Текст книги "Огонь блаженной Серафимы"

Автор книги: Татьяна Коростышевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Я вспомнила Семена Аристарховича Крестовского, который верной собачонкой служил канцлеру Брюту, и мысленно хмыкнула.

– А давайте крюк сделаем? – предложила спутница. – Тут мостик пешеходный один есть, достопримечательный, очень уж его вам показать хочется. Вы же нечасто в Мокошь-граде бывали?

Четыре крылатых статуи украшали перила моста. Эх, хотела же белый мрамор заказать, да скульптор на черном настоял. Получилось, что коты были ониксовыми, а крылья их – золочеными. Дорого, богато, не похоже.

– Примерно такое же чудовище мне снилось, – сказала Попович.

– Ужасно.

Что еще говорить, я не представляла. То, что я сновидица, знать должно как можно меньше народа. По крайней мере, в нашей богоспасаемой отчизне. Да и признаваться, что я ее из ревности стращала, чиновнице не хотелось. Стыдненько было.

– Порассматривайте еще, – предложила Попович. – Давайте каждого котофея в подробностях изучим.

– В смысле?

– За нами слежка, – задрав голову к статуе, сказала Геля. – Не оборачивайтесь. «Хвост» по-нашему. От «Жарю-парю» ведут. Минимум четверо, сменяются каждый квартал, чтоб глаза не намозолить. Эльдар либо ваша нянька им нелюбопытны, они не разделились, когда разделились мы.

За спиной скрипнул шагами снег, я повернула голову. По тропинке приближался к нам мастеровой в тулупе. Обыкновенный мужичок с деревянным ящиком под мышкой.

– Перфектно. А револьвер я в приказе оставила. Вы не до смерти огнем кидаться можете, барышня Абызова?

Я в ответ уронила искру под ноги:

– Который злодей, в тулупе?

– Сзади!

Повернуться не успела, проклятые каблуки скользнули в луже растопленной воды, и я упала, к счастью потеряв сознание прежде, чем ушиблась.

Снов не снилось, уж об этом учитель Артемидор позаботился. Я вынырнула из чернильной тьмы сначала слухом.

– Гелюшка, – сокрушался знакомый голос, – да как же так? Работнички! Надворную советницу от загорской няньки не в состоянии отличить!

– Виноваты, ваше высокопревосходительство, – шамкал голос незнакомый, – обознатушки получились. Только и госпожа Попович разбираться не стала, вон как нас отметелила.

– Потому что по уставу сперва представиться должно. – Это говорила Геля. – А то, как тати ночные, напрыгнули на девиц. Они ведь напрыгнули, Юлий Францевич. Этот, который без зубов, еще и палкой госпожу Абызову огрел.

– Я тогда еще с зубами был!

– Не махал бы палицей, с ними бы и оставался! Юлий Францевич, налицо превышение служебных полномочий.

Я открыла глаза и застонала. Ничего не болело, стонала для порядка и для подчеркивания своего страдательного статуса.

– Где я?

– Серафима? – Геля склонилась надо мной, заслонив свет настольной лампы. – Голова болит? Мутит? Сколько пальцев видишь?

– Нисколько, ты мне свет заступила.

– Не бил я ее по голове, – шепелявила фигура в дальнем углу. – А палицей по привычке замахнулся.

– Вон! – Канцлер вытолкал беззубого за дверь.

Я с помощью Гели села на твердом диване, осмотрела кабинет, в котором кроме диванчика были лишь стол с лампой под зеленым абажуром, плотные шторы на окне и два стула. Один хозяйский, другой для посетителей. Ножки последнего оказались приколочены к полу, и на него направляла луч света лампа.

Подозреваю, что господин канцлер планировал барышню Абызову не на диванчике раскладывать, а на приколоченном стуле держать. Диванчик у него для других барышень задуман. Я даже начинала догадываться для которых.

– Евангелина Романовна, голубушка вы моя, – сюсюкал Брют, – накажу разгильдяев примерно, уж будьте покойны. Мне всего лишь с Серафимой Карповной побеседовать хотелось, а эти дуболомы разницы между арестом и приглашением понять не смогли.

Артритными пальцами Юлий Францевич убрал от Гелиного лица выпавший из прически локон. Я многозначительно кашлянула, напомнив о своем присутствии.

