Текст книги "Кроссовки для Золушки"
Автор книги: Татьяна Рябинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
– Дипломы еще у них… – участковый осекся. – Ладно, колдуйте, только тихо, чтобы соседи не жаловались. И вот еще, говорят, от вас тут очень сильно мясом паленым пахло. Неудачное колдовство?
– А, это… Свиную голову хотел запечь в духовке, но не вышло. Сгорела. Первый блин комом.
Выпроводив участкового, Евгений Васильевич Кузнецов, он же маг Епихарий, расхохотался – низко, раскатисто, – скинул надетый на голое тело спортивный костюм и завернулся в черный шелковый плащ-хламиду.
– Выходи, – стукнул он в дверь меньшей комнаты типовой двухкомнатной квартиры и сам вошел в большую. – Он ушел.
– Мне показалось, что ты предложишь ему чай или кофе, и он не уйдет никогда.
– Еще чего не хватало, поить чаем всякую плесень. Давай лучше начинать, пока не поздно.
– Вот было бы здорово, если б он пришел, когда у тебя голова Венцеслава тут стояла!
– А кто бы его пустил? Хотя… Соседи жаловались как раз на музыку и вонь. Ну, придумал бы что-нибудь. Я говорил тебе, нужно что-то из того, что близко к телу. Трусы, носки. Или платок носовой.
– Вот платок. Не пойму, как это могло произойти.
– Твоей вины нет, – Епихарий взял платок и обернул им черный матовый шар размером с апельсин. – Кто же знал, что он такой прыткий. Если мы не найдем эту девку… Думаю, ты понимаешь. А если она узнает, в чем дело, то может и колдовство разрушить. Ей для этого нужно только узнать два имени.
– А второе чье?
– Как чье? Твое! Смотри!
Шар под платком начал светиться и слегка вибрировать. Раздался тихий, низкий звук. Епихарий снял с шара платок, который тут же вспыхнул и рассыпался искрами. Маг запел – гортанно, подчеркнуто ритмично.
– Да это же «Отче наш» наоборот!
Епихарий, усмехнувшись, кивнул, но петь не перестал. Он коснулся поверхности шара, и шар стал прозрачным, в его середине появилась крохотная фигурка.
– Разве там что-то можно разглядеть?
– Не торопись!
Гортанные уродливые слова сталкивались и глухо звенели, как металлические болванки. Шар начал увеличиваться в размерах, переливаясь, как мыльный пузырь. Вот он вырос с футбольный мяч, потом с тыкву, потом – с морскую мину, едва умещаясь на столе. Выросла и фигурка. Теперь можно было разглядеть мельчайшие детали ее фигуры и одежды, но… только не лицо. Вместо лица у нее было туманно пятно.
– Что за дьявол?
– Не поминуй всуе! – отрезал Епихарий. – Сам ничего не понимаю.
Он произносил одно заклинание за другим, его ладони багровели пламенем, шар, как шмель, гудел на ровной басовитой ноте, но ничего не менялось.
– Выйди, – приказал Епихарий.
Оставшись в одиночестве, он распахнул плащ, взмахнул полами. Комнату заволокло мраком. Епихарий встал на колени, острым ножом провел по левой ладони. Кровь закапала на треножник, где опять полыхало лиловое пламя. И снова зазвучали странно-уродливые слова заклинаний.
На секунду вспыхнул яркий свет, потом стало совсем темно, тошнотворное зловоние залило комнату, и чудовищный голос произнес всего одно слово:
– Имя!
С Димкой мы познакомились на вступительных экзаменах в университет. Оказались рядом на сочинении. Темы попались – просто страх. Сориентировавшись, мы провели краткое производственное совещание, припомнили имена персонажей «Вишневого сада» и в результате плодотворного сотрудничества получили по «четверке» на брата, что было большой творческой удачей. На последующие экзамены мы шли уже вместе, подсказывали друг другу, обменивались шпаргалками и в конце концов благополучно поступили.
Далее наш роман шел по нарастающей. После зимней сессии – нам только-только, с разницей в три дня, исполнилось по восемнадцать – Димка сделал мне предложение, и я согласилась. Мои родители и Димкина мать в принципе не возражали, хотя и считали, что несколько рановато. Пойдя на компромисс, мы решили отложить свадьбу на годик-другой.
