Текст книги "Огонь блаженной Серафимы"

Автор книги: Татьяна Коростышевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Кому выгодно и кто мог? Ты с Гаврюшей, прежде чем в Мокошь-град явиться, облазила весь Руян, зимний, неприветливый, почти безлюдный. Ты говорила со старшими, с ведьмами, с рыбаками. Они не смогли тебе помочь. Ты не знала, что спрашивать, поэтому ответов не получила.

Кто мог? Этот человек должен был изучить и меня, и Маняшу самым тщательным образом. Он должен был выучить ее словечки и манеры, чтоб я не заподозрила подмены. Много ли таких? На Руяне мы пробыли больше двух месяцев, познакомились с разными людьми. Насколько близко нужно от меня оказаться, чтоб… Натали?

Испуганная этой мыслью, я зажмурилась. Все это время кузина была рядом. Она та, кто могла? Пожалуй. Зачем? Да и сейчас в теле Маняши Нееловой вовсе не Натали, кузина сейчас в гостиной с… Плохая мысль, прочь!

Это должен быть некто, кто сначала был рядом, а после исчез. Как госпожа Шароклякина, опекавшая меня на острове. Или…

Гавр заворчал, когда я возбужденно подпрыгнула на кровати. Круговая нить в паутине называется ловчей, я только что нащупала ее кончик.

Тогда я забыла, что кроме ловчей нити по спирали идет еще одна, вспомогательная, и не знала, что часто сыскарь-новичок эти две паутинки путает.

Наталья Наумовна плакала перед Зориным без всхлипов либо гримас, по бледным щечкам катились крупные хрустальные капли. Ивану даже на мгновение почудилось, что, падая на пол, они разбиваются там с хрустальным звоном.

– Ванечка, я боюсь, я в ужасе, я без сил.

Кожа у Натали была тонкой, как лепесток белой оранжерейной розы. На висках сквозь белизну просвечивались синие кровяные жилки.

Иван Иванович вздохнул и промолчал. Гостиная напоминала поле боя. Пахло гарью и ощущался остаточный фон сильной атакующей магии. Одно из кресел и ковер, видимо павшие случайными жертвами баталии, теперь отсутствовали.

– Серафима безумна, – резюмировала барышня Бобынина свой рассказ. – Аркадий уже от нее пострадал и вряд ли сможет теперь находиться с нею под одной крышей. Отказать ей от дома не представляется возможным, так как дом фактически принадлежит господину Абызову. Это скорее Серафима может изгнать нас с братом. Да и скандал! Ванечка, он станет последней каплей. И без того газеты будто с цепи сорвались, живописуя похождения барышни Абызовой. Я буду растоптана, опозорена.

– Серафима Карповна у себя?

Зорину показалось, что кто-то пробежал по коридору, и послышалось треньканье телефонного аппарата, установленного в кабинете первого этажа.

– Заперлась в спальне со своим чудовищным грифоном и беседует с ним! Безумие! До седьмого сеченя придется терпеть. Я должна выдержать до этой даты. После блаженная Серафима съедет по своим блаженным делам, и я смогу с облегчением вздохнуть.

Иван Иванович посмотрел на кроткую Наталью с жалостью. Он знал, что после отъезда кузины ту ждет еще один удар, уже со стороны брата Аркадия. А еще Зорин знал, что как только господин Бобынин окажется за решеткой, он, Зорин, выдохнет с облегчением, перестав изображать нелепое жениховство.

Ситуация, и без того Ивана тяготившая, с появлением в столице Серафимы стала почти нестерпимой. Если бы только она дала ему возможность объясниться! Но нет! Она будет болтать с кем угодно, сражаться плечом к плечу с Гелей, флиртовать с Мамаевым или скандалить с родней, на это у нее и времени и желания достанет, на Зорина же у нее ни того, ни другого нет.

Наталья Наумовна, видимо исчерпавшая уже весь запас слез, подошла к клавикордам. Из всех занятий, входивших в ритуал его ухаживаний, совместное музицирование тяготило Ивана менее прочих. За клавишами Натали не говорила. Зорин обычно с готовностью разыгрывал с нею пьесы в четыре руки и исполнял дуэтом чувственные романсы.

