Текст книги "Там за Вороножскими лесами. Зима (СИ)"

Автор книги: Татьяна Луковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Монастырь меловой, прямо в горе?

Афанасий утвердительно кивнул.

– И много вас там?

– Пять старцев и я, и еще один в затвор ушел смирения ради, по весне к нам вернется.

– А обидчики ваши кто?

– Бродники [2].

– А веры какой? Поганые [3]? – влез в разговор Первуша.

– По нашему говорили, и кресты у всех на шее висели, – Афанасий шмыгнул носом.

– И что же они Божий монастырь разграбили?

– Все вынесли, что только можно: образа, книги, кадила медные прихватили, даже лжицы для причастия. Курочек наших порубили, коз забрали, здесь в лесу закололи, ироды. Хорошие козочки были, молока много давали. И муку, и жито [4], все выгребли, старцам ничего не оставили. А на верху клети деревянные у нас стояли, так подожгли из озорства одного. Меня забрали, чтобы в Орде на рынке продать, а старцев трогать не стали, за них никто цену не даст, – как недавно отрок упорно молчал, теперь он говорил, обрушивая на слушателей словесный поток. – А могли бы и еды игумену Стефану оставить, для своих же, для раненых. Они у нас своих раненых кинули, мол, не жильцы, помрут скоро, так вы их погребите по православному.

– Раненых? – сумел вклиниться Горшеня. – А откуда они в монастырь ваш заявились?

– Из-под Вороножа, оголодали они и заставу разграбить хотели. Да воевода там толковый, осаду крепко держал, а потом ему неведомо откуда помощь пришла. Разбили нечестивцев, по разговору, много их там полегло.

– Так это ж наши подошли! – радостно вскрикнул Пронька, и тут же осекся под суровыми взглядами обоих десятников.

– Про то я не знаю, а раненых четверо, все тяжелые, – продолжил Афанасий, – а отец Стефан увозить меня не давал, так они его плетью стегнули, а он упал...

Парень отер слезы.

– А на яблоне ты как раздетым оказался? – поинтересовался Демьян.

– На ночлег стали, так они меня связать, хотели, чтобы не убежал, а старший их и говорит: «Нечего с веревками возиться, разденьте, да пусть у костра сидит. Куда он денется». А я под утро взял и побежал, уж и не знаю зачем. Буд-то мне шепнул кто-то: «Беги». В сумерках о корягу вот ногу распорол, а как совсем рассвело на старую тропу вышел, а тут волки, я от них, да на дерево, а они караулить... засыпать начал, вцепился покрепче, чтобы не сорваться, а тут вы... Вот и все...

– Пальцами пошевели, чуешь? – спросил Горшеня.

– Чую.

– Как же ты, Афонюшка, ноги-то не отморозил?

– Не знаю, – пожал плечами послушник.

[1] – Полуночь – здесь север.

[2] – Бродники – здесь в значении  разбойников, вольных людей, не подчиняющихся ничьей власти.

[3] – Поганые – не христиане, язычники.

[4] – Жито – зерно.

4.

Вот и дивы! Коренастые меловые столбы нависли над закованной льдом Тихой Сосной – великаны, тянущие седые головы к небу, но вросшие ногами в округлую гору. Чудо, созданное ветрами там, где лес и степь кланяются друг другу.

– И впрямь, диво! – восхитился Вьюн, запрокидывая голову.

– Да, у нас красиво, – с гордостью, расправляя плечи, подтвердил Афанасий.

– А где ж монастырь? – Демьян, как ни старался, не мог разглядеть следов пребывания здесь человека, кругом был только снег, да серый мел.

– Так это карабкаться надо, – Афоня показал куда-то вверх за дивами.

– Как же вас бродники углядели? – удивился Олексич, – Отсюда ж невидно.

– По следам, – вздохнул послушник, – к реке за водой спускались. Это сейчас после метели все запорошило.

Оставив внизу лошадей на дозорных, ольговцы следом за Афанасием начали подниматься в гору. Склон на вид пологий на деле оказался довольно крутым, но привычный к подъемам и подгоняемый радостью смешанной с тревогой, послушник летел наверх, заставляя спутников тоже задыхаясь ускорять шаг. Обогнув чреду див, они увидели черную дыру пещеры. Вход был невелик, и чтобы войти, следовало низко наклониться выбитой прямо в стене меловой иконе Успения Пресвятой Богородицы.