– Вот и подруга ваша в себя пришла. Не правда ли, Серафима Карповна?

– Желаешь о бесчинствах тайного приказа в канцелярию донести? – спросила Евангелина деловито.

– Не желаю.

– Перфектно. Тогда я в приемной тебя дождусь. Его высокопревосходительство обещал долго не задерживать, чтобы мы на фильму не опоздали.

Когда надворная советница Попович покинула строевым шагом кабинет, канцлер угрожающе обернулся:

– Зачем пожаловала?

– И не хотела даже, – пожала я плечами, – подчиненные ваши меня сюда затащили.

– Ты мне куражиться брось! Почему ты в Мокошь-граде? Сумасшедший Артемидор выгнал?

– На вакации отпустил, с родственниками повидаться. На Рождество обратно отбуду.

– Что постичь успела? В чужие сны проникать можешь?

– Не могу. Учитель сказал, рано мне еще с тонкими мирами работать, и сновидческие способности запер от греха.

Брют походил по кабинету из конца в конец:

– Получается, ты сейчас для меня бесполезна… Зачем в чародейский сыск проникла? Встречи с Иваном своим искала? Так я тебе сразу обскажу, чтобы ты лишнего не думала. Докладывали мне, что господин Зорин к кузине твоей женихается.

– Совет да любовь, – умилилась я фальшиво. – Только вы уж, Юлий Францевич, зятя моего будущего заботою не оставляйте. Мы же про конкретного человека договаривались, а не про его при мне роль.

– Наглая ты девка, Серафима. – Брют устало опустился на диван рядом со мной. – Но это ничего, это терпимо… Ну раз все равно в столице гостишь, будет у меня тебе задание.

– Вся внимание.

– К жениху присмотрись, будь любезна. Да не к чужому, Серафима, к своему. Анатолий Ефремович тревожить меня стал.

– Князь Кошкин? И что с ним не так?

– Если б знал, ты бы не понадобилась. У меня что-то такое… – канцлер пошевелил в воздухе пятерней, – …на уровне ощущений.

Ссориться с начальником Тайной канцелярии не хотелось. Тем паче что задание его представлялось необременительным. Искать встречи с Анатолем я не собиралась, но, ежели он сам пожелает визит нанести, отчего б не присмотреться.

– Через пару дней тебя в приказ приглашу для отчета.

– Если без палок и арестов, явлюсь с удовольствием.

– Ну так ступай! Гелюшка, поди, тебя заждалась.

Евангелина Романовна вертелась перед настенным зеркалом и пыталась наживо приметать оторванный воротничок.

– Не уберегла мундира, – пожаловалась она. – Но, к чести моей, их четверо было.

Она воткнула иглу в подушечку в форме сердца, после засунув ее в верхний ящик секретарского столика.

– Отпустил тебя его высокопревосходительство? Тогда поспешим.

У подъезда ожидал нас приказной извозчик. До фильмотеатра домчались за три минуты.

– Что канцлер от тебя хотел? – спросила чиновница, когда мы входили в нарядно украшенное фойе.

– Службой озадачить. – Я высмотрела среди публики Маняшу с Мамаевым и приветственно им махнула. – Он меня личным агентом к себе определил.

– Эх, жаль ты доносить не стала!

– Кому? В тайную канцелярию на тайную канцелярию? Не смеши!

– Закон, Серафима, – сказала Попович с серьезной простотой, – один для всех быть должен. Это государственная основа, на ней вся Берендийская империя держится.

Я могла бы возразить, что держится она на деньгах, армии, несметных природных богатствах и паутине интриг, но не стала. Вместо этого быстро, пока не слышали Маняша с Эльдаром, спросила:

– Позволишь новый мундир тебе преподнести в благодарность за спасение от ночных татей?

И, расценив молчание согласием, подумала, что и перчатки Евангелине Романовне куплю новые.

Публики в фойе было преизрядно разной, нарядной и не особо, дамы в туалетах для выхода в свет со спутниками, закутанные в меха купчихи, купцы, мастеровые, парочка гнумов и с десяток неклюдов, к счастью, без гитар.

Геля возбужденно что-то рассказывала Мамаеву, когда мы рассаживались на обитых бархатом креслицах первого ряда.

– Канцлер для доклада вызывал, – поведала я няньке, вопросов не ожидая. – В кабале я у него.

