Гордей все сделал – сколько лет при нем ходил, а ни слухом, ни духом о шестой дочери! Хотя давно он ее отдал – я сам тогда только-только перестал по отцовскому двору в рубашке бегать…

И как это наши знатные мужи постоянно умудряются так влипнуть, что только у нечисти и ведьм всяких защиты просить остается?! И ведь ясно, что те потребуют ребенка! И благо еще – ведьма лесная решила мудрость передать, чтоб не пропала, так ведь тот же Берендей однажды водяному сына отдал! Ничего, правда, обошлось – появился через три года царевич Любим, бледный да тощий, во дворце все рыбы требовал есть. И старух этих, тезок по имени, сестер по колдовству, развелось…

– Не та ли Яга, у которой табун волшебный? – спрашиваю осторожно.

– Нет, другая, которая потише да поспокойнее будет… У той Бабы-Яги, помнится, один только Светояр, царский дружинник, три дня продержался, коня взял! Говорят, ему прочили в жены одну из дочерей Гордея, пока с царем не рассорился…

Все! При царевом гневе на пиру едой не давился – здесь чуть обратно не выплюнул. Почему о таких важных вещах я всегда последним узнаю?

– И что, – говорю с трудом, отдышавшись. – Здесь нынче царь?

Кивает старуха:

– К ярмарке местной все это приплели…

– Нельзя мне показываться на глаза Гордею! Либо пришибет, либо женит! – говорю я тихонько Люту, когда старушка нам в соседней комнатенке на полу постелила.

– Страх… – отозвался Лют. – Но не будет же он тебя высматривать – не до того ему сейчас… И знаешь, можно ведь сделать, чтоб царь тебя не узнал…

Ума нам обоим, конечно, не занимать, быстро придумали, чем от меня глаза царевы отвести и как на играх спокойно показаться. Люта-то все равно без волка, булавы и бровей грозно сведенных никто не узнает, а мою ухмылку гнусную любой царский человек, верно, запомнить успел. То, что гнусную – это не я, это Храп добавил. Конягу я с собой не взял, у бабки оставил, предварительно трубу Зореславе вычистив. Много было сажи – щедро с конем поделился, был рыж, стал гнед! Красивый такой, в пятнышко! И болтать строго настрого заказал. Лют своего Серого еще на подходе к деревне в лес отпустил, чтоб никто не пугался, что волк у избы ночью спит или что лошадь мясо харчит.

Сперва я Люта в бои кулачные отправил – денег немножко достать. Потом нашли балаганщиков заезжих – купили у них бороду потешную, накладную. Знатную такую, надо сказать, пушистую, густую. Только рыжую – Храпу бы больше подошла, но и на мне ничего так смотрелась. Чесалась только, зараза, страшно, зато от груди до глаз ничего не видать. Я еще и шапку напялил – вообще одни глаза на лице остались. Лют смеялся долго, потом успокоился, на площадь позвал.

– На дочерей бы царских глянуть – дело… – говорит.

– Елены тебе не хватило, окаянный? – смеюсь я. – Было бы на что смотреть… Я когда при царе ходил, часто их видел… Настасья – близняшка Еленина, а характером поспокойней будет. Самая веселая – Марфуша, ее все любят, Марья – тихая точно мышь, скрытная такая, а старшенькая Дарья получше царя знает, что и как в государстве делать надо…

Но на площадь перед теремом царским пошли. Вообще-то терем не царский, а князька местного, Фомы, но на время приезда государя переделали в царский. Даже слово какое-то подобрали – резиденция, на заморский лад. Там шум, гам, веселье! Карусель вертится, лоточники снуют, скоморохи народ веселят, цыгане откуда-то появились – медведя привели, танцевать заставили. Девушки красуются, стайками собираются, глазками постреливают, вечером за воротами люд костры разведет, будут пляски, песни, поцелуи… Надо будет бороду эту дурацкую снять, там-то никто не узнает.

– И чего все к дочерям этим царским так рвутся? – говорю я тихо. – Глянь-ка, Лют, в сторону – чем не царевна?

Усмехается Лют.

– Терема стоаршинного что-то не видать, – продолжаю, – что другое царь придумал, чтоб самого удалого найти?

– Наверно, охотников тьма…

– А и может… Хотя после Тверда, я бы не пошел…

Приметил я тем временем по стрельбе из лука состязания, а рядом тоже парни тешатся, силой да ловкостью похваляются – дерутся, палками вместо мечей машут, на шест высоченный, скользкий забираются. Приметил – Люта за собой потянул. Пока он там палкой орудовал всем на зависть, я пострелял, на шест заполз, детство вспомнив. Вернулся с кольцом колбасы и связкой баранок – решил, что бабке отдам, она меня после дымохода прочищенного уже внучком считает. Лют показался – с валенками, недовольный очень.

