Текст книги "Болотный колдун"

Автор книги: Татьяна Мокроусова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Все три здесь! Ни одной не потерял! – задыхаясь, он любовно оглаживает грубую кожу сумки.

Каркнув, в пустой оконный проем влетает ворона и садится на свое излюбленное место. Мы, наконец, отдышавшись, оглядываемся.

Продолжает темнеть, и усилившийся ветер гуляет в нашем убежище. Это ветхая развалюха, сложенная из осыпающегося известняка. Двери сорваны, вместо крыши – голые стропила, местами прикрытые гнилыми досками. И над всем этим царит огромная кирпичная труба. Кажется, крыша вот-вот рухнет, и эта громадина придавит нас. Непонятно, на чем она только держится – печи в доме нет, только верхняя часть дымохода с неровными краями нелепо торчит под потолком.

– А мы здесь были, – наконец произносит Федор, едва шевеля потрескавшимися губами. – В этой хижине мы провели первую ночь…

За окном уже почти ничего не видно, и темный лес вдали сливается с вечерним небом.

– Интересно, школяры отстали?

– Вряд ли ночью они решатся бродить по лесу. Но до утра надо переправиться через реку – мало ли что?..

Ворона внезапно каркает, мы разом оборачиваемся – в пустом проеме окна, выставляясь по плечи, чернеет неподвижный силуэт.

Звериный рык, который издал Федор, мог бы принадлежать крупному медведю. Сорвав с пояса мешок, он швыряет его в окно. Раздается деревянный стук – фигура исчезает, и Федор, схватив толстую жердь, выскакивает из дома.

– Уф! – доносится облегченно. – Это полено!!

Кричит он во все горло, и тотчас вдали раздается воинственный клич.

– Школяры!

Снаружи под окном возится Федор.

– Что ты ищешь?!

– Мешок где-то…. А, ладно!

Он появляется на пороге:

– Спрячемся в трубе!

– ??

Схватив книги, Федор торопливо засовывает их под сгнившие половицы.

– Уйдут школяры – заберем!

Ворона, возмущенно каркая, садится на подоконник напротив того места, где Федор устроил тайник.

– Будь умницей, – призывает ее он, – не привлекай к ним внимание!

Ворона смолкает, печально глядя на нас.

– Теперь в трубу!

За окном уже ясно слышны голоса преследователей. Еще минута – и они будут здесь. Скинув с себя балахон, Федор с обезьяньей ловкостью подпрыгивает и карабкается в дымоход, цепляясь за неровную кирпичную кладку.

Дымоход нависает над полом на высоте примерно моего роста. Оттуда уже виднеются только кеды Федора. Ловко у него это получается! Сказывается тренировка! Но выйдет ли у меня?

– Ну, где ты там? – доносится из трубы, и Федор высовывает мне ногу. Я, стараясь не стянуть его вниз, хватаюсь за нее и, подтянувшись, вползаю в дымоход. В следующий миг внизу раздаются торжествующие крики:

– Вот они!

– Держи!!

Скучившись, школяры подпрыгивают, мешают друг другу, норовя ухватить меня за ноги. Лягаясь, я кое-как отбрыкиваюсь и, обдирая руки, скрываюсь в дымоходе. Последнее, что я слышу, – это прощальное карканье нашей вороны.

Внизу один из школяров взбирается на плечи другому и лезет вслед за мной. Снаружи тоже кто-то поднимается на крышу, чтобы встретить нас наверху, когда мы высунемся из трубы. Судя по резким визгливым выкрикам, это Морквин.

Выхода нет, и Федор медленно ползет вверх, решив, видимо, что лучше попасть в руки преследователей на крыше. А по мне, так какая разница? Только силы зря тратить. Но я все же лезу вслед за ним – уж лучше вместе.

Все из-за книг этих…. Сидели бы сейчас дома. А осенью в школу – я чуть не взвыл от тоски. Но тут меня хватают за ногу, я изо всех сил брыкаюсь и, с громким шумом школяр срывается вниз.

А мы продолжаем карабкаться, упираясь спинами и медленно переставляя ноги по кирпичам. Труба, конечно, высокая, но пора бы ей кончиться, а мы все лезем и лезем, молча и с каким-то ожесточением, как будто можем спастись таким образом.

