Текст книги "Закон парных случаев (СИ)"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Такую возможность я тоже не исключаю.

– Ну и зря. Не собираюсь я этого делать. Так вы дадите мне фотографию?

Следователь молчал.

– Вы учтите, что мне родственники могут рассказать больше, чем вам. Думаете, нет?

– А вы знаете кого-то из них? Можете дать мне их адреса? Те знакомые ваших родителей, которых нам удалось найти, ничего интересного нам не сказали. И убийцу не узнали.

– Не знаю. Но найду.

Сказал я это довольно резко, если не сказать нахально. Следователь хмыкнул:

– Хорошо, приезжайте. Я буду в прокуратуре до часу дня. Позвоните снизу.

Начать я решил с тех людей, которые присылали бабушке поздравительные открытки. Нашел листок бумаги и выписал адреса в столбик. Карта города у меня была еще с первого приезда, и я постарался составить наиболее оптимальный маршрут перемещений. Один адрес был всего в паре кварталов отсюда, и я решил зайти туда еще до визита в прокуратуру – так, на всякий случай.

Жила там, если верить обратному адресу на одной из открыток, некая Михайлова И.П. Во всяком случае, двадцать пять лет назад – точно. Вероятность того, что она живет там до сих пор, была довольно невелика. Но я решил рискнуть.

Хорошо, хоть с лестницы не спустили.

Нужный дом и квартиру я нашел довольно быстро, но открывать мне не торопились. Я уже хотел нажать кнопку лифта, и тут из-за двери раздался раздраженный рык:

– Кто???

– Мне нужны Михайловы, – вежливо ответил я.

Из сочной матерной тирады мне все-таки удалось вычленить, что никаких Михайловых тут нет, никогда не было и никогда не будет. А если я немедленно не уясню это для себя и не отчалю со скоростью света, то очень даже вероятно, что не будет и меня. Совсем.

Вывод я действительно сделал. Что бегать, высунув язык, по городу в поисках людей, которые жили в том или ином месте четверть века назад, довольно непродуктивно. И что лучше бы для начала узнать телефоны и позвонить.

Но в растрепанных книгах, подвешенных на металлических тросиках к автоматам, квартирных телефонов не было. Звонить в какую-то справочную службу? Но я даже не знал ее номер. Наугад позвонил с мобильника по 09, но там было безнадежно занято. Я, иностранец, не знающий местных реалий, был в этой стране совершенно беспомощным. Как бы мне сейчас пригодилась помощь Жени. Я простить себе не мог, что не позвонил ей перед отлетом в Прагу. Может, она просто обиделась и не хочет со мной разговаривать?

Следователь распечатал для меня фоторобот и положил в прозрачную папку.

– А можно два? – нахально попросил я.

– Картридж кончается, – буркнул он. И тут же переспросил на всякий случай: может, я все-таки знаю какие-нибудь имена и адреса.

– А теперь скажите, пожалуйста, – мрачно поинтересовался он после того, как я старательно помотал головой, – почему вы не рассказали сразу, что вас вчера чуть не задержала милиция? Просматриваю сводки – ба, старый знакомый, Мартин Кабичек, гражданин Чехии.

– А что тут рассказывать? – я пожал плечами. – Обычное недоразумение. Кстати, выбежал я из Макдоналдса, потому что показалось, что увидел убийцу отца.

– Да? – следователь посмотрел на меня с интересом. – Так увидели или показалось?

– Думаю, что показалось. Я его не нашел. Хотя далеко уйти он не мог.

Следователь задумчиво пожевал губу и на всякий случай посоветовал быть осторожнее. Если что – сразу звонить.

Я скорчил простодушную физиономию, поблагодарил, пообещал держать его в курсе всех дел и откланялся. Конечно, можно было его спросить, как узнать телефон по адресу квартиру, но тогда он наверняка вцепился бы в меня, как бульдог.

