355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Коростышевская » Огонь блаженной Серафимы » Текст книги (страница 3)
Огонь блаженной Серафимы
  • Текст добавлен: 15 декабря 2020, 12:30

Текст книги "Огонь блаженной Серафимы"


Автор книги: Татьяна Коростышевская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Помирись с Иваном, – сказал мне Эльдар. – Он явно страдает. Ну или хотя бы поговори с ним.

– Это не наше дело.

– Отчего же не наше? Ванечка мне друг, я о его счастии заботиться должен.

– Если ваш Ванечка мне кузину обидит, – повысила я голос, – будешь о его здоровье заботу проявлять.

Вдруг Геля замерла, будто прислушиваясь, достала из-за ворота какой-то кулончик и стиснула его в кулачке.

– Семен? – подскочил Мамаев. – Вы собирались вместе на службу нынче идти?

– И не планировали даже. – Хозяйка переводила взгляд с нас на Гавра, дрыхнущего на полу. – Наш заговор сейчас раскроют.

– Прячься, – велел Эльдар мне. – И кота своего…

Геля распахнула двери платяного шкапа:

– Перфектно! Кота уменьшить можешь?

Я замотала головой, но вопрос был обращен к Эльдару.

– Ну, в принципе, если сделать из него дамскую собачонку, собачечку такую, навроде этих яматайских либо хинских… Позвольте ручку, Серафима Карповна. Мне, по сирости, требуется вашей силушки зачерпнуть.

Цепкие пальцы Мамаева обхватили мое запястье, вторую руку он простер к Гавру.

– Авр-р? – крошечное кривоногое лупоглазое нечто, возящееся сейчас на полу, рычало густым гаврюшиным басом.

– Это не собака! – подхватила я нечто и полезла в шкап.

– Авр-р!!!

– Шубу! Эльдар, да не суетись. Вообще, лучше одевайся сразу, на пороге его встретим.

– А Серафима?

– Потом выйдет, сама.

– Тогда зачем ты ее в шкап засунула?

– В аффекте!

Кажется, приказных сыскарей обучают скоростному одеванию, может, и турниры даже проводят. Если да, кубок победителя у надворной советницы Попович уже на полке пылится. Геля юркнула за ширму и через две с половиной минуты появилась из-за нее облаченной в мундир. Заглянув ко мне, чмокнула в щеку:

– Прости, и правда неловко вышло. Присутствие в шесть закончится, давай встретимся в половине седьмого в «Крем-глясе», договорим.

– Постараюсь.

– Не придешь, я час ждать буду, а после к Бобыниным поеду, тебя из плена вызволять.

– А я? – от двери спросил Эльдар.

– А ты не поедешь, потому что с хозяином дома слишком близко и под другим именем знаком.

И они ушли, прикрыв, но не заперев входную дверь.

Я вылезла из шкапа, поставила на подоконник «собачечку», увидала сыскарей, садящихся в повозку, коей правил нарядный господин Крестовский, и пожаловалась Гавру:

– Мало того что такого красивого мальчика в уродца обратили, теперь и верхом на тебя не сядешь. Страдать будем оба, пока Эльдар Давидович свое заклятие не снимет.

– Ав-р, – согласился собачечка, почавкивая азалиями из цветочного горшка.

В отличие от меня Гаврюша своими новыми размерами не тяготился, путешествовал за пазухой, в тепле и неге, пока я брела по бесконечному мосту в тщетных попытках разглядеть сквозь метель извозчика, рявкнул на мальчишку-карманника, попытавшегося меня обработать у москательной лавки, и задремал, когда извозчик отыскался, и до дома мы уже поехали с комфортом.

– Это что за кракозябра? – брезгливо вопросил лакей, принимая мою шубу.

– Салонная собачечка, – проводила я взглядом Гавра, на своих кривых лапках забирающегося по лестнице. – Редкая, модная, дорогая.

Со второго этажа до нас донесся басовитый рык и визги горничных.

– Дикие девки, никакого о салонных модах понятия, – решил лакей вполголоса.

Я взбежала в спальню. Собачечка лежал на подушке и готовился отойти ко сну, Марты сидели на козетке и боялись пошевелиться.

– Барыня!

– Барышня!

– Тсс, – приложила я к губам руку. – Тише, милые. Почивать буду до обеда. Притомилась что-то.