Я села почти с краю, место по правую руку пустовало.

– Что-то ты, дитятко, со всех сторон закабалилась без моего пригляда. И у учителя в рабстве, и у приказного начальника.

Я вздохнула, соглашаясь:

– Не зря я этой силы не желала, одни от нее сложности.

– Про что доложилась? Чего исполнить должна?

– Господин Брют по поводу моего нареченного опасения имеет. К слову, Маняша, князь Кошкин за эти месяцы визитов вам не наносил?

– Мне-то уж точно нет.

– А вот ты, когда мне на Руяне являлась, велела его отыскать.

– Не помню, – отрезала нянька, – может, под венец тебя с ним благословляла?

– Нет, Анатоль тебе никогда не нравился, ты чего-то другого хотела.

– Тогда не нравился, а теперь я переменилась. Он, конечно, картежник и пьяница, но…

– А еще ты, когда в госпитале лежала, велела мне Зорину не доверять. Про это хоть не забыла?

– Про это как раз помню.

– Тоже переменилась? Тогда – «не доверяй», а сегодня ручками махала, что твоя мельница. «Ах Иван Иванович, ах спаситель!»

– Ты, дитятко, одно уясни, – строго сказала Маняша, – нынче ты довериться никому не можешь. Впрочем, и раньше не могла. Только в прошлом у тебя эта невозможность от слабости проистекала, а нынче от силы. Сарматки твои заполошные до сих пор по ночам орут, когда вспоминают, что их хозяйка огненным вихрем обратилась. Ты у нас кусочек нынче лакомый, от того и каждый тебя заграбастать хочет.

– А Зорин…

– А Зорин твой – служивый, он сам себе не хозяин. Конечно, Иван Иванович – мужчина приятственный и немало мне симпатичный, но рядом с тобой ему места нет. Обидит он тебя, дитятко, даже сам того не желая.

Окончание ее монолога поглотила бравурная музыка, которую начал извлекать из своего инструмента притаившийся в уголке под самым экраном тапер. С первыми аккордами свет в зале погас. «Пленница безумной страсти», – прочла я появившиеся на белой простыне буквы.

Иван Иванович потер виски и перевел взгляд от бумаг на темный прямоугольник окна.

Как же не вовремя она появилась, папина дочка Серафима Абызова. Загадочная, томная, пахнущая незнакомыми горькими ароматами. Родинка еще эта у рта…

– Отправил ценителей прекрасного на фильму? – Семен Аристархович вошел без стука и сразу набросил на дверь чары. – Митрофана куда подевал?

– Домой отпустил, присутственное время давно закончилось.

– Мамаев Гелю до дома сопроводит?

– Ну хоть здесь свой контроль ослабь, – улыбнулся Зорин. – Проводит и проследит, чтоб она тебя в приказе искать не вздумала.

– Понятно. – Крестовский придвинул стул для посетителей вплотную к столу и принялся барабанить пальцами по чернильному прибору.

Иван молчал, пережидая начальственную задумчивость, после принялся складывать документы в папку.

– Злой ты, мужик, Зорин, – отмер Семен, когда тесемки папки уже завязались кокетливым бантиком, – ни слова от тебя приятного, ни улыбки.

– Когда ты в клевреты к господину канцлеру нанимался, другого отношения ждал?

Они рассмеялись и пожали друг другу руки, протянув их через стол.

– Не расслабляйся, интриган, – сказал Иван. – Давеча мне пришлось у Евангелины Романовны с боем книжицу Артемидора отбирать, которую ты на видном месте оставил. А если бы она Брюту на глаза попалась?

– Тогда бы он в случайности появления на Руяне блаженного сновидца разуверился. – Крестовский щелкнул по чернильнице. – Ну ничего, до Рождества мы этот балаган закончим фанфарами.

– Боюсь, что с фейерверком. – Зорин поморщился. – Неожиданно новый персонаж на сцену ворвался, госпожа Абызова вакации в Мокошь-граде провести желает.

– Ох!

– Вот тебе и ох.

– Дрогнуло ретивое? – подмигнул Крестовский другу. – А знаешь, ее приезд нам может на руку оказаться. Эх, жаль, блаженный Гуннар сновидчества барышню лишил, можно было бы попытаться в сон ее призвать, разведать подробности Брютовых интересов.

– Лишил?

– На время вакаций всенепременно. Когда меня удостоили аудиенцией в первый, он же последний, раз, господин Артемидор пообещал, что использовать сновидчество для мелочных наших дел не позволит. А эта безумная порода мелочными все человеческие дела мнит.

– Это хорошо, – решил Зорин, – даже замечательно.

– Но лишает нас шпиона в тайном приказе.

– Так сами, Семен Аристархович, справляйтесь.

– Куда уж мне, придержу канцлера, пока ты землю носом роешь, и то хлеб. Эх, Ванька, спровоцировать бы эту братию, чтоб высунулись, чтоб эффектно дело представить!

– Хорошо, – сказал Зорин, будто решившись на что-то. – Будут тебе эффекты.

ГЛАВА ВТОРАЯ,
в коей проходит первое заседание клуба не желающих опеки, а второе прерывается наидосаднейшим образом

Дѣвушка начинаетъ выезжать выѣзжать въ светь въ возрасте отъ 16 до 20 лѣтъ, смотря по ея развитiю и также по нѣкоторымъ обстоятельствамъ, относящимся къ ея матери и старшимъ сестрамъ.

Жизнь в свете, дома и при дворе. Правила этикета, предназначенные для высших слоев России.

1890 г., Санкт-Петербург

Фильма мне не понравилась абсолютно. Глупости какие! Она, вся такая воздушная блондинка в кудряшках, он страстный неклюд. Она томилась в отчем доме, он ее похитил, она томилась уже у него, в цепях, на бархатных подушках. Он тоже томился, но страстно. Ни скачек, ни погонь, ни револьверных выстрелов. Некого господина в бакенбардах, что явился деву спасать, неклюд заколол первым же шпажным ударом и возвратился к томлениям.

– Экая лабуда, – сообщила Геля, когда мы среди прочей публики покидали по окончании фильмотеатр.

– А дамам нравится. – Мамаев улыбнулся какой-то зареванной девице. – Небось Бесника нашего теперь во снах видеть будут.

На слове «сны» я внутренне напряглась, а потом припомнила, что видала актера Беса раньше, именно что в женских фантазиях, знамо не в своих. Эх, многое бы я сейчас отдала за свой личный сон.

– Извозчика кликни, – попросила я няньку и принялась прощаться.

И так времени потеряно много. Вместо того чтоб с Манящей безнадзорно беседовать, сначала знакомствами отвлеклась, а после… Хотя в манипуляциях господина Брюта вины моей нет, кориться не собираюсь.

Дружелюбный Эльдар Давидович зазывал в «Кафе-глясе», но я отказалась, сославшись на дорожную усталость.

– Серафима Карповна, – шепнул чародей, склоняясь к ручке с поцелуем, – чародеек вашего уровня я прежде не встречал.

Приятный комплимент. И прикосновение было приятным, я чувствовала горячие искорки, что засветились между нами. Интересно, а жена у господина Мамаева есть? Не для себя интересно, ну, то есть, вовсе не от желания это место погреть. Просто если Эльдар холост, то как он справляется с жаром, которым наполняет его естество чародейская сила?

Маняша уже вовсю командовала сугробом на облучке коляски, под сугробом был извозчик, но наружу торчали лишь руки с поводьями.

– Спокойной ночи, Серафима, – поклонился Мамаев.

Евангелина Романовна помахала мне на прощанье. По дороге Маняша восхищалась фильмой и обходительностью сыскного чародея, а я шуршала запиской, незнамо как оказавшейся в моей перчатке.

Бобынины нас не дожидались, свет в доме был потушен, только крошечный светильник горел у подножия лестницы.

– Сон свой мне сегодня отдашь? – спросила Маняша заговорщицки. – Хочется кое-кого навестить.

– Господина Мамаева или фильмового лицедея? – лукаво прошептала я в ответ. – Придется самой справляться, нянюшка, у меня, стараниями учителя, снов нет.

– Это получается, – Маняша замерла, прижала к груди руки, – я барышне Абызовой и не нужна боле? Сглаз на тебе и так сгорает, и вот…

– Нужна, – заверила я серьезно. – Может, не для дела, а для жизни, но нужна определенно.

Мы вошли в спальню, Гавр открыл один глаз, закрыл и захрапел сызнова. Нянька добрела к козетке и, упав в нее, принялась беззвучно и безутешно рыдать.