Аркадию Наумовичу о сих домашних концертах сообщала прислуга, либо он сам на них присутствовал, убеждаясь, что сестра его не одинока и отнюдь не беззащитна.

Именно изображение защищенности я являлось целью зоринских ухаживаний. Идея принадлежала барышне Бобыниной. Однажды с посыльным его высокородию доставили надушенную записку от Натальи Наумовны. Та приглашала Ивана Ивановича встретиться наедине, чтоб сообщить нечто, имеющее касательство к ее родственникам. Иван, истомившийся разлукой с Серафимой, раздраженный, растерянный, решил, что речь пойдет о загорской кузине, и явился в дом на Голубой улице в тот же вечер.

Тогда Натали не плакала. Она лично открыла двери, сообщив, что Аркадий Наумович на службе, а прислуга отослана. Проводив Зорина в гостиную, без лишних слов сбросила с плеч шаль, оставшись в сильно декольтированном платье и продемонстрировала синяки на обнаженных руках, следы мелких ожогов и порезов, заживших и совсем свежих.

– Я – старая дева, Иван Иванович, – сказала она спокойно и взвешенно. – Для берендийского патриархального общества – меньше, чем ничто. Знакомые меня презирают, брат тиранит, Абызовы терпят из жалости.

– Это сделал Аркадий?

– Кто же еще? – Натали вернула на плечи шаль, сгорбилась в кресле. – Под словом «тиранит» я имела в виду вовсе не словесные шпильки.

Зорин не убил господина Бобынина в тот же миг лишь потому, что тот, как было сказано, находился на службе.

– Ах, Иван Иванович, – остановила его Натали, – не берите грех на душу. Да и идти на каторгу из-за семейной свары мелко и несоответственно вашему высокому положению. Любой берендийский суд примет сторону брата, любой скажет вам, что он был в своем праве. А вы… У вас прав нет.

– Это преступление!

– Не в глазах общества. – Наталья Наумовна грустно улыбнулась. – Так что остыньте. Мне нужна помощь, Иван, но не такая.

Ярость, не находившая выхода, клокотала в Зорине, мешала ему сосредоточиться. Он лишь кивнул собеседнице, побуждая ее продолжать.

– Аркадий собирается жениться, с недели на неделю будет объявлена помолвка, и к лету, думаю, он сочетается браком. Семейная жизнь сгладит неровности его характера, я на это надеюсь, а кроме того, молодые будут жить своим домом, оставив этот, – она повела рукою, – мне. Я стану свободной. Но до лета брата надо держать в рамках. Поэтому, Иван Иванович, ваше высокородие, умоляю, помогите мне эти рамки изобразить. Притворитесь моим женихом, пусть не влюбленным, но надежным. Это ни к чему вас не обяжет. Я прекрасно осознаю, какую незаживающую рану в вашем сердце оставила моя легкомысленная кузина, и понимаю, что против нее мои шансы ничтожны. Сама я к браку не стремлюсь, желаю лишь спокойствия и свободы.

Она долго еще говорила. Просто, без жеманства, без слез, без эффектов. Зорин не стал ей сообщать, что Аркадий Наумович к лету под венец отправиться никак не сможет, разве что его избранница решится отправиться с ним по этапу. Господин Бобынин натворил уже столько, что простым тюремным заключением ему не отделаться. Законы империи, касаемые продажи навских дурманящих зелий, были крайне строги. Как только чародейский сыск получит полную картину сети бобынинских распространителей, арест будет произведен. Мамаев, в чьем ведении находилось это дело, обещал закрыть его к концу года, в крайнем случае в сечене.

И Иван согласился исполнить роль жениха до того момента, когда Наталья Наумовна станет недосягаема для тирании своего брата. Не раз и не два после жалел, но слово есть слово. И в тот же вечер, повстречав господина Бобынина в начале Голубой улицы, возвращавшегося со службы, познакомился с будущим родственником. Последний после этого знакомства неделю пролежал пластом, залечивая многочисленные ушибы, ссадины и перелом руки, которую больше на сестру поднимать не смел.

А как жениховству обрадовался Эльдар Давидович!

– К дому я прискорбно не допущен, – строил он планы. – Лакей бобынинский, Пьер который, очень любопытство мое возбуждает. Уж теперь, Ванька, мы этого Петрушку прижмем.