Мне помогли переодеться в домашнее платье, шепотом сообщив, что Маняша вся горит, но в себя приходила, чтоб бульончику откушать и чаем жажду утолить, что мокрые полотенца у нее на челе меняют каждые четверть часа, что Наталья Наумовна моей рассветной отлучкой недовольна и что барин еще не вставал.

Я легла поверх постели, укрылась пледом, Гавр сонно подполз под бочок, свернулся калачиком.

Вспомнилось мне лицо Артемидора, резкое, нервное, и речи его. «Слабость чародея от его силы проистекает. Привыкаете вы слишком на силу полагаться, не умом жить, не сердцем, а лишь силою безразмерной, неисчерпаемой».

Оттого он мне сновидчество и запер, чтоб котелок варил.

«Тебе, Серафима, и так неплохо будет. Девка ты недурственная. Да чего там, красотка-девка, к этому тебе еще, огню отсыпано с горсткой. Проживешь отпущенный век с удовольствиями. А то, что снов лишена, так это ничего, вполне терпимо. Представь, будто до сих пор ведьме сны отдаешь, и вся недолга».

Без моих снов Гаврюша хирел.

«А хоть бы и издох вовсе, – кипятился учитель. – Сонным котом больше, сонным котом меньше. Все равно они не более чем грезы в вашем, человеческом, понимании».

Без снов я не могла повидаться с…

«Он не принял тебя, дура! Я слышал ваш разговор от первого до последнего слова, я видел, как жалко ты лебезила перед этим чародеишкой!»

Знала бы тогда, что под присмотром, не лебезила бы поди.

«Решайся, Серафима. Последний рубеж тебе взять предстоит. Долгий, действительно долгий сон. На год либо более. Его еще называют летаргическим, реже – забвенным».

На забвение я была согласна, только хотела сначала закончить незаконченное, найти, разыскать, вернуть Маняшу Неелову. Потому что женщина, хворающая сейчас в смежной с моею комнатке, Маняшей не была.

Когда я это поняла? Да уж не сразу, поначалу так обрадовалась Маняшиному спасению, что котелок варить перестал, уже потом, вспоминая, анализируя всякие мелочи вроде поворота головы или движения рук. На самом деле факт у меня был один, но мощный. Когда я бегала по руянскому госпиталю в поисках своей страдалицы, сперва в палату через дверь заглянула, где лекарь Гаспар беседовал с пациенткой. Беседовал! Отвечал на реплики, выслушивал ответы! Лекарь не владеет берендийским, это я сразу после выяснила, а то, что Маняша по-французски не разумеет, темой для шуток промеж нас всегда служило. Мелочь? Нет, звоночек. Второй прозвенел, когда мы с Иваном Ивановичем в руянской деревеньке ведьму Агату в последний путь провожали. Старуха твердила всем, что не Агата она вовсе, что из лап Крампуса в тело ведьмы вернулась ее младшая сестра. И наконец, третье. В моем видении Мария Анисьевна сетовала, что злые люди нас с нею разлучили. Люди. Множественное число.

Артемидор, когда я про свои «звоночки» ему рассказала, смеяться не стал.

«Если хочешь ответа от меня добиться, и не мечтай. Мне лень. Возможно, невозможно, это слова, которыми невежественная тупость пытается обозначить для себя границы окружающего мира. Невежественная человеческая тупость. У тебя возникло ощущение, предчувствие? Так у тебя, не у меня, тебе, Серафима и надо с собою разбираться».

И я довольно долго копалась в себе, складывая разрозненные кусочки воспоминаний, как инкрустатор свою мозаику. Когда исходные материалы закончились, опять обратилась к учителю.

«Не позволю, – ответил он строго. – Чтоб с тонким миром работать, кроме таланта сноровка требуется, у тебя ее нет и не будет, пока забвенный сон не пройдешь. Ну примешься по чужим сновидениям рыскать, как отделишь воспоминание от фантазии либо намерения?»

Можно было, наверное, сперва доучиться, а после… На это я пойти не могла.

«Ты целиком мне нужна, Серафима, – сказал учитель. – Сосредоточенная, пустая, готовая открыться и принять, без подавленной тревоги за подругу, без любовного томления по смешному Иванушке. В мир ступай, утоли тревоги, тогда приходи. Времени у меня много, но тебе столько не дам. До середины зимы отсутствовать можешь, не более. Опоздаешь, можешь вовсе не возвращаться».