– Нянюшка, – опустилась я подле, – не кручинься, сердечко мое. Обещаю, как только Гуннар с меня запрет снимет, первый же сон Марии Нееловой будет.

– Ага, ты в своих Гишпаниях тогда окажешься, а я…

– Для сновидцев версты не помеха. Из любого мира с подарочком явлюсь, вот увидишь.

– Мира?

– Ну то есть места, из любого места, – уточнила я после паузы.

Гавр зевнул, скатился с кровати, зарычал.

Обойдя эту громаду, я распахнула двери на балкон:

– Нагуляешься, стекла не колоти, постучи тихонько в раму и голос подай, я впущу.

Кот спрыгнул со второго этажа в сугроб, после взлетел над крышами соседних домов и исчез из виду.

– Этот Гуннар, как именно тебя ограничил? – спросила деловито нянька, стеля свежую постель. – Я имею в виду: забрал или закрыл дар?

– Закрыл, – ответила я немного напрягшись. – Он же не ведьма, чтоб забирать.

– Тогда взломай эти запоры, дитятко.

– У меня не получится.

– Ты не пробовала.

Возражения у меня закончились, поэтому я промолчала.

– Сейчас из кухни тебе мяты принесу и к ночи переодену.

– Не мяты, – скривилась я. – Молока с медом лучше или воды. Только не горячей, чем холоднее, тем мне приятственнее будет.

Пока нянька хлопотала вне спальни, я достала из перчатки записку Мамаева. Там был адрес. Улица Цветочная, дом с зеленым крыльцом, более ни буковки. Я скомкала бумажку и сдула с ладони горстку серого мелкого пепла. Эльдар Давидович рандеву со мною возжелал? Тоже искры ощутил меж нами?

Стало грустно и немножко противно.

Нянька бормотала привычные молитвы, в которые я, вопреки привычкам, вслушивалась.

– Расскажи, как ты с мужем своим познакомилась, – попросила, когда Маняша присела на краешек моей постели.

– Сто раз уже слышала.

– Не важно, ты, главное, говори, не замолкай, голос твой слышать хочу.

Она начала и продолжила, с теми самыми своими словечками и интонациями, которые я знала и любила.

А ночью у меня начался жар. Я металась на постели, Маняша до самого утра просидела, держа меня за руку. Я сжимала ее пальцы, удивляясь, какие же они холодные по контрасту с моими.

Перед рассветом в покои вошли обе Марты.

– Тсс, – велела я девушкам, указав на спящую нянюшку.

– Вы больны, барышня?

– Уже нет, помогите мне Марию Анисьевну уложить.

Они захлопотали, устраивая Маняшу в смежной комнатке, а я, повернувшись к балкону, увидела Гаврюшу, в позе глиняной копилки сидящего за стеклянной дверью.

– Лихорадит няньку-то вашу, – сообщила возвратившаяся Марта.

– Мой жар на себя приняла, – решила я повинно. – Присмотрите за ней нынче, чаю с малиной организуйте, бульончику, все что положено к нему.

Раздвинув двери шкапа, я кивнула на шерстяное платье с широко кроенной юбкой:

– Облачиться помогите, если спросят, куда барышня Абызова подевалась, отвечайте, что на телеграф, батюшке весточку отправить.

– Что ж, без сопровождения пойдете?

– С Гавром, – показала я на балкон. – А ежели Наталья Наумовна про скандальное поведение причитать примется, скажете…

– Что не приучены хозяев с посторонними обсуждать, – присела толстушка в книксене, и обе горничные синхронно изобразили оскорбленную добродетель.

Одевая меня к выходу, девицы сообщали свежие сплетни. Барин, который Бобынин, совсем берега попутал, ни дня его никто трезвым не видит. Уходит вроде на службу, но на час либо два позже начала присутственного времени, возвращается когда как, но редко до полуночи. Лакей – жеманник, в начале месяца в доме появился, строит из себя невесть что, и языкам-то обучен, и манерам, а сам…

Я слушала вполуха.

Наташенька прислугу тиранит, хотя прислуга и не ее вовсе, каждое утро велит обеим Мартам себя одевать, а по вечерам Маняшу к себе кличет. Вчера, когда мы с нянькой отсутствовали, орала криком и ногами топала.

– Если вам ситуация тягостна, – предложила я, обматывая вокруг шеи концы башлыка, – может, домой вернетесь? Вы же не рабыни какие при мне, девушки свободные. Прервем контракты, да и закончим страдания?

Оказалось, что страдания вполне соотносимы с платой, которую девицы получают первого числа каждого месяца у банковского поверенного. А на Руяне им зимой делать нечего. И ежели будет моя воля сострадание к девам проявить, так оставлю я все как есть. Опять же замуж я скоро пойду, тут горничные и пригодятся, особенно ежели я с детишками затягивать не буду.

– Пока Маняшу опекайте, – напомнила я на прощанье и вышла к Гавру.

Вот за что хотя бы можно высоко оценить моих руянских помощниц, удивить их уже ничем не возможно. Не побежали следом, спрашивая: «куда?» да «как можно?» Посмотрели сквозь морозное стекло, как уношусь я в предрассветный сумрак верхом на крылатом коте, да и шпингалеты на балконной двери позадвигали. Ну то есть я надеялась, что запереть дверь они не позабыли.

Гаврюша пах грозою, опять, наверное, меж молний резвился, пока поесть времени не пришло.

– И как мы Цветочную улицу отыщем? – спросила я в мохнатое ухо.

– Ав-р…

– Потому что любопытно. Я, может, с жовтеня ни одной записки от кавалеров не получала.

– Ав-р.

Кот мягко приземлился у потушенного уже фонаря в начале неширокой улочки, повел лобастой башкой.

– Извозчик! – обрадовалась я. – Уж он-то меня, куда нужно, отвезет. А ты, мальчик, следом, крадучись. Не нужно твоим видом люд смущать.

Парень, дремавший на облучке, удивился ранней пассажирке, но воскликнул:

– С ветерком домчу, барыня. Цветочная – это через Мокошь, на другом берегу.

И мы поехали по просыпающимся столичным улочкам, по набережной, стылой и пустынной, по длинному широкому мосту, очутившись в солидном квартале ухоженных вилл.

– Зеленое крыльцо мне надобно, – уточнила я, поняв, что искомой улицы мы достигли.

– Это подойдет?

Наддверный фонарик освещал выкрашенные масляной краской балясины.

– С него начну. – Я заплатила ассигнацией, судя по преувеличенным благодарностям, больше, чем парень рассчитывал.

Потопталась, ожидая Гавра. Тот буквально свалился с неба, когда повозка, с трудом развернувшись на Цветочной улице, покатилась обратно в город.

– Ав-р…

– Подожди, мне подумать надо минуточку. Может, ну его, а, Гаврюша?

– Ав-р?..

– Потому что нелепо это, по нацарапанному адреску вприпрыжку прибежать. Никогда Серафима Абызова так не поступала!

– Экий у вас собеседник занятный. – Из тени того, что в другое время года наверняка было кустами, а сейчас представляло собою снежные сугробы, выступил на улочку и поклонился приказной чародей Мамаев. – Тот самый сонный кот?

– Сидеть, – скомандовала я Гаврюше, сжавшемуся для атаки. – Опасности нет. Доброго утречка, Эльдар Давидович.

– Вы, Серафима Карповна, записку мою прочли?

– А вы, господин Мамаев, сомневались, что я грамоте обучена? – язвительно вопросила я. – Ваш домик или снимаете?

– Не то и не другое, – Мамаев отчего-то показал мне ношу – вощеной бумаги пакет с подушку размером. – Мы с вами сейчас к некоей чиновной даме напросимся. Евангелина Романовна очень свежую выпечку обожает, посему не прогонит.

– Геля? Простите, я отчего-то решила, что вы мне с собою свидание назначили.

– Неудивительно, готов спорить, что внимание мужского пола преследует вас повсеместно.

Он рассматривал меня и так, и эдак, затем притворно вздохнул:

– Эх, жаль, что не я короткую соломинку достал, когда в приказе решали, кто именно на Руян отправится.

– Предположу, что тот, кто ее вытянул, испытывает те же чувства.

Эльдар как-то по-особенному толкнул калитку, и мы прошли по расчищенной тропинке к крыльцу.

– Так вы этого чувствительного господина вчера в фильмотеатре ждали?

– Простите?

– Я заметил, что вы нарочно сели с краю и что никому свободное кресло по правую руку занять не позволили.

– Сыскарская наблюдательность? – хмыкнула я. – Думайте, как вам угодно.

Пока чародей вдавливал кнопочку дверного звонка и прислушивался к доносящимся из дома трелям, я велела Гаврюше:

– Погуляй пока, после позову.

– Ав-р. – Кот повел мордой в сторону мамаевского пакета, вздохнул тяжко и сиганул через палисадник.

Дверь распахнулась, в клубах теплого домашнего воздуха на пороге появилась Евангелина Романовна в домашнем капоте и с заплетенными в косу волосами:

– Заходите быстрее, Серафима, Эльдар, доброго утра… Да поторопитесь! Холод-то какой!

В крошечной прихожей Мамаев сунул хозяйке гостинец, помог мне размотать башлык, снять шубку и провел в кухню.

Жила надворная советница скромно, тесновато, но чистенько и удобно. По утвари было заметно, что готовить она любит и умеет.

– Ватрушки! – восхищалась Геля, шурша бумагой и выкладывая на глиняное блюдо выпечку. – Булочки! Расстегаи! Эльдар, ты просто чародей!

Мамаев занялся заваркой, видимо, кофе по утрам здесь было не в обычае.

Я сидела за столом, что твоя барыня, молчала.

– Мы тебя ждали, Серафима, – сказала Попович. – Только я думала, что еще вчера появишься.

– А я заверял, что почувствую ваше, Серафима Карповна, приближение.

– Ой, – забавно смутилась хозяйка. – Серафима Карповна, мы же вчера на «ты» уже перешли? Или как вам удобнее…

– В смысле почувствуете? – перебила я ее. – Ах, прости, Евангелина, конечно, давай по-простому, без отчеств.

– Он на тебя какую-то вашу чародейскую метку поставил, на репейную коробочку похожую.

– Гелюшка иногда чародейство видит, – пояснил мне Мамаев, – только престранно.

– А иногда слышу или нюхаю…

– Вчерашнюю метку репьями вообразила. А ее, букашечка, никто рассмотреть не мог! Серафима Карповна, что ощутили, когда я руку вам на прощанье целовал?

Мамаев достал с полки глиняный кувшин и ссыпал в него мелочь из карманов:

– Вперед за все «букашечки». Так что?

Щеки залил румянец. Что ощутила? Неуместное любострастие?

– Ничего.

– Вот! – Удовлетворенный ответом чародей принялся разливать чай в разномастные кружки. – Времени у нас, девицы-красавицы, не особо много…

Я хлебнула душистого чаю, закусила пирожком с малиной. Обычно, когда с недостатка времени начинают, разговор петляет вокруг да около еще долго.

– Нам твоя помощь нужна, Серафима Абызова. – К удивлению моему, Геля приступила к главному.

– Погоди. – Мамаев сунул ей ватрушку. – Мне кажется, барышне Абызовой и самой помощь не помешает.

– Вы, ваше высокоблагородие, и мысли читать умеете? – захлопала я ресницами.

– У вас мысли, Серафима, на лице даже не написаны, нарисованы, будто для малограмотных. Так что у вас с господином Зориным и отчего вы няньке своей не доверяете?

– Осади, – строго проговорила Геля. – Давление неуместно, чай не допрос.

Я отставила кружку и засмеялась:

– Дражайшие сыскари! Представление «злой и добрый допросчик» для меня разыгрывать не надо.

– Тем более что обычно в роли зла выступает Евангелина Романовна, – улыбнулся Мамаев. – Но ты, букашечка, записочку прочла и по адресу явилась, значит, есть у тебя интерес.

– А ты… – я поискала мужеский вариант «букашечки», – …милок, мне этот адресок в перчатку с поцелуями затолкал тоже не от равнодушия.

– Бубусик, – предложила Геля. – Его хорошо «бубусиками» крыть. Ну что, Эльдар, ответишь барышне Абызовой? Или позволишь мне рассказать?

– Женщины! – воздел руки чародей.

– Проблемы у нас, – сказала Попович мне доверительно. – В приказе нелады. Начались после того, как Иван на Руян аффирмацию князя Кошкина добывать отправился. И мы с Эльдаром решили, что…

– Корень всех зол во мне кроется?