– Это я, Афанасий! – еще издали радостно закричал отрок.

Из пещеры выглянула седая голова.

– Афонюшка, Афонюшка наш вернулся! – раздался счастливый крик. Сухой и длинный старец в потертой рясе кинулся обнимать парнишку. Потом растерянно посмотрел на воев.

– Не бойтесь, это куряне в Воронож едут, меня от смерти спасли, – поспешил успокоить инока Афоня.

Из пещеры вышли еще три старца, тоже худощавые, убеленные сединами, но еще крепкие. Афанасий упал перед одним из них на колени. Это и был игумен Стефан. Через обветренное, изрезанное морщинами лицо, пролегла красная полоса  – след от разбойной плети. Настоятель ласково потрепал парня по соломенным волосам, глаза его внимательно смотрели на Демьяна.

Боярин быстро поклонился, снимая шапку.

– Так куряне, стало быть? – прищуриваясь, спросил старец.

– Мы из липовецкой дружины князя Святослава, – начал объяснять Демьян, – под рукой его брата Александра Ольговского ходим. Я – Демьян, сын ольговского тысяцкого Олексы Гаврилыча.

– Из липовецкой, – задумчиво произнес игумен, – а жив ли еще Лука, протоирей соборной церкви липовецкой?

– Жив – здоров был, как уезжали.

– Дай-то Бог, помню, борода у него знатная была, густая, а сам богатырь, голос – что труба иерихонская, – глаза старца по-прежнему цепко держали взгляд молодого боярина.

Демьян понял, что старец его испытывает.

– Голос у него действительно на зависть, а вот сам он роста махонького, да и бороденка жиденькая, – боярин улыбнулся, потом серьезно добавил. – Мы вам зла не причиним, от своих мы отбились, в метель заплутали. Нам бы переночевать, да дорогу к рязанским заставам показать.

– Что ж, проходите, простите старика за недоверие. Времена уж больно лихие.

Пещера запахом сырого мела напомнила Демьяну погреб в родном доме. В детстве он любил украдкой пробраться по узкой земляной лесенке к огромным кадкам с мочеными яблочками, выбрать самое большое и съесть его прямо там, в уютной темноте. Холопки видели озорство хозяйского сынка, но никогда Демьянку родителям не выдавали. Все любили его, а он... Боярин отбросил, нахлынувшие воспоминания.

Посреди пещеры была небольшая церквушка, своды ее подпирали массивные столбы, расходившиеся под потолком в широкие арки, в глубине при свете лучин свежим деревом радовал глаз резной иконостас, в нем как раны чернели дыры, на месте выломанных татями икон. После погрома иноки успели навести порядок, но недавняя трагедия читалась не только в пустых киотах, и скудости оставшейся церковной утвари, но и в очах старцев, чьи многолетние труды в одночасье были уничтожены безжалостной алчной рукой.

От церкви в разные стороны шли узкие коридоры. Гостей проводили в трапезную, широкую комнату с очагом и маленьким оконцем в стене для отвода дыма. На грубо сколоченном липовом столе было пусто.

– Вот здесь переночевать можете, – указал игумен на выдолбленные в меловых стенах лавки, – коли не хватит места, так прямо на полу стелите. Это самая большая и теплая горница, дрова вон в углу, подбросите, коли выстудит. Угостить вот вас только нечем, разве что отваром из чабреца. Братья сейчас заварят.

– Не надо, – поспешил остановить его Демьян, – у нас покушать есть с собой, вои дорогой двух зайцев подстрелили. Внизу у коней уж костер разводят, похлебку варить. Мы и вам принесем.

– Нам мяса нельзя, – покачал головой старец.

– Так ведь с голоду помрете, на чабреце долго не протянуть!

– Брат Зосима к брату Антонию в затвор пошел, у того пища есть кое-какая, поделится. Травки под снегом пособираем. Да и рыбачить на Тихой Сосне станем. Места здесь рыбные, Бог не даст пропасть. Вы уж не обессудьте, вас ушицей не накормим, монастырь убирали да за ранеными ходили, не до рыбалки было.

– Раненые, – вспомнил Демьян, – живы еще?