И он в последний раз открыл мой сон, чтоб могла я посоветоваться с батюшкой, а еще сказал, что за Гаврюшей моим присматривать не намерен, потому что ему не хочется и лень, и что мне надо было, прежде чем чужих сонных котов воровать, о последствиях думать.

И вот теперь у меня под боком уютно храпела собачечка, а в смежной комнате металась в жару фальшивая Маняша.

Вчера она уговаривала меня попробовать снять сонные запоры. Зачем? Для какой надобности? И болезнь моя тоже казалась сейчас подозрительной. Ну не могу я простужаться, никогда за мною такого не было.

Сон без сновидений – штука довольно неприятная, это я уже теперь стала понимать. Он дает отдых телу, но не позволяет отдохнуть душе. Для душевного покоя я фантазировала, представляя перед мысленным взором бесконечную фильму, в которой изображала то прекрасных принцесс, то отважных дам-рыцарей, а то и кровожадных чудовищ. Но всегда в фантазиях присутствовал еще один человек, тот самый, что так равнодушно меня отверг.

Вспомнив нашу первую и последнюю после Руяна встречу, я застонала от стыда и разочарования.

«Человек отличается от животного в том числе тем, что обуздывает желания, которые расходятся с моралью».

Не обнял, не поцеловал, не обрадовался расчетливо эффектному появлению.

«Играть с чужими чувствами – гнусно и недостойно».

Как я после той отповеди с ума не сошла, попросту удивительно.

С чувствами играть недостойно? А что ж ты Наталью Наумовну разыгрываешь, моралист? Натали, бедняжка, на платочках уже новые монограммы вышивает, я взглянула вчера мельком. «Н. З.» у нее на пяльцах шелками блистало. Наталья Зорина! А если ты, притворщик, не притворяешься вовсе, а искренен в проявлении симпатий, тогда сердце мое ты разбил. И тогда, Болван Иванович, мстить тебе буду со всей силой девичьего гнева!

Интересно, а как девичья мстительность соотносится с идеями суфражизма, которые проповедует моя новая подруга Евангелина Романовна? Достаточно ли в моих мыслях равноправия? А еще интересно, как суфражистка Геля обожания Брюта принимает?

Тут я захихикала, вспоминая, как грозный канцлер растекался перед надворной советницей лужицей растаявшего мороженого.

Седина в бороду, бес в ребро, не иначе. Она-то в неведении или неведение изображает. Вот, кстати, еще любопытно, Гелечкина святая простота – это притворство или склад характера? Ежели первое – то от меня почтение и аплодисменты, а еще в ученицы после попрошусь. Высокий класс. А вот если второе… То быть того не может!

С Иваном у нее нет ничего, решила я, вызвав в памяти наш совместный поздний обед. С Эльдаром Давидовичем, впрочем, тоже амуров не заметно. Он-то явно не прочь, но у Мамаева столь женолюбивая натура, что он с кем угодно флиртовать пытается.

Крестовский. Точно! «Ах, наш шеф не такой, а сякой и разэдакий…» И еще Эльдар спросил, собирались ли Семен с Гелей вместе в приказ ехать.

Значит, Юлий Францевич и Семен Аристархович – соперники за сердце прекрасной Евангелины? Какой манифик! Ни в одной фильме до такого не додумаются!

– Авр-р…

Басовитое ворчание под мышкой сообщило мне, что валяться далее – преступно по отношению к братьям нашим меньшим, голодным страдальцам, которые поспали, а теперь хотели жрать.

– Веревки ты из меня вьешь, – зевнула я. – Обеда дождаться никак?

Ворчала по привычке, уже нащупывая ступнями домашние туфли.

Гаврюша за движениями моими следил с одобрительным вниманием. А убедившись, что я пошла к двери, зарылся в плед, досыпать.

Бобынинскую кухарку величали Акулиной. На отчество она не отзывалась, поэтому за неиспользованием я его позабыла.