А Наталья Наумовна, получив согласие Зорина, о том, что жениховство фальшивое, предпочла более не вспоминать, окружила Ивана Ивановича душной заботой. Дважды в неделю он являлся с визитами в дом на Голубой улице, беседовал о литературе, слушал декламацию стихов, музицировал, играл в карты, когда Аркадий Наумович оставался в гостиной. Тот вел себя приветливо, будто забыв о полученной трепке, беседовал на темы отвлеченные. Иногда жаловался на скопидомство дядюшки Карпа Силыча либо на дочь его вертихвостку, но эти речи со строгой кротостью прерывала Наталья Наумовна. Она предпочитала не слышать о своей кузине ничего – ни хорошего, ни дурного.

Дребезжание клавиш отвлекло Зорина от воспоминаний. Натали принялась напевать чувствительный романс, но первый же куплет прервал звонок в дверь.

– Его сиятельство князь Кошкин, – сообщила горничная, через минуту появившаяся на пороге.

Девушку Иван помнил, она служила в отеле «Чайка» на Руяне.

– Зови, – велела Натали. – И сообщи Фимочке, что ее жених прибыл.

Служанка скрылась, в прихожей затопали, по полу пронесся порыв морозного уличного ветра и в гостиную вошел бравый Анатоль. Усов князь теперь не носил, сбрив ту половинку, что осталась у него после стычки с Серафимой, а одет был партикулярно, без ментиков и эполет.

– Наталья Наумовна, – поклонился от порога, ставя на тумбу корзину алых роз, – а с вами, милостивый государь…

Натали привстала из-за клавикордов и присела в глубоком реверансе:

– Анатолий Ефремович, добрый вечер. Позвольте представить моего жениха. Иван Иванович Зорин, статский советник.

Зорин поклонился. Знакомство его с князем на Руяне происходило при столь неприятных для последнего обстоятельствах, что тот предпочитал делать вид, что знакомства вовсе не было.

Анатоль довольно развязно сел в кресло, попросил хозяйку что-нибудь исполнить, Натали сызнова принялась выводить песенку. Иван прислушивался, когда со второго этажа спустится барышня Абызова. И она появилась, когда последние аккорды романса сменились жидкими аплодисментами слушателей.

«За дверью окончания ждала», – решил Зорин, рассматривая Серафиму. Вид ее ему не понравился. Ради встречи с князем девушка наложила на лицо дикое количество румян да белил, глаза подвела сурьмой, ярко накрасила губы.

Кошкин при ее появлении вскочил, ринулся навстречу:

– Моя корсарка!

– Ваше сиятельство…

– Ах, любовь, – умилилась Натали. – Что ж вы, Ванечка, там сидите, ступайте ко мне, пусть молодые люди после разлуки поворкуют.

Зорин ступать никуда не мог, когда Серафима, увлеченная князем к окну, в тень многослойной шторы, послушно туда пошла, сердце Ивана пронзила вполне физическая боль. Он вспомнил все, о чем говорил ему Гуннар Артемидор. «Никогда она только твоей не будет, как ветер, как огонь. Делиться придется. Она всех и ничья».

Князь что-то вполголоса говорил, девушка отвечала еще тише, они стояли в шаге друг от друга, Анатоль взял ее правую руку, любуясь рубиновым кольцом на безымянном пальце.

Натали обернулась к окну, покачала головой:

– Распоряжусь ужин подавать.

– Ах нет! – громко сказал князь. – Ужинать мы будем в другом месте, любезная хозяйка. Сани ожидают нас во дворе.

– Придется еще обождать, – так же громко произнесла Серафима и, выдернув руку, направилась к свободному креслу подле Зорина. – Я подругу на каток с нами пригласила, она что-то запаздывает.

– Какая еще подруга? – Анатоль выразил тоном недовольство.

– Я с ней знакома? – Наталья Наумовна стояла в центре комнаты. – Что еще за подруги, Фимочка?

Ответить Серафима не успела. Горничная, появившаяся на пороге, сообщила:

– Барышня Попович к Серафиме Карповне.

Геля ворвалась в гостиную морозным рыжим вихрем:

– Добрый вечерочек! – завопила она, бросаясь с объятиями и поцелуями к Натали. – Евангелина Романовна я, а вы, стало быть, кузина Серафимочкина будете?