В больницу нужно было идти только через два часа. Подумав, я решил зайти в ближайшее интернет-кафе и поискать телефоны через сеть. Кафе нашлось довольно быстро, в нем было шумно и неуютно. Зато нужный сайт я обнаружил всего через десять минут. Открыток с питерскими адресами после первого неудачного захода осталось всего три. Мне вообще было не слишком понятно, зачем писать открытки, когда живешь в одном городе, – не проще ли позвонить или поздравить человека с праздником лично? Но, может, раньше бумажным поздравлениям придавали больше значения?

Записав найденные телефоны, я решил, что позвоню из дома – то есть из бабушкиной квартиры, когда вернусь от мамы. Смущало то, что два из трех телефонов были зарегистрированы на людей с другими фамилиями, но попробовать-то ведь было можно.

23.

В реанимацию меня сначала не пустили, но я устроил дикий скандал и демонстративно порывался звонить в консульство, посольство и комиссию ООН по правам человека. Все тот же лысый лечащий врач посмотрел на меня с отвращением и махнул рукой.

Вот ведь интересно, что случится от того, что я зайду в палату и полчаса посижу рядом с мамой? Инфекцию занесу? Так ведь в халате же и в бахилах. Можно подумать, там персонал стерильный. Или считают, что я с махровой глупости какой-нибудь аппарат сломаю? С ума сойти, везде пускают, а здесь нельзя. Скорее всего, просто привыкли за любую мелочь подставлять карман.

Я зашел в палату. Она была довольно большой, на восемь или десять коек, почти все они были заняты. В углу притаился стол дежурной медсестры. Тихонько попискивали мониторы. Дышала мама сама – значит, кома была не такой глубокой. Но, как мне сказали, в сознание она ни разу так и не пришла.

Подтащив к кровати стул, я сел рядом, осторожно погладил ее волосы, нагнулся, неловко поцеловал в щеку. Щека была прохладной, словно все тепло ушло глубоко под кожу. Очень бледное лицо, темные круги под глазами. В волосах проступила седина – обычно мама тщательно следила за собой и старательно закрашивала седеющие пряди.

Жалость и нежность грызли мое нутро, как лисица – маленького спартанца. Только вот этот парень лису украл и помалкивал, боясь наказания. А я изо всех сил сдерживал слезы, поскольку верил, что люди в коме слышат все, что происходит рядом с ними. Зачем я буду огорчать маму? Я попытался поговорить с ней, но на язык шли какие-то банальности вроде «Скоро ты поправишься, и мы вернемся в Прагу. Все будет хорошо». Или так и надо?

Не прошло и десяти минут, как подошла медсестра и выставила меня вон. Как будто я ей мешал.

На обратном пути я пообедал в недорогом кафе и купил немудреных полуфабрикатов на ужин. От мысли о еще одном вечере, который предстояло провести в бабушкиной квартире, хотелось выть. А ведь таких вечеров, судя по всему, будет еще немало. Оставалось надеяться только на то, что удастся привыкнуть.

Прежде чем звонить бабушкиным знакомым, я решил хоть немного прибрать в квартире. Разморозил холодильник, подмел, вытер пыль. Нашел какой-то вонючий чистящий порошок и, насколько это было возможно, отскреб плиту. Самым страшным испытанием было вынести во двор мусорное ведро.

Держа его на вытянутой руке, отворачиваясь и дыша ртом, я спустился на лифте вниз и пошел к мусорному контейнеру. Во дворе никого не было, но мне казалось, что за мной наблюдают. Наверно, теперь мне всегда будет казаться, что двор-колодец сжимается, надеясь раздавить меня, а окна, похожие на мутные, ничего не выражающие глаза, таращатся с четырех сторон.

Что-то зашуршало за спиной. Я резко обернулся, просыпав мусор. Из-за контейнера выглянула острая крысиная морда. Топнул ногой – морда исчезла. Мартин, это паранойя. Или ты думаешь, что пучеглазый все-таки охотится за тобой?

А почему, собственно, нет?

Понял, что сглупил, оставив в живых свидетеля, и ищет теперь. И у Макдоналдса он не зря оказался.