– Так чего сами ножки трудите, барышня? – проговорила она, выслушав мою просьбу. – Сейчас девицы сарматские вернутся, я их в чуланчик за дровами отправила, да и покормят вашего питомца. А вы к барыне в гостиную ступайте, девичьими делами займитесь. У нее-то, голубицы нашей, подруг не осталось совсем, кто замужем, а кто за границами в ученье.

Акулина была бабой пожилой, поэтому могла себе позволить в отношении меня некоторые вольности, даже указывать.

Прихватив с тарелки хрустящий пирожок, я отправилась к кузине.

Наталья Наумовна сидела за столиком, смягченный тюлевыми занавесками свет для рукоделия был слишком слаб, зато прелестно обрисовывал девичий силуэт.

– Фимочка, – Натали отложила пяльцы, кивнула с приветливой улыбкой, – что ж ты аппетит перед обедом перебиваешь?

Пожав плечами, я дохрустела, вздохнула, сытости не ощутив, и присела на свободный стул.

– Все же твоя Акулина – великолепная кухарка. Иногда так и хочется ее к себе переманить.

– Попробуй, – разрешила кузина. – Я к стряпне ее равнодушна, а ты в новом положении вполне сможешь своих людей на кухню нанимать.

– Мы вернемся к этому разговору, когда батюшка наконец позволит мне тебя не стеснять и своим домом в столице жить.

– Какие стеснения, милая Фима! Твоими гостеваниями я счастлива сверх меры. Хоть вечность живи. Я имела в виду вовсе не это. Обручение твое с князем Кошкиным закончится свадьбой, думаю, не позднее начала травеня. Кажется, положенные в этом случае полгода тогда как раз истекут. Хотя, если позволишь, я бы посоветовала другой месяц для венчания выбрать.

– Не каждое обручение заканчивается свадьбой, – кисло возразила я. – И довольно часто длятся они более полугода.

– Это когда дело не касается политеса императорского двора. Фимочка, да ты, кажется, не осведомлена о тонкостях, с которыми тебе придется столкнуться? Может, ты и объявлений не видела?

Не дожидаясь ответа, Натали вскочила, подбежала к полированному шкапчику в углу гостиной и извлекла из-за дверцы плюшевый толстенький альбом.

– Где же оно? – разложила она передо мною находку и принялась листать.

На мелованные странички были с тщательностью вклеены десятки газетных вырезок, под каждой, вписанные от руки, стояли дата и название издания.

– Вот, изволь.

«Мокошьградские ведомости» сообщали, что князь Кошкин, Анатолий Ефремович, с благословения его величества Берендия Четырнадцатого, обручился с девицею Абызовой Серафимой Карповной в личной резиденции на острове Руян.

Объявление обрамляли гирлянды с херувимами и розовыми бутонами.

– Про полгода ведь не написано? – поморщилась я от художеств.

– В оглашении нет. Но, Фимочка, и прочие газеты про вас писали, а я для тебя собирала все. Прими, дорогая, сей маленький презент от чистого сердца.

Пришлось принимать, с фальшивым вниманием перелистывать. Читать не читала, но некоторые строчки буквально впрыгивали в глаза.

«…История страстной любви провинциальной купчихи с берендийским князем…», «…повеса К., наконец остепенившись…», «… пикантная брюнетка с родинкой у рта повергла к своим ногам…»

Зажмурившись, чтоб не видеть всего этого непотребства, я выдавила благодарности.

– Ах, прости, Фимочка. – Прежде, чем мне удалось захлопнуть альбом, кузина выдернула из него ненаклеенную заметку. – Это уже мое.

Виньеток там не было. Сухим казенным языком сообщалось о проведении торжественного заседания у генерал-губернатора, на котором…

– Господина Зорина орденом наградили? – спросила я без улыбки. – За верную и безупречную… Прости, дальше дочитать не успела.

– Так точно, – счастливо ответила Натали. – Иван скромничает, говорит, что тогда всех подряд к этой награде представили, но я такую гордость испытываю…

Глазки ее увлажнились, кузина принялась обмахиваться заметкой, будто веером.

Кажется, я скрипнула зубами.

– Ах, Фимочка, – щебет продолжался, – не думала, не гадала, что и на моей улице праздник будет. Тебе-то, милая, наши отношения могут казаться мелкими и неинтересными в сравнении с твоею историей, но для нас это чудо! Впервые за всю свою жизнь я ощутила себя за каменной стеной, почувствовала любимой и желанной.