Но к концу первого курса меня начали грызть сомнения. Причин тому было две.
Надо сказать, что студенты-русисты делятся на две категории. Первая – это скучные зануды, школьные отличники или хорошисты, не имеющие особого призвания ни к чему, но чуть более гуманитарии, чем технари или естественники. Из них получаются заурядные учителя русского языка или люди совершенно посторонних профессий. Другие – в основном поэты. Или страстные любители поэзии. Одним словом, богема. Они собираются на бесконечные посиделки с вином, виршами, самодеятельными песнями под гитару и спорами до хрипоты о судьбах человечества, они – философы и эстеты. Я относилась к первой категории и предпочитала спокойно читать книжки. Димка – ко второй. Он вообще был человеком искусства: писал недурные стихи и прозу, рисовал, сочинял и пел песни. И таскал меня на все эти литературно-художественные сборища, что очень скоро стало меня утомлять.
Вторая причина была прозаичнее. Димка пользовался у противоположного пола невероятной популярностью. Как же, поэт, художник, музыкант! Да и собой хорош: выше среднего роста, худощавый синеглазый брюнет с невероятно обаятельной улыбкой. Девицы на нем так и висли. «Я люблю всех женщин в принципе, – говорил Димка. – Но тебя больше». Тем не менее, я почти не сомневалась, что он мне изменяет – хотя бы просто из любви к искусству. А если не изменяет сейчас, то непременно будет изменять в будущем. Да и вообще, уж слишком мы разные.
Решение далось мне тяжело. К тому же подавляющее большинство знакомых не верило, что это я его бросила. Думали, наоборот. А те, кто все же верили, считали, что я беспросветная дура. Я плакала по ночам, чуть не завалила сессию и на целый семестр осталась без стипендии. Димка не разговаривал со мной полгода и демонстративно, на моих глазах крутил романы с однокурсницами. А потом все как-то успокоилось, он помог мне написать контрольную по латыни, и мы снова стали потихоньку общаться.
Если учесть, что в университет мы поступили в начале 90-х, проблема материального обеспечения стояла достаточно остро. Меня, в общем, содержали родители, иногда я подрабатывала машинописью. Димке было сложнее: его мама работала детским врачом, а отец умер. Поэтому Димка искал работу, где только мог. И вот в середине второго курса он устроился певчим в церковный хор. У него был замечательный баритон, но петь он мог и басом, и тенором. Сначала мы посмеивались, потом привыкли. Однако где-то через полгода Димка начал кардинально меняться. Сначала он отпустил бороду и длинные волосы, потом перешел с кафедры советской литературы на кафедру русского языка, под крыло древнейшей преподавательницы старославянского Татьяны Аполлоновны, чтобы заниматься церковнославянской грамматикой. Говорят, он писал нечто эпохальное, но не закончил, потому что из университета ушел и поступил в Духовную семинарию.
Весь наш курс был в шоке. «Понимаешь, раньше я был стандартным атеистом. Но дело в том, что церковь одних притягивает, другие ей сопротивляются, но быть в ней, работать и оставаться равнодушным – невозможно», – невозмутимо пожимал плечами Димка. Мы с ним долго и упорно спорили, а кончилось это тем, что я сама заинтересовалась Православием, о котором раньше не имела ни малейшего представления.
Скоро Димка женился на сестре своего однокурсника Нине, его рукоположили в священника и отправили на приход недалеко от Тихвина. С Ниной я подружилась, часто ездила к ним в гости. Димка окрестил меня в своей церкви, а потом я стала крестной матерью его дочки Лизы.
Но через три года случилось несчастье. Нина умерла, рожая сына. Димка остался с двумя маленькими детьми, которые требовали постоянной заботы и внимания, чего он, по своей загруженности, никак им дать не мог. По церковным правилам, овдовевший священник во второй раз жениться не может. Димка был в отчаянье и даже хотел отказаться от сана, но Богу это, видимо, было неугодно. Приехала Димкина мать, которая когда-то была категорически против его поступления в семинарию, и отговорила его. В епархиальном управлении пошли навстречу и перевели его в Питер, настоятелем небольшой строящейся церкви. Так что теперь детей растит Анна Петровна, а Димка пропадает в своем храме.
