Текст книги "Кама с утрА. Картинки к Фрейду"

Автор книги: Татьяна Розина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Вскоре после этого произошло ещё одно знакомство с этим несимпатичным для меня предметом мужской гордости, усугубившим и без того неприятные впечатления о нём. Возможно, не случись этого события, маленький Гришкин червячок рано или поздно растворился бы в моей памяти, смешавшись с другими событиями, но то, что я увидела у дядьки Витьки, потрясло меня до глубины души и уже не могло выветриться никакими штормами и метелями.

К матери вдруг зачастил дядя Витя. Это был первый и единственный мужчина в её жизни, не считая, конечно, оставшегося загадкой эпизода с моим несостоявшимся отцом. Немудрено, что такая серая мышь, какой была моя мать, не могла завести хоть какого-то хахаля. В нашем Иваново куда более привлекательные бабы оставались невостребованными. А уж те, кто не выделялся из толпы, вообще был обречён на одиночество и вечную тоску.

Моя мать, понимая свою бесперспективность в качестве невесты, не сильно стремилась к поиску хоть сколько-нибудь завалящего поклонника. Она жила по принципу лисы, которой не достать винограда:

– Все мужики козлы, – глубокомысленно изрекала она неоднократно.

И когда, подвыпив, откровенничала с соседкой Галиной Петровной, тоже обиженной на весь мир. И когда была одна, втемяшивая мне, пятилетней, жизненные принципы.

Но в один прекрасный день в нашем доме всё же появился мужик. К тому времени моя мать получила от фабрики крошечную малосемейку, после чего, радостная, сказала:

– Теперь может и личная жизнь наладится. Мужчина найдётся…

И она действительно наладилась. И мужчина нашёлся. К матери регулярно стал приходить крупный с красной мордой Витька, работающий в ЖЭКе сантехником. Честно говоря, я тогда не только не понимала, кем работает дядька Витька, но и не очень замечала его присутствие. Тем более, когда он приходил, мать выпроваживала меня во двор, приговаривая:

– Вот, опять кран потёк, иди, дочка, погуляй… дядя Витя тут… подкрутит… пока ты погуляешь…

Я была глупой и наивной, и не догадывалась о том, что для ремонта крана совсем не обязательно выставлять ребёнка из дома.

Однажды во время такой прогулки, замёрзнув на холодном ветру, я сильно захотела «по маленькому», и, влетев с улицы домой раньше времени, прямым ходом побежала в туалет. Распахнув дверь в крохотную комнатку с унитазом, я увидела стоящего передо мной дядьку Витю. Он, видимо, только поднялся с фарфорового стульчака, справив нужду. Штаны были спущены и держались на коленях, а передо мной висел большой, коричневый член с выпирающими толстыми прожилками вен, обвивающих его по кругу. До сих пор мне не приходилось видеть ничего более омерзительного.

Несколько секунд я заворожено смотрела на качающегося монстра, как смотрят на кровавую рваную рану – с ужасом, но при этом, не смея отвести глаз. Дядька Витька, видимо, от неожиданности, тоже опешил и тоже находился в полном столбняке. Я смотрела на его член – а куда еще? Мои глаза приходились ровно на это место… Дядька Витька смотрел на меня.

Вдруг у меня на глазах эта толстая висящая сарделька стала напрягаться, увеличиваясь в размере, и медленно подниматься. Оно словно оживало. Само по себе. Буквально через мгновение огромный бордовый орган перевитый вздувшимися жилками уставился на меня своим толстым раздвоенным концом. Я подняла глаза и увидела сальные глазки дядьки Витьки, которому, похоже, доставляло удовольствие то, что я рассматривала его.

– Ну, те чего? Писать хочешь, так иди… – миролюбиво мямлил Витька.

Придерживая спущенные штаны руками, он даже сделал шаг как бы желая выйти и пропустить меня в клозет. Попытавшись протиснуться мимо меня, он задел членом мою щёку. Я отшатнулась, едва не упав. Витька, желая удержать меня в равновесии, бросил брюки, ухватил меня руками за плечи… и дёрнул на себя. Его член к этому моменту обмяк, и я с размаху вляпалась лицом в горячую массу, похожую на тесто. Я вырвалась и выскочила из квартиры в подъезд. Сердце забилось, в панике желая выпрыгнуть наружу через горло. Во рту появилась горечь, а внизу живота что-то дёрнулось. Я не удержалась. По ногам потекла горячая влага… я уписалась.

С тех пор каждую ночь я просыпалась от видений. Меня стали мучить сны. За мной по очереди гонялись то Гришка, то дядька Витька. Обычно они оба носились голыми. Но самым ужасным было то, что маленький Гришка виделся мне с огромным, почти до самого пола синим членом, напоминающим скорее третью ногу, но не опирающуюся на землю, а висящую между двух других, а взрослый дядя Витя в моих видениях был с крошечным Гришкиным писюном-перчиком. Оба они были отвратительны до спазмов в горле. Утром я просыпалась в холодном поту и долго не могла успокоиться, сотрясаемая приступами тошноты. Правда, через какое-то время сны стали расплываться и уже не так сильно пугали меня. А вскоре и вовсе перестали терзать. Однако, ненависть к мужским членам, видимо, зародилась именно тогда. А может, и раньше…

Витька вскоре перестал приходить к матери. Она снова стала говорить, что все мужики козлы. А сменившая Галину Петровну, переехавшую к дочери нянчить внуков, Светлана Ивановна всегда поддерживала мою мать, как и её предшественница.

– Не говори, козлы…. Они и в Африке козлы… – поддакивала Светлана Ивановна, закусывая водочку грибочком собственного посола.

4.

Когда мне исполнилось двенадцать и у меня начались месячные, мама сказала, что я стала девушкой. Ей хотелось научить меня жизни. Видимо, понимая, что в молодости наворотила ошибок из-за чего осталась матерью-одиночкой, она теперь пыталась оградить меня от них, считая, что избежав неправильных поступков, сделанных ею, я смогу стать счастливой. Её немудрёный опыт заключался в советах о том, что нужно себя хранить и отдать целомудрие тому, кто его заслужит. Мать хотела мне добра от всей души, но ханжество мешало ей назвать вещи своими именами, она пыжилась, чтобы объяснить как себя вести в дальнейшем, но я с трудом могла понять, чего она от меня добивается.

– Береги себя… – напутствовала она, пытаясь объяснить по свойски, что же произошло в моём организме. – Сейчас у тебя появится интерес… к этим всяким делам… – она хмыкнула, убирая прядь со лба, и продолжила, – мужики полезут на тебя, но ты никого не подпускай. Один раз дашь, всё… пиши, пропало. Пойдёшь по рукам и плохо кончишь. Ищи парня, который ради того, чтобы сломать тебя, замуж позовёт… тогда ты в дамках.

Мне не очень давалось мамино наставление – не ясно было, например, что значит беречь себя? Теплее одеваться, что ли… Не поняла я и о каком интересе она говорит. Больше всего я любила читать, и этот мой интерес к книгам очень поощрялся и матерью, и учителями. Но какой интерес должен был появиться теперь, я не понимала. А уж о каких таких «этих» делах шла речь, было и вовсе непонятно. Но я уяснила одно. Девственность – моя ценность. За неё нужно держаться, как за самое сокровенное. Только она даст шанс в жизни.

Я не понимала, что у меня могли «сломать» или по каким рукам я могла пойти, если дам… Кстати, вопрос, что я могла дать мужику, тоже оставался без ответа. Как я могла дать себя кому-то? Я же не вещь. Но нутром я чувствовала, что все запреты касаются персон мужского пола. Именно их нельзя до поры до времени подпускать к своему телу. Но я и не собиралась этого делать. Мужчины со своими перцами-погорельцами меня совершенно не интересовали. Даже как раз, наоборот, они были противны до омерзения, до тошноты и даже до рвоты. В отличии от девчоночьих прелестей… я помнила сладенькую булочку-складочку, увиденную в детском саду у Катьки и нередко вспоминала её с истомой. С Катькой наши пути разошлись. Её мамаше повезло. Она вышла замуж за иногороднего, и они уехали куда-то далеко. Моя детская подруга вместе со своей чудо-булочкой, которую мне удалось увидеть, но не привелось попробовать… осталась только в памяти. Закрыв глаза, я частенько, помимо своей воли, вспоминала её, розовую и аппетитную.

В школе я подружилась с Галкой Прянишниковой. К пятому классу она превратилась в красивую, пышную девицу и с полным правом носила прозвище «Пряник», прицепившееся к ней ещё в пору, когда она была совсем тощей девчонкой. Месячные у нас начались почти одновременно, но Галка сразу стала расширяться, округляться – у неё выкатилась приличной величины грудь. Я же так и оставалась без особых девичьих признаков. Мы взахлёб делились друг с другом новыми ощущениями.

– Галь, а у тебя грудь болит? – спросила я Галку как-то, когда мы с ней валялись на матрасе, раскинутом на полу перед балконом по причине страшной жары тем летом.

– Угу, – ответила Галка, жуя яблоко, – прям ужас, как болит. Бегать больно. Трясётся и болит.

– И у меня тоже… Но не растёт… никак… – поделилась я своим девичьим горем.

Галка дожевала яблоко и внимательно посмотрела на меня.

– Да не… это тебе кажется. Покажи…

Я скинула сарафан и предстала перед подругой в одни трусиках. Она критически осмотрела мой торс и заявила, что у меня отличная фигура и я имею шанс стать моделью.

– 90–60 – 90, слышала? – спросила она, и, не дожидаясь ответа, продолжила, – это параметры для модели. Если у тебя столько, то возьмут. А если меньше, то ещё лучше. Давай померяю…

Галка прытко подскочила с матраса, на котором мы валялись, и полезла в шкаф за сантиметром. Обхватив меня в районе груди холодной клеёнкой метра, она сцепила концы впереди. Затем дала метр мне и разделась сама, оголив свои большие, по сравнению с моими, грудки. Мы мерили друг друга и записывали результаты. Выходило, что у меня были все шансы попасть в модели. Меня это, правда, не сильно обрадовало, потому что страх как хотелось иметь приличные сиськи, а не прыщи. Закончив обмер, мы снова легли, не зная, чем себя занять.

– А давай померяем что-нибудь ещё, – предложила Галка и я согласилась.

Мы стали мерить руки под мышкой, в районе кисти, потом ноги…

– Шире, шире, разводи, – сказала Галка, просовывая сантиметр под бедром, пытаясь обхватить его в самом верху. Я широко развела ноги в стороны, а Галка суетилась около меня, стоя на коленках и расправляя всё время скручивающийся сантиметр, чтобы рассмотреть цифру. Касание её пальчиков смутили моё сознание. Я лежала, распростёршись перед подругой, почти голая, расставив ноги, и прислушивалась к приятным ощущениям, обуревавшим меня, от удовольствия прикрыв глаза. Галка нагнулась, и её длинная косичка упала с плеча, ласково полоснув кисточкой-хвостиком по животу. Я охнула….

Галка водила пальцами по ноге, поднимаясь всё выше, ощупывая моё тело, и, наконец, коснулась края трусиков. Я напряглась, но не сжалась, а наоборот, подалась вперёд, будто желая подставить себя девочке для более удобного ощупывания. Галка ничуть не смутилась. Она юркнула пальцами под ткань со стороны бедра, опустилась чуть ниже… и почти сразу наткнулась на складку между губ. У меня тогда совсем не выросли волосы на лобке и Галка, не встречая сопротивления, скользнула по гладкой коже… и сунулась глубже, проникнув внутрь меня. Я почувствовала, как там что-то налилось и задёргалось. Стало мокро. Галка трогала и трогала меня, аккуратно проводя пальцами взад-вперёд, а затем, наткнувшись на бугорок, интуитивно нажала на него… я ахнула. В темноте закрытых глаз засверкали искры и яркие красочные шары разлетелись в разные стороны. Галка продолжала давить на бугорок. Он, оживший, видимо, заинтересовал её. Если до этого она занималась исследованием моего нутра одной рукой, то теперь она, увлекшись, раздвинула губы второй – видимо, чтобы хорошенько рассмотреть, что же там происходит. Напряжение наросло до предела, я взвыла, выгнувшись дугой, и из меня рванула горячая жидкость. Я уписалась.

С тех пор, как вид мужского полового органа, вызвавшего у меня в детстве сильный испуг, автоматически вылился в виде мочеиспускания, очень часто при сильном возбуждении я не могла сдержать себя… и писалась. Галка растерялась и выдернула из меня руку… Мне стало стыдно. И от того, что я уписалась прямо на девочку. И от того, что было невыносимо приятно, когда Галка руками касалась меня. И от того, что мы занимались чем-то предосудительным. Наверное, и Галка ощущала тоже самое. Одевшись, она быстро ушла и мы с ней больше почти никогда не разговаривали. Хотя учились в одном классе.

Но иногда мне нестерпимо хотелось снова испытать те ощущения, которое я почувствовала с Галкой… и я засовывала руку себе в трусы. Сначала спокойно, медленно, а потом сильнее и быстрее я тискала мягкие половинки своей булочки, протискивалась пальцами вглубь и нащупывала бугорок, от прикосновения с которым меня начинало подёргивать… затем засовывала пальцы далеко в себя, но того эффекта, который был с подругой, больше никогда не испытала. Ни тогда, ни потом, я не могла усладить себя собственными усилиями. Мне всегда нужны были чужие руки, чужие глаза и губы. Но не мужские…

5.

Окончив школу, я вырвалась из удушливого Иваново в Москву в надежде устроиться в большом городе. Особых планов на будущее я не строила. Чем буду заниматься – не знала. Школу я окончила посредственно, и на учёбу в ВУЗе не претендовала. Мне было совершенно всё равно, что буду делать в Москве. Я знала одно – в Иванове я никогда не выйду замуж. Замужество же казалось смыслом жизни. Нет, сексом я заниматься не хотела, вернее, не задумывалась, что с мужем предстоит заниматься этим грязным делом. Брак я представляла в виде совместных ужинов и уютных вечеров у телевизора. Я мечтала о детях. О том, как мы с мужем купим холодильник. И что по выходным будем ходить в кино или в зоопарк.

Ещё меня гнала в спину ненависть к грязному городу, к омерзительной юности с попытками Сашки-одноклассника залезть мне под юбку прямо в заплёванном подъезде. От всего этого воротило до колик в животе. Внутренний голос подсказывал, что Москва принесёт освобождение, даст вкусную конфетку, о которой в Иваново даже мечтать не приходилось. Но кроме голубой, эфемерной мечты, каких бы то ни было конкретных планов в моей голове не водилось. Да и быть их не могло. Я знала лишь одно – так, как жила моя мать и тысячи других ивановских женщин, я не желала. Но как мне жить следовало, я не знала.

Сняв койку у тётки, с которой познакомилась на рынке, за первый месяц я заплатила деньгами, привезёнными из дома. Тётка Светка, нестарая ещё женщина, взяла с меня за жильё самую малость, предупредив, что кроме оплаты я должна буду убирать в квартире, покупать продукты, готовить еду, то есть помогать по дому.

– Согласная, – чуть не выкрикнула я, считая, что мне невероятно повезло, и добавила, – вы не волнуйтесь, я заработаю потом… – обещала я своей квартиросдатчице, уверенная, что мне удастся это сделать.

Но жизнь, которую я совершенно не знала, внесла свои коррективы.

К концу месяца, отчаявшись устроиться на работу, я была готова вернуться домой в Иваново. Для работы в Москве, как оказалось, требовалась прописка, которую мне никто не спешил предоставить. Я что-то слышала о лимитчиках, но толком не знала, с чем это едят, а тётка Светка не спешила посвящать меня в эти дела, видимо, имея на мой счёт совсем иные виды.

– Слушай… девка, – сказала тётя Света, жуя кусок сухой воблы и запивая пивом, – а ты бы пошла к Седому… он тебе поможет…

Я уже знала, кто такой Седой. Это был противный мужик, живущий недалеко от вокзала и промышляющий заработками на проституции. Вокруг него крутились непотребные девицы, согласные на дешёвых клиентов, проходимцев, желающих спустить сперму, коротая время в ожидании поезда.

– Нет…. не могу… я – девушка, – заплакала я, понимая, о чём говорит моя хозяйка.

– Ну и ладно… ещё лучше. Пока поработаешь минетчицей…

– Противно, – протянула я, содрогаясь от одной мысли о предстоящей «работе».

– Да уж не противнее другого, – укоризненно отозвалась Светка. – Перед этим делом бахнешь полстакана водки. И все дела… никакая зараза не пристанет. И денежку заработаешь. И девственность сохранишь. Хочешь жить, умей вертеться… пока вертится… – Светка захихикала, кривя своим беззубым ртом.

Посопротивлявшись ещё пару дней, разрываясь между порывами вернуться в Иваново и категорическим нежеланием сделать это, я всё же согласилась пойти к Седому. Страх будущего был не таким сильным, как ужас прошлого. Впереди меня ждала неизвестность, как теперь стало ясно, не столь уж привлекательная. Но по большому счёту это была-таки неизвестность. А она всегда более притягательна, чем известное, но противное прошлое. Нет слов, меня страшило будущее у Седого, но тётка Светка всячески уговаривала, считая, что работа у Седого даст шанс, которого в случае возвращения в Иваново у меня не было.

– Ты только подумай сама… ну что тебя ждёт в твоём Иваново? – спрашивала она меня резонно. – Ну, трахнет тебя какой-нибудь ублюдок… родишь и будешь пахать на ткацкой, как твоя мамаша. К сорока годам превратишься в бабку… – живописала тётка Светка моё будущее и так мне знакомое.

– А тут? Что меня ждёт тут? – сопела я, размазывая сопли по щекам. – Грязное кресло у Седого и…

– Ну, ты и дура! Кресло это не навсегда. Вот увидишь, вывернется судьба другим боком. Всё от тебя зависит. А в Иваново…

Я не хотела в Иваново. Однозначно не хотела. А кресло у Седого я не хотела с сомнением и оговоркой. В итоге выбор пал на второе.

Седого прозвали так из-за седых волос, которые покрыли серебром его буйную шевелюру, несмотря на довольно-таки молодой возраст. Похоже, он не мылся и не расчёсывался годами. От одного его вида можно было вырвать, но Седой ласково погладил меня по голове и уверил, чтобы я его не боялась.

– Да уж, – разочарованно протянул он, осматривая меня. – Где тебя Светка нашла, господя. Сколько тебе лет? Не хватало под статью загреметь? Тринадцать?

На мне были старые потёртые джинсы производства Ивановской ткацкой фабрики, вылинявшая майка с Микки Маусом на груди.

– Я школу окончила… – пролепетала я, – семнадцать, скоро…

– Уже хорошо… – прервал Седой. – Но с такими данными только на минет могу поставить… Кто на тебя позарится? Ни кожи, ни рожи. А вот минет… да…

Я заплакала. Не из-за того, что не хотела делать минеты чужим дядькам, а из-за того, что Седой про меня вот так сказал. Что на меня никто не позарится. Обидно стало. Но Седой решил, что я сильно боюсь и, желая подбодрить, сказал:

– Не бзди, девонька… всё устаканится. Я плохого не посоветую. Вот, сядешь тут… – он показал в дальний угол, где стояло кресло, – а я уж к тебе буду подсылать клиентов. Ни о чём думать не надо. Открывай рот и соси…. ну, как Чипу-Чупс на палочке. В обиду не дам. Если что не так, кричи. Я рядом.

В тот же вечер, накачавшись до краёв водкой, я исполнила первый свой минет на «ура!». Точно я ничего не помнила, потому что была в стельку пьяной. Я сидела, утонув худым, почти детским телом, в глубоком драном кресле в квартире Седого, а какие-то мужики подходили ко мне и, раздвигая руками, сцепленные зубы, всовывали в мой рот свои члены. У некоторых они были тонкие и маленькие, действительно не больше леденца, а некоторые едва входили в меня, раздирая губы. Они тыкались в горло, вызывая позывы рвоты и, в конце концов, я всё-таки вывернула из себя всё, что съела за день.

Тётка Светка оказалась права. «Приняв на грудь» дозу водки, я пребывала в полусне, и почти ничего не чувствовала. Члены мелькали перед глазами… они постепенно стали существовать как бы отдельно от своих хозяев. Мужчин я толком не видела. Большие и маленькие, толстые и тонкие, стоящие колом и вялые, с шариками под кожей, прямые как оловянные солдатики или изогнутые… в моём воображении превращались в животных. Я начала их квалифицировать и давать имена. Маленьких и толстеньких называла хорьками. Длинных и тонких – солдатиками. Вялых – варёной колбасой.

В моей работе было небольшое разнообразие. Седой оказался мужиком со смекалкой и продавал мою услугу, рекламируя меня под разными образами. Как-то он дал мне денег и сказал:

– Жанетка, дуй в «Детский мир» и купи себе платьишко короткое, сандалики, школьную форму с фартучком, и джинсики свои тоже принеси… пусть тут гардеробчик на разный случай стоит.

Сначала я не поняла, зачем нужен маскарад. Но потом всё встало на свои места.

Оказалось, мужики «за фантазии» готовы доплачивать. Если дядька хотел, чтобы ему сделала минет школьница, я надевала форму с пионерским галстуком. Если клиент просил, чтобы его отработал мальчик – я наряжалась в джинсики. Седой заранее обговаривал пожелания мужчины, звонил на квартиру и пока вёл клиента, я переодевалась и представала уже в образе. За эти спектакли Седой кассировал надбавку. А мне что? Что так, что эдак. Какая разница, в каком платье сосать. Один фиг. А клиенту приятно. Некоторые реально возбудившись, пытались проверить, что у меня между ног. Особенно опасно было, когда я работала под пацана. Но я тут же начинала вопить: «Дяденька не надо!» и из недр комнаты возникал Седой.

– Не тронь, отойди, – пресекал он запрещённые приёмы, – договорились же, только в рот.

Неизвестно, чем бы закончилась вся эта минетная деятельность, если бы не Вероника. Седой, кроме девиц «легкого поведения», ничем не чуждаясь, промышлял и травкой. Однажды, заскочив за травкой к Седому, Вероника увидела меня – полупьяную и совершенно несчастную.

– А что у тебя за девчонка там? – кивнув в мою сторону, спросила Вероника, собираясь уже уходить.

– Да ничего… девица, между прочим… в смысле девушка непорочная… продаю, вот, – насмехался Седой, – а ну, иди сюда, – крикнул он мне, – покажись Вероничке, она оценит, сколько за тебя взять можно…

Почти в полном безразличии я встала и подошла к Седому.

– Скинь-ка шмотки, Жанетка, – приказал он, и я послушно разделась, зная, если что не так, он может и огреть огромной лапищей, куда ни попадя, как случалось уже не раз.

Стянув через голову платье, я осталась в одних трусах. От сквозняка по телу побежали мурашки, а соски выперли толстыми горошинами.

Вероника внимательно посмотрела на меня, прищурившись, словно и правда подсчитывая, сколько стоят мои ноги, зубы и грудь вместе взятые.

– Не забудь за целку накинуть… – балагурил Седой, хлопнув меня по тощему заду, отчего я дёрнулась, едва удержавшись на ногах.

– А знаешь, я возьму её у тебя. – Вероника назвала цену, сразу же потянувшись в сумочку за деньгами. Седой хотел возражать или торговаться, но Вероника уже достала пачку долларов и, отслюнявив несколько купюр, протянула Седому.

– Вот… на, держи. Остальное после… сначала убедиться надо, что она девица. Одевайся, – сказала Вероника мне, – быстро… я жду на улице… – и вышла из квартиры.

6.

Вероника стала моим ангелом. Знакомство с ней оказалось именно тем шансом, о котором вещала тётка Светка.

– С седовского кресла вывернешься, – обещала мудрая баба и оказалась права.

Не знаю, что привлекло во мне Веронику. Действительно ли я ей понравилась чем-то или она просто пожалела худосочную девчонку. Скорее второе. Разве может понравиться кому-то полудетское создание, с зачатками грудей, плоским, вдавленным животом и печально торчащим лобком, покрытым редкими жёлтыми кудрями. Во мне тогда не было и пятидесяти кило. На детском лице выделялись большие глаза, обрамлённые кругами тёмных обводов от вечного недосыпания, недоедания и непомерного приёма водки. Единственным, что меня немного украшало и вызывало симпатию, был курносый нос, браво торчащий кверху. Впрочем, такой же был и у Вероники, что делало нас похожими друг на друга. Правда, это было единственным нашим внешним сходством. Во всём остальном Вероника сильно отличалась от меня. У неё, хотя и не было лишнего веса, присутствовали все необходимые составляющие женской фигуры – и достаточно крупная попа, и прилично большие груди. Рядом с Вероникой я спокойно сходила за её дочь.

– Он тебя к наркоте не приучил? – спросила Вероника, когда мы отъехали от Седого.

– Неа, – отрицательно качнула я головой. – А куда вы меня везёте? – спросила я скорее для приличия. Рядом с новой знакомой я чувствовала себя уверенной и совершенно ничего не боялась.

– Ко мне поедем. Там посмотрим, – ответила Вероника.

– А у тёти Светы вещи мои лежат… забрать бы… – пробормотала я.

– Какие у тебя вещи? – усмехнулась Вероника, – будешь себя хорошо вести, купим новое.

– А вы почему меня забрали, – осмелела я.

– Кончай называть меня на «вы», – отозвалась Вероника, – мне двадцать один. А ты меня в тётки записала. Кстати, тебе-то сколько?

– В этом году десятилетку окончила. Вот хотела в Москве по-новому…

– Ой-ли, – перебила меня Вероника и недоверчиво посмотрела на меня, оценивая мой возраст. – Врёшь, небось. Лет пятнадцать, не больше…

– Да, правда, окончила, – подтвердила я, – у меня и паспорт есть, могу показать. А выгляжу так… ну, от природы такая. Седой сказал, что это на руку. Клиентам говорил, что мне двенадцать. За малолеток-то больше денег дают. Заставлял хвостик на голове завязывать и бантик цеплять. Вот придурок. Теперь и в детсаду так не носят…

У Вероники была небольшая, но уютная квартира в девятиэтажке. Она зашла в ванную и крутанула краны, наполняя её водой, предварительно хлюпнув из большой банки зелёные капли пенящейся жидкости. Из-под струи вспыхнули огромные облака пены.

– Сначала купаться… марш, грязнуля, – весело сказала Вероника, играя роль матери, которая ей, похоже, нравилась. – Лезь в ванну, я сейчас приду.

Ничуть не волнуясь и не ожидая неприятностей, я разделась и прыгнула в воду, расплескав белые воздушные шарики, которые стремительно взмыли ввысь и стали медленно оседать на пол. Я лежала в тёплой воде, наблюдая за пеной парящей вокруг меня и прислушивалась к звукам, доносящимся из квартиры. Вероника гремела чем-то на кухне, напевая мотив популярной в то время песни Пугачёвой. Мне тоже нравилась эта песня, и я стала подпевать, вторя ей.

– Ледяной водою айсберг, из тумана выплывает…

Минут через пять, Вероника зашла в ванную, держа поднос, на котором стояли стаканы, бутылка красного вина, гроздь винограда.

– Выпьем за знакомство, – сказала она, пристроив поднос на крышку унитаза, скинула с себя тонкий халатик, который соскользнул и неслышно упал к ногам. Ловко перешагнув край ванны, плюхнулась в воду.

Мы полулежали в воде «валетом», лицом друг к другу. Пена полностью прикрывала тела, кроме рук и лиц. Я подтянула свои ноги под себя, боясь мешать хозяйке. Сидела, поджав колени, и обхватив их руками.

– Ну, чего зажалась, боишься что ли? – спросила Вероника, смеясь. – Не укушу… Ну, расслабься, отдыхай, все свои…

Я расслабилась и стала вытягивать ноги, разгибая в коленях. Вероника, вынув ноги из воды, положила их на край ванны… Передо мной торчали её розовые подошвы, в клочьях пены. Я оказалась как бы между её ног. Поэтому вытянувшись полностью, упёрлась пальцами в густую и жёсткую шевелюру в Вероникином паху. Испугавшись, что сделала что-то не так, я дёрнулась, собираясь опять подтянуть ноги, но Вероника поймала меня за большой палец, и с силой уложила мои ступни снова туда, куда они уткнулись.

– Ну, что ты в самом деле… трусиха… сейчас выпьем, ну-ка, – бормотала Вероника протягивая руку к подносу.

Она взяла стакан с уже налитым в него вином и отхлебнула.

Неотрывно глядя мне в глаза, она вдруг вытянула губы дудочкой и выплюнула красную жидкость, ровной струёй плеснув её мне в лицо. Растерявшись, я смотрела на веселящуюся женщину, не зная, как реагировать. Она засмеялась, запрокинув голову назад, затем резко приподнялась из воды и, нагнувшись ко мне, стала слизывать с моих щёк, скатывающиеся капли вина. Она облизала щёки, потом лизнула торчащий нос, губы… Вероника стояла надо мной на четвереньках, упершись руками в дно ванны. Груди плавно качались надо водой, едва касаясь сосками поверхности.

Вероника коснулась своими губами моих. Сначала едва ощутимо, затем с силой сжав мой рот… и поцеловала длинным поцелуем. До этого никто меня не целовал. Ни мужчина, ни женщина. Мои игры с Галкой, когда та обследовала мою промежность, всегда считала постыдными. Поцелуй женщины для меня был невообразимым… я растерялась, принимая поцелуй Вероники, но не отвечая ей.

– Ну, чего же ты… возьми, возьми мою грудь… разве тебе неприятно? Или ты боишься? Ну же… – она говорила с придыханием, диктуя, что делать. – Неумёха… девочка моя… глупышка… ничего, я тебя научу… ты умница. Всё у нас получится…

Я послушно подставила под раскачивающуюся грудь Вероники свои ладошки, между пальцев проскочил её сосок, и я автоматически сжала его. Она снова поцеловала меня, просунув в меня язык. Во мне боролись два чувства. Чувство восторга от ощущений, сладостным елеем разливавшихся по телу от каждого касания… с чувством ужаса от происходящего, запретного, грешного, непозволительного.

Вероника, продолжая стоять в нелепой позе, губами перебирая по моему лицу, одной рукой взяла мою кисть, безвольно лежащую на краю ванны, и стала водить ею по себе. Она протянула мои пальцы к своей промежности и сунула их в горячее нутро. Направив своей рукой мой указательный палец на бугорок, она стала энергично давить на него… потом сильно застонала и упала на меня, не переставая повторять: «ещё, ну же… ещё… пожалуйста…»

7.

Я стала жить у Вероники, занимающейся проституцией. Правда, Вероника была не вокзальной дешёвкой, с какими приходилось встречаться у Седого. Она работала где-то в центре города, гуляя около гостиниц, охотясь преимущественно за иностранцами. Меня она на дело не водила. Иногда лишь приходилось быть зрителем на некоторых её «выступлениях», когда она приводила мужчину к себе домой. Это происходило крайне редко. Только когда попадались богатые клиенты или иностранцы, до которых Вероника была особенно падкой. Обычно клиенты возбуждались от перспективы получить вторую девицу, но Вероника заявляла, что я не «играю в эти игры» и предлагала меня лишь в качестве наблюдателя.

– Правильно учила тебя твоя мать, – говорила Вероника в минуты откровения, – береги целку. Она тебе ещё пригодится. А, может, и мне тоже…

– Ну, Вероничка, может я попробую, а то неудобно, ты работаешь, а я иждивенка… – канючила я, уже готовая заняться настоящим сексом. Тем более что дядьки, которых приводила к нам Вероника, выглядели вполне прилично. А сцены, которые приходилось видеть, возбуждали меня…

Но Вероника твёрдо стояла на своём и не подпускала меня к мужикам. То ли у неё были какие-то далеко идущие планы, то ли она ревновала меня к другим, считая своей собственностью. Как бы то ни было, время у Вероники стало лучшим из всего мною до этого пережитого. В благодарность за всё это я вела Вероникино хозяйство, тщательно вылизывала её квартиру, готовила всякие вкусности по поваренной книге, которую она купила специально для меня. А когда она хотела… в любой момент была готова со всей страстью, какой была наделена от природы, доставить ей удовольствие. Мы часами целовали друг друга, облизывая буквально каждый миллиметр наших тел, забирались в самые недоступные места, доводя друг дружку до высшей точки возбуждения. Иногда, крепко обнявшись, мы просто лежали и мечтали. Мы были молоды, и будущее мелькало картинками, манящими неизведанными радостями. Ни в Иванове, ни у Седого мне не хотелось мечтать. У Веронички впервые по настоящему стала думать о будущем с надеждой.