– Ну-ну, – раздалось от двери недовольное ворчание. – Посмотрим, сестрица, крепка ли твоя стена или при первой же непогоде размоется.

Аркадий Наумович вошел, поправляя рукава своего мундира.

– Серафима, здравствуй. Давайте обедать, барышни, после мне обратно в контору вернуться надлежит.

– Бонжур, кузен, – обрадовалась я. – Будь любезен мне адрес своего портного сообщить, мне мундир заказать требуется.

Бобынин сообщил и пустился в рассуждения о тонкостях кроя и качестве сукна. Тема любви и браков, к счастью, более не поднималась.

Вскоре лакей пригласил нас к столу. Аппетита отчего-то не было, что позволило кузине сызнова попенять меня вредными перекусами.

– Акулину не обижай, – велел мне Аркадий. – Откушай, а то худа больно стала.

Он с усилием отвел взгляд от моей груди.

Неужели Аркаша до сей поры мыслей своих на мой счет не оставил? Была у нас стычка, давно была. Прижал меня однажды братец к перильцам, отроковицу четырнадцати лет, дыхнул в нос перегаром да принялся юбку задирать. Синяков еще наставил преизрядно. Маняша меня тогда спасла, схватила напольную вазу с межэтажного проема, да и опустила на барскую голову.

Он после извинялся, умолял батюшке не жаловаться. Я и простила. А нянька потом слышала, как он приятелям в гостиной говорил, что я сама перед ним хвостом крутила, блудница загорская.

Я прикрыла грудь салфеткой и принялась откушивать. Акулина действительно кухарка каких мало. И одна же у плиты хозяйничает, без поварят, а все успевает. И суп наваристый с крендельками, и нежнейшую телятину на вторую перемену, и десерт – яблочный штрудель по швабскому рецепту.

На штруделе меня стало клонить ко сну. Осоловевшим взглядом я посмотрела на часы. Если сызнова на боковую отправлюсь, на дрему у меня меньше часа останется. С Евангелиной Романовной на половину седьмого уговаривались.

– Ты в контору на извозчике поедешь? – спросила я Аркадия. – Позволишь компанию составить?

– К портному тебя завезти?

– Было бы чудесно! Обожди, я мигом переоденусь.

Отложив салфетку, я побежала к себе, не забыв, впрочем, заглянуть на кухню с комплиментами Акулине.

Марты поднялись при моем появлении с козетки.

– Что вам в своей комнате не сидится? – спросила я, передвигая плечики с платьями.

– На первом этаже? – вопросили девицы в ответ. – От Натальи Наумовны в близости?

Они споро меня переодели и даже причесали, плотно заколов шпильками непослушные прядки. Я прошлась, стуча каблуками, проверяя удобство шнуровки высоких ботильонов.

– Шубку какую?

– В прихожей надену, две перемены шуб в день даже для барышни Абызовой чересчур.

– А как же собаченька, ее с собой не возьмете?

Собаченька их пугала. Судя по количеству пустых мисок, которые не успели еще вернуться на кухню, былинным аппетитом в том числе. О чудесном превращении Гавра я горничным не сообщала, рассудив, что нечего девицам еще и чародействами голову забивать.

– Придется брать, – сообщила обрадованным Мартам. – Корзинку подайте, в ней понесу.

– Которую?

– В которой рукоделие. Нитки с иголками долой да шалью дно прикройте для мягкости.

Я спустилась к Аркадию Наумовичу эдакой Машенькой. Не садись на пенек, не ешь пирожок.

– Кузина, – Бобынин самолично подал мне шубу, – все хорошеешь.

Мне показалось, что руки его дольше необходимого задержались у моих плеч. Гаврюша решил так же, зарычал из корзинки, которую, пока я одевалась, держал лакей.

– Ав-р, ав-р, авр-р!

– И защитники твои выглядят все нелепей. – Аркадий первым вышел на крыльцо.

Чиновничий портной обитал в гнумской слободке и являлся, соответственно, гнумом.

– Коллежский асессор Попович? – переспросил он, когда я изложила тонкости заказа.

Я бросила быстрый взгляд в сторону Бобынина, который ожидал меня, перебирая суконные рулоны, сваленные на столе, и понизила голос:

– Вы, господин Файнтух, Евангелину Романовну уже обшивали? Только она в другом нынче звании.