Фигурка в шаре по-прежнему оставалась без лица.
– Властелин сказал: «Имя», – вздохнул Епихарий.
– И что это значит?
– Не знаю. Возможно, на самом деле ее зовут не Юлия. Но Венцеслав, вернее, его голова не могла соврать, в этом вся сила заклинания
– Не зная точного имени, мы не можем увидеть ее лицо?
– Не можем, – кивнул Епихарий. – Нет, голова соврать не могла. Тут что-то не так.
– Как он вообще мог разрушить твое заклинание?
– А он и не разрушил. Но, знаешь, когда белье стирают с отбеливателем, ткань становится рыхлой и может порваться. Венцеслав украл кроссовки и наложил встречное заклятье. Теперь женщина, купившая их, сможет снять чары, если узнает ваши имена. Вероятность этого почти нулевая, но если она вдруг окажется христианкой…
– Не смеши, Епихарий! Христианки – это выжившие из ума старухи. Или полоумные уродины.
– Отстаешь от жизни. Загляни в любую церковь, там полно молодых симпатичных девиц.
– Вот только в церковь мне не хватало заглядывать!
– Тогда не говори о том, о чем не имеешь ни малейшего представления. Так вот, если эта девка окажется православной христианкой и догадается обратиться к священнику…
– Который поднимет ее на смех!
– Да помолчи ты! – рассердился Епихарий. – Если священник не отправит ее к психиатру, а сделает отчитку, пиши пропало. Шаг за шагом – вернется память. Не вся, конечно, но…
– Епихарий, да как она может догадаться, что купленные на рынке кроссовки – это заколдованный человек? Это что у человека в башке должно быть, а? Именно поэтому все и закрутилось. Иначе проще было бы нанять киллера.
– Видишь ли, заклятье отнимает человеческий облик и память, но не речь. Правда, слышать ее может только она. Ну, может быть, еще священник, не знаю.
– Не смеши! Человек, с которым ни с того ни с сего заговорят кроссовки, решит, что он рехнулся, только и всего.
– Не обязательно, – Епихарий брызнул на шар черной жидкостью из маленького пузырька, шар, мгновенно съежившись, погас и почернел. – Мы пошли на такой риск не для того, чтобы какая-то случайность могла все испортить. Поэтому кроссовки надо непременно вернуть, и чем быстрее, тем лучше.
– Но как, если мы даже не знаем, как она выглядит?
Епихарий брызнул на шар еще раз, и он стал еще меньше, размером с небольшое яблоко.
– Возьми. Он будет вести тебя. Как только ты приблизишься к ней примерно на двести метров, шар начнет вибрировать. Чем ближе будешь к ней подходить, тем сильнее он будет прыгать.
– Мне что, пешком по городу ходить? По всему городу?!
– Зачем пешком? Езди на машине. Начни с того района, где жил Венцеслав. Возможно, она где-то поблизости. Узнаешь дом, проследишь. Советую покататься ночью. Ведь тебе это надо, не кому-то. Да поможет тебе наш Властелин.
Не будь Димки, к другому священнику я бы вряд ли пошла. Уж слишком все это дико и глупо звучит: ах, батюшка, в мои кроссовки бес вселился, да воскреснет Бог и расточатся врази Его. Да и отец Димитрий посмотрел на меня с подозрением.
– Не веришь? – угрюмо спросила я. – И правильно делаешь. Я сама себе уже почти не верю.
– Ну и зря! – не менее угрюмо заметили стоящие на стуле, куда я их водрузила, кроссовки.
Димка вздрогнул и уставился на них.
– Это что? Это они… сказали? – он осторожно подергал левую кроссовку за шнурок.
– А, так ты слышал? Слышал?! – от радости я так забылась, что чуть было не бросилась Димке на шею, но спохватилась и вместо этого повернулась к большой иконе Вседержителя: – Господи, благодарю Тебя, значит, я все-таки не сошла с ума!
– Та-ак! – протянул Димка. – Приплыли.
Он взял кроссовки в руки, внимательно осмотрел. Медленно перекрестил.
