Текст книги "Сизые зрачки зла"

Автор книги: Татьяна Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Вы уж простите меня, голубчик, за ту выходку, сами понимаете – горе у нас, – повинилась она. – Все от отчаяния. Теперь-то я знаю, что никому навстречу не идут – таково решение царской семьи, а тогда еще не знала. Вы, наверное, приезжали, чтобы объяснить нам это?

– Да, именно это я и собирался сказать, надеялся уберечь Софью Алексеевну от напрасных унижений, – подтвердил Платон.

– Она все равно через них прошла бы, мать ведь! – вздохнула графиня. – А у вас что, кроме брата никого нет?

Платон рассказал ей о сестрах и о том, как отправил их в то поместье, где они с графиней были соседями. Когда же Румянцева сообщила ему, что Солита теперь принадлежит Вере и сама девушка уже там живет, Платон тут же вызвался передать ей весточку. Предложение приняли с благодарностью. На следующее утро он заехал в дом на набережной Мойки и из рук прекрасной Надин получил письмо для ее сестры. Красавица обворожительно улыбнулась Горчакову, и тут же с четкостью штабного генерала изложила, что он должен не только передать письмо, но и внимательно присмотреться, не терпит ли молодая графиня Чернышева какой-нибудь нужды, а потом, вернувшись в столицу, конфиденциально доложить все Надин, не беспокоя ее бабушку.

Теперь, лежа без сна, Платон гадал, какое же все-таки впечатление он произвел на Веру. Ведь всю дорогу до Смоленска он бесконечно прикидывал, что раз ему нужно жениться, то лучшей невесты, чем связанная с ним общей бедой графиня Чернышева не найти. Подобная перспектива казалась очень заманчивой, но Платон подозревал, что в нем говорит кровь, ведь Вера так походила на его мать. Поверить, что причиной его интереса к молодой графине стало уязвленное самолюбие, он просто отказывался.

«Все нити сходятся к графине Чернышевой, – наконец признал он, – наверное, так угодно судьбе».

Решив больше не навязываться, а встретиться с Верой в имении, он задремал, а на рассвете, пока остальные постояльцы гостиницы еще спали, спустился вниз, чтобы уехать в Хвастовичи.

Вера слышала, как хлопнула соседняя дверь, зазвучали шаги и затихли у лестницы. Горчаков уехал в свое поместье, и ей наконец-то стало спокойнее. Она так и не смогла разобраться в клубке противоречивых чувств, бушевавших в ее душе. Совсем недавно все было так ясно: она любила Джона и, раз тот был для нее недоступен, собиралась посвятить свою жизнь матери и сестрам. Внезапное появление пресловутого кавалергарда спутало все ее мысли. Почему ее так задел вчерашний разговор? Она в нем даже не участвовала. Говорили другие. Почему ей не хотелось, чтобы Щеглов рассказывал князю о ее делах? Вера не только не стыдилась того, что обладает деловой хваткой и работает для своей семьи, наоборот, раньше она этим гордилась. Почему же вчера ей захотелось оторвать капитану его болтливый язык? Да и Марфа отличилась! Зачем было рассказывать первому встречному о шахте?!

«Почему я считала, что Марфа умнее? – недоумевала Вера, вспоминая красивое лицо своей помощницы, с воодушевлением обращенное к Горчакову. – Она ничуть не лучше обычных московских барышень. Те так же делают охотничью стойку, увидев богатого холостяка».

Разочарование оказалось катастрофическим, Вера так и не смогла с ним смириться. Ей показалось, что Марфа заигрывала с новым знакомым, будто и не она совсем недавно умирала по Щеглову.

«Вот и кончилась ее любовь, как только на горизонте появился другой. Правда, он моложе, красивее и богаче, чем исправник, но Марфа могла бы хоть ради приличия не менять так быстро своих пристрастий», – царапнула горькая мысль.

Хотя какое ей до этого дело? Пусть Марфа делает, что хочет. В конце концов, та не связана со Щегловым ни словом, ни обещанием. Может, он никогда и не посмотрит на нее, а так и будет хранить верность покойной жене. Такое поведение Вера понимала и очень ценила, она сама точно так же относилась к лорду Джону.

«Петр Петрович ведет себя мужественно и благородно, – признала она, и тут же сравнила исправника со вчерашним гостем: – а Горчаков, похоже, не пропускает ни одной юбки».

Самым обидным было то, что Вере сначала показалось, будто бы князь обрадовался, встретив ее здесь. Она увидела в его глазах такое сильное чувство, что даже смутилась, не зная, куда спрятаться от неприкрытого восхищения, пылающего в этом взгляде. Но когда Горчаков вернулся из своего номера с письмом, он уже казался невозмутимым. К счастью, Вера тоже взяла себя в руки и выглядела равнодушной и спокойной. Не стоило приглашать князя на чай, нужно было забрать письмо и закрыть дверь. Тогда он не увидел бы Марфу и не узнал бы от исправника так много лишнего.