Ты хоть сам понимаешь, какую чушь несешь? Ты только вчера прилетел, откуда он об этом узнал? Если он действительно был знаком с родителями, то не мог не знать, что мы живем за границей. Стало быть, если я остался жив, то должен был увезти тела на родину.

Стоп! А если он как-то узнал, что мама не умерла? Ну, мало ли как. Тогда ничего удивительного нет в том, что он ищет меня здесь. И не где-то, а именно в бабушкиной квартире. И не он ли звонил, чтобы убедиться, действительно ли я там?

По спине побежали крупные мурашки. Резко перевернув ведро над контейнером, я поспешил к парадному. Вбежал в лифт, нажал кнопку третьего этажа и только тут вспомнил, что по дурацкой пражской привычке не закрыл дверь квартиры. Там мы жили в старом доме без мусоропровода и тоже выносили пакеты с мусором во двор. Частенько я выбегал с пакетом в одних шортах и майке, едва прикрыв дверь – минутное ведь дело. Да и внизу подъезд закрывался на ключ.

Выйдя из лифта, я подошел на цыпочках к двери. Хотя это просто глупо – лифт дребезжал так, что не услышать его мог только глухой. Дверь оказалось приоткрытой, хотя я точно помнил, что закрыл ее, пусть и не на ключ. Впрочем, она могла открыться и сама, замок-то ведь был без язычка, который может коварно защелкнуться и оставить тебя куковать на лестнице.

Однако в квартире определенно кто-то был: на кухне что-то шуршало. Я лихорадочно соображал, что делать. Влететь, броситься – как на тех парней, напавших на Женю, оглушить ведром. Или… Или выйти потихонечку, бегом вниз по лестнице – и в милицию.

Меня передернуло. Да, пан Кабичек, а ведь вы просто трус. И не надо этих «я не мог пошевелиться, был как во сне». Все просто. Я элементарно струсил. Испугался выродка на голову ниже и килограммов на двадцать легче. Только потому, что он был с ножом.

По спине побежала струйка пота. Я стиснул челюсти так, что внутри что-то противно хрустнуло. Сжал ведро покрепче, сделал шаг…

Из кухни мне навстречу вышел, осторожно переступая, кот. Большой пушистый котище, угольно-черный, только под ушами менее густая шерсть казалась темно-бурой, как у медведя-гризли. Увидев меня, он остановился, сел и уставился прямо мне в глаза своими – огромными, желтовато-зелеными.

– Ты откуда взялся? – спросил я.

Кот с досадой мотнул башкой: мол, что пристаешь с глупостями, лучше накорми.

– Ну, пойдем.

Я вошел в кухню, поставил ведро на место и достал из холодильника банку с остатками тушенки. Кот деликатно остановился на пороге и по-прежнему смотрел на меня, не мигая. Вывалив тушенку в блюдце, я поставил его на пол. Подумав немного, кот принялся за еду. Он ел очень аккуратно, не жадничая и не торопясь. Закончив, попил воды из банки, которую я поставил рядом с блюдцем, и начал вылизываться. Потом осмотрелся и свернулся клубочком под табуреткой в прихожей.

– Ты что, решил остаться здесь жить?

Я присел перед ним и осторожно почесал за ухом. Кот запел-замурчал, блаженно щурясь.

В детстве я каждый год просил Деда Мороза и святого Микулаша, в которых свято верил, подарить мне котенка или щенка. Но мне говорили, что это невозможно, потому что у папы аллергия на шерсть. Я не совсем понимал, что это такое, но все равно просил. Поскольку был уверен, что раз Дед Мороз и святой Микулаш могут дарить всем подарки, то и папу от аллергии тоже могут вылечить.

Да, похоже, у них обоих было чересчур много заказов, раз котик появился у меня только сейчас. Когда он мне совсем ни к чему. Что я буду с ним делать? Ну ладно, пока я здесь, он может пожить со мной, а когда уеду?

Я повнимательнее посмотрел на своего гостя. Да, именно такой, как мне хотелось. Не персидский или сиамский, а самый обыкновенный черный кот. Вполне дворовый. Правда, выглядел он слишком чистым и домашним. Явно удрал от кого-то. Надо бы поискать хозяев.