Шубка на Попович была лисья, чернобурая, и чернобурая же папаха с лихим заломом на макушке. Зорину она кивнула: «Виделись!», а перед князем исполнила такой глубокий реверанс, что подняться из него без помощи не смогла.

– Вот такая у меня подруга, – хихикнула Серафима, подхватив Гелю по руку, – веселая.

Кошкину рыжая девица понравилась, глаза его хищно блеснули.

– За какими же горами таких красавиц сыскать можно?

– Вольские мы, – куражилась Геля, – у нас гор-то не сыщешь, а вот красавиц…

– Тоже не осталось, – повеселевшая барышня Абызова подхватила игру. – Все столицу покорять отправились. Евангелина Романовна, ваше сиятельство, надворная советница, чиновница не из последних…

И как-то сразу все завертелось и пошло кувырком. Барышни, брюнетка и рыжая, с двух сторон увлекли князя Кошкина из гостиной. Наталья Наумовна семенила следом, отдавая распоряжения жавшейся к стенам прислуге. А Зорин почувствовал прилив уверенности. Что бы ни задумала его блаженная Серафима, теперь она своего добьется.

На дворе выяснилось, что в санях места для всех не хватит. Его не хватило бы в любом случае, об этом явно позаботился Анатоль.

– Сухов, каналья, – возмущался он фальшиво, – обещал же на четверых прислать!

– Веселитесь, молодежь, – грустно напутствовала Наталья Наумовна. – А уж мы тут вас будем дожидаться. Только, Фимочка, как же ты без дуэньи?

– А я на что? – Евангелина уселась в сани, потянув к себе подругу. – Я на целый год старше и на сто умнее. Ваше сиятельство, а неклюды будут?

Она подобрала поводья, собираясь править, князь едва успел запрыгнуть на облучок и забрал поводья себе.

– Как пожелают прекрасные дамы.

Тройка унеслась, барышня Бобынина, потоптавшись сиротливо, пригласила Ивана в дом:

– Отужинаем, Ванечка.

– Вынужден отказаться, – поклонился Зорин.

Проводить еще один безрадостный вечер в компании кроткой голубицы ни смысла, ни желания не было.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в коей на князя Кошкина ведется охота лисами, одной рыжей, другой черной, Зорин получает свободу, а чародей Мамаев – бесценные впечатления

Свойство отношенiй зависитъ отъ породившихъ ихъ причинъ. Такъ, знакомство, завязанное въ салонѣ на правахъ равенства, вслѣдствiе обоюднаго желанiя сторонъ, и безъ другого повода, кромѣ взаимной симпатiи, называется просто свѣтскими отношенiями. Если послѣ перваго свиданiя съ какой-нибудь стороны является приглашенiе, на него отвѣчаютъ визитомъ и подобнымъ же приглашенiемъ; обмѣниваются карточками, приглашенiями и всевозможными любезностями, в рамках свѣтскiхъ приличiй.

Если въ основанiи знакомства лежитъ какой-нибудь интересъ и если взаимное представленiе произошло по просьбѣ заинтересованной стороны, то это уже не свѣтскiя отношенiя: высшему лицу дѣлаютъ визитъ, но оно не обязано ни отплатить его, ни оставить свою карточку.

Деловыя отношенiя не требуютъ никакихъ личныхъ любезностей. Внѣ кабинета, конторы или магазина знакомство прекращается, каково бы ни было положенiе въ обществе.

Жизнь в свете, дома и при дворе. Правила этикета, предназначенные для высших слоев России.

1890 г., Санкт-Петербург

Наутро Попович со всей деловитостью отчитывалась Зорину о прошедшем вечере. Барышня Абызова телефонировала в приказ за три четверти часа до конца присутственного времени, надворная советница, памятуя, что дело подменной няньки поручено ей, сразу же отправилась в костюмерную.

– Я подумала, что называться чужим именем не стану. В прессе уже писали про сыскную чиновницу, так что его сиятельству те заметки вполне могли на глаза попадаться. Поэтому решила представиться собою, только… поаппетитнее.

Иван Иванович, накануне аппетитность сию оценивший самолично, кивнул.

– Задача стояла следующая – втереться в доверие князю Кошкину, чтоб мое присутствие в дальнейшем при его невесте казалось само собою разумеющимся.

– Втерлась?

Геля пожала плечами:

– Прочь никто не гнал, и слава богу. Серафима подыграла перфектно, будто действительно задушевную подругу во мне видит. Отвезли нас к речной резиденции, но внутрь не пригласили, развлекали прямо на берегу. Столы с постными закусками, горячее вино и пиво. Когда Серафима заявила, что мы с нею хмельное не пьем, организовали чай. Каток небольшой, прямо на Мокоши с полверсты от снега очистили. Из публики – Князева свита, в основном вояки, кое-кто с женами либо сестрами. То есть, понятно, приличное общество ради невесты его сиятельство собрал. А еще неклюдский ансамбль был. Но это уже мои капризы удовлетворяли. Катались до десяти где-то. Серафима на коньках хороша, не то что я. Уж ей, бедняжке, со мной помучиться пришлось. Ни минуты с Анатолем побыть не смогла, все меня за руку водила, что ослицу в поводу. После адъютант нас на Голубую улицу сопроводил. Все, пожалуй.

– Немного.

Евангелина улыбнулась:

– Это на будущее задел. В столицах, знаешь ли, у девушек свобод не в пример меньше, чем на курортах новомодных. Барышне Абызовой дуэнья надобна, а няньке своей она довериться не может. Мне бы, Иван Иванович, распоряжением для костюмеров разжиться на ближайшую декаду.

– Напишу, – пообещал Зорин.

– Серафима вчера все князя к приглашению подталкивала, желает его основную резиденцию обыскать. До идеи с телом-исходником она и без нас додумалась, хочет к княжеским слугам присмотреться.

– И чем же у нее князь подозрения вызывает?

– Князь – ничем. – Геля сморщила носик, передразнив гримасу отвращения подруги. – Она его ничтожеством считает и в расчет не берет. Но, мне кажется, зря.

Зорин его сиятельство слабым противником не мнил, но у него на то веские причины имелись: подслушанный разговор князя с адъютантом, поэтому заинтересованно переспросил Гелю:

– Почему зря?

– Мутный он, – ответила девушка с готовностью. – Лицедей первостатейный, такой, знаешь ли, развеселый Повеса, а у самого в глазах вся скорбь мира. И Серафимой, кажется, увлечен не на шутку, как синяк ее рассмотрел, в лице переменился.

– Какой еще синяк?

Попович одарила коллегу удивленным взглядом:

– На скуле. Ты разве не заметил ничего? Барышня Абызова таким слоем белил его скрыть пыталась…

– Кто посмел?

– Так Бобынин! Иван! Они же подрались перед обедом, Аркадий Наумович руки распустил, Серафима его огнем на сдачу шарахнула. Запах гари в гостиной стоял первостатейный.

Иван Иванович до боли сжал челюсти. Болван! Вместо того чтоб о подробностях саму Серафиму расспросить, объяснениями Натальи удовлетворился. А белила вообще на желание привлечь князя списал. Ревнивый дурак!

Зорин медленно поднялся из-за стола:

– Прогуляюсь я, Гелюшка.

Дверь кабинета распахнулась.

– Катастрофа! – Мамаев в мундире морского ведомства стоял на пороге. – Бобынин убит.

Вызвать себе в помощь надворную советницу Попович было великолепным решением. Я поняла это сразу же, как Геля появилась в доме Бобыниных. Она умела то, чего никогда не удавалось мне, – играть роль с куражом и удовольствием. Она даже к выбору наряда подошла с выдумкой. Лисица! Геля – лисица рыжая, и будь ее шуба тоже рыжей, маскарад стал бы излишне явным. Какую чудесную дурочку она разыграла перед Анатолем! Не вульгарную, но веселую, оставшись в рамках благопристойности, но всячески намекая, что может за эти рамки перейти. Неудивительно, что князь ею очаровался. Задача, которую я успела обрисовать, телефонируя в приказ, была нечеткой. Кошкин примется за мною ухаживать, то есть докучать своим обществом каждый божий день. Мне необходим был буфер между мною и женихом, отвлекающий маневр. В лице Евангелины Романовны я получила дуэнью и наперсницу, партнершу в проказах и блюстительницу приличий.

– Гаврюшу с собой не берешь? – спросила она, прижавшись к плечу, когда мы оказались уже в санях.

– Дом оставила сторожить.

– От того разбойника, что скулу тебе разукрасил?

Я кивнула. А ведь вроде так удачно синяк замазала. У моей фальшивой Маняши такое обилие дамских штучек обнаружилось, что во всем доме побелку можно было подновить. Я находкой воспользовалась бесстыдно, но, как оказалось, не особо удачно.

Поглядывая на сиятельного возницу, я рассказала Геле о драке и о том, каким монстром оказался близкий родственник.

– Кошмар, – решила подруга. – Ты права абсолютно, такие типы без укорота быстро человеческий облик теряют, а законной управы на них не сыщется.

На выезде из квартала к нам присоединилась группа верховых, ротмистр Сухов, молодцевато гарцующий на вороном скакуне, приветствовал нас криками, секретничать дальше не получалось.

В зимних берендийских гуляниях раньше принимать участия мне не доводилось. На коньках, разумеется, каталась, но вдвоем с Маняшей, на самолично залитой ледянке во дворе. Поэтому размах, с которым подошел к делу князь Кошкин, меня немало впечатлил. Адъютант на вытянутых руках поднес мне ларец, а князь самолично помог обуть лежащие в нем «снегурки».

– Весь Мокошь-град обыскал, моя огненная, чтоб на вашу крошечную ножку подошло.

Переобувание получилось излишне интимным, и меня не порадовало. Прикосновения Анатоля не нравились мне и тогда, когда как бы нравился он сам, теперь же и вовсе вызывали отвращение. Я поморщилась, когда его пальцы обхватили мою щиколотку.

– Больно?

– Потерплю.

– Мне бы не хотелось, чтоб вы меня лишь терпели.

Надев привычную маску жеманницы, я проворковала нечто комплиментарное и сообщила Сухову, пытающемуся поднести мне исходящую пряным паром чарку горячего вина, что мы с Евангелиной Романовной хмельного не употребляем по причине молодости и приличного воспитания.

Его сиятельство потребовал чаю барышням и сам руководил установкой огромного десяти ведерного самовара прямо на речном берегу.

– Догадываюсь, что наедине с женихом ты оставаться не желаешь? – Геля смотрела на свои ноги в коньках с сомнением.

– Мои желания вразрез с необходимостью идут. Нам бы приглашение в дом получить, – быстро, сбиваясь и торопясь, сообщила я свои планы.

– Перфектно, – сказала Евангелина. – Единственная твоя проблема, барышня Абызова, что ты спрашивать не приучена, все тихой сапой разузнать пытаешься.

– Да будь я сновидицей…

– А я чародейкой? Отставить причитания! Работаем с тем, что есть. Сейчас мы в это болотце палочкой тыкнем.

И она принялась за работу. Прилипла к ротмистру, хлопотавшему с самоваром, и беседовала с ним, пока я знакомилась с присутствующими на гулянии дамами. Публика угощалась у столов, многие уже успели надеть коньки, оттого покачивались, нетвердо стоя на ногах. Анатоль постоянно был рядом, придерживал под локоть, предлагал закуски и чай. Лицо его на морозе раскраснелось, он будто помолодел, сбросив с десяток лет.

Духовой оркестр, что развлекал нас вальсами с дощатых мостков, установленных неподалеку, вдруг умолк. По расчищенным меж сугробов тропинок на берег высыпал неклюдский ансамбль.

– Благодарю, ваше сиятельство! – воскликнула Попович. – Давайте кататься!

Моим партнером в катаниях, по умолчанию, стал князь, Гелиным, соответственно, адъютант Сухов. Тому можно было лишь посочувствовать. Пара его, не отличаясь ловкостью, демонстрировала преувеличенное желание эту ловкость показать. Мы с князем обогнули каток дважды, ротмистр за это время успел дважды упасть и получить удар лезвием конька партнерши в сгиб ноги.

– Простите! – сокрушалась Евангелина. – Великодушно простите! Серафимочка, подруга моя драгоценная, спасай меня!