– Если вы, барышня, видите, что мое дело семейное еще худо-бедно идет, значит, с вашей Поповичью я его не имел. – Он покрутил в воздухе пальцами, длинными, которые подошли бы скорее музыканту. – Торгуется она, чиновница ваша.

– Об этом можете не волноваться, – улыбнулась я, – торговаться не буду. Барышня Попович по моей неуклюжести мундир свой попортила, желаю ей новый презентовать.

Глазки гнума зажглись алчными огнями, он пожаловался, что на дамские мундиры сукна уходит больше, чем на мужеские, что лекала для кроя придется одалживать, что…

Я поглядела на часы с кукушкой, висящие на стене, зевнула, прикрыв ладошкой рот, потрепала за ушком Гавра и жеманно протянула:

– Ваши трудности, любезный мастер, разверзают в моей душе бездны сострадания. Давайте сделаем так: вы сейчас упаковываете мне тот мундир, что для Евангелины Романовны по ее заказу шили, а я заплачу втрое от обещанного.

Гнум посмотрел на часы с кукушкой, зевнул, рот не прикрыв, и собачечку ласкать поостерегся.

– Вчетверо?

– По рукам, – сказала я без жеманства.

Льняная занавеска, закрывавшая дверной проем в смежную комнату, была сразу отодвинута, и глазам моим предстал ростовый манекен с черным дамским мундиром на нем. Гнум-подмастерье стал его снимать и заворачивать в хрустящую упаковочную бумагу с названием заведения.

– Не знаешь ты, Серафима, деньгам счета, – укорил меня Аркадий Наумович, когда мы вернулись к коляске. – Впрочем, чего еще от кисейной современной барышни ожидать.

Я обиделась. А сам-то! Видела ведь, что он в рулонах на столе не просто так рылся, искал что-то, а когда нашел, на то место стопку ассигнаций засунул.

– Натали к вашей кисейной породе также принадлежит, – не замечая моей обиды, продолжал кузен. – Цветы, наряды, лакомства. А стоит на транжирство указать, моментально обиды и угрозы. Не имеешь, братец, права мне указывать! Я жениху пожалуюсь, уж он-то меня защитит.

Он возбужденно жестикулировал, чуть не вываливаясь из коляски, говорил громко, с драматическими интонациями. Если бы я не провела с ним последние два часа, решила бы, что Аркадий Наумович попросту пьян. Но к обеду вина не подавалось, а от рюмочки наливки за десертом взрослого мужчину так развезти решительно не могло.

– Ты-то, Серафимушка, своему жениху на меня не донесешь?

– Есть за что?

– За меня тебе замуж надо было, – всхлипнул кузен. – И деньги бы в семье остались, и…

Какие еще выгоды проистекли бы от нашего с ним брака, Аркадий Наумович, видимо, придумать не смог. Он бы и трезвым не сподобился, а уж в сумеречном своем состоянии и подавно.

Кузен хочет денег, только их. Не подозревает в ослеплении, что счастья они не приносят, и спокойствия, и даже защиты. Хорошая берендийская поговорка есть – от сумы да от тюрьмы не зарекайся. По воле канцлера Брюта вся семья Абызовых в один миг и то и другое получить может. Дело о заговоре и покушении никуда не делось, лежит в шкафу тайной канцелярии и на столе окажется сразу, как его высокопревосходительство решит. И папенька о том знает, поэтому и в границы империи ни ногой, ждет, пока я в силу войду, пока смогу семью защитить.

– Сновидцы, Фима, особое чародейское сословие, каждый из них при императорском пригляде и благоволении, каждого свое царство-государство бережет и пылинки сдувает. Станешь сновидицей, даже канцлер над тобою власти не получит.

– Вам, папенька, не приходила мысль, что наше величество тоже может оказаться не самым симпатичным субъектом? Не попасть бы из огня в полымя.

– Управление в нашей отчизне не только монархом производится. Есть еще сенат, министерства, Священный синод.

– И никому из них сновидцы не подчиняются, мне учитель сказывал, что мы вне государевой политики существуем.

– То-то и оно. Вы принадлежите миру в общем. Это твой учитель сказывал уже мне. Только вот не желает объяснять, блаженный чародей, для чего именно вы этому миру так уж нужны.