– Трое преставились, один покрепче, еще жив, в бреду мается. Ему похлебочки принесите, если очнется, вольем.

Олексичу было жаль еды для бродника, два зайца на двадцать здоровых мужиков и так маловато, только утробу дразнить, а тут еще душегуба и святотатца кормить. Но старца Демьян обижать не хотел, поэтому согласно кивнул.

К вечеру, не объясняя своим для чего, боярин понес остатки варева в келью, где лежал раненый. Настоятель сам сидел над умирающим. Огромное грузное тело, раскидав руки и ноги, чернело на широкой лавке. Если бы не слегка подымающаяся при вздохе грудь, можно было бы принять его за покойника. Рядом горела лучинка. Стефан рукой указал на край мелового уступа подле себя. Демьян сел рядом со старцем. Оба какое-то время молчали.

– Ну, говори уж, – подбодрил парня игумен.

– Знаешь, что поговорить пришел? – удивился Демьян.

– Да, у тебя все на лице написано.

– Грешен я, – неуверенно начал боярин, – показалось мне на днях, что баба половецкая мне знак подала, чтобы я от бродников схоронился. Понимаешь, отче, я дозоры расставить забыл, а потом по неразумности своей идолищу поганому «Спасибо» сказал.

– За то Бог тебя уж простил, раз дал тебе душу безвинную спасти – Афонюшку нашего. Про то ты и сам знаешь, ведь о другом сказаться хочешь, так?

– Так, – признался Демьян.

– Сказывай, ночь длинна.

– С самого начала?

– С начала.

5.

– Знаешь, отче, край наш Курский после Батыя оскудел очень. Князья из стольного города съехали в Рыльск и Липовец. Голодно у нас, да и неспокойно. Как и вы между лесом и степью живем, заслониться нечем. А  земля наша досталась в вотчину Ногаю, он хоть и не царь, а силы столько, что и в Сарае его побаиваются. И пришел к нему магометанин один Ахмат, дал откуп немалый, чтобы баскаком над нами быть и выход собирать. Думал по незнанию своему, что на серебре да злате теперь есть – пить станет, а приехал к Курску, да огляделся вокруг и понял, что прогадал. Обманул его Ногай как дитя малое. Выколачивать нечего да не с кого. Людей мало, села пустые стоят, а какие жители остались, вокруг князей своих сгрудились, по городам сидят. Начал он с Рыльска, с Воргола, с Липовца дань требовать, к нам в Ольгов послов засылал, а ему князья ответ один твердят – бери, сколько даем, а больше нету. А войска своего у Ахмата не было, чтобы курских князей приструнить. Вот он и придумал хитрость нам на погибель.

Поставил в степи две слободы, и стал переманивать туда наших людей. Мол, кто ко мне жить переберется, один налог будет платить, а кто у князей останется, то и князьям и мне платить станет. А разгневают ваши князья Ногая, то вас в слободе никто не тронет, так как вы моими людьми станете. Нешто вы выгоду свою не чуете? Ну, и побежали к нему, конечно, многие. Слободы людьми наполнились. Торговля закипела, землю вокруг распахали. Так и этого ему мало показалось, сколотил дружину из воев местных, что к нему утекли, и стал разбойничать, чтобы побольше народу запугать, да заставить в слободы съехать.

Князья наши все терпели, сил у них больше, чем у Ахматки, да боялись его открыто проучить, за ним ведь Ногай стоит. А тут слух пошел, что царь с темником рассорились. Олег Рыльский нашим князьям и предложил, съездить к Телебуге за судом справедливым. Собрали подарки, последнее вытрясли, и поехали с поклоном. А Телебуге только того и надо было, обрадовался, дал нам приставов своих, чтобы мы людей из слобод вывели.

Ахмат, вначале не пускал нас,  а потом послов царя узрел, и ворота все ж приказал открыть. Стали мы своих забирать, а они ехать не хотят, обжились уж люди в слободах, плакали да бранились, князей худыми словами поносили. За нами вроде как правда, а как вспомню, аж внутри все переворачивается. Крики их так в ушах и стоят.

Вывели мы всех, приставы уехали, а у Святослава Липовецкого глаза на богатства баскака разгорелись. Вот мол, как живет на добре нашем. Слободы надо сжечь, а все, что там ценного себе воротить, наше это по закону.

Отец мой тогда к князю Александру ходил, молил его, уговорить брата, не лезть больше к Ахмату: «Позор там найдете, да заклятого недруга, а не добычу. Людей вывели по цареву слову, а грабить никто вам воли не давал. Перед Ногаем уж не оправдаетесь». И Александр с отцом моим согласен был, но Святослав никого и слушать не хотел. Он всегда сам все решает. Вот ночью и полезли, бой был, посад пожгли, а детинец [1] взять не смогли, отступили.

А Ахматка к Ногаю помчался, да начал на князей петь, что они крамолу против темника замышляют. Ногай за Олегом послал, чтобы явился на суд. Рыльский князь не будь дураком, сразу почуял, чем все закончиться может, и дома остался, на Святослава очень зол был за выходку его ночную. Все возмущался: «Отчего Липовецкий князь разбой учинил, а отвечать мне?!»

А вскоре дозорные из степи примчались, войско от Ногая идет несметное по наши души. Князья все бросили и бежать: Олег  в Сарай к царю, а Святослав к рязанцам в Воронож.

Демьян вскочил с меловой лавки и начал возбужденно ходить по келье. Старец молча смотрел на разгоряченного собеседника, не останавливая и не перебивая.

– И тут я подлость сотворил. Я с князьями побежал, а семью – мать, отца, сестер в Ольгове кинул. А любящий сын костьми бы лег, а родителей не бросил бы. И еще у меня возможность вернуться была, когда я с воргольцами остался дружину в поле прикрывать. А ногайцев побратим мой вел, он узнал меня, и трогать не стал, так отпустил, без боя. Выходит не только мне, но и князьям нашим дал уйти. Вот тогда мне и следовало в Ольгов вернуться, для Александра со Святославом я все равно покойник. А я на восход коней повернул, догонять вот кинулся. А как надо было поступить? – Демьян с мольбой посмотрел на игумена.

– Отец тебе что сказал? – устало прикрыв глаза, спросил старец.

– Поезжай с князем, но...

– Вот и весь сказ, – перебил его старец, – отец у тебя мудр, знает, что говорит.

– И Горшеня, десятник мой, так же мне твердит.

– Так отчего ж старших не слушаешь, себя изводишь?

– Боюсь я за них, мочи нет, как боюсь.

– На все воля Божья, нам ничего изменить нельзя. Смиряйся.

Демьян опять сел, тяжело дыша.

– А вот Святослав Липовецкий смиряться не хочет, он в смирении правды не ищет, биться князь наш с погаными желает. Говорит, что князья русские – зайцы трусливые, сидят по кустам да от страха дрожат. А он с ними дрожать не станет, он с погаными биться будет. В открытом бою не совладает, так из лесов находом выскакивать станет, вред чинить. Да говорит, что если бы все князья, как он были бы, так Русь свободной от язычников была бы. И на поклон он больше к царям ездить не станет, и овдовев жениться снова не хочет, чтобы жена да дети камнем на ногах не висели. Да может он и прав, – Демьян опять встал, – но только разве может быть один в поле воином? Разве можно людей в жертву приносить? Ведь он в Вороножских лесах выжидает, силы копит, а земля его в крови. Нет у нас сейчас сил, со степью биться, так отец говорил, и я так думаю. Святослав кричит: «Я за веру голову готов положить». А людей православных в слободе жгли, а он говорит, то отступники, продались магометанам. Запутался я, как надо, где правда... Ему семьи не надобно, а я семью хочу, мне жена нужна, и детки, умру, так, что после меня останется? И с князем по чести надо быть, и что творит он – не по совести, беду на нас накликает. Что скажешь, отче?

– Вопросы задаешь, на которые сам ответы знаешь. Зло не твори ни ради князя, ни для семьи, ни для кого, тогда покой обретешь. От зла воротись. А князь ваш гордыню верой прикрывает, за то с него спросится.

Тут раненый застонал и слабым голосом попросил пить. Стефан с Демьяном с трудом приподняли тяжелое тело, и струйкой залили ему в рот похлебку. Бродник глубокими глотками  втянул в себя варево, морщась от боли, и вдруг закричал:

– Зарыл я, зарыл!

– Тише, тише, – стал успокаивать его старец.

– Зарыл я... там в овраге, в лесу под Вороножем... там...

Закрыв глаза, раненый снова впал в беспамятство.

– А что он зарыл? – спросил Демьян, косясь на татя.

– А кто ж его знает, – пожал плечами игумен, – добро какое награбленное, а может кого живьем в землю велел закопать, душегубы известные.

Холодок пробежал у Олексича по спине.

– Зачем вы его выхаживаете, они ведь ироды, святую обитель разграбили, бедой чужой живут?

– Опять задаешь вопрос, на который сам ответ знаешь, – пожурил его старец.

– Уходить отсюда надо, не оставят вас здесь в покое. На полуночи спокойней. И там Богу можно служить.

– Тебе побратим твой предлагал к нему на службу перейти? – Демьян вздрогнул от прозорливости старца.

– Предлагал.

– А ты, что ж? Князей бранишь, а не бросаешь. Вот и мы уйти не можем, здесь наше служение, здесь и смерть примем.

– Так хоть место смените, у див уж больно приметно.

– По осени наверно переберемся к Антонию в пещерку над Доном, чуть ниже по течению доброе место есть. С реки не видать, а до воды рукой подать. Мы бы и здесь все стерпели, да Афонюшку нашего жалко. Прибился к нам мальцом, отец с матерью померли, сирота. Так с нами со стариками и живет, уходить в мир не хочет, требует, чтоб постригли. Да еще подождем, в лета войдет, может, передумает.

– Этот не передумает, он у вас стойкий, – вспомнил Демьян, как допытывался у Афоньки правду.

– Очень я переживал за него, как увели. Места не находил, а теперь вот душа спокойна.

И Демьян впервые за долгий путь нашел покой на узкой монастырской лавке, быстро проваливаясь в глубокий сон.

На рассвете старцы и послушник вышли проводить ольговцев.

– Вы сейчас по Сосне к Дону езжайте, – показал игумен в сторону заснеженной реки, – а как доберетесь, держитесь пологого берега, там дорога лучше, а по льду донскому не скачите. Течение здесь коварное, лед может быть тонок, провалитесь и не заметите. По такому снегу за три дня до рязанской заставы доберетесь, не раньше, она по Вороножу чуть выше от излучины стоит. Вначале развалины старого города увидите, его еще Батыева рать сожгла, один вал остался, а там уж и новая крепостица поставлена, а за ней в дне пути еще одна у Чертовиц. Где-то там и ваши князья зимуют.

Демьян поклонился братии, снял с себя серебряную гривну [2] и протянул настоятелю:

– Это на восстановление обители, больше дать не могу, на мне люди, их кормить надо, а до весны далеко.

– И на том спасибо. Благослови вас Господь.

Афоня протянул Проньке кожух.

– Не надо, оставь себе, – устыдился вой.

Тихая Сосна уже стелила перед ольговской дружиной извилистый путь.

[1] – Детинец – внутренняя крепость.

[2] – Гривна – нашейное украшение.

Глава III. Зеленоглазая.

Глава III. Зеленоглазая.

1.

– Кто такие?! – раздался грозный окрик с забороло [1].

Демьян предусмотрительно остановил отряд на безопасном от стрел расстоянии. Деревянная крепость сурово возвышалась на высоком холме, подпирая небо шеломами [2] сторожевых башен. Олексич думал увидеть небольшую, огороженную жидким тыном заставку, а перед ними простирался целый городец [3]. За пряслом [4] просматривалась церковная маковка. Строить рязанцы умели, да и дерева было в достатке, позади города до самого окаема тянулись те самые дремучие Вороножские леса.

– Липовецкие мы, князей своих ищем! – прокричал Демьян.

– Еще нахлебнички! – недовольно прокричал чей-то рокочущий низкий голос.

– Здесь наши, – обрадованно шепнул Олексич Горшене.

– Не больно ласково встречают, – старый вой всматривался в черную дыру волокового окна [5].

– Ждите! – крикнули со стены.

Потянулось время. В мертвой тишине ветер доносил только жалобный скрип замерзших деревьев.

– Робша, это ж Робша!!! – разорвал спокойствие веселый крик Ольговского князя. – Да открывайте вы уже!

Тяжелые ворота приоткрылись, выпуская самого Александра. Молодой князь без шапки и кожуха в одной свите [6] бежал навстречу Демьяну. Олексич, поспешно спрыгнув с коня, тоже рванул вперед. Друзья радостно обнялись.

– Я знал, знал... чуял, что вы живы! Не может Робша вот так погибнуть! Что же вы увели поганых в сторону и деру дали, обманули их, да?

Демьян отрицательно покачал головой.

– Неужто победили? – изумился князь.

– Айдар войско вел, дал уйти, – несколько смущенно ответил Олексич.

– Ты этого брату не сказывай, – Александр тревожно обернулся на городню, – говори, мол, обхитрили ногайцев.

– Зачем? – не понял Демьян. – Я за собой вины не чую.

Тут их перебил звонкий молодой голос:

– Батя, батя!

Это Горшенька меньшой, задыхаясь от быстрого бега, летел в объятья к своему родителю.

– Стало быть, отпустили вас поганые? – князь Святослав мерял широкими шагами горницу.

– Отпустили, – спокойно ответил Демьян.

– И воргольцев отпустили? – Липовецкий князь резко остановился. – И ты биться с ворогами князя твоего не стал? – брови Святослава сдвинулись к переносице.

– Не стал, – ольговский боярин смело смотрел в глаза липовецкому правителю.

– И выпивал с ними, с одного котла ел?

– Пил и ел! – с вызовом сказал Демьян, уже предвидя, что будет дальше.

– Они твою землю разоряют, кровь христианскую льют, а ты с ними пируешь?! Хорош у тебя боярин! – с презрением в голосе, обратился Святослав к брату, тихо сидевшему в углу.

Олексича захлестнуло возмущение:

– Твою землю, княже, тоже разоряют, а ты почему-то здесь!

– Я с ними за то расплачусь, крепко расплачусь, – сжал кулаки Святослав, – а за один стол с ногайцами не сяду, мараться не стану!

Демьян уже открыл рот, чтобы ответить что-то еще (не в оправдание, оправдываться он не считал нужным), но тут из полумрака, отделившись от закопченной стены, вышел человек, ранее незамеченный Олексичем. Незнакомец был лет сорока пяти, среднего роста, но широкоплечий, с намечающимся небольшим брюшком. Одежда богатая, липовецким боярам на зависть. Темно-русые волосы и борода аккуратно уложены волосок к волоску, жгучие угли глаз и тонкие губы выражали усмешку. Держался он как хозяин. «Воевода», – догадался Демьян.

– Дозволь, Святослав Андреич, слово молвить, – и, не дожидаясь разрешения князя, начал говорить. – Зря боярина коришь, он под твою руку двадцать воев крепких привел. Нешто у тебя людей много? Это мне возмущаться надобно – еще два десятка ртов кормить, а тебе радоваться нужно.

– Радоваться, что у меня люди трусливые зайцы, – угрюмо бросил Святослав.

– Я не трус! – щеки Демьяна запылали. – А людей своих по глупости губить не стану. В том толку никакого нет, никого этим не спасти.

– Кроме чести, – презрительно сплюнул Липовецкий князь.

– А мне такая честь на крови моих людей не нужна. Я пред тобой и перед князем своим ни в чем не виноват. Оставляли меня ногайцев задержать, так я их задержал. От погони вы ушли. Воев для дружины сберег. Не думал, что такой прием встречу!

– Зря князь злишься, если бы у меня хоть с десяток таких молодцов да разумников на заставе сидело, я бы горя не знал, – воевода бесцеремонно похлопал Демьяна по спине.

– Ведь правду Федор Евсеевич молвит, – наконец вступился за своего боярина и Александр, – что ты на Робшу взъелся. Если бы он там, в степи полег, кому бы лучше было? Не знаю как ты, а я святому Дамиану свечку поставлю, что он Демьянку уберег.

– Ладно, – махнул рукой Святослав, – если обидел, извини, сгоряча чего не скажешь, – повинился он вдруг перед Демьяном.

Ольговский боярин, поджав губы, молчал.

– Что надулся как сыч? – уже совсем мягко пожурил князь Олексича. – Давай выпьем за встречу. Федор, меда для молодца не пожалеешь?

– Куда ж деваться? – тяжело вздохнул воевода, от чего вызвал громкий смех. – Фимка, братину тащи!

Демьян Святослава знал как облупленного, тот частенько давал волю гневу, орал почем зря, но потом, остыв, делал вид, что ничего и не случилось. И Александру, и его боярам не раз незаслуженно доставалось от Липовецкого князя. Олексич, привыкнув, не обращал внимания на выходки буйного правителя. Но в этот раз обида глубокой бороздой залегла в душе, и хмельной мед, дурманящей волной растекавшийся по телу, не мог ее вытравить.Ну вот, обошлось. Говорил тебе – соври, – Александр и Демьян шагали по узкой улочке от дома воеводы на двор, выделенный для ольговских дружинников.

– Я прав, – уперто стоял на своем Демьян.

– Конечно, прав, только и ты на брата не серчай, он здесь от неведения да безделья сума сходит, вот и чудит. А воевода местный, – Александр понизил голос, оглядываясь, – чистый разбойник, скуп, мочи нет.

– А мне он таким не показался.

– Это потому, что он тебя защищал, да ты Федора еще плохо знаешь. Объедаем мы его, видишь ли, а сам три шкуры с нас за жито дерет. Мы ему бродников отогнать помогли, так никакой благодарности. И все допытывается, знают ли рязанские князья, что мы тут зимуем. Смотри не проговорись!

– И его понять можно, он для своих припасы готовил, не знал, что такую ораву придется кормить.

– Кормит, как же! Наживается на беде нашей. Да, что я говорю, сам поймешь. А с едой здесь и вправду туго. Охотиться пытались, куда там. Вся дичь разбежалась, далеко в лес уходить надо. Здешние рыбу ловят и на Вороноже, и на Дону, а мы как не пытались – ничего. Может, они места рыбные знают, али еще какие секреты? А только нам ершей на ушицу тоже за серебро покупать приходится.

Демьян невольно погладил матушкину калиту.

– Зато здесь девки есть, – вдруг весело подтолкнул князь боярина, – дочки да сестры ратников местных. Некоторые очень даже ничего, особенно есть здесь такая Матрена – огонь, а не девка! Как глянет, так все внутри переворачивается.

– Ох, княже, княже, – улыбнулся Олексич.

– А что здесь еще делать, хоть на девок поглазеть. Они, правда, нас побаиваются, по домам больше сидят, но в церкви увидеть можно, да у колодца. Мои ухари у криницы так и крутятся.

– А много ли здесь людей? Крепость большая, – Демьян окинул взором уже спящий город.

– Ратных пять десятков, воротников с десяток, холопов воеводы десятка два. Почти все с семьями: бабы, детишки. Отец Леонтий с матушкой при храме Ильи пророка живут. Вот теперь и мы зимуем в избах для рязанской дружины отстроенных. Все б хорошо, да голодно. Завтра обоз из Чертовиц должен прийти, там запасов больше осталось, овса для лошадей прикупить можно будет.

– Прикупим.

[1] – Забороло – верхняя часть крепостной стены, с навесом, защищающим ратников от стрел.

[2] – Шелом – здесь коническая крыша сторожевой башни.

[3] – Городец – небольшой, укрепленный город.

[4] – Прясло – участок крепостной стены, расположенный между двумя башнями.

[5] – Волоковое окно – небольшое оконце в забороло для стрельбы, могло закрываться (заволакиваться) деревянной задвижкой.

[6] – Свита – одежда из сукна, надеваемая поверх рубахи.

[7] – Воротник – ратник, охраняющий крепостные ворота.

2.

Демьян, сидя посреди слабо натопленной избы, вместе со своими десятниками делил купленную еду.

– Это лошадям, – жестом показал он Первуше, какие мешки оттащить в сторону, – люди потерпят, а коням досыта кушать надо. Это в дивы для старцев, Вьюн вызвался отвезти. А это – нам... на сколько протянем. Не густо, правда...

Олексич встряхнул сильно истощавший кошель: «Хватит ли на следующий раз? Да и будет ли где купить?»

– Ну, что носы повесили!? – весело крикнул Горшеня, вскакивая с лавки. – Сыты будем с Божьей помощью.

Он начал рыться в углу среди наваленных грудой дров.

– Вот, – старый вой извлек небольшой мешочек, быстро развязал тесемки и высыпал на стол алые ягоды шиповника, – выменял у воротников.