Продолжая заниматься самобичеванием, Вера вспомнила, какой красивой казалась беседующая с князем Марфа, и лишь врожденная честность заставила ее признать очевидное:

«Марфа – красавица, умная и работящая девушка. Она имеет полное право на счастье, и если она понравилась Горчакову, нужно пожелать им всего самого хорошего».

Это выглядело честным решением, только вот душа к нему совсем не лежала. Почему же так горько сознавать, что князь потянулся к Марфе? Неужели потому, что у дочки управляющего появился шанс стать счастливой женой, а у хозяйки имения его не было? Но ведь Вере не нужен никто, кроме лорда Джона. Тогда почему она не хотела, чтобы Марфа соединилась с Горчаковым? Поджав колени, Вера уселась на кровати, ей хотелось плакать. Было очень больно и бесконечно стыдно. Больно – потому что не хотелось отдавать другой мужчину, а стыдно – за себя. Ведь какие слова ни подбирай, объяснение ее поведению выглядело неприличным: она ревновала и завидовала.

– Докатилась до того, что ревнуешь чужого поклонника и завидуешь бедной девушке, не сделавшей тебе ничего, кроме добра! – прошептала Вера.

Совесть тут же откликнулась мучительной болью под сердцем. Это казалось таким унизительным. Рассердившись, Вера заставила себя думать о том, что действительно важно – о своей семье. Она достала из-под подушки письмо сестры и, накинув шаль, подошла к окну. Заря уже окрасила небо первой ярко-алой полосой, и стало светло. Вера развернула лист и в очередной раз пробежала глазами письмо. Надин писала:

«Дорогая Велл, здесь все неплохо, если, конечно, так можно выразиться о наших делах. Суда над Бобом пока еще не было, и его судьба остается неизвестной. Мама ждет коронации в Москве, надеясь, что в этот торжественный момент царская семья не сможет отказать ей в просьбе – разрешить отправиться вслед за сыном.

Мы с бабушкой по-прежнему живем в столице. Я начала выезжать, обхожусь теми деньгами, что мы с тобой получили, и не позволяю ни бабушке, ни графине Кочубей тратить на меня свои средства. В свете меня принимают без энтузиазма, но вежливо, и этого достаточно, чтобы я смогла претворить свой план в жизнь. Правда, я пока не знаю, кто из холостяков сможет стать для меня достойным мужем, а для нашей семьи – защитой. Надеюсь, что к лету, когда ты вернешься, я уже выберу свою жертву, а может, и начну охоту.

Не только наша семья стала мишенью для любезного генерала Чернышева. Наталья Кирилловна узнала, что с князя Горчакова за легкое наказание для его младшего брата тот вообще потребовал отдать полк. Так что дядюшка действует с размахом, надеюсь, что хотя бы нами он подавится.

Все говорят, что суд над восставшими пройдет до коронации, и князь Горчаков обещал вернуться к этому времени в столицу. Передай с ним письмо о том, как складываются твои дела. Помни, что, в крайнем случае, мы сможем забрать у Баруся все наши деньги. Прошу тебя, не жертвуй своей жизнью, и если тебе там тяжело – возвращайся домой. Я уже по тебе соскучилась. Целую и жду. Твоя Надин».

Вера сложила письмо и улыбнулась. Сестра, как обычно, была абсолютно уверена в своих силах и своей правоте, заражая этой уверенностью всех вокруг.

– Спасибо тебе, умница, – прошептала Вера в распахнутую створку окна. Ей на мгновение показалось, что утренний ветерок отнесет ее слова Надин, – я тоже не буду колебаться, а буду делать то, что должна.

Она вылила воду из кувшина в фаянсовую миску и умылась. Потом взяла со столика щетку и стала расчесывать волосы. В окно ворвался теплый весенний ветер, а вместе с ним в комнату вплыл густой запах черемухи. Вдыхая медовый аромат, Вера подошла к окну. Ее сомнения и тяжкое настроение ушли вместе с чернотой ночи, она улыбнулась встающему солнцу и замерла, следя за краем алого диска, показавшегося из-за туч. Шаль соскользнула с ее плеча, а щетка замерла, запутавшись в тяжелой массе черных волос, но Вера этого не замечала, наблюдая за великолепной картиной, нарисованной природой. Не видела она и замершего у своего экипажа Платона Горчакова. Зато тот не мог оторвать от нее глаз: белая кожа ее груди отливала жемчужным блеском, водопад черных кудрей сбегал по плечам, теряясь за рамой окна, а прозрачные лиловатые глаза широко раскрылись, следя за солнцем. Вера Чернышева оказалась так упоительно хороша, что от нее просто невозможно было отказаться. Оставалось одно – завоевать, и он себе это клятвенно пообещал.