– Папенька, я если я не захочу, если пожелаю только себе принадлежать?

– Неволить не буду. – Родитель тогда обнял меня крепко. – Только, Фимка, не попробуешь, не узнаешь. А труса праздновать и после жалеть о том, чего не сделал, не по-нашему это, не по-абызовски. Не сдюжишь, беды особой не будет. Найдем местечко под солнцем, скинем в отечестве капиталы, как ящерка хвост, может, откупимся этим. А на пропитание я тебе везде заработаю. Мне же главное, чтоб было для кого стараться. Замуж тебя выдам за простого человека, потому что читывал в медицинском журнале аглицком, что у чародеев меж собою редко детишки получаются. Ты мне внуков родишь, заживем!

На этом моменте я батюшкины фантазии прервала, потому что ощутила в его тоне тревожные нотки предопределенности. Подготовил уже Карп Силыч отступление, точнее точного. И местечко облюбовал, и недвижимость прикупил соответственную, и, может, господинчика нужных статей приметил. Ну характер такой у моего родителя. Недюжинной основательности человек.

Пока я предавалась воспоминаниям, коляска наша уже катилась по бульвару, а Аркадий Наумович, утомленный своим страстным монологом, откинулся на спинку, задремав.

– Сойду здесь, пожалуй, – разбудила я его. – Вели кучеру остановить.

– Не желаешь мою контору посетить?

Его контору! Пришлось скрыть улыбку от этого хвастливого заявления.

– Подруга меня ожидает. – Я кивнула на корзинку, предлагая собеседнику дальше додумать, что встреча подразумевает передачу собачечки.

– Что за подруга? Какого звания? Как твой старший родственник, Серафима, я обязан…

– Аркашка! Друг! – через борт почти остановившейся коляски к кузену обращался развеселый господин. – На службу? Представишь прелестной барышне?

Поначалу не признав Мамаева в статском платье, я молча хлопала глазками. Кучер остановил лошадь.

– Господин Папаев, – без удовольствия представил Бобынин, – Эльдар Давидович, чиновник по морскому ведомству. А это моя кузина, Серафима Карповна Абызова.

– Счастлив знакомством. – Эльдар перевесился через борт, чтоб приложиться к ручке, но приложился к мокрому Гаврюшиному носу.

Гавр чародея признал и встрече непритворно обрадовался, видимо считая, что тот всегда пирожки с расстегаями при себе имеет.

– Авр-р? – Выпечки не было, к эдаким ударам судьбы собачечку жизнь не готовила.

– Как все пречудесно образовалось, – кивнула я Аркадию, – ты, братец, вместо спутницы приобрел спутника, скучать вам не придется. Господин Папаев, извольте мне помочь.

Я спустилась на мостовую, опершись на Эльдарову руку. По ней сразу же побежали знакомые огненные искорки.

– Аркадий, будь любезен, корзину, пакет.

Заняв обе руки ношей, присела в книксене:

– Хорошей прогулки, господа.

– Экая штучка, – довольно громко сообщил Мамаев, усаживаясь в коляску на мое место. – Это в каких же краях таких нимф…

Окончание фразы скрали расстояние, уличный шум и стенания голодного Гавра. Пришлось сей же момент покупать ему у лоточника связку баранок, и терпеть толпу зевак, желающих полюбоваться прожорливым зверьком.

– Куда только оно все помещается? – ахал лоточник. – Покупайте, люди добрые, наивкуснейшие баранки. Тварь бессловесная врать не будет, вишь, как уплетает!

Желая поддержать бойкую торговлю, нам спрезентовали еще одну связку.

– Тварь ты, – сокрушалась я, – разбойник. Что ж ты меня позоришь? Можно подумать, я тебя голодом морю.

– Ав-р, – чавкал Гаврюша. – Ав-р…

Завидев третью связку, которую нам собирались поднести, я позорно бежала. Холодный ветер проникал под юбку, морозя щиколотки. Поэтому шага я не сбавила, даже когда толпа осталась позади. Однако куда же подевался весь мой огонь? Мерзнуть было непривычно и неприятно.

– Чаю, – первым делом попросила я в «Крем-глясе», – много горячего чаю, пожалуйста.

– Наливочку к нему рекомендую, – интимно предложил официант. – С морозца самое то.