Геля пас не приняла, скандал не раздула:

– Шеф с Иваном секреты от нас завели, прикрываясь тем, что о нашей же безопасности заботятся. Я-то, понятно, приучена к пренебрежению. Женщина, да еще и не чародейка. То есть я его не принимаю, но оно хотя бы понятно. А вот то, что Эльдар в эти секреты не посвящен, странно и обидно.

– Может, господин Мамаев по этой части слабоват? По чародейской? – едко спросила я, глядя на Эльдара.

– Может, букашечка, – не обиделся тот. – Поэтому хочется мне, убогому, к тайнам сим приобщиться.

Цветочные горшки на подоконнике подпрыгнули, перебив начавшуюся пикировку.

– Авр-р, – жалобно донеслось из-за стекла.

– Есть хочет. – Я с извиняющейся улыбкой, взяла с блюда пирожок и понесла его к окошку.

– В дом кота своего зови погреться, – предложила хозяйка. Холодно на дворе.

Гаврюша ворвался в кухню, облобызал меня, оросил то ли благодарственными слезами, то ли голодной слюной и смел в один присест половину выпечки. Потом всхлипнул, поняв, что доесть остатки я не позволю, и улегся на полу в смежной спаленке, заняв его практически от стены до стены.

– В большой семье клювом не щелкай, – пробормотала надворная советница и взяла последний расстегайчик.

– Я мало что могу вам про ваших коллег рассказать, – решив, что люди, позволившие моему разбойнику находиться рядом со мной, заслуживают откровенности, начала я. – На Руяне господин Зорин сражался с навским демоном, а после…

Пытаясь собраться с мыслями, я отщипывала от булки, складывая из крошек узор на скатерти.

– Оказалось, что я попала в передрягу. Ну то есть не сама попала, меня в нее как осла на веревочке завели. Иван Иванович за меня вступился, а на противной стороне выступали господин Брют и…

– Семен Аристархович Крестовский. – Мамаев торопливо заполнил паузу, чтоб не дать мне разнюниться. – Он сопровождал канцлера в путешествии, а вернулся уже с Зориным.

– Брют куражился, что я мужскую дружбу поломала.

– Они и правда не разговаривают теперь, – сказала Геля Мамаеву, а потом, утешительно, мне: – Не позволяй чужой вине на себя цепляться. Это неправильно. Виноват не тот, кому требовалась защита, а тот, кто нападал.

– Слышал от Ивана, что ты силы не желала? – спросил Эльдар быстро. – Когда приняла?

– В тот день, когда Брют на остров явился, буквально за полчаса до визита. – Я улыбнулась, вспомнив опаленные усы князя Анатоля. – Господин Зорин сказал: «Серафима, жги!»

– И ты зажгла. – Мамаев рассматривал меня, наклоняя в стороны голову. – Эх, Ванька… Уж не знаю, как он теперь с тобой справится.

– Обыкновенно…

– С собою пусть сперва справится. – Геля явно разозлилась. – Покорители чертовы! Неужто каждая женщина подчиниться желает? Неужто у нас даже надежды на равноправные отношения нет?

И Евангелина Романовна выдала нам такой объемный, такой эмоциональный спич на тему отношений между полами, что захотелось искупать ее в овациях.

– А теперь ты, Эльдар, на себя это примеряешь, каково это считаться слабым и быть вследствие этой воображаемой слабости опекаемым!

– В этот ваш клуб я, пожалуй, вступлю, – попыталась я смягчить неожиданный пафос беседы. – В клуб не желающих опеки.

И мы чокнулись чаем над усыпанной крошками скатертью.

– …да нет, – говорила я уже через четверть часа, продолжая рассказ. – Вовсе не с господином Зориным мириться приехала. Ну расстались и расстались, дело житейское. Он, кажется, неплохую замену мне нашел, тем более что, как изящно заметил Эльдар Давидович, управы на меня нет.

– Это ты сейчас о барышне Бобыниной? – Мамаев хмыкнул. – Амурами там даже не пахнет, казенный взаимовыгодный интерес. Родственник этой барышни у нас по другому делу проходит…

Евангелина Романовна, кажется, наступила ему на ногу под столом, потому что чародей охнул и закивал, хватая ртом воздух.

– Простите, букашечки, размяк. Забываю, что две барышни в рядах столичных чародеев-сыскарей все еще являются непозволительной роскошью. А посвящать штатских в дела служебные некомильфо.

– Мы в твою приватную жизнь соваться не будем, – сказала мне Геля.