– И зачем мне они? – крушится. – Еще бы тулупом в середине лета одарили!

– К зиме побережешь, – улыбаюсь я, Люта на волке в валенках представляя. – Бабке отдай, ей больше пригодится…

– И то верно… Глянь!

У терема помост соорудили, шесть стульев богатых на нем стоит, один побольше – трону временная замена, остальные для жены, дочерей и малого царевича Ивана. Стража стоит там же, со всех сторон, много лиц знакомых.

– Что я-то? Это ты хотел смотреть на них, я уже по самые уши…

– Да посмотри! Счету обучен? Сколько дочек?

– Три, и Ивашка еще.

– Вот! А Зореслава сказала – еще одна дочка приехала!

– М-да… – только и ответил я, царскую семью оглядывая. Царь наш грозный Гордей брови свел, жена его Ефросинья рядышком, Ивашка-царевич десяти лет отроду близ матери, Марфуша глазами лукавыми блещет, Дарьюшка гордо сидит, плечи расправив, Марья косу теребит, очи долу опустила.

– Может, не приехала еще эта Ясногора? – предполагает Лют.

– Зная нашего царя-батюшку, – вздыхаю я, – и славу о дочерях его, скорее всего это снова…

Встал тут Гордей, толпа замолчала, все остановилось – уважают нашего царя и любят.

– Вот сейчас он возьмет и скажет, – шепчу я, – мол, собирайтесь, ясны соколы, да на помощь красной девице, дочурке моей родненькой, кровиночке…

– Горе в царском тереме! – звучно молвит царь. – Украли дочурку мою ненаглядную, восемь лет невиденную!

Я прыснул. На меня покосились как на жестокосердного негодяя. Это что, только мне слова государя смешными показались?

– Пропала Ясногорушка прямо из терема, в эту ночь увели! Отвечай предо мной, честный люд, видали ли вы что странное этой ночью, слышали ли?

За время выдержанной паузы люд если что и видел-слышал, то не признался и отвечать не захотел.

– Добры молодцы! Кто найдет мою доченьку и домой вернет, награду получит!

– Хм, а царевну в невесты уже не обещает, – говорю я, – с тех пор, как Марфуша из дома убежала, а назад ее мельник местный привел…

– Награда – три сотни золотом! Надежда вы моя, удальцы русские!

– Как всегда, – фыркаю я.

– А кто Светояра, дружинника моего, богатыря, ко мне приведет, тому десять золотых пожалую!

Я икнул. От удивления. Лют посмеялся тихонечко.

– Вот и потребовался царю Светояр…

– Так может, пойдешь? – спрашивает Лют.

– Не пойду. А вот царевну доставать надо.

– Слушай, а почему ты вот как бродяга какой-то разгуливаешь, если царь за каждый подвиг всегда такие деньги обещает?

– Это он люду обещает, – отвечаю я наставительно. – А я и так ему служу.

– Сдалась тебе тогда эта Ясногора!

– Ну ты, Лют, даешь! Я же царю при всем прочем верен!.. – душевно так сказал, аж самого пробрало. И добавил:

– А казна трех сотен убытка не выдержит, это всяко. Тут уж действительно легче меня привести, чем Ясногорку отыскать.

– Ты прости, Яр, если обидел, – говорит вдруг Лют. – Просто узнать хотел, зачем ты Гордею служишь. Видать и вправду – за добро радеешь. Кощей вот любит себя злодеем первостепенным величать, правда, ржет при этом, что твоя коняга…

– И что, как-то по другому у тебя служба Кощею идет? – интересуюсь.

– То же, – тяжко вздыхает Лют, мне меня же напоминая.

А царь меж тем о горе своем закончил, к делам насущным перешел. Понимаю я царя. Сколько раз пропадали у него дочки – все одно, уведут, запрут и ждут выкупа злодеи. Обычно меня дожидались. Или Тверда, пока тот не женился.

– А теперь, народ мой, весть славная! – народ оживился. – Знают все, что две дочки у меня на выданье! Три, – поправился (верно, с непривычки), – если Ясногору приведут. Старшая, Дарьюшка, радость моя, скоро выходит замуж за правителя соседнего царства-государства, за Ивана-ду… царя славного да справного!

Теперь уже не я один ладонью рот зажал. Вот уж где Дарьина смекалка да разумность не помешают! Как этот… Ванятка… до царева престола добрался, не ведаю. Правда, говорят, хороший малый, добрый…

– А завтра съедутся удальцы со всех сторон в Карочун! Покажут смелость, да доблесть, да отвагу, да силушку молодецкую! Если рода княжеского или боярского или купеческого или воинского – быть мужем Марье моей да Марфе лучшим из лучших…