Я кивнула, поискала взглядом Гелю, ее рыжая голова пылала на фоне камина.

– За тот столик поднесите.

– Это что? – спросила Евангелина Романовна, рассматривая пакет, который я сунула ей в руки, едва поздоровавшись.

– Это замена тому мундиру, что ты из-за меня разорвала.

Попович приняла не сразу, подумала минутку, видимо прикидывая, считается ли сие подношение взяткой, после улыбнулась:

– Благодарствую, Серафима Карповна. Подарок полезный, я мундиры порчу с прискорбной быстротою.

Ямочки у нее на щечках появились милые, в зеленых глазищах читалось добродушное спокойствие. Как же она мне нравилась в этот момент! Очень хотелось, чтоб она именно такой и оказалась, не хитрой притворщицей, а доброй и честной девушкой, которую в подругах кто угодно иметь захочет.

– Файнтух? – Геля прочла название на упаковке. – Хороший портной.

– Ты у него обычно обшиваешься?

– Обычно не у него, дорого сей гнум за свою работу просит. Однажды заказала, только в приказ на службу прибыв, ну и третьего дня, когда поняла, что…

– Поняла что?

Но Евангелина Романовна отвлеклась на Гаврюшу, корзинка с которым стояла на соседнем стуле. Я догадалась, что дальше подразумевалась информация служебная, не для моих ушей, и слегка огорчилась.

– Только третьего дня решили его лавочку прикрыть? – Как раз принесли заказанное, поэтому спросила я, переждав, пока официант удалится.

– Прости? – Геля скармливала бездонному Гавру мороженое, поэтому замерла с занесенной ложечкой.

– Уж не знаю, как это у вас, сыскарей, называется, – принялась я жеманничать. – То место, где запрещенными зельями приторговывают. Притон? Вертеп? Ну, когда официально все чин чином, мастерская с заказами солидными, а из-под полы, тайно… Удобно еще между ткаными рулонами пузырьки да пакетики засовывать. А уж люди знающие, где искать, вместо склянок и пакетиков деньги оставляют.

– Ты… – Геля отдернула руку, в которую вцепилась собачечка, отложила ложку и прямо в корзину поставила креманку с мороженым. – Как ты умудрилась все это выяснить?

– Талант, букашечка. – Эльдар переставил корзинку и уселся, оказавшись между мной и Попович. – У нашей огненной Серафимы еще один талант обнаружился.

– Господин Папаев! – умилилась я фальшиво. – Какая у вас бурная фантазия в подборе псевдонимов! Вы, часом, не купец?

– Я, Серафима Карповна, князь, – четко проговорил чародей.

– Сейчас начнет кинжалом махать, – хихикнула Попович. – Оскорбили, обидели. Князь ты, князь басурманский, и род твой древний. Что нам теперь с талантливой барышней Абызовой делать, а?

Мамаев вовсе не обиделся, обозвал Гелю букашечкой безнаказанно, мне подмигнул:

– Желаете, Серафима Карповна, на службу? Вольным агентом вас в чародейский сыск определим. Жалованье вас, пожалуй, не привлечет, зато интересностей и опасностей обещаю много.

– Будь я мужчиной, Эльдар, – Евангелина Романовна сложила молитвенно руки, – я бы тебя сейчас расцеловала.

– Все вы в этом, суфражистки! В общем за равноправие, а как до поцелуев доходит, «ах, я же барышня…» – покачал головой Мамаев. – Ну, Серафима, решайся.

– Начальник ваш не позволит.

– А мы ему про такие мелочи докладывать не обязаны.

– Неужели Семену Аристарховичу наврешь? – посмотрела я в зеленые глаза Гели.

– Врать не буду, – вздохнула девушка. – Если спросит, отвечу прямо. Только он не спросит, он в последнее время всеми силами служебных тем избегает.

– Никто не собирается обманывать, – успокоил нас Эльдар. – Разрешения просить мы не обязаны, а после… Ну что они нам сделают? Примутся барышню Абызову памяти о том, что мы ей рассказать успели, лишать?

– У вас сновидцы в приказе есть? – спросила я сразу.

– Что? – Эльдар выложил на стол серебряную цепочку с подвеской-звездочкой. – Не томи. Да или нет? Быстро.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю