Текст книги "Огонь блаженной Серафимы"
Автор книги: Татьяна Коростышевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в коей Серафима знакомится со старым паном, а надворная советница Попович способствует берендийскому саморазвитию
Получить оскорбленiе оть старика и не подумать о мести ему не значить унизиться; ему прощають ради его возраста и сѣдинъ; точно так же, склоняясь подъ благословенiемъ епископа или передъ маршальскимъ титуломъ.
Жизнь в свете, дома и при дворе. Правила этикета, предназначенные для высших слоев России.1890 г., Санкт-Петербург
Вернувшись в спальню, я застала навью за оживленной беседой с Натальей Наумовной. Они обе смолкли при моем появлении, синхронно ко мне обернувшись.
– Что бы она ни говорила тебе, Натали, – начала я, – это ложь. Ты не сможешь…
– Сызнова бредит! – завопила нянька. – Что ж такое, люди добрые?
Дыхание перехватило от сжатия ленты.
– Отчего же не подействовало зелье? – У кузины на подбородке виднелся след засохшей рвоты. – Или, может, обряд?
– Хозяин все исправит, – успокоила навья. – Уж будьте покойны. Ради вас, барышня, он и не на такое способен.
– Ну да. – Наталья, пошатываясь, подошла ко мне, дернула за руку, бросила на изгвазданные простыни. – Скажи спасибо, Фимка, что твое тело мне целехоньким надобно. А то…
Она замахнулась, щеку ожгло ударом.
– Ну-ну, барышня… Серафимочка наша Карповна послушной девочкой будет, полежит в спаленке тише мышки, покамест вы с хозяином беседовать будете. Наталья Наумовна, голубушка, охолоньтесь.
– А если она права и ты мне врешь? – взвизгнула кузина и отвесила затрещину уже навье.
Та зашипела от боли, но покорно опустила глаза в пол:
– Никак не возможно, благодетельница, хозяин велел вас холить и лелеять, и охранять от слов либо действий враждебных. За все время, что вам служу…
– Оставь свой простецкий тон! Незачем более притворяться. Ступай вниз, распорядись, чтоб ужин накрывали.
Оставлять меня наедине с кузиной навья не собиралась.
– Слугам хозяйское слово надобно, – твердо сказала она. – Вы их великолепно вышколили, всем на зависть, только вас они слушают и вам преданы. Мое дело маленькое, наряд для барышни Бобыниной поавантажнее подобрать. Уж побалуйте это тело напоследок, после ему только в рубище хаживать.
И она, гнусно захихикав, раздвинула двери моего гардеробного шкапа. И кузина, купившись на эту немудренную лесть, гордо вскинув голову и расправив плечи, отправилась нести хозяйское слово подданным.
– Постельное белье смердит, – сказала я, когда смогла говорить.
– Потерпишь, – шелестела шелками моих платьев навья. – После-то, конечно, на грязном тебя никто спать заставлять не будет, а пока потерпишь.
Она расправила на спинке кресла бежевую юбку вечернего наряда.
– А чего ты с нею миндальничаешь? – После паузы, поняв, что тему «после» продолжать не желают, спросила я дружелюбно. – Я имею в виду, почему на Наталью Наумовну удавки своей навской не накинешь?
– Не могу. – Вздох был полон сожаления. – Хозяин к этой дуре благоволит.
– Он едва взглянул на нее, когда на Руяне встретил.
– Да не так благоволит, – махнула навья рукой. – Кроме прочего, он ей за услугу признателен, ей и этому вертопраху Бобынину.
– Он тоже услугу оказал? – Я посмотрела на Аркадия, который болтался в углу комнаты на манер воздушного змея.
Кузен прикрыл лицо ладонями, будто от стыда.
– Что-то ты любопытна сверх меры, – прищелкнула пальцами мучительница. – Надоела.
– Сферу-то свою отобрать успела?
Навья вытащила из кармашка коробочку и шурудила в ней пальцами, выбирая пилюлю.
– Успела. Только мне от того успеха выгода малая. Змеюка Наташка нажалуется хозяину, будьте уверены. – Она поискала глазами графин, убедилась, что он пуст и склонилась ко мне. – Глотай. Зелье безвредное, сонное, даже не дурман, подремлешь с часик, пока хозяин решит, что с вами, барышнями, дальше делать.
Мои слабое сопротивление было придавлено отнюдь не фигурально, язык защипало мятным холодком. Ненавижу мяту.
– Ну-ну, огненная наша, успокойся. После сможешь на мне отыграться, недолго уже ждать осталось.
– До бала? – слова вылетали морозными облачками.
– Никто до вашего смешного Рождества ждать не будет, – такая родная Маняшина рука погладила мои волосы, – сегодня или завтра станешь ты, Серафимушка, настоящей сновидицей и нашей хозяйкой.
Крик получился беззвучным, он застыл у лица туманом, завихрился инеем.
– Моя прелестная кузина, – любезно проговорил Аркадий, – желаешь совершить променад?
Рука его была склизкой, будто рыбья требуха.
– Никуда с тобой не пойду. – Я брезгливо отерла ладонь о свой доломан.
– Гусарский костюм тебе к лицу.
– Желаешь это лицо еще и синяками украсить?
Я попыталась топнуть ногой, но лишь лягнула воздух. Парила я у потолка своей же спальни и сверху могла видеть кровать и возлежащую на ней себя.
– Серафима, – грустно сказал кузен, – я был гадким человеком и за то, что творил с тобою и с другими, прощения не заслуживаю.
– Это не тебе решать.
– О том знаю.
– Тогда чего от меня хочешь?
– Суда, Серафима, суда и покаяния.
– Бог судья.
Что-то я бледненькая какая-то. Совсем с лица спала.
Спланировав к самой постели, я осмотрела мраморно-белую кожу и губы того же болезненного цвета. Измучили меня навы злокозненные, того и гляди, уморят.
– Серафима!
– Ну чего еще?
Раздраженно обернувшись, я увидела, что к Аркадию присоединилась знакомая уже утопленница и три либо четыре едва различимые туманные фигуры.
– Проводи нас.
Утопленница энергично кивала его словам, но говорить, видимо, не могла.
– Мы знаем, ты это можешь, отвести неприкаянную душу туда, где она получит суд и искупление.
Туманных теней становилось все больше, воздух от них темнел и густел, будто кисель. Я заметила небольшой детский силуэт и сморгнула призрачные слезы.
– Попытаюсь. Все собирайтесь, толпой пойдем, – и уточнила сквозь мерцающую мглу: – Не в доме, вас много слишком. К церкви Святого Демьяна ступайте, там встретимся.
На склизкое прикосновение кузена я попыталась не морщиться.
– Можно мне рядом с тобой немного побыть? – спросил жалобно Аркадий.
Не ответив, но и не прогнав призрак, я скользнула сквозь пол, оказавшись на первом этаже. Там проходило чинное новогоднее застолье. В убранной еловыми ветвями и блестящей мишурой столовой выпивало и закусывало десятка полтора гостей. Во главе стола сидела Наталья Наумовна в премилом бежевом наряде, по правую ее руку заседал князь Кошкин.
– Сызнова его сиятельство сестрицу облапошил, – грустно сообщил кузен. – Всегда одно и то же.
Беседа за столом касалась тем общих и меня не заинтересовала, поэтому я увлекла кузена на двор и направила наше неторопливое движение к Мокоши.
– Аркадий, – попросила я, – расскажи мне все без утайки. Хотя бы в благодарность за проводы.
– Нечего мне теперь таиться. О чем именно узнать желаешь? О князе или о планах Натальи на твой счет?
– Обо всем с самого начала.
– Я был очень плохим человеком, то, что я творил…
– Не повторяйся! Ты был гадким, злобным, ты избивал сестру и торговал запрещенными зельями.
– Это не одновременно произошло. Злонравие, конечно, было со мною изначально. Бог весть отчего, скорее совпали нездоровые наклонности и семейное воспитание. У нас, Бобыниных, женщин всегда в ежовых рукавицах держали. Наталья тоже притеснений не избежала, потому что баба и такая у ней доля. А зелье… Проигрался я тогда подчистую. Это, кстати, тоже наследственное. Ты знала, что батюшка мой наш дом в карты проиграл и что Карп Силыч, твой родитель, его выкупил еще при жизни нашего папеньки?
Я не знала, поэтому только головой качнула.
– Так вот, проигрался я тогда знатно, злился как черт, Наташка куролесила, мама не горюй. Она, чего бы представить ни пыталась, себя не блюла нисколько, кавалеры менялись с дивной скоростью, только никто надолго не задерживался. Наташке рука твердая нужна, сантименты она слабостью мнит. Попался бы кто покрепче… Ах, пустое. Тогда все и началось.
– Что?
– Зелья навские поганые. Человек, которому я проигрался, предложил должок отработать да посулил, что в прибыли останусь. Дело оказалось легким, знакомств среди золотой нашей столичной молодежи у меня всегда было изрядно, а за чарочкой либо за карточным столом предложить партнеру нюхнуть чего возбуждающего в порядке вещей. И, знаешь, деньги в руки пошли сразу. Но надолго не задержались, потому что сам я к зелью пристрастился. Савицкий меня в этом поощрял, говорил, в любой момент бросить смогу. Но я не смог.
– Савицкий? Сигизмунд Кшиштович?
– Так он назывался. Еще пан или хозяин. Однажды, когда мне совсем худо было, денег ни полушки, зелья ни крупинки, попросил меня Савицкий с князем Кошкиным его свести. Мы с Анатолем не так чтоб накоротке были, он за Наташкой волочился, поэтому общались, но неблизко. Сестрица, курица тупая, навооброжала себе всякого, как сиятельной княгиней станет, как в княжьем тереме усядется. Только старуха быстро ей крылышки обломала, пригласила на аудиенцию да выложила по пунктам все Наташкины амурные победы с датами. Невозможно, сказала, чтоб эдакая кокотка в семью Кошкиных проникла. Анатоль, который на той встрече присутствовал, только глазами хлопал, о приключениях предмета страсти узнавая. Но это уже чуть погодя было. Сначала я за карточным столом Анатоля с паном свел. Дружбы там не получилось, я уже потом понял, что это что-то навроде смотрин было. Савицкий князем удовлетворился, а последний вряд ли случайного партнера запомнил. После афронта с Кошкиными Наташка горевала недолго, Сигизмунд вовремя плечо свое мужское подставил. Я от зелья совсем одурел, слова супротив не сказал.
Аркадий заскрипел призрачными зубами.
– Знаешь, Серафима, что в смерти хорошего? Излечивает от пагубной страсти к дурману моментально.
– Дальше-то что? – поторопила я, потому что вдали показался колокольный церковный шпиль.
– Савицкий принялся Наташке патоку с елеем в уши лить. Она же мстительная, страсть. «Ах, Натали, надобно вашего неверного Анатоля наказать. И бабку его старуху тем паче, да так, чтоб содрогнулись».
– А когда ты узнал, что Савицкий нав?
– Не помню, но довольно скоро. Мне это решительно безразлично было, настолько зелье держало, что я его и от черта, и от дьявола, и от нава получать готов был. А сестрица, слабость мою узнав, совсем страх потеряла. Так и жили, то я ее бью, то она меня за понюшку малую по полу на коленях ползать заставляет.
Мы были почти у церкви, воздух вокруг нее туманно клубился. Однако сколько в Мокошь-граде неупокоенных душ!
– Я поняла, Аркадий, – зависла я, остановив движение. – Савицкий захватил тело князя, а ты и Наталья ему в этом помогли.
– Сестрица князя как бы на прощальное свидание нежное зазвала, там они Анатоля и обработали. Только Наташка похитрее меня оказалась, обещаний да клятв с Сигизмунда стребовала столько, что на всю жизнь хватит. А использует их потихоньку.
– Теперь она мое тело хочет.
– Про то я не знаю, Серафима. Для них я меньше чем никто – мальчик на посылках, да еще и…
Он навзрыд заплакал страшными кровавыми слезами.
– Ну перестань, – похлопала я по призрачному плечу. – Это еще не конец. У тебя будет возможность все исправить, а уж как ты этой возможностью распорядишься…
– Ты простишь меня?
Подумав меньше мгновения, я кивнула:
– Прощу. Но лишь потому, что ты уже мертв.
– Серафима, сестрица, о Наташке моей непутевой позаботься.
Этого мне обещать не хотелось, поэтому я ускорилась, вплывая на церковный двор.
– Слушайте все! – Разведя широко руки, я будто обняла ими все пространство перед собой. – Мы сейчас войдем в тонкие пределы, туда, где ткань нашего мира соприкасается с тем, куда вам отправиться предстоит. В последний мне хода нет, но дверцу я вам придержу.
Я взмахнула руками, запрокинула голову, глядя, как от церковного шпиля в ночное небо устремляется чистый луч света. Ах, какое хорошее место! Чистое, светлое, правильное.
– Господи, помоги, – шепнула я, – и прими к себе заблудших сих.
Работенка была не из легких, долгой она была и грустной. Каждый из уходящих задерживался на немножко, что-то говорил или кланялся низко. Я отвечала поклонами. Из-за грани выглядывали яркие разноцветные силуэты. Вот и Аркадий ушел, и его прощальное прикосновение оказалось мягким и приятным.
Я села на камень и вытерла со лба пот рукавом доломана. Место было незнакомым, пустошь на берегу спокойного моря. Издалека донесся звон колокольцев, он приближался, потом появился огонек. Ко мне невидимой тропой шел путник в мешковатом балахоне либо рясе. Огонек горел в навершии деревянного посоха, колокольчики, привязанные к посоху, звенели уже подобно церковным колоколам. Поравнявшись со мною, путник отбросил на плечи капюшон, обнажив голову.
– Иван?
Чародей обернулся на голос, но глаза его не зажглись узнаванием, он меня не увидел.
– Ванечка? Ты где? Что с тобою?
Он водил головой из стороны в сторону, наконец наши глаза встретились.
– Ты умер? – прошептала я с ужасом.
Кивок вместо ответа, заставил меня заорать. Мир взорвался. Я вскочила с постели. За окном взлетали фейерверки, свистели шутихи, народ поздравлял друг друга с наступившим новым годом. В комнате почему-то был Мамаев, а я отчего-то оказалась в одной сорочке, но это меня не заботило. Мой Болван Иванович умер! Как теперь жить?
Ни на день оставить без присмотра нельзя, только отвернулась, он помирать вздумал. Эльдар горячими руками держал меня за плечи, что-то говорил успокаивающе.
Я? Звала? Проведя рукою по груди, я убедилась, что подвески-оберега на ней нет.
Нет, Ваня погибнуть не мог. Я бы почувствовала. Но боль паучьим жалом уже пронзила сердце, и я внутри застыла как отравленная ядом муха.
Кажется, я кричала Мамаеву бежать, кажется, удивилась появлению в своей спальне князя. Странная штука, но все произошедшее потом видела я отстраненно, будто сидела в полутемном зале фильмотеатра, а на белой простыне передо мной двигались две мужские фигуры.
Охолонь, Серафима, не время истерить. Если твой Иван-дурак действительно сей мир покинул, за ним отправишься, как это у вас, баб берендийских положено, и всенепременно любимого отыщешь. Семь пар сапог железных истопчешь, семь хлебов железных изглодаешь. Бывали же случаи, народ врать не будет. Семь на семь – тридцать семь? Вот ты, Серафима, неуч! Ответ неправильный. Если шесть на шесть – тридцать шесть, то семью семь… Сорок девять!
Я вздохнула, но уже не скорбно, а деловито:
– Позволь поинтересоваться, Эльдар Давидович, что тебе в моем гардеробе понадобилось?
Он улыбнулся через плечо:
– Слава богу, в себя пришла. Советуй, барышня Абызова, во что тебя переодевать будем.
Подбородком я указала на серое скромное платье:
– И башмачки к нему легкие, не для улицы.
– Отчего же легкие?
– Ну нас же не пешком конвоировать будут, а там, куда нас отвезут, мне бесшумность шага всенепременно пригодится.
– Все же ты – удивительная женщина. – Чародей выхватил из строя обуви нужную пару. – А платье именно это, потому что застежка у него спереди и тебе не придется моих прикосновений терпеть?
– Ты мне не горничная, – ответила я, смутившись. – Отворачивайся давай!
– Эльдар, – сказала я ему в спину, – зачем ты со мной остался? Ты же понимаешь, что тебя вовсе не для уговоров строптивой сновидицы пленили?
– Понимаю, букашечка, но оставить тебя наедине с этим монстром не мог.
– А бежать мог?
Эльдар пожал плечами:
– Не пытался даже. Тем более его сиятельство так своей победой гордился, рука не поднялась такого милого господина расстраивать.
Я как раз просовывала голову в ворот платья, поэтому хихикнула сдавленно.
– Опять покойников видела? – спросил он осторожно, видно опасаясь моих рыданий.
– В количестве большем, чем обычно.
– И Зорина?
– Во-первых, – проговорила я строго, – прекрати со мной как с яйцом носиться. Я – барышня крепкая, как телом, так и духом. Во-вторых, за припадок истеричный прошу прощения, впредь попытаюсь тебя от них избавить, в-третьих… Зачем Зорин с вашим начальником на Руян отправились?
– Во-первых, – дразнясь начал Мамаев, но махнул рукой. – Ты уверена, что это призрак Ивана был?
– Уверена, что Ивана, но теперь сомневаюсь, что повстречала именно привидение. – Повернувшись к зеркалу, я обернула косу вокруг головы и наскоро заколола ее шпильками. – Тонкие материи так устроены, что их складки изгибаются весьма причудливо. Сонные пределы запросто перетекают в пределы мертвых и граничат с чародейскими путями. Ну то есть нет там границ.
– Любопытно. – Эльдар отобрал у меня шпильки и закрепил их на затылке. – И как он выглядел?
– Путь?
– Иван.
– В мантии такой, – я показала руками струящуюся хламиду, – с капюшоном.
– Меч в руках был?
– Нет, посох он держал, с огоньком и колокольчиками.
– Ну так выдыхай, Серафима, – сказал Мамаев радостно, – Зорин – воин, и на тот свет с оружием в руках отправился бы, так что не придется тебе железный хлеб глодать. Не красней, букашечка, ты вслух размышляла.
Мы присели к столу. Захотелось чаю с ватрушкой.
– Забавно, – улыбнулась я. – У Болвана Ивановича во сне глаза разноцветные, левый – серый, а правый – ярко-синий, как морской камень аквамарин.
– Две стихии нашего Ванечку ведут, вода и ветер, оттого и двойственность облика.
– А у тебя какие глаза? Красные как огонь или чернее угольков?
– Вот придешь ко мне во сне, сама посмотришь.
– А у меня любыми быть могут, – сообщила я хвастливо, – хоть всех цветов радуги, хоть сто штук по всему телу. Эх, будь я сейчас свободна, я бы тебе показала!
– Покажешь, – скривился Мамаев. – Эти нелюди с тебя не слезут, пока сновидческие силы не раскроют. Ты для них сейчас что-то вроде ценного артефакта.
– Ага, они, навы, без артефактов и не могут ничего, для каждого колдовства отдельная цацка требуется. – Я щелкнула пальцем по камее. – Оттого их, видимо, к людским чародеям так тянет.
Эльдар хмыкнул, но, кажется, своим потаенным мыслям.
– Однако, букашечка, ситуация у нас с тобою незавидная. Оба скованы и лишены сил, а те, кто помочь нам могли бы, не в столице нынче. Потянем время, пока…
– Не будем мы ничего тянуть! То есть не сможем. Моя подменная нянька дразнилась, что до Рождества они со мною канителиться не собираются. Положим… Эльдар, я никак в толк не возьму, зачем ты князю понадобился.
– Все просто. Убить меня запросто они не могут, и не потому, что я силы какой-то необычайной, а от того, что тайны их черные дела требуют. Это мы с тобою, в центре бури, весь масштаб происходящего видеть можем, а наружу ничего не просачивается. Навам в столице жить запрещено, одним своим существованием они законы нарушают. Если оступятся, против них и войска поднимут, наше величество не поморщится. В ситуации, когда их государство с нашим замириться пытается, шум навам ни к чему.
– Вот именно. – Князь покачнулся и нетрезво икнул. – Никакого шума и строжайшая тайна. А потом: ба-бах! Много шума!
Он поставил на стол бутылку вина, в которой оставалось на донышке:
– И никто ничего мне противопоставить не может. В столице из чародеев – только хрено… – он опять икнул, – хироманты да лавочники. Потому что кого-то заковали, – князь развел в стороны руки, – а прочие по чудесным островам бегают, с мелкими демонами сражаются.
Кошкин потянулся к бутылке, но Мамаев попросил:
– Вы бы на хмельное не налегали, ваше сиятельство, сомлеете еще, а Серафиму придушит.
– Болван! – радостно сообщил князь. – Маленький берендийский болванчик. Нешто я эдакой бабенки по глупости лишусь? Она же це-энная, она же мне супругой будет последней, хозяйкой станет.
– В каком таком смысле? – воскликнула я с испугом. – В вашем гнезде хозяйки нету?
– Теперь будет! Ты, милочка, не бойся. Хозяйкой быть хорошо, только и надо, дома сидеть и деток рожать. В принципе, вы, бабы берендийские, для этого и предназначены. А тебе вообще свезло, у тебя не один муж будет, а…
Тело князя содрогнулось, кажется, он собирался блевать. Нет, ковер в моей спальне после огненного круга Эльдара все одно не спасти, но это было уж слишком.
– Не здесь! – закричала я и вытолкала нава за дверь.
– Что это было? – спросил Эльдар.
– Пьяница он, – вздохнула я. – Уж не знаю, личный это его порок или вместе с телом князя Кошкина полученный, но просыхает сей субъект редко.
– Я не о том. Хозяйка?
– Мамаев! Я тебе про ос зачем рассказывала? Хозяйка, матка, королева, как ни назови, женская особь, предназначенная к деторождению. Ты на свиту Князеву посмотри. Он – типичный трутень, фальшивая Маняша – солдат, Сухов – тоже, наверное, трутень… Стой! – Я возбужденно схватила чародея за плечи. – Что он про большой шум болтал?
Эльдар помотал головой:
– Ба-бах?
– Они изгнанники, и гнездо их разоренное, их вообще в рамках ничего не держит. Они в столице обретались только ради прибыли, а теперь ты всю их шайку-лейку к лешему разогнал арестованиями, инкогнито надолго не сохранить, потому что господин канцлер блаженную сновидицу князю на шею подсадил. Что делать? Уходить, громко хлопнув дверью напоследок.
Мамаев качнул головой, но как-то с усилием.
– Что? – испугалась я.
– Кажется, букашечка, меня сейчас самым возмутительным образом калечат.
Он дернулся, закатил глаза, охнул.
– Не волнуйтесь, Серафима Карповна. – Вошедший Сухов был трезв и корректен. – Мы не причиним господину чародею вреда сверх необходимого. Извольте проследовать за мной. Оба.
Пара гусар с оловянными глазами подхватили Эльдара за плечи, адъютант сдернул с его шеи оберег и аккуратно положил на стол. Я с преувеличенной медлительностью достала из комода ридикюль, бросила в него гребень, помаду, носовой платок, аффирмацию князя Кошкина. Сообщила спокойно:
– Я готова.
По рассветным столичным улицам нас провезли в закрытой карете. Нянька сидела с нами, придерживая на коленях ларец со своей драгоценной сферой.
– Наталья Наумовна жива? – самым светским тоном осведомилась я.
– Да что ей сделается? – скривилась нянька. – Жива, здорова, предвкушает, когда ее в резиденцию доставят да обмен телами произведут. Будь моя воля, я бы…
Когда карета остановилась, Мамаев сжав мою руку, шепнул:
– Меня на твоих глазах пытать будут, букашечка, так ты крепись, мне не впервой.
– Тоже мне, вестник, – ответила я на пожатие.
Нас вывели наружу, не у парадного, у черного хода, провели через двор. Всю дорогу я ругалась вполголоса:
– Не дал бы на себя этот артефакт нацепить, ничего бы не было. Теперь о тебе еще заботиться прикажете?
Эльдар не отвечал, его сызнова корежило, он брел, едва переставляя ноги, и, кажется, говорить не мог.
Ступеньки оказались столь крутыми, что мне пришлось опереться на руку адъютанта. Мы спустились в классическое подземелье, в котором, я уверена, неплохо смотрелась бы закованная полонянка в обществе томного Ника Беса. Но нынче роль полонянки досталась чародею.
– Ну что за дикость, господа? – воскликнула я, наблюдая, как Мамаева приковывают к стене.
– Приказ хозяина, – ответил оловянноглазый гусар. – При всем почтении, барышня.
– И что теперь? – обратилась я к Сухову.
– Располагайтесь. – Он повел рукой в сторону дощатых нар у противоположной стены, накрытых медвежьей шкурой.
Ощутив давление на горле, я послушно села, куда было велено.
– Дело в следующем. – Адъютант отодвинул шкуру и вытащил на свет стальные браслеты на длинной цепочке. – Ваши кандалы, вмурованные в стену, не позволят вам приблизиться к господину Мамаеву. – Он защелкнул браслеты. – Поэтому вам следует немедленно заснуть и попытаться спасти его сквозь складки тонкого мира.
– Вам именно для этого я понадобилась? Чтоб гнездо ваше таким путем увести?
– Ваш ум, Серафима Карповна, восхищает меня не менее прочих достоинств. – Сухов потянул носом, будто собака обнюхала. – И я непременно выражу свои восторги самым приятным образом, когда вы станете нашей хозяйкой. – Распрямившись, он подошел к сопровождающим. – Саблю.
Один из гусар вытащил из ножен оружие. Я закричала, а адъютант отвел руку с саблей и полоснул Эльдара поперек живота.
– Поторопитесь, Серафима Карповна, – сказал Сухов, вытирая клинок об одежду обмякшего чародея. – Сей молодой человек истечет кровью еще до полудня.
Орала я недолго, но истошно. Когда дверь за мучителями закрылась, принялась звать Эльдара, дергать свои цепи, пытаться расковырять ногтями стенную кладку.
Болван! Как он мог так попасться? А я? Тоже хороша! Два огненных дурака мы с Мамаевым. Два высокомерных чванливых чародея, теперь один из нас через свое высокомерие погибнет, а другой, то есть другая, то есть я…
Я бросилась на шкуру, ушибив затылок.
Спи, дуреха! Это только и можешь сделать. Еще помереть первой можешь, тоже некоторым образом в тонкие пределы попадешь. Только Эльдару этим вряд ли поможешь, нет у привидений особой силы. А еще Зорин дурак, и начальник его рыжий недалеко ушел. Как они могли друга своего бросить? Он не привык в одиночку сражаться!
Где-то капала вода, шуршали в стенах подземные твари. Шум мешал. Я открыла глаза. Не вода это вовсе, кровь. У ног Эльдара на полу образовалась маслянисто поблескивающая лужица.
Помощь. Тебе нужна помощь. Крики не действуют, то ли из подземелья их не слышно, то ли игнорируются. Позвать кого-нибудь можно через сон, либо видение. Например, если здесь есть хоть одна неупокоенная душа, ты можешь попросить… Нет! Серафима, ты буквально несколько часов назад сопроводила всех городских скитальцев туда, куда они стремились. Оберегов и ты, и Мамаев лишились. У тебя есть только бесполезный гребешок и губная помада…
Я выпрямилась на нарах, посмотрела налево, направо. Ридикюль лежал на полу, почти касаясь кровавой лужи.
На ноги встать получилось, но сделать хотя бы шаг мешали цепи. Усевшись на холодный пол, я вытянула ноги, повернулась боком и носком правого башмачка зацепила ручку ридикюля. Манифик! Или даже перфектно!
Извиваясь по-змеиному, я заползла на нары, чтоб ослабить цепь, схватила аффирмацию и напевно ее зачла, обводя глазами каждую буковку. Слова не значили ничего, были какой-то тарабарщиной. Ничего не почувствовав, я их повторила и присовокупила:
– Анатолий Ефремович, меня зовут Серафима Абызова, явитесь ко мне немедленно… Будьте любезны… Умоляю!
Слезы, что заструились по моим щекам, были беззвучны, именно поэтому мне удалось вскорости услышать за дверью неровные шаркающие шаги и стук трости о камень пола.
– Блаженная Серафима Абызова, – прошелестел старец, распахивая дверь.
– Ваше сиятельство, – шмыгнула я носом, – князь Кошкин настоящий.
– Тсс. – Он подмигнул мне белесым глазом. – Старый пан к услугам вашим.
Он прошаркал к Эльдару, поцокал языком:
– Однако плохи дела.
– Вы можете остановить кровь?
– Поглядим. – Старый пан с усилием разорвал на Мамаеве сорочку, обнажив живот, покрутил набалдашник своей трости и обильно полил рану, судя по донесшемуся до меня запаху, коньяком. – Угощайтесь.
Он протянул мне трость, в которой плескалось еще преизрядно. Я, не чинясь, отхлебнула.
– Ваша нянюшка, Серафима, – старец рылся в карманах просторного шлафрока, – то есть, я хотел сказать, моя сиделка мадемуазель Лулу, снабжает меня всякими полезными зельями, думаю, одно из них вполне пригодится.