Ротмистр похромал прочь, а наша с его сиятельством пара превратилась в трио. Комплименты, коими меня одаривали до сих пор, иссякли, зато завязалась беседа. Геля била не наверняка, будто пристреливаясь. Сначала восхитилась княжьей оранжереей, в коей, как она слышала, произрастают какие-то особенные пальмы, после – коллекцией картин и оружия.

– Ах, какое было бы блаженство увидать все эти чудеса воочию! – закатывала она зеленые глазищи. – Правда, Серафимочка?

Разумеется, его сиятельство пообещал нам это блаженство доставить.

Получив приглашение, интерес к гулянию я полностью утратила. Забавно, но князь, кажется, решил, что причина моего настроения кроется в ревности. В какой-то момент он даже оставил меня на кого-то из своих клевретов, укатив с Попович вдвоем. Я усмехнулась, наблюдая, каких усилий стоит ему удерживать вертикально путающуюся в ногах партнершу.

Еще немного покатавшись, я вернулась на берег к столу:

– Грустите, Серафима Карповна? – развязно спросил адъютант, возникнув рядом.

В который раз меня поразила способность окружающих делать вид, что на Руяне ничего необычного либо скандального не произошло. Будто не пытались учинить надо мною насилие, не вели против воли к алтарю, не претерпевали от огня, не пугались появления Артемидора.

– Павел Андреевич, – протянула я карамельно, – помнится, на Руяне в вашей резиденции новая горничная появилась.

– Простите?

Уж не знаю, чего он ждал, но явно не такой перемены темы.

– Лулу, – твердо продолжила я. – Востроглазая кудрявая барышня не нашего происхождения. Припоминаете?

– Вы знакомы с сей девицей?

– Немного. Ровно настолько, чтоб полюбопытствовать, где она нынче обретается.

– На вилле осталась, на острове, – любезно ответил адъютант. – Простите, Серафима Карповна, мне необходимо кое о чем немедленно распорядиться.

И он отошел. Лжец! Никого они там не оставили, двери-окна досками заколочены, пустота и тишина.

Распоряжения, которые должен был отдать Сухов, касались фейерверка. Он гаркнул команду служивым, и в ночном небе громыхнуло, рассыпались гроздья разноцветных огоньков. Их яркое мельтешение осветило далекие фигурки князя Кошкина и Евангелины, забредших почти на середину реки.

– О чем беседовали? – спросила я чиновницу уже на пути домой.

– О том, как его сиятельство тебя обожает, – ответила та с девчачьей ядовитостью, преувеличенно явной и от того забавной. – Пришлось даже обиду показать эдаким небрежением.

Мы похихикали, а после Геля сказала серьезно:

– А еще про скулу твою извазюканную и кузена-мерзавца.

– Это зачем еще?

– Его сиятельство очень желает в лучшем виде пред тобою показаться, сокрушается, что ошибок немало совершил, исправить их хочет.

Мы синхронно посмотрели на спину ротмистра Сухова, исполняющего роль возницы. Геля мне подмигнула:

– Счастливица ты, Серафима.

У крыльца она велела адъютанту подождать:

– Завтра зайду, без меня из дома ни шагу.

– А с тобой?

Геля вздохнула:

– Со мною тоже полной свободы не получишь. Завтра концерт, послезавтра – театр, послепосле… визит к сиятельной княгине. Вот тут закавыка, меня туда могут попросту не взять…

– Вы, что ли, с Анатолем все время расписали?

– Ну да. – Она подняла брови домиком. – Его сиятельство не собирается соперникам за сердце Серафимы ни единого шанса дать. А вот уже после бабушкиных пирожков тебя в резиденцию допустят.

Пока я возмущенно дышала, Евангелина Романовна шевелила губами и загибала пальчики в перчатках:

– Значит, три, четвертый – княгиня, спирит, опять театр, после – Новогодье, тут уж придется Наталье Наумовне семейный постный ужин организовывать, первого сеченя – свобода до второго, а вечером…

– Оставь, – сказала я, отдышавшись. – После визита в резиденцию я ваших планов придерживаться не намерена.

– Для того чтоб их не придерживаться, их надо знать. – Зеленые глаза полыхнули яростью. – Я понимаю, любезная барышня Абызова, что для тебя все происходящее не более чем игрушки, а для меня – опаснейшая авантюра. Думаешь, мне в вашей аристократической возне поучаствовать охота?