– Ты этим нас кормить собираешься? – усмехнулся Первуша. – Видать, тебе на морозе головушку застудило. Мы тебе что – птахи?

– Дурень, – беззлобно ругнулся Горшеня, – это не для вас. Приманка это для перепелов. Заметил я, на том берегу их целые стаи летают, не гуси, конечно, но на похлебочку хватит.

– Так силки нужно плести, – ухмылка на лице Первуши сменилась явным интересом.

– Не нужны нам силки. Сколько ты петлей наловишь? С десяток? Есть способ и получше.

Старый вой поставил на стол кувшин с очень узким и длинным горлом.

– Там что брага? – оживился и Демьян, – Понял, мы ягоды в хмельном вымочим. Перепелки наедятся, да пьяные заснут, а мы их в мешок, да в котелок. Так?

Горшеня захлебнулся хохотом, от смеха чуть не свалившись под лавку. Долго он вообще ничего не мог сказать, беззвучно тряся головой, потом со стоном все же произнес:

– Ох, боярин! Ох, насмешил! Напоить перепелов! Я до такого и не додумался бы! – и десятник опять зашелся в беззвучном смехе.

– Да будет уже тебе, Горшеня, – Демьян потряс его за локоть, – Сказывай, как надо.

Десятник отер набежавшую слезу.

– Пусто здесь, – он перевернул кувшин дном вниз, – нам хмельное ни к чему. Собирайтесь на ловы [1], сами все увидите.

– На ловы? – раздался голос за открывающейся дверью. В избу неспешно вошел князь Александр. – И меня с собой возьмите.

– Князь на перепелок пойдет охотиться? – поднял бровь Демьян.

– А что здесь еще делать, не девок же у колодца высматривать, там и без меня не протолкнуться?

С ними увязался и Горшенька, который теперь как хвост следовал везде за отцом. В овраге развели небольшой костер. Горшеня старший нагрел над пламенем горлышко кувшина.

– Смотрите, – позвал он остальных.

Теплое горлышко он сунул в снежный наст, оно сразу же прожгло небольшую воронку, подплавив края. Вытащив кувшин назад, старый десятник кинул на дно ямки крупную ягоду.

– Готово.

– И это все? – удивился князь.

– Палочку воткнем, чтобы место приметить, тогда и все будет. Фрол, пойди веток на заметку наломай.

– И как это перепелку поймать поможет? – не унимался Александр. – Она ж ягоду склюет, да только мы ее и видели.

– А вот и нет, – улыбнулся Горшеня. – Снег подтаял, сейчас замерзнет, в лед обратится, края скользкие станут. Птаха за ягодой полезет, прыгнет вниз, заглотнет, а назад уж не выберется. Побарахтается, побарахтается, да и замерзнет. А завтра поутру только ходи от ямки к ямке, перепелов за лапы вынимай, да в мешок складывай. Лишь бы не потеплело или метель не поднялась.

– Пока сам птицу в ловушке не увижу – не поверю, – покачал головой князь.

– Утро вечера мудренее. Фролка, где ты там? Палки давай, а сам дуй горло на костре греть, да не сильно, чтоб кувшин не лопнул.

Следующий день выдался морозным и бесснежным, как раз то, что нужно. Ловчие, скудно позавтракав, отправились на тот берег, проверять ловушки.

– Что-то твои вои мешки маловаты с собой прихватили? Как бы не пришлось два раза в город бегать, добычу богатую относить, – издевался над Демьяном князь, явно не веривший в ловчую удачу, – Эх, воевода в Чертовицы уехал не вовремя, вдруг возы придется просить. Как думаешь, Робша, без возов обойдемся?

– Ты за нас, княже, не переживай, мы свое завсегда унести сможем, – Демьян сам до конца не верил в успех затеи, но не показывал виду, уверенно шагая за своим десятским.

Вот и первая заметка. Все сгрудились вокруг вчерашней ловушки, Горшеня сунул руку и вытащил на свет тушку замерзшей птички. Раздались восхищенные возгласы. И только Первуша, ткнув в перепела пальцем, покачал головой:

– Уж больно тощий, что воробей. Здесь-то и есть нечего.

– Не хочешь – не ешь, – поспешил защитить отца Горшенька, – нам больше достанется.