Он опустился на колени, придерживаясь за стену и ревматически скрипя суставами, раскрыл жестяную коробочку, достал из нее полупрозрачную зеленую пастилку.
Движения старого пана были столь медленны и неуверенны, что я сызнова поднесла к губам трость. Быстрее, господи! Быстрее!
Живот Эльдара пересекала косая алая черта, о глубине раны я могла лишь догадываться. Старец налепил пастилку на рану, провел поверх скрюченным пальцем, чародей застонал.
– Хороший знак, – прошелестел пан и налепил рядом еще одну.
«Хороший тост! За хороший знак!» – подумала я и проглотила очередной огненный шарик коньяка.
Полоса на животе Эльдара стала зеленой после пятой пастилки, старик, кряхтя и держась за стену, поднялся.
– Позвольте, барышня.
Отобрав у меня свой чудо-сосуд, пан запрокинул Мамаеву голову и влил ему в рот изрядную порцию.
– Пусть поспит страдалец. Большего я сделать, к прискорбию, не в состоянии.
Спаситель проковылял ко мне и тяжело опустился на нары.
– Вы и так сделали больше, чем могла я. Благодарю. Позвольте вернуть вам вашу аффирмацию, ваше сиятельство.
Берестяная грамотка скрылась в кармане шлафрока.
– Давайте без титулов, Серафима. Какое я теперь сиятельство…
– Настоящее! Благородный рыцарь! Вы спасли моего друга, вы единственный пришли нам на помощь! Вы…
– Давайте выпьем? – предложил собеседник. – Это то немногое удовольствие, что нам остается.
Приложившись по очереди к тросточке, мы улыбнулись друг другу.
– Маняша ругается за хмельное? – спросила я доверительно.
– Конечно.
– Ой, – всполошилась я. – Вам же в дорогу собираться надо, а вы с нами возитесь. Только, ваше сиятельство, должна вас предупредить, что отъезда не получится. Маняшу сразу же арестуют и в чародейский приказ уведут…
Сбивчиво я поведала спасителю о своих и сыскной барышни Попович коварных планах.
– Ладно придумали, девицы, – похвалил тот. – Только отъезда не получится по другой причине. Передумала моя Маняша.
– Как так?
– Так. – Он грустно хмыкнул. – Перед встречей Новогодья я почивал, по стариковскому обычаю, а по пробуждению подруги своей не обнаружил, зато прочел от нее прощальную записку.
Князь порылся в кармане, теперь внутреннем, и протянул мне бумажный лоскуток. «Ушла, – значилось там. – Не поминай лихом, ежели чего. Не забудь кушак из собачьей шерсти повязать. М.»
– Повязали? – спросила я, возвращая записку. – А то она ругаться будет, ежели нет.
Князь улыбнулся и отодвинул полу халата, продемонстрировав мне вязаный пояс.
– Вернется ваша милая, – пообещала я твердо.
В голове шумело от выпитого, живот возмущался тем, что я в него без закуски хмельного залила. Эх, сейчас бы картошечки с жареной рыбой! Но картошечки в подземелье не было, поэтому мы выпили за Новый год. Настоящий Кошкин оказался человеком приятным до чрезвычайности. Мне стало понятно, отчего моя Неелова так к нему прониклась. Князь обладал живым умом, хорошо и складно говорил, с улыбкою воспринимал действительность. Он без экивоков поведал мне грустную историю своей жизни. Вертопрах был, картежник и гуляка, за что и поплатился. На Наталью зла за произошедшее, к удивлению моему, не держал.
– У женщин в нашем отечестве, Серафима, доля незавидная, если она к правильному мужчине не приклеится. Натали всего лишь пыталась выжить и преуспеть по своему разумению. Трещинка у нее в душе была, в эту трещинку навий яд и проник, голову ей заморочил. Думаете, я в прошлом своем качестве хоть сколько Наталье Наумовне сочувствовал? Где там! Гранд-мама немало сил приложила, чтоб в землю втоптать, парию из нее сделать. А я мешать и не думал, во все тяжкие сызнова пустился, чтоб унижение свое скрыть. Стыдно сказать, когда Натали мне свидание назначила, я на него с таким мерзким предвкушением отправился, отыграться планировал, оскандалить барышню, опорочить…