– Ну так и ступай с Богом! – негромко, с той же яростью, предложила я. – Сама справлюсь!

– Не справишься. Именно потому, что под это не заточена. Ты умная, хитрая, сильная, но… – Она наклонилась, обняв меня за плечи и приблизив лицо. – Иван велел мне Неелову твою отыскать, и я эту задачу исполню.

– Твой Иван…

– Князь его изничтожит, – перебила Попович, – сил у него достанет. Наш приказ и без того по тонкому льду ходит, шажок в сторону – и полынья.

– Брют не позволит, он клятву мне дал.

– А ты ему что в клювике за это поднесешь?

Ротмистр, зябнущий в санях, поинтересовался, когда барышни наконец нашепчутся на прощанье.

– Обождите, Павел Андреевич, еще минуточку! – пропела Евангелина громко и продолжила бормотать: – Канцлер велел тебе к Анатолю присмотреться. Не дергайся. Конечно, подслушивала, не хватало еще такой момент упускать. Наипервейший сыскарский талант – вовремя подслушать. Так вот и присматривайся! Если Юлий Францевич что-то почуял, присмотреться там есть к чему.

Сухов терял терпение, Геля быстро поцеловала меня в щеку:

– Сдюжим, Серафима, не бойся. Хотя бы потому справимся, что нас, женщин, мало кто за серьезных соперников считает.

Марта-толстушка зевала, впуская меня в дом:

– Почивают все уже, барышня. Давайте я вас ко сну подготовлю.

Справилась она споро. Сытый и бодрый Гаврюша сидел огромной копилкой у балконной двери.

– Ступай погулять, хороший мальчик, – отпустила я его в ночь и закуталась в одеяло.

Марта оставила мне ночник и, пробормотав сарматскую молитву, отправилась к себе.

А ведь Евангелина во всем права, канцлерову милость мне отработать придется. Вместо того чтоб князя презрением одаривать, надо его вниманием окружить. Что там с ним неладно? Обычный, знакомый Анатоль, не в злобной, а в умилительной своей ипостаси.

Вспомнив, с каким остервенением князь пытался убить мелкого тогда Гавра, я поморщилась. Такой же мерзавец, как и Аркадий. Родственные души. Недаром Натали меня про Кошкина пыталась предупредить. Кстати, о чем именно? Что у них эдакого могло приключиться? И когда?

Раздумывая так и эдак, я уже почти погрузилась в черноту, заменяющую мне сон, когда дверь смежной комнаты скрипнула.

– Дитятко…

Низкий гортанный, почти не похожий на Маняшин, голос и тяжелый звук шагов. Топ, топ…

– Ты спишь, дитятко?

Шелковая сорочка сползла с поджарых плеч, открывая торчащие ключицы, волосы по сторонам бледного лица всклокоченные, неопрятные.

Топ, топ…

– Чего тебе? – Голос мой дрогнул от скрываемого страха.

– Обнять тебя хочу, увериться, что все ладно.

Твердая ладонь, опустившаяся мне на макушку, чуть не заставила меня заорать.

– Холодно мне, дитятко…

Видимо, жалобные нотки в этих словах прогнали мой страх. Кем бы ни была женщина, захватившая Маняшино тело, зла мне причинить она не могла.

– Ну так я тебя согрею. – Обняв няньку за плечи, я отодвинулась, освобождая местечко подле себя. – Или тебе еще снов надобно?

Огонь струится из моих рук без усилий и исчезает, будто первый после засухи дождь в растрескавшейся земле.

– Ты сняла запоры?

– Не сняла. Так спросила, для поддержания беседы.

– Ты можешь, я знаю.

– Откуда?

– Ты сильная.

– Комплиментщица, – укоризненно протянула я. – Всей моей силы Гуннару на один чих хватит. А ты что же, без чужих снов уже маешься?

Нянька засопела, уютно устроившись на моем плече, на лбу ее появились горошинки испарины.

– Сильная ты, Серафима, каждый тебя себе хочет.

Она говорила теперь, будто во хмелю.

– И ты? – спросила я осторожно.

– У меня ты и так есть, – пьяно хихикнула нянька, – горячая, полная…

Отогнав подступающий ужас, я вновь спросила:

– Собою меня заполнить желаешь, чтоб в огне купаться безнадзорно?