Неожиданно перед моим носом появляется белая веревка. Поднимаю голову – Федор уже лезет по ней. Откуда? Школяры, что ли, сбросили? Чтобы мы побыстрее выбрались на крышу? Теперь уже все равно. Хватаюсь за веревку, и сразу становится легче.

Мы поднимаемся, иногда останавливаясь, чтобы перевести дух, еще целую вечность. В какой-то миг я обнаруживаю, что нахожусь между деревянными стенками, точно внутри колодца.

Еще через несколько минут Федор упирается головой в деревянную преграду. Сил больше нет, да и ползти наверх – незачем. Проходит еще некоторое время, и Федор, решившись, головой приподнимает крышку.

Сейчас схватят!

Но вместо этого я слышу:

– Чердак!..

И Федор вылезает наружу. Я ползу следом и, перегнувшись через край, вываливаюсь в сухое, прогретое сено.

Никого! Поднявшись, мы делаем еще несколько шагов, увязая в сене, и сон одолевает нас…

Сколько прошло времени – час, минута, может быть, сутки? Сказать не берусь. Словно провалился в черноту, а потом открываю глаза – чердак! Чердак бабушкиного дома. Рядом мерно сопит Федор.

– Просыпайся! – я тормошу его за плечо.

– А?! Чего?– Испуганно вскакивает он, озираясь по сторонам и, не сговариваясь, мы бросаемся к сундуку. Он стоит величественный, обитый ржавым железом, с закрытой крышкой, но большой замок просунут только одну петлю.

Федор опасливо поднимает крышку, и, затаив дыхание, мы заглядываем внутрь.

Ничего!

То есть, вообще ничего! Сундук пуст! Я осторожно забираюсь в него, на всякий случай, держась за бортик. Дно крепкое!

Тогда мы, поднатужившись, сдвигаем сундук с места. Под ним толстые, плотно подогнанные плахи.

– Приснится же…

Покрутив головой, Федор отправляется искать чердачную дверь. Внезапно он оглядывается и долго смотрит на сундук. Пожав плечами, молча распахивает дверь – яркий летний день в самом разгаре.

По песчаной дорожке, направляясь к дому, семенит бабушка Федора. Мы быстро приседаем и, выждав, пока она скроется в доме, спрыгиваем на землю – тут совсем невысоко.

Не разговаривая, притихшие, заходим в дом, и бабушка спрашивает:

– Ну, отоспались? Может, погулять сходите?

– Погулять, – мямлит Федор. – Да, да, погулять…

И, выйдя из дома, мы спускаемся к берегу, стараясь не глядеть друг на друга. Но у речки уже полно загорающих. На небе – ни облачка, а вода такая прозрачная, что видны все камушки на дне.

– Приснится же, – повторяю я.

– Ага. А что, тебе тоже приснилось?

– Духота-то какая на чердаке, – уклоняюсь я, и мы стаскиваем рубашки.

– Купаться? – Федор поворачивается и.… На плечах у него багровеют свежие рубцы!

– Федор!

Замерев, он медленно поворачивает голову и ловит мой взгляд…

Прошел год. Сидим мы с Федором за нашей последней партой и строим планы на летние каникулы.

– Остаться в городе, – рассуждаю я, – или поехать в лагерь…

Из открытой форточки вдруг потянуло запахом нагретой травы.

– А может…– нерешительно тянет Федор, и, словно отвечая ему, за окном радостно каркает ворона.

часть вторая

Б О Л О Т Н Ы Й К О Л Д У Н

Письмо, отправленное Тимофеем Брыковым самому себе.

Дорогой Тимофей! Видно, мало тебе пришлось испытать прошлым летом в школе колдунов Мастера Тромма, раз ты, несчастный, снова отправляешься туда. Одна только нездоровая страсть Федора к колдовству толкает тебя на самый идиотский в твоей жизни поступок. Остановись, опомнись! Если прошлым летом вам и удалось унести ноги, то дважды этот трюк не пройдет. Ну, не вышло у вас заполучит эту несчастную «Черную магию», так что, других, что ли, книг на свете нет? Как же, понимаю, куда Федор, туда и ты. Не можешь отпустить друга одного в такую рискованную экспедицию? Да лучше бы ты ему ноги переломал, он бы тебе потом еще и спасибо сказал…

Ну, все, пора заканчивать, я слышу его шаги за дверью. Несет же его нелегкая!.. Прощай, вряд ли скоро увидимся…

P. S. (Для самых бестолковых.) Письмо отправляю самому себе не потому, что у меня от страха заранее с головой плохо стало, а чтобы родители мои хотя бы до вечера, пока меня не спохватятся, его не вскрывали.

Тимофей Брыков, 10 июля 199… г.

глава первая

ПОД ВАЛ МАСТЕРА ТРОММА

1

Если вы до сих пор мечтаете оказаться за одним столом с колдуном, выбросьте скорее это из головы. Ничего особенного вам не перепадет. Я, конечно, сужу только по Тромму, другие меня за свой стол пока что не приглашали. А здесь – все та же липкая овсянка после полуночи, уютно расположившаяся на самом дне потрескавшейся глиняной чашки.

С прошлого года никаких серьезных изменений в школьном меню не произошло. Я вам больше скажу: мне кажется, этот мерзкий, цвета подожженной соломы, клейстер тогда и сварили, и с тех пор лишь подогревают частями.

Ах, да! Вы, может, успели меня подзабыть. Все-таки целый год прошел. Тогда я представлюсь, до утра в подвале все равно делать нечего. К тому же, еще вопрос, запланировано ли у колдунов для гостей утро.

Итак, на ступенях, под массивной, окованной дверью, достойной охранять куда большие ценности, скорчился я, Тимофей Брыков, неполных пятнадцати лет. Возраст вполне, по-моему, достаточный, чтобы не наступать дважды на одни грабли. Но я здесь, взаперти… Факт такой же голый, как пол, терзающий камнями мою спину. Только последний балбес мог поддаться на уговоры Федора и вернуться сюда! Прямиком в подвал мастера Тромма…

Кстати, рекомендую, – Федор, мой лучший друг, ниндзя и большой охотник до колдовских книг, магии, алхимии и прочего антинаучного ассорти. Вот он, спит в углу, как второгодник на химии. А тут разве уснешь…

Первые полгода после нашего возвращения домой Федор молчал, честно пытался учить химию и избегал малейших упоминаний о колдунах и колдовских книгах.

Но с января, скромно отметив свое четырнадцатилетие, он неожиданно забросил учебу и приступил к интенсивной подготовки нашей второй экспедиции.

– После меня там ловить нечего, – заявлял он, вольготно развалясь на своей половине парты – Как я спрятал, никому не сыскать. Я на прятках собаку съел.

– Как бы тебя самого там не съели…

Тут я должен заметить, что наша последняя парта, среди великого множества прочих своих достоинств, имеет еще одно, труднообъяснимое поначалу свойство. Она создает у постоянных своих обитателей обманчивое чувство личной безопасности.

Бесчисленное множество раз я убеждался в ненадежности нашего укрытия, а в последнее время даже стал подозревать, что место это чем-то особенно притягательно для учителей. Но беда в том, что приятные иллюзии куда сильнее скучных фактов…

Так вот, в третью среду января, того самого двадцать четвертого числа, когда, понуро воротясь от доски на место, я осторожно приоткрыл свой дневник, все еще не решаясь оказаться лицом к лицу с неизбежной двойкой, Федор произнес:

– Думаю, мы слишком тут засиделись…

В устах моего друга и ничего не значащая на первый взгляд фраза зачастую оказывается лишь вершиной зловещего, вполне уже им обдуманного плана.

Заподозрив неладное – слишком свежи еще были воспоминания о первой экспедиции – я насторожился:

– Ты к чему это?

– Люди с трудом меняют свои привычки.– Для начала Федор отвлек меня пустыми витиеватыми рассуждениями, на которые он и в мене зрелом возрасте был порядочным мастаком. – Надо пересесть вперед, скажем, на третью парту, – там у нас традиционно обитают отличники. – Учителя не смогут быстро переключиться, они ведь вызывают не нас, Тим, а троечников с «камчатки».

– Шутишь?! Да через неделю все будет по-старому. А что потом?

В ответ Федор лишь пожал плечами. По его мнению, я чересчур близко к сердцу принимаю школьные неудачи. Сам же Федор относиться к учебному процессу достаточно философски. Он давно уже осознал тщетность своих усилий одинаково ровно успевать по всем предметам и с тех пор прекратил мучительные и вполне бесполезные попытки выбраться из паутины троек. Исключением тут являлась, пожалуй, химия, к которой Федор всегда питал необъяснимое, почти мистическое уважение. Однако успехи его в составлении различных легковоспламеняющихся смесей и неотклеивающихся клеев с лихвой перекрывала геометрия. Ее он хронически не понимал и, как многое из того, что мы не понимаем, боялся и тихо ненавидел.

Зимой я все еще надеялся остановить его. Но проще было бы мне запихнуть носорога в детскую коляску…

– Ты пойми, – вколачивал он мне едва ли не ежедневно, – на этот раз – никакого риска. Дело верное! Ничего вслепую, все – по плану. Вот смотри, – для спуска в сундук Федор приготовил чудовищную бухту крученой бельевой веревки, всю через равные промежутки увязанную аккуратными узелками. – Теперь уж точно до земли хватит! Месяц работал, обездолил хозяек всего пятого микрорайона. Только бы в автобус с ней пустили. Меня ведь не интересует больше, как мы туда попадаем и почему сундук на чердаке бабушкиного дома связан с развалюхой в долине колдунов. Мне так же наплевать теперь, почему там осень, когда здесь середина июля. Мне нужны книги, и я их получу! А для тебя вообще пустяк: останешься наверху, будешь меня подстраховывать. Я спущусь, вытащу книги из-под половиц и назад. Тебе даже тянуть не придется, сам по узелкам вылезу. Полчаса – и книги наши! Ты только подумай, Тим: «Черная магия!» Да что мне тогда химия! И про английский свой забудь, мы с тобой сами кого хочешь тогда поучим…

Ну, кто бы тут устоял? Человек слаб, а Федор умеет уговаривать. К тому же, хотя к делу это прямого отношения и не имеет, у меня к концу года образовалось столько задолженностей, что создалась вполне реальная угроза второгодничества.

Словом, ранним утром десятого июля, мы прибыли в деревню. Не стану здесь уверять, что бабушка Федора обрадовалась нам так же, как и в прошлом году.

– Понравилось в деревне? – буркнула она, с опаской оглядывая невероятную сумку Федора, ставшую приютом для бельевой веревки почти половины левого берега.

– Ага, – сказал я, – очень. Она мне, деревня то есть, с тех пор каждую ночь снится.

– Нет, – сказал Федор, – деревня нам совсем не понравилась. Мы, бабуля, только тебя навестить. Ночь переночуем, и завтра в город…

– Сдается мне, на сей раз, вы задержитесь гораздо дольше, – бабушка вздохнула, с тоской глянула на еще больше выросший за год чердак и потрусила в дом.

Через час мы были на ее чердаке. Через два я спустился в сундук за не вернувшимся вовремя Федором, а вот ночь коротаю уже здесь, в подвале Мастера Тромма.

Нет, план Федора был, как всегда, не плох, судите сами…

День в день в годовщину начала нашей прошлогодней экспедиции Федор открыл злополучный сундук.

– Дна снова нет, как я и предполагал. Вороны тоже не видать. В таких делах, Тим, случайностей не бывает.

Сняв «командирские», со светящимся циферблатом, часы, он аккуратно поместил их в откинутую крышку, – не разбить бы, – потом зацепил «кошку» за деревянный бортик, спихнул бухту вниз и прыгнул в сундук.

Через сорок минут, покричав на всякий случай, но, так и не дождавшись ответа, я полез следом. Репетируя, Федор легко укладывался в полчаса.

Веревка нас действительно не подвела. Не зря он ее испытывал на новой сиреневой шестнадцатиэтажке, той, что одиноко стоит напротив левобережного рынка. Веревка что надо. Ее хватило почти до самой земли. Просто внизу нас уже ждали. Повиснув на последнем узелке, я услышал:

– Прыгай скорее, тут невысоко!

Снизу несло холодом и плесенью. Голос тоже звучал как-то гниловато – чуяло мое сердце. Плюнув в темноту, я крепко зажмурился и, обругав еще раз Федора, разжал руки…

Недолгий, но стремительный полет сквозь ледяную мглу завершился большим раскрытым мешком. Из-под картошки, надо полагать. Но тогда в нем сидел связанный и наполовину оглушенный Федор. После того, как я присоединился к нему, кто-то, не мешкая, затянул узел и в четыре ноги сплясал на наших спинах веселый ритуальный танец. Потом мешок куда-то недолго несли, после чего мы долго-долго ехали на небывало тряской и скрипучей телеге.