– Спаси Господи, батюшка, – вежливо поблагодарили кроссовки. – А водичкой святой вы не могли бы меня покропить? А то ведь просфорку я теперь не могу вкушать.
– А что, раньше вкушали? – Димка на удивление быстро взял себя в руки и говорил в своей обычно манере, с легкой улыбкой.
А у меня словно гора с плеч свалилась. Конечно, все это ни в какие ворота не лезет. Но главное, что я не спятила! И теперь наблюдать за их беседой было даже забавно.
– Честно говоря, не помню, – вполне серьезно отвечали кроссовки. – Но почему-то мне кажется, что да.
– А что с вами случилось? Я так понимаю, раньше вы были человеком?
– Хоть убейте, не помню. Наверно, да. Возможно, переселение душ все-таки существует? Может быть, я умер, и моя душа вселилась в кроссовки?
– Сомневаюсь, – покачал головой Димка, доставая из шкафа пластиковую бутылочку. Он перекрестился и крест-накрест покропил кроссовки водой. – Это из источника преподобного Серафима Саровского, – пояснил он, уж не знаю, для кроссовок или для меня.
– Знаете, я пытаюсь что-то вспомнить, – тяжело вздохнули кроссовки, – но никак не получается. Вот только про просфорку что-то такое всплыло смутное.
Я начала мелко и глупо хихикать. Димка посмотрел на меня с укоризной, но я никак не могла остановиться.
– Слушай, Дим, я поняла. Его или ее заколдовала злая ведьма. А что, если поцеловать? Как в сказке: «Говорит Ивану жаба: поцелуешь – стану бабой».
– Целуй, – пожал плечами Димка. – Хуже не будет.
– Может, лучше ты?
– Ну уж нет. Мне твой прынц ни к чему.
– А если это не прынц, а прынцесса?
– Тем более. Я, к твоему сведению, почти что монах, если забыла.
Продолжая хихикать, я взяла в каждую руку про кроссовке:
– А ты что скажешь?
– Не возражаю, – одобрили кроссовки.
Я звонко чмокнула в область шнурков сначала левую кроссовку, потом правую. Именно в этот момент Анна Петровна открыла дверь, чтобы позвать на пить чай. За ее спиной маячила Лиза. Когда-то моя несостоявшаяся свекровь деликатно стучалась, но теперь она считает, что Димкин сан исключает всякие двусмысленности.
– Бабушка, крестная целует ботинок! – радостно завизжала Лиза.
– Катенька, что с тобой? – ахнула Анна Петровна.
Я уронила кроссовки и зарыдала от смеха. Димка согнулся в три погибели и закрыл лицо руками. Кроссовки хранили молчание, но вид у них был какой-то оскорбленный. А может, и разочарованный: эксперимент-то ведь не удался.
– Мам, мы с Катькой поспорили, что она сможет соблюсти весь пост, без нарушений, – отсмеявшись, объяснил Димка. – Она проиграла, только и всего.
– Во-первых, облизывать обувь – крайне глупо, потому что негигиенично. А во-вторых, что бы сказали твои прихожане, отец Димитрий, если бы узнали, что ты заключаешь пари, да еще касательно духовных предметов?
– Они могут узнать об этом только от тебя, а ты никому не скажешь, – вполне резонно ответил Димка. – Пошли чай пить.
Анна Петровна с Лизой вышли, а я набросилась на Димку:
– Ну знаешь, батюшка! Потом я к тебе приду на исповедь, и ты будешь меня увещевать, что врать грешно?
– Ну не так уж я и соврал, – Димка поставил кроссовки обратно на стул. – Ты сама мне говорила: спорим, мол, весь Петров пост выдержу, а потом пришла и плакалась, что пирог с мясом съела.
– А как насчет тайны исповеди?
– Так ты и маме об этом говорила.
После чая мы вывели детвору на прогулку. Лешка уснул в коляске, Лиза ковырялась в песочнице, а мы сидели на скамейке и думали, что делать. Кроссовки у меня на ногах деликатно помалкивали.
– Знаешь, если бы они не были такие мягкие и удобные, я бы их просто выбросила, – созналась я.
– Вот спасибочки-то! – обиделись кроссовки.
– А ты поставь себя на мое место!