На мой звонок к соседям дверь снова приоткрылась на ширину цепочки, над которой появился все тот же острый нос Анны Васильевны.

– Не знаете, от кого ко мне мог кот зайти? – спросил я. – Черный такой, мохнатый.

– Откуда мне знать, – фыркнула она и захлопнула дверь.

Ходить по квартирам в поисках хозяина кота мне не слишком улыбалось, поэтому я написал на листке бумаги объявление и повесил на двери парадного.

Вернувшись в квартиру, я еще немного погладил кота, дремавшего все там же, под табуреткой, и сел перед телефоном. Начать решил с того номера, фамилия хозяина или хозяйки которого – Булыга – совпадала с той, что была на открытке. Но трубку никто так и не взял, по второму номеру мне ответили, что Кольцовы давно переехали, а куда – неизвестно. С третьим повезло немногим больше первых двух. Семья Карченко действительно жила в этой квартире, но женщина по имени Марина, бабушка девушки, которая сняла трубку, умерла шесть лет назад. Никто другой из семьи мою бабушку не знал – девушка специально отошла, чтобы спросить об этом своих родителей.

Итак, моя первая попытка закончилась ничем. Конечно, оставалась еще небольшая надежда на тот номер, который не отвечал, но слишком уж мизерная.

В который уже раз я позвонил Жене и Саше. По-прежнему недоступно. В голову полезли тревожные мысли: а что, если скинхеды все-таки нашли их? Я решил, что если не дозвонюсь сегодня, завтра сам поеду к Саше домой.

И тут меня словно подбросило.

Занявшись котом, я совсем забыл, что маме может грозить опасность. Ну просто прекрасный сын! Определенно, я ненавидел себя все больше и больше.

Номер следователя долго был занят. Наконец мне удалось прорваться сквозь морзянку коротких гудков. На мои сбивчивые опасения следователь буркнул, что в реанимацию и мышь не проскочит, а потом… Потом видно будет. Успокоил, называется.

24.

Мне просто до зарезу надо было найти бабушкиных подруг и родственников. Ведь были же они на похоронах. Но как найти их без записной книжки, не зная ни имен, ни фамилий, я не представлял.

Оставалась, правда, маленькая надежда, что книжка у соседей. Ведь это они обзванивали всех. И нам, в том числе, звонили. Мало ли, могли просто забыть вернуть на место – все равно хозяйке уже не нужно.

Снова идти к соседке не хотелось. Я решил подождать, пока не придет с работы Борис Антонович. С ним все-таки можно было общаться без сильного напряжения – в отличие от его супруги.

Меня все больше занимала эта таинственная Настя. Всего-то два крошечных фактика. Постскриптум из письма неведомого Юры (на этом конверте не было обратного адреса) и буква Н. в подписи на обрывке записки. Впрочем, кто сказал, что Н. – это Настя? Да и вообще, мало ли какую Настю мог видеть на улице этот Юра. Если бы это имело хоть какое-то значение, мама не оставила бы это письмо. Или… Или просто не заметила?

Время шло слишком медленно. Я не знал, чем заняться. Теперь в этом городе у меня было только два дела: ждать маминого выздоровления (мысли о плохом я старательно гнал от себя) и попытаться узнать тайну прошлого моих родителей. Найти убийцу? Хорошо бы, конечно, но… вряд ли это будет возможно, если я не узнаю, что произошло между ним и родителями двадцать лет назад. Впрочем, была еще и Женя. Странная, необычная, милая Женя, о которой я не мог не думать. И о которой с каждым часом, с каждым неудачным звонком беспокоился все больше и больше.

Гулять по Петербургу, открывать его для себя мне больше не хотелось. Только не сейчас. И потом, кто знает, может быть, этот белобрысый психопат на самом деле караулит меня в подворотне. Конечно, рано или поздно придется выйти из дома – хотя бы уже для того, чтобы поехать к маме или Саше, – но делать это без крайней необходимости мне совершенно не хотелось. Можно назвать это трусостью, можно разумной осторожностью – неважно.

Я включил телевизор, громоздкий, плохо настроенный, минут десять бездумно пощелкал кнопками на пульте и выключил. Зацепиться вниманием за что-то никак не удавалось. Это было похоже на раздражение ожидания, когда ты мыслями уже в будущем, а настоящее вызывает отторжение. Правда, я так и не смог понять, чего жду больше: услышать на лестнице звук отпираемой соседской двери или голос Жени в телефонной трубке.

От нечего делать я принялся рассматривать книги на полках. Их было довольно много, в том числе на английском и немецком языках. В основном специальная литература – международная экономика, история дипломатии, социология, финансы. На эти книги я обратил внимание еще на поминках, и мама сказала, что дедушка когда-то окончил экономический факультет МГИМО, а бабушка – Ленинградский финансово-экономический институт. Из художественной литературы на полках была лишь классика – никакого легкого чтива.

Мне пришла в голову шальная мысль, а нет ли чего-нибудь в книгах, ведь там частенько прячут ценные бумаги. Вряд ли мама могла перетряхнуть их все. Я начал снимать с полок книги, одну за другой, и быстро пролистывать, проводя пальцем по обрезу. Минут через двадцать пальцы почернели от пыли, занятие это мне наскучило, и я уже хотел прекратить его, но тут из старинной, судя по орфографии, еще дореволюционной книги выпала довольно большая фотография.

Это был снимок совсем молоденькой девушки, лет пятнадцати-шестнадцати, не старше. Ее длинные светлые волосы были заплетены в косу, одета девушка была в пестрое летнее платье. Фотография была не самого лучшего качества: черно-белая, мутноватая, не совсем в фокусе, слегка пожелтевшая. Мне показалось, что девушка чем-то похожа на маму, но это явно была не мама. Или все-таки мама?

Я засомневался, но как ни вглядывался в фотографию, так и не смог решить, она это или нет. Самым обидным было то, что на этом снимке не было ни малейшей детали, которая помогла бы определить время, когда его сделали. Ни одежда, ни прическа девушки не позволяли отнести его к какому-то определенному десятилетию. Ее могли сфотографировать как тридцать, так и десять лет назад.

Я долго крутил фотографию в руках, а потом подошел к стене, где в рамках висели другие семейные снимки, снял один из них и приложил портрет девушки с косой к темному прямоугольнику на обоях. Очертания совпали идеально.

На обороте не было никаких надписей, только выцветший фиолетовый штамп фотомастерской. Я подошел к окну и попытался разобрать бледные буквы и цифры. «…овая, 25. 198.» – это было все, что я смог разглядеть. Быть может, профессионал-криминалист смог бы прочитать и весь штамп, но только не я.

А даже если бы и мог – что тогда? Допустим, «198» – это тысяча девятьсот восемьдесят какой-то год. Допустим, «овая, 25» – это адрес. И даже допустим, что это фотоателье каким-то чудом пережило все катаклизмы, не закрылось и не переехало. Неужели, Мартин, ты думаешь, что там до сих пор работает старичок-фанатик, который, едва бросив на снимок взгляд, кивнет радостно: да-да, молодой человек, это моя работа, я прекрасно знаю эту девушку и всю ее семью. Нет, так только в сказках бывает. К тому же качество фотографии явно не студийное. Скорее всего, на снимке просто стоит штамп ателье, которое проявило отснятую кем-то пленку и напечатало снимки.

И все же, все же… Если сделать отправным пунктом тот факт, что мама сняла эту фотографию со стены… Допустим, допустим, что так оно и было. Мартин, давай размышлять логически.

В ящике письменного стола лежала древняя школьная тетрадка в линеечку, в бледно-зеленой обложке с напечатанным сзади гимном Советского Союза. Половина листов из нее была вырвана. Я не стал выдирать еще один лист, нашел ручку и начал писать прямо в тетрадке.

Итак, пункт первый. Эта девушка на фотографии – мама. Возможно такое? Вполне. В 80-ые ей было от четырнадцати до двадцати трех лет. Стоп, в 86-ом родился я, а в 88-ом родители уехали в Прагу. Девушка выглядит, как мне показалось, на пятнадцать-шестнадцать лет. Набросим пару лет в обе стороны. Значит, от тринадцати до восемнадцати. Таким образом, хронологически мама могла ею быть.

Я снова подошел с фотографией к окну и принялся разглядывать ее, пытаясь вызвать в памяти отдельные мамины черты и сравнить их с чертами лица на снимке. Но сделать это не удавалось. Не знаю, может, это особенность именно моего восприятия, но я запоминаю облик человека целиком, «картинкой», и никак не могу расчленить его на отдельные детали.

Мамин паспорт был у меня, я достал его и стал сравнивать паспортную фотографию с найденным в книге снимком. Но мама на фотографии была лет на двадцать старше девушки с косой. И все же какое-то сходство между ними определенно было. Разрез глаз, нос, губы.

Но зачем маме снимать со стены и прятать от меня – от кого же еще? – свою фотографию? Я бы понял, если б портрет сняла сама бабушка. Тут все объяснимо. Поссорилась с дочерью, заявила, что знать ее больше не желает. А когда та уехала за тридевять земель, повесила на стену ее фотографию. Или просто не стала снимать ту, которая там уже висела. Чтобы смотреть и вспоминать, какой ее девочка была до тех пор, как были сказаны непоправимые слова.

А дальше? А дальше она фотографию снимает, чтобы дочь не приняла это за слабость.

Стоп, Мартин. В топку, все в топку. Потому что бабушка не могла знать, что мама приедет. В самом деле, не думала же она так: я, пожалуй, через день-другой умру, приедет на мои похороны Оля, увидит фотографию и подумает, что она висела на стене, потому что я считала себя виноватой.

Я кратко записал эту мысль – мне всегда помогало думать, если я записывал ход своих рассуждений.

Итак, резюме по первому пункту. Если на фотографии моя мать, то абсолютно непонятно, кто и зачем снял снимок со стены и спрятал в книгу. За скобки выносим то обстоятельство, что твердой уверенности в нахождении некогда на стене именно этой фотографии, нет.

Вопросы «кто?» и «зачем?» очень органично сливались в традиционном «куи продест?» – «кому выгодно?». Кому выгодно было спрятать эту фотографию? Ответа на этот вопрос у меня не было. Я мог только гадать: мама? Бабушка? Или кто-то другой?

Я провел под вопросами жирную черту и поставил цифру 2.

Пункт второй. На фотографии – не мама. Тогда кто? Кем приходилась моей матери эта похожая на нее девушка? Родных сестер у нее не было, она была единственным ребенком в семье.

С другой стороны, редко кто вешает на стену фотографию дальней родственницы. И сходство…

И тут я заметил то, на что сначала не обратил внимания. Платье девушки было расклешено от груди свободными складками. Я, конечно, не великий знаток женской моды, но, на мой взгляд, такие бесформенные балахоны никогда не были в фаворе. Их носят исключительно беременные тетки. Тем не менее, как ни пытался я разглядеть животик, ничего не получилось: девушка, сидящая на стуле, сложила руки так, что, если живот и имелся, видно его не было.

Даже если предположить, что это мама и на снимке она действительно в положении, то никак не мною. Во-первых, на двадцать лет она на этой фотографии никак не тянет, а во-вторых, я видел снимок ее университетской группы, сделанный на втором курсе – то есть за год до моего рождения. На нем у мамы волосы до плеч. А вот на школьной фотографии – действительно длинная коса.

Я понял, что окончательно запутался. Вариантов по-прежнему было два. Либо это не мама – тогда кто? Либо все-таки мама и даже, может быть, беременная. Но этот вот второй вариант вполне мог быть тем самым «горячо», которое я искал. Насколько я мог судить, по тем временам беременная несовершеннолетняя дочь дипломата – это был скандал. Если бы такая пикантная деталь стала известна, то на дедовой карьере мог быть поставлен жирный крест. Только вот…

Только вот хронологически как-то все это плохо стыкуется. Или я просто слишком мало знаю? В детстве я очень любил собирать паззлы, особенно большие, по несколько тысяч кусочков. Так вот если б я попытался просто поставить в нужные места десяток фрагментов, не имея сотен остальных, вряд ли бы мне удалось это сделать. Каждое мое новое предположение рождало новые вопросы, на которые не было ответа.

Я вдруг почувствовал себя героем пошлого семейного сериала. Тайны, интриги, скандалы, любовь, ненависть, месть… Ну почему, в который раз спросил я у Бога, почему в других семьях все просто? Люди просто живут, растят детей, ссорятся, мирятся, стареют и умирают? А даже если и не так просто, то все равно, все по-житейски объяснимо. Я понимал, конечно, что вопрос этот риторический, что бывает все намного хуже и запутанней, но к кому мне еще было обращаться?

Я с досадой отшвырнул тетрадку, подошел к стене, еще раз приложил фотографию к темному прямоугольнику на обоях. И понял, что на самом деле я полный кретин. Эта фотография никак не могла висеть на стене. Если бы она была в рамке, след от нее был бы больше. А если висела просто так, то на ней остались бы следы от кнопок, клея или скотча. Но их не было – как не было и на стене. Только гвоздик под рамку.

25.

День закончился непродуктивно. Ни до Жени, ни до Саши я так и не дозвонился. Записной книжки у соседа не оказалось. Он сказал, что отдал ее маме. Чего я и боялся. Самый быстрый и простой путь к бабушкиным знакомым оказался закрытым. В отчаянье я пошел ва-банк.

– Простите, Борис Антонович, – сказал я, набравшись наглости. – Поймите меня правильно, такая ситуация сложилась…

Сосед сочувственно закивал. Мы стояли на лестничной площадке – я подстерег его, когда он возвращался домой с работы. В этот момент из приоткрытой двери за моей спиной показалась башка кота, который проснулся и пошел на голоса.

– Ой, кот нашелся? – удивился сосед.

– Так это?.. – удивился в ответ я.

– Ну да, Вероники Аркадьевны котик. Он где-то за пару дней до ее смерти пропал. Он вообще-то домашний, на улицу не ходит, а тут выскочил в дверь и с концами. Уж она его искала, искала. Может, от расстройства с ней такое и случилось-то. И где ж ты бродил, паразит такой? – спросил он кота с укоризной в голосе. Кот тут же нырнул обратно в квартиру – словно застыдился. – Может, подобрал кто?

– Может, – согласился я. – Он довольно чистый пришел. Непохоже, что по помойкам гулял. А как его зовут, не знаете?

– Нет, не помню. Может, Аня знает?

– Борис Антонович, я как раз насчет жены вашей… Понимаете, она с бабушкой общалась. А мне сейчас очень важно ну хоть что-нибудь о ней… о бабушке узнать. А Анна Васильевна… ну, как-то она не очень расположена со мной разговаривать, – не без удовольствия наябедничал я.

– Аня! – нахмурившись, позвал жену сосед.

Она появилась тут же, как чертик из табакерки – наверняка стояла в коридоре и подслушивала. Потому что, не дав ни мне, ни мужу даже рта открыть, зачастила:

– Скажу вам прямо, молодой человек, без всяких там экивоков. Я к вашей семье особых симпатий не испытываю. Вероника вообще старалась о вас не упоминать. И на вопросы не отвечала, сразу на другое разговор переводила. Я сразу поняла, что это неспроста. Что у нее с вашими родителями конфликт какой-то случился. Так что мы с ней общались по-бабьи: болезни, магазины, погода, сериалы. Тут я вас не обманываю. Ничем помочь не могу.

– А какие-нибудь подруги у нее были? Приходили к ней в гости?

– Никто к ней не приходил, – буркнула Анна Васильевна, поправляя бигуди под пестрой косынкой. – Я, во всяком случае, не помню, чтобы у нее гости были. Я так понимаю, кто на похоронах был – это с ее бывшей работы или родственники. Мы с Борисом всех обзвонили, кто в записной книжке был, но не так уж и много народу пришло.