Пыль и картофельная труха набились под веки. Возница попался ловкий: раз кляче, дважды хлыстом по мешку, и так всю дорогу. При этом он однообразно, но всегда жизнерадостно хихикал:

– Гы-гы! Гы-гы!

Удивительно знакомый голос! И как я ошибся?!

– Где же я мог просчитаться? – трясясь рядом со мной в позе эмбриона, Федор анализировал случившееся. – Неужели нас ждали с прошлого года?

– Вжик! – хлыст с оттяжкой проехался по мешку, Федор охнул, и через мгновение я получил причитающуюся мне порцию.

– Гы-гы!

– Может, для них и нет никакого года? Может, они упустили нас только что? Мы залезли в трубу, они подставили мешок: авось, вывалимся. Мы и вывалились…

В том, что мы возвращаемся в школу колдунов, похоже, ни я, ни Федор не сомневались уже тогда. Из мешка нас вытряхнули, как гнилую картошку.

– Прошу!– шутовски поклоняясь, грузная фигура в опущенном на глаза колпаке с футбольной сноровкой отправила меня прямиком в подвал. Следом приземлился и Федор.

– Этот толстяк действует мне на нервы. Узнал его?

– Морквин.… Теперь уж он нам припомнит.

– Ну и замок здесь! – в темноте Федор вскарабкался по ступеням. – Чуть шею себе не сломал. Ох, ты!.. И стражу выставили, слышишь? Уважают…

– Завтра, похоже, избавимся от них. А заодно и от всего остального.– После пинка, отправившего меня в подвал, ломит каждую косточку.

– Нигде ни щелки! – уныло простукивая стены, Федор обошел темный подвал вдоль и поперек. – Утопят нас завтра, как слепых котят, утопят. А я ведь и плавать не умею.

– Да ну? Чтобы ниндзя и плавать не умел?

– Не умею, – Федор совсем скис. – Ты один теперь знаешь. И поплавков ведь себе не сделал: на полчаса собирался. Не думал я, Тим, что дело так обернется…

– Ничего, – как мог, я успокаивал друга, – не переживай ты так из-за этого. Всего ведь не предусмотришь. Если топить станут в озере, плавать нам не придется. Вода в нем неподходящая…

– И ведь сделать-то не из чего, ничего тут не прибавилось. Одна солома мокрая. Ладно. На нет и суда нет. – Пошуршав еще на полу, Федор вскоре умолк.

Спать мой друг способен в любом положении…

Минут через десять после того как в подвале устанавливается относительная тишина, нарушаемая лишь капелью с потолка да шагами стражи в коридоре, я обнаруживаю, что мы здесь далеко не единственные узники. Впрочем, крысы и мокрицы – а что это еще может быть такое наглое и холодное – вовсе не чувствуют себя здесь в неволе. Они скорее хозяева. Попривыкнув к новым постояльцам, они начинают оживленно шнырять взад-вперед, бесцеремонно задевая меня и даже перебираясь через мои вытянутые ноги.

Федор во сне только что-то бурчит. Хорошо ему – любитель животного мира.

Держась за сырую шершавую стену, я поднимаюсь к двери. Постоянство, с каким мы возвращаемся в этот подвал, наводит меня на разные грустные мысли. В коридоре за дверью ходят, негромко переговариваясь, лязгают железяками. Холодина жуткая, к тому же сыро, как в колодце. Голоса стражи меня слегка успокаивают, отвлекая от разгулявшихся в ночи крыс. Уснуть бы теперь. Если Федора до сих пор не укусили, чем я для них лучше? Вздохнув, я пристраиваюсь к нему спиной к спине.

По сравнению прошлым годом воды в подвале заметно прибавилось. Если так пойдет, скоро старине Тромму не о чем будет беспокоиться. Утонуть мы можем и здесь…

2

– Отстань, – я вяло лягаюсь. – Ну, хоть пять минут еще…

Ночью я натянул рубашку на голову. Главное, чтоб голове тепло было, тогда и сны теплые снятся. Кажется, что-то о так и не начавшихся для нас летних каникулах.

– Вставай, гаденыш! – жестокий пинок под ребра вдребезги разбивает остатки домашнего сна. Гадать не к чему, это прошлогодний Морквин. Явился, голубь прыщавый. И не спится же…

– Выспался? – глумится он, вытряхивая меня из моей новой фланелевой рубахи. – Ишь ты, клетчатая! Беру, – помусолив, он сует ее за пазуху. – На выход!

Слева от него, выхваченный из темноты мелькающим желтым огнем, поднимается Федор. После вчерашнего под носом у него запеклась темная корка. На лбу широкая ссадина. Несмотря на это, выглядит он по-боевому. Или мне так кажется, – единственный источник света находится в руках тощего, лисицеподобного школяра, облаченного в грубую, размеров на десять большую ему поддевку. Это чадящий факел на длинной, как у лопаты ручке. Школяра зовут Гекл, и он ни секунды не может устоять на месте. Нос у него начинается сразу от острой макушки и зависает где-то в районе плохо сращенной заячьей губы.

– Туда – сюда, обратно, тебе и мне приятно… – он оживленно помахивает факелом прямо перед лицом Федора. Должно быть, его сильно забавляет игра света.

– Следи за мной, – успевает шепнуть мне Федор, и, поднявшись из подвала, мы сворачиваем в узкий, душный, как под одеялом, коридор. Толстая, прогнутая назад спина Морквина передо мною, исполнена значимости, почти величия. Слоновьи ноги, обутые в свежие, байковые обмотки и начищенные, воняющие, как бочка с дегтем, башмаки по хозяйски попирают пол.

Гекл весело загребает сзади, напевая следующий куплет своей дурацкой песенки, из которого становится вполне ясно, чем для нас может обернуться его «…тебе и мне приятно…»

Останавливаемся. На несколько секунд Морквин прилипает к глухой стене. Видно, как под тонкой, черной шерсти отутюженной рясой ходят его свинцовые лопатки. Если мне не изменяет память, в прошлом году все коридоры здесь шли вкруговую. Раздается легкий скрип и… свет ударяет меня по глазам.

Утро. Отсыревшее за ночь небо висит над густым фиолетовым лесом. Меня пробирает дрожь. Рубаху отобрали – теперь точно утопят. В сизом воздухе тихо собирается туман.

– Выходи! – староста первым спускается по трем высоким шатким ступеням и за волосы вытаскивает меня на свет. Прежде чем исчезнуть, добрый Гекл прощается с Федором погасшим факелом между лопаток.

– Тим! – получив такое ускорение, Федор колобком подкатывается под ноги Морквину. Я резко пихаю старосту в бочкообразную грудь, но вместо того, чтобы послушно кувыркнуться через Федора, он встречает его вывернутым, как на шарнирах, коленом.

Треснув Федора по затылку, он, словно вода, протекает между моими пальцами и оказывается у меня за спиной.

Крик Федора сливается с моим собственным хрипом…

Федор немного поторопился. Вместо исчезнувшего Гекла из лужи под домом вырастает высокий косоглазый лохмач. Горло мне молниеносно захлестывает грубая веревка, и следующие полторы секунды превращают меня в туго спеленатый кокон. Ни вздохнуть, ни шевельнуться.

– Гы-гы!

Вот чей это голос! Федора лохмач опутывает с такой сноровкой, будто всю жизнь только этим и занимался. Связал, стреножил и петлю на шее затянул. Разница между нами лишь в том, что у Федора после встречи с коленом старосты основательно расквашен нос.

– Прыткий какой! – Морквин прочувствованно бьет меня жесткой, как старая покрышка, ладонью. – Скоро попрыгаешь…

В глазах у меня рябит: сплошной частокол. Сзади тоже. Дверей не видно, они в этом доме исчезают, как пузыри на воде.

Высоченные, плотно подогнанные бревна идут по кругу двумя рядами. Между ними метра четыре липкой рыжей грязи, сплошь покрытой мелкими талыми лужами. В лужах отражается низкое, без единого просвета серое небо.

Лохматый Умих – слишком много прошлогодних знакомых – почтительно вкладывает свободный конец веревки в руки Морквину и обходит нашу связку.

– Гы-гы! Убежать хотели… – на зубастом лице блуждает тихая улыбка. Нашел себя человек.

Новая, колючая, как проволока, веревка удавкой захлестывает мою шею, опутывает тело и руки, спускается на ноги. Двигаться можно только мелкими шажками, да и то, если Морквин позволит. От моих ног удавка поднимается к шее Федора. Дальше все в том же порядке, что и у меня. Мы в руках Морквина, как две тряпичные куклы: дернешь, – послушаются. Что Морквин и делает.

– От нас не убежишь!

Я хриплю, а он одобрительно кивает Умиху.

– Могеш…

Во дворе, кроме нас четверых, – никого. И погода до невозможности скучная. Я, конечно, не уверен, скрасило бы солнце наши последние минуты, но такая вот будничность сильно меня удручает. Федор молчит, исподлобья поглядывая на Морквина.

– Скоро пожалеешь, что совсем тебя не прибил, – обещает ему староста.

Первая капля сегодняшнего ледяного дождя гулко шлепает меня по лбу, из-за угла высовывается худая конская голова. Федор дергается.

– Полегче, – хриплю я, – задушишь…

Умих добродушно смеется, и вслед за головой пегого мерина появляются его впалые бока, длинный, весь в репьях, свалявшийся хвост до земли и древняя колесница о двух огромных скрипучих колесах.

Быть не может, чтобы сюда мы добирались на такой развалюхе. Через пару шагов начнет рассыпаться все, начиная со скакуна.

– Если это для нас, – я не поворачиваюсь к Федору, – плохи дела. Кляча дотянет аккурат до озера.

Между тем кляча, никем не управляемая, останавливает двуколку перед самым моим носом. Тика в тику. Или они все тут такие умные, или же, что гораздо хуже для нас, мерина используют лишь для определенных целей, и он знает, что делает.

– Вся грязь для меня…. Живо полезайте! – Морквин грубо подталкивает Федора в карету.– В такую-то погоду!..

Чтобы не задохнуться, я далеко вытягиваю шею и поспешаю следом.

Пол в телеге присыпан сеном только для виду, но Морквина это не слишком-то беспокоит. Он активно прессует нас на полу и, сопя, громоздится сверху.

– Но! Пошел! – Умих властно берет скакуна под уздцы, повозка подпрыгивает, колеса душераздирающе скрипят.

– Мы тебе не мешаем? – скосив глаза, я пытаюсь разглядеть, держит ли Умих вчерашний хлыст.

– Как ты мне надоел, – Морквин складывает на меня огромные башмаки, до шнурков облепленные ледяной рыжей грязью. В ответ я гордо задираю голову.

В небе, почти сливаясь с низкими дождевыми облаками, парит черная птица.

– Ворона?! – поражается Федор.– Значит, не забыла…

– Ага, – я тоже рад птице. Думать о том, что она решила проводить нас в последний путь, мне почему-то не хочется. Подозрительно щурясь, Морквин до упора натягивает веревку.

– Голову не задирать!

Задирай не задирай, а с полу только небо и видно. Вот вам и обещания Федора: «…полчаса – книги наши…»

Катафалк резво прыгает, на миг в поле зрения попадают острые как заточенные карандаши, бревна, и сразу над нашими головами смыкаются ели.

Чащоба… «У Морквина, конечно, свои планы, – я не спускаю глаз с кружащей над лесом вороны, – уложил нас на пол, чтобы не видели, как ворота открываются». Это меня слегка обнадеживает, и, приподнявшись, я принимаюсь насвистывать:

… По кривой извилистой дороге

Прямо через горы напрямик

Ехали уроды на поминки

Вез их бесколесый грузовик…

Неизвестно откуда в памяти у меня всплывают слова, по глупости соперничающие разве что с куплетами кривоного Гекла. Некоторое время Морквин напряженно прислушивается к содержащимся в песне неприкрытым оскорблениям в адрес возницы, пассажиров и не знающего дороги проводника.

– Не гундось! – опомнившись, он натягивает веревку и душит песню…

Солнце в этих краях, похоже, никогда не показывается, но сейчас в зените ворона, и я чувствую на себе ее тепло, как никогда раньше. Если от нас скрывали устройство входа, то, не исключено, что мы сюда еще вернемся. Не могу сказать, что мне тут понравилось, но есть места и похуже. В любом случае, до Черного озера мы бы уже дотряслись.

Кромки деревьев подбираются вплотную, и неба над головой становится все меньше.

– Как бы птица нас не потеряла…

– Хотел бы я знать, откуда она появилась? – я снова ударяюсь затылком. – Проклятая колымага! Еще час такого путешествия, и не видать мне аттестата зрелости…

глава вторая

ДОЛИНА КОЛДУНОВ

1

– Слушай, толстый, а куда мы путь держим?

От такой неслыханной дерзости староста школы колдунов надолго немеет. Я уже начинаю думать, что он не понял вопроса, так неосмотрительно заданного ему Федором.

– Домой, – наконец шипит Морквин и с силой тянет за веревку. – К вам домой…

– Хорошая новость, – задыхаясь, я пробую сосчитать поплывшие перед глазами большие и маленькие красные круги. Больших вроде бы меньше…

Полдень. Огромная мохнатая ель царит на поляне. Она на голову выше своего тоже не мелкого окружения и заостренным шпилем прокалывает вислое брюхо тучи. На вершине ели – ворона.

– Очнулся, гаденыш? – Морквин заботливо бьет меня по щекам. Ворону он пока что не видит, но зато ее видит Федор. Судя по горящим щекам, Морквин привел его в чувство тем же способом.

– Как бы не задушить…. Раньше времени, – тревожится староста, усаживая нас поудобнее и тоже замечает ворону. – Ух, ты! Выследила, значит. – Соскочив с повозки, он возбужденно шушукается с Умихом и вдруг запускает в ворону палкой.

– Промазал! – палка ударяется в полуметре от птицы о толстенный ствол. Резко каркнув, ворона срывается с места и закладывает над головой Морквина такой вираж, что тот бросается на брюхо.

– Этого она тебе не простит, – замечает Федор. Каркнув еще раз, ворона планирует в густой валежник.

– Ну…– только и выдыхает Морквин, на ходу подсаживаясь в повозку.

Снова в путь. Только сейчас я понимаю, что не вижу оглобель. Возможно, использована какая-то, неизвестная мне, конструкция, но ведь и хомута тоже нет.

Кляча, кстати, оказалась не такой уж слабой: чем дальше от дома, тем резвее шагает она по лесу. Умих уже не ведет ее, а скорее держится за поводья. Если она перейдет в намет, он, чего доброго, влезет в катафалк четвертым.

Я все пытаюсь сообразить, как же движется наш транспорт. Хоть тресни, а идет он сам по себе. Рысак впереди только для виду, в лучшем случае, за проводника. И спросить-то ведь неудобно. У меня начинают ныть зубы, вся левая половина. Какое мне, в конце концов, дело? Едем, и, слава Богу, могли бы и пешком гнать.

Проходит еще часа полтора. Так и не разгулявшись, день быстро зачах. Лес вокруг все глуше, сцепился, как шерсть у бездомной собаки. Кроны тянутся без малого просвету, нависая над головой частой зеленой сетью. Мерин упорно лезет в гору. Продираясь среди завалов, обходит длинные, до верху забитые листьями овраги и гигантские, давно покинутые муравейники. Воздух загустел, кислит, застревая в горле.

Федора сморило еще с поляны. Голова его мерно, в такт колесам, постукивает о квадратный, с застывшей глиной ботинок тоже придремавшего Морквина.

Временами староста ожесточенно чешется, яростно скребет под мышками. Не разлепляя глаз, с размаху лупит себя ладонью.

– К Умиху, небось, не пойдете, живо раздавит… – почмокав, он снова клюет носом.

Если это ручные блохи, то откормил он их просто до гигантских размеров. Под балахоном у него, в самых неожиданных местах, вздуваются страшноватые шишки. Как зачарованный, я слежу за их перемещениями.

– Совсем зверье зажрало! – бурчит во сне Морквин.

Дождя в лесу пока нет, но над землею висит мельчайшая водяная морось. Вечный туман проник в чащу и, растекшись по низу, подмыл толстые, покрытые инеем корневища и худосочный подлесок. Чаща тихо плывет мимо в остывающем сыром воздухе. И куда нас везут?

Неожиданно, ельник впереди расступается. Оглашая лес чудовищным скрипом, повозка взбирается на вершину холма.

В центре слоеной каменистой площадки – одинокая ель. Мохнатая, потрясающих размеров. Вершина ее растворяется в гаснущем на глазах асфальтовом небе. Я чуть приподнимаюсь.