– Н-да!..
Как только я поняла, что с головой у меня все в порядке, кроссовки показались мне вполне милыми. Да, ситуация, конечно, не рядовая, но все же лучше рядовой шизофрении.
– Ты, Кать, не особенно-то веселись, – одернул меня Димка. – Ничего веселого я не нахожу. Тут только два варианта, и оба проблемные. Либо в твоих тапочках сидит бес, либо это колдовство. Что тебе больше нравится?
– Ничего не нравится. Делать-то что будем?
– Если бы я был уверен в первом варианте, то настоятельно посоветовал бы избавиться от них, несмотря на всю мягкость и удобность. И несмотря на все жалобные речи, – сурово добавил Димка, перебивая кроссовки, которые попытались было что-то вставить. – Но дело в том, что на сто процентов я не уверен.
– Знаешь, беса я еще с натяжкой могу допустить, но вот колдовство… Если бы не слышала всю эту музыку своими ушами, ни в жизни бы не поверила. Да и кто бы поверил? Хотя сейчас кругом сплошные маги и колдуны, куда ни плюнь, но ведь это же натуральные жулики! Ладно еще всякие там проклятья и порчи, это все биоэнергетика, но превратить человека в вещь…
– Ты глупая, как паровоз! Не все колдуны и маги – жулики. Да, большинство. Но есть и настоящие. Просто действуют они все той же бесовской силой, существование которой ты, хоть и с натяжкой, но допускаешь. Между прочим, есть такое хрестоматийное выражение, что даже самый крохотный бес одним когтем может перевернуть землю. Если бы Бог позволил. Катюша, все эти заклятья-проклятья действительно не выдумка. Ты же церковный человек, жития святых знаешь. Вспомни, к примеру, Никиту Новгородского, того же Серафима Саровского, как к ним бесы приступали. А уж про обычных людей, которые от Божьей помощи сами отказались, что говорить! Попробуем сделать вот что. Сейчас сдадим маме детей и поедем в храм. Сегодня там выходной, никого, кроме сторожа, нет. Попробую я твои кроссовки отчитать.
– А я думала, только людей бесноватых отчитывают.
– Обычно да. Но согласись, случай не совсем обычный. Впрочем, это и не совсем отчитка будет. Настоящую-то я не имею права делать.
– Почему? – удивилась я. – Для этого что, нужно специальное разрешение?
– Конечно. Только по благословению архиерея. Это очень серьезная процедура. И опасная. На всю страну хороших специалистов, может, с десяток наберется. Обычно это или монахи-девственники, или очень опытные иереи. Я знаю только двоих, да и то не лично. Один в Витебске живет, отец Антоний, к нему одна моя прихожанка дочку возила. Еще один где-то на юге, то ли в Пятигорске, то ли в Минводах. Есть, конечно, такие, кто и без благословения пытается, но результат обычно нулевой. А то и сами плохо кончают.
Когда мы добрались до церкви, солнце уже садилось. Его лучи играли на позолоченной луковице главки, которая стояла у ворот – ее только еще предстояло установить. Церковь окончательно не достроили, и внутри, и снаружи вели отделку, но престол уже освятили и службы шли.
Поговорив со сторожем, Димка открыл двери храма. Мы зашли вовнутрь, и он скрылся в алтаре, а я подтащила к аналою с праздничной иконой складной стол и постелила перед ним коврик.
Стены храма были еще не расписаны, клиросы – в лесах, пол – голый цемент. Гулкое эхо постоянно раздражало певчих. Тем не менее прихожан становилось все больше и больше: Димку приняли и полюбили. Сердобольные прихожанки очень его жалеют, а уж Лизка с Лешкой и вовсе всеобщие любимцы.
Димка вышел из алтаря в епитрахили поверх повседневной рясы, вынес требник, распятие и свечи.
– По-хорошему, – сказал он, раскладывая все принесенное на столике, – для начала надо бы нас с тобой отчитывать. Возможно, это нас бесы крутят. Но предположим, что все-таки нет. Поскольку настоящую отчитку делать я не могу, отслужим молебен с акафистом священномученику Киприану и с его же особой молитвой. Только учти, это очень долго. Ты вообще-то про Киприана знаешь что-нибудь?
– Только имя, – созналась я. – И что ему молятся в паре с мученицей Иустиной.
– Киприан был колдун. По слухам даже душу дьяволу продал. Как-то раз к нему пришел некий молодой человек по имени Аглаид, которому понравилась девушка Иустина. Она была христианка, девственница и на все Аглаидовы поползновения отвечала категорическим отказом. Парень сходил с ума и решил прибегнуть к колдовству. Киприан наслал на Иустину блудных бесов, чтобы та сама прибежала к Аглаиду. Но она стала усиленно молиться, и бесы вернулись к Киприану с жалобой, что против поста, креста и молитвы они бессильны. Тогда Киприан уверовал, крестился и даже стал священником. И Аглаид тоже стал христианином. А потом Киприану и Иустине отрубили головы. Им молятся о защите от чародейства.
– Понятно. А мне что делать? – спросила я, снимая кроссовки и становясь босиком на край коврика. Вообще-то я чувствовала себя крайне неуютно, потому что никогда еще не была в церкви в таком виде: в джинсах и с непокрытой головой.
– Как что? Свечи зажигать, читать за чтеца, петь. Ну, с Божьей помощью!
Димка поставил кроссовки на покрытый полотенцем столик, открыл требник и начал читать. Я стояла с зажженной свечой, там, где надо, вступала, пела «за лик» – то есть за хор. Время шло, ничего не происходило, кроссовки молчали.
Когда я только начинала ходить в церковь, службы казались мне бесконечными. Но потом я узнала, что за чем идет и что обозначает, и теперь только ноги напоминают, что служба – это не только радость, но и труд. Но отчитка, пусть даже и не совсем настоящая – это было для меня чем-то новым и совершенно незнакомым. Часы на руке я не ношу, мобильник лежал в сумке, и я уже думала, что мы останемся здесь до утра. Но Димка как-то совершенно неожиданно прочитал отпуст и дал мне поцеловать распятие.
– Все? – глупо спросила я.
– Все, – усталым голосом подтвердил Димка.
Я надела кроссовки, вышла и села на лавочку, дожидаясь, когда он все приберет и закроет храм. Набежали тучи, подул холодный ветер. Я зябко поежилась и обхватила себя руками, жалея, что не взяла кофту.
– Катя, – тихонько позвали кроссовки.
– Что? – я чувствовала себя разбитой, если не сказать выпотрошенной, разговаривать не хотелось. Все равно ведь ничего не вышло.
– Кать, я, кажется, начинаю что-то вспоминать.
– И что же именно? – спросил подошедший Димка, усаживаясь рядом со мной.
– Я действительно был… или была? Ладно, пусть был. Так вот, я действительно был человеком. Наверно, все-таки мужчиной. Во всяком случае мне было приятно, когда Катя меня поцеловала.
– Это еще не показатель, – возразила я.
– Катерина! – возмутился Димка, не выносящий однополую тематику .
– Я помню, что меня усыпили. Но вот кто? И где? Это было вино, и что-то такое в вине, с горьковатым привкусом. Я уснул. И проснулся уже… Да, в коробке. Было темно и тесно, и я не чувствовал рук и ног. И подумал, что меня похоронили заживо. А потом… Нет, этого не описать, – кроссовки очень по-человечески всхлипнули. – Когда я понял, что я кроссовки… И ты надела меня на ноги… – они снова издали полувздох-полувсхип.
– Значит, вы точно не помните, мужчина вы или женщина, – уточнил Димка. – Может, что-то еще? Возраст, занятие, адрес?
– Нет. К сожалению, нет. Но я точно не был ребенком. Вернее, когда-то я им, разумеется, был, но давно. И я не старый человек. А жил я в Питере, хотя и в других городах бывал часто. Чем занимался? Нет, не помню. Но бедным не был, это точно.
– Может, в этом все и дело? – вслух подумала я, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Может, – согласились кроссовки. – Лучше бы просто убили, чем так…
– Как знать, – не согласился Димка. – Ладно, а родственники, друзья?
– Да, у меня были и родственники, и друзья. Но…
– Понятно, – я потуже завязала шнурок. – Были, но ты никого не помнишь.
– Зато я вспомнил одну очень важную вещь. Я спал, но все-таки кое-что слышал. Вот это я и вспомнил. Если кто-то купит меня у колдуна и узнает мое имя, чары развеются.
– Постой! – вскочила я. – Я ведь тебя купила. Но зачем колдун тебя продал? Это же совершенно нелогично.
– Не знаю. Но факт, что ты заплатила за меня деньги, теперь я твоя собственность.
– Миленько. Вот уж никогда не думала, что доведется стать рабовладелицей. А что имя? Сейчас возьмем календарь и прочитаем подряд все имена, мужские и женские.
– Нет, Катя, – возразили кроссовки. – Ничего не выйдет. Ты не просто должна случайно угадать имя, а узнать, какое имя дано именно мне при крещении.
– Значит, ты крещеный. Или крещеная, – обрадовалась я. – Ну да, раз просфорки вкушал.
– Я крестился взрослым. Здесь, в Питере. Лет десять назад. Это я точно помню. Большой голубой храм. Голубой с белым. Золотые купола. А рядом – речка. Или канал.
– Да это же Никольский собор! – я завопила так, что из сторожки выглянул и снова спрятался сторож. – Ведь должны же быть записи о крещении! Мы можем попросить их, выписать взрослых…
– Катя, остынь! – осадил меня Димка. – Это до восемнадцатого года в храмах метрические книги вели. Ну, может, в советские времена кое-где, для определенных органов, не знаю. А сейчас обычно записывают только имя крещаемого да еще, если присутствует, имя матери для очистительной молитвы. Если где-то не так, то это сугубо частная инициатива. Узнать-то можно, но особо губу не раскатывай. Значит, все-таки не бес, – он задумчиво накручивал на палец длинную прядь волос, в которой блеснула седина.
– А ты: «выбросить, выбросить»! Все-таки помогла отчитка. Послушай, – я дернула правую кроссовку за шнурок, – давай тебе пока временное имя придумаем. Надо же к тебе как-то обращаться.
– Зовите меня Кросс, – предложили кроссовки. – Звучит почти как «босс».
– И вполне по-христиански 1, – одобрил Димка. – Ладно, по домам. Все, что можно было на сегодня сделать, мы сделали. Что дальше, будем думать.
– Слушай, Кросс, а ты есть не хочешь? – спросила я, пристраивая его под вешалку. – Нет, я вообще, в принципе.
– В принципе, нет. Правда, когда ты жаришь картошку, ощущение такое, что вот-вот слюнки потекут. Непонятно только, откуда.
– А вообще, каким образом ты видишь, слышишь и разговариваешь?
– Не представляю. Глаз-то нет. И всего прочего. И тем не менее.
– А ничего, что я тебя под вешалку засунула? Может, как-нибудь поудобнее устроить?
– Но ведь я же обувь, так? А место обуви? На ноге и в прихожей.
Не успев еще ничего толком подумать, я покраснела, как вареный рак.
– Да я, вообще-то, ничего такого не имел в виду, – поспешил заверить меня Кросс.
Странно, но, похоже, эмоции и интонации как-то отражались на внешнем виде Кросса, хотя я не могла понять, как именно это происходит. Вот сейчас я готова была поклясться, что он смутился. Или это просто моя фантазия?
– Хотя… – теперь Кросс, похоже, улыбался. Я не видела его улыбку, но чувствовала. – Наверно, я все-таки был мужчиной. Не помню абсолютно ничего, что связывало бы меня с тем или другим полом, но сейчас ощущаю себя скорее как мужчина. Мне нравится на тебя смотреть. Мне нравится, когда ты надеваешь меня на ноги…
– Остановись! – отрезала я, снова краснея, как кисейная барышня, и злясь на себя за это. – Если ты действительно был мужиком, то, наверняка жутким бабником. Может, тебя заколдовал какой-нибудь ревнивый муж? Скажи спасибо, что тебя не превратили в лифчик.
– А разве плохо быть лифчиком? Постоянно ласкать красивую женскую грудь…
– Ну хватит! – осадила я его. – Впрочем, может, как раз и наоборот. Может, ты был тихим подкаблучником, не зря же тебе нравится быть у меня под пятками. Тогда не исключено, что тебя заколдовал любовник твоей жены.
– Кать, я тебя обидел? – тихо спросил Кросс. – Извини, а?
Вот только этого и не хватало – выяснять отношения с собственными кроссовками!
Я выключила свет в прихожей, ушла на кухню и закрыла за собой дверь. И – назло Кроссу! – нажарила картошки.
Ночью мне не спалось.
Все это смахивало на театр абсурда. А точнее, на рождественскую мелодраму. Ну просто Финист Ясный Перец. Разумеется, в конце концов я его спасу и…
Впрочем, возможны варианты. А если он старый и страшный? А если у него жена и семеро по лавкам? А если он, в конце концов, все-таки баба? Я сейчас напридумываю себе всякой глупости, а потом буду жевать сопли. А напридумывать в подобной романтической ситуации можно все, что угодно. Может быть, я вот тут лежу, а он там грустит себе в прихожей под вешалкой и мечтает, скорей бы я его спасла…
Екатерина, прекрати идиотничать немедленно!
И скажи спасибо, что у тебя нет привычки носить кроссовки с юбкой!
На следующий день, приехав на работу, я сразу же отчиталась перед Валькой. Показала все заключения, умолчав об их стоимости, изрядно опустошившей «чулок». Сказала, что кроссовки больше не разговаривают.
– Будем надеяться, и не будут, – оптимистически заключил Валька. – А мятку от нервов все-таки попей, не повредит.
Он еще поколебался, стоит ли выставлять мне счет за свои услуги, но решил, что не стоит. И на том спасибо.
Вечером позвонил Димка с неутешительными новостями. В Никольском соборе действительно никаких особых записей о крещении не вели.
– Может, попробовать еще разок отчитать? – предложила я. – Может, еще что-нибудь вспомнит?
– Сомневаюсь. Да и занят я в ближайшие дни под завязку. Разве что после выходных.
Заварив чай, я пристроила Кросса на кухонной табуретке – вроде как для компании.
– Приятного аппетита, – вежливо пожелал он.
– Хватит любезничать, – не слишком вежливо оборвала его я. – Давай лучше работай головой, или что там у тебя вместо головы. Тебе придется потрудиться, если не хочешь всю оставшуюся жизнь провести в обувном виде. Кстати, учти, жизнь у кроссовок недолгая. Даже если я тебя вообще не буду использовать по назначению, все равно. Постарайся припомнить что-нибудь еще. Например, были ли у тебя дети, жена? Или муж?
– Детей, скорее всего, не было. А вот жена… или муж… Не могу вспомнить.
– Уже неплохо. Вернее, ничего хорошего для дела, а хорошо, что детей нет. Каково бы им было сейчас без папы. А тем более если без мамы. Национальность свою ты тоже не помнишь?
– Я негр! – хихикнул Кросс. – Вернее, китайский негр с еврейской примесью. Ох, видела бы те сейчас свою физиономию! Кать, ты расистка?
– Да не так, чтобы уж очень. Просто мне еще никогда не приходилось тесно общаться ни с негром, ни с китайцем. А уж китайский негр с еврейской примесью – это и вовсе веселые горки.
– Я пошутил. На самом деле и национальности я тоже не помню. Но, похоже, русский язык для меня родной. А что ты понимаешь под тесным общением?
– А как еще назвать наши с тобой отношения? – усмехнулась я, подливая себе свежего чая. – По сути дела, ты периодически обнимаешь мои ноги. Это, конечно, не совсем интим, но…
– Кать, а почему ты не замужем?
– Потому что потому. Принца жду. На боевом коне.
– Расколдуй меня, и я на тебе женюсь, – вполне серьезно пообещал Кросс. Где-то в желудке образовался мятный холодок. – А что? Мы уже так близко знакомы. Я приеду к тебе на боевом коне и буду со знанием дела чесать тебе пятки.
– А если ты женат? Или вообще женщина?
– Разведусь. Или сменю пол. Или и то, и другое.
Похоже, он меня просто дразнил. Неужели на мне такая явственная печать одиночества и неудовлетворенности?
– Спасибо. Я пока воздержусь давать ответ. Не люблю покупать кота в мешке, – отрезала я, отрезая кусок батона и намазывая его джемом.