Она развернулась и хотела зайти обратно в квартиру, но я ее остановил:

– Скажите, а как бабушкиного кота звали?

– Нашелся, что ли? – оттопырила губу соседка.

– Да. Я же вас спрашивал, чей это кот может быть. Как-то я не подумал, что бабушкин.

– Да мало ли какой кот зайти может. Кот его зовут.

– То есть? – не понял я. – Просто Кот?

– Да. Вероника никак не могла придумать, как его назвать. Так и звала – Кот.

Я вернулся в квартиру и посмотрел на Кота, который как ни в чем не бывало намывался посреди прихожей.

– Выходит, ты бабушкино наследство? – спросил я его.

«Выходит, что так, – протелепатировал Кот, прищурив желтый глаз. – Так что теперь ты мой хозяин».

С ума сойти можно! А может, он потребует пару сапог, завоюет мне людоедский замок и женит на принцессе?

– Скажи-ка, Кот, куда запропастилась Женя? – спросил я его. – Может, ее захватил в плен людоед?

Кот презрительно фыркнул и снова улегся под табуреткой – видимо, там было его обычное место.

Я прикинул план действий на завтра. Съездить к маме – и пусть только попробуют не пустить! Съездить к Саше. И попытаться, в конце концов, найти кого-нибудь, кто знает хоть что-то о прошлом нашей семьи. Как просто все это происходит в детективах и дамских романах. Там все прямо по щучьему велению происходит. Всякие родственники и друзья семьи валятся прямо с неба и так и норовят выложить герою все страшные тайны.

Мартин, ты просто ни разу никакой не сыщик и не герой романа. И не умеешь искать. Видали, записную книжку ему в руки не дали. Значит, надо действовать по-другому. Во-первых, пойти в то место, где бабушка работала до ухода на пенсию. Последняя запись в трудовой книжке – какой-то научно-исследовательский институт. Раз организацией похорон занимались тетки с работы, значит, он никуда не делся, не закрылся.

Во-вторых, я могу зайти в то же самое Интернет-кафе и на том же самом сайте поискать людей с фамилией Закорчевские. Не думаю, что их в Петербурге великое множество. Возможно, хоть какой-то родственник найдется.

А еще я могу поехать на филфак университета и в первый медицинский и попросить списки маминых и папиных однокурсников. А потом попробовать их найти – опять же через Интернет. И что бы я без него делал? Говорят, раньше существовали адресные бюро, где за небольшую сумму можно было сделать запрос и найти нужного человека.

Я уже ложился спать, когда телефон зазвонил снова. Не успел я сказать «алло», трубка запульсировала короткими гудками.

26.

Он решил проследить за сыном Ольги и узнать, что тот делает в Питере. Первый раз позвонил по телефону Вероники Аркадьевны в тот же день, когда парень увидел его на улице. Адрес и телефон он узнал еще в день похорон, в администрации кладбища. И стоило это всего полсотни. Парень снял трубку. Значит, действительно живет в бабкиной квартире, а не просто зашел туда на время.

Второй раз он позвонил на следующий день вечером – чтобы убедиться, что щенок по-прежнему там. И еще раз – утром. Вот теперь можно было начинать следить. Он зашел в парадное дома на другой стороне Малого проспекта, поднялся на второй этаж и уселся на широком подоконнике, наблюдая за подворотней напротив.

Время шло, парень не появлялся. Он начал нервничать.

Почему этот щенок не выходит? Почему?

Мимо него кто-то проходил, какая-то старуха проворчала что-то недовольно – он не слышал. Какое все это имеет значение!

Его раздражало это смутное то ли чувство, то ли ощущение, то ли желание – он сам не мог понять, что тревожит его измученный мозг. Единственное, что он знал точно, – то, что ощущение это связано с сыном Ольги и Камила. Словно какая-то незримая нить соединила их в тот момент, когда они смотрели друг другу в глаза. Он знал, что должен увидеть его. Во что бы то ни стало. Должен знать о нем все. Каждый его шаг. Словно шептал ему кто-то: этот мальчишка опасен для тебя.