Глава 16

Обещание – дело святое, и Щеглов не собирался опаздывать на встречу с откупщиком, но до этого он хотел разобраться с тем, что же происходит с их товаром на ярмарке. Посему он поднялся почти на два часа раньше, чем обещал своим спутницам, быстро перекусил и вышел на залитую косыми утренними лучами улочку. Судя по времени, все торговцы уже должны были занять свои места в рядах, похоже, что так и было, ведь по улице катила лишь одна единственная крытая парусиной кибитка.

– Опаздываешь, братец, – добродушно заметил Щеглов, обращаясь к невысокому, очень худому вознице то ли кавказкой, то ли азиатской наружности, – небось, все места уже заняты, придется тебе с краю стоять.

– Ничего, барин, я постою, – отозвался тот, и ударил вожжами свою лошаденку. Та рванулась вперед и, быстро обогнав капитана, выскочила на рыночную площадь.

Здесь и впрямь было полно продавцов, да и покупателей уже хватало. На Щеглова сразу обрушился гомон толпы, ругань застрявших в заторах кучеров и крики зазывал. Исправник пробился к тому месту, где вчера оставили Осипа. Тот по-прежнему сидел на краю телеги, заполненной мешками с солью, как и предполагал Щеглов, их нисколько не убавилось.

– Ну что, Осип, не берут? – осведомился он.

– Нет, ваше высокоблагородие. Холера их забери совсем, чего им еще нужно? У нас ведь дешевая, так ни одного мешка не взяли.

– Ничего, возьмут!

От внимательного взгляда Щеглова не укрылось, что несколько праздных молодых людей – все рослые и плечистые в длинных поддевках и скрипучих сапогах – без цели прогуливались вокруг бедняги Осипа, грызли семечки и громко смеялись шуткам друг друга. Получалось, что именно эти подозрительные типы и отпугивали покупателей. Исправник решил пока не разгонять наглецов, а дождаться встречи с Горбуновым. Он достал часы и щелкнул крышкой. Пора было возвращаться к дамам.

– Ты не волнуйся, Осип, смотри за товаром, мы скоро будем, – распорядился он и зашагал в сторону маленькой улочки, ведущей к гостинице.

Давешняя кибитка, как и предсказывал Щеглов, стояла на самом краю рыночной площади. Бродячий купец, как видно, оказался неопытным или просто глупым, раз вместо того, чтобы пробиваться на видное место, загнал свою лавку на колесах к глухой стене дровяного сарая. Покупателей здесь не было вовсе, а плюгавый торговец, как будто и не беспокоясь по этому поводу, не спеша развешивал на выцветшей парусине кибитки свой товар.

– Кто дураком родился, уже не поумнеет, – пробормотал себе под нос капитан, скептически разглядывая результат трудов бестолкового торговца.

Платья висели косо, шали закрывали одна другую, казалось, что все сделано для того, чтобы никто не польстился на выставленные вещи. Щеглов не привык пропускать мимо своего внимания даже малейший беспорядок или нелепицу. Позабыв о времени, он двинулся в сторону кибитки с намерением разъяснить бестолочи, как нужно продавать товар, но его уже кто-то опередил. Плюгавый торговец почтительно слушал высокого плотного человека в длинном сером сюртуке и цилиндре. Мужчина стоял к Щеглову спиной, но что-то странно знакомое почудилось капитану его в полных плечах и грузной фигуре. Щеглов двинулся вперед, но был еще слишком далеко от кибитки, когда мужчина кивнул торговцу и стремительно отошел. Он удалялся, так ни разу и не оглянувшись, но Щеглов уже понял, откуда знает этого господина. Совсем недавно он видел человека, вот так же старательно распрямляющего плечи при ходьбе и размахивающего правой рукой, как будто в его кулаке что-то зажато.

«Так он же уехал в столицу еще неделю назад, – вспомнил Щеглов, – почему же застрял здесь? Надо разобраться…»

Капитан ринулся вперед, стараясь догнать человека в сером, но тот уже свернул на одну из улиц, разбегавшихся от площади. Щеглов понял, что даже если побежит, он все равно не сможет остановить подозрительного типа, а вот на встречу с графиней Верой и Марфой опоздает окончательно. Оставался один единственный вариант – расспросить торговца. Капитан протиснулся мимо двух десятков возов и добрался до парусиновой кибитки.

– Что хотел от вас граф Печерский? – властно спросил он торговца.

Худое горбоносое лицо мужчины побледнело и сделалось землисто-серым. Выкатив черные глаза, он замер и долго молчал, и лишь после нетерпеливого «ну!», выпаленного исправником, заговорил:

– Ваше высокопревосходительство, я не понимаю, о чем вы спрашиваете.

– Я говорю о человеке, только что стоявшем здесь! – уже раздражаясь, пророкотал Щеглов. – Я хорошо его помню и сразу узнал. Чего он хотел от вас?

– А, тот господин! Так он спрашивал, нет ли у меня мужской одежды, а у меня только дамские наряды, вот, извольте поглядеть – платья, шали и украшения, все самое лучшее, из Санкт-Петербурга привезено.

Торговец показал на развешанную одежду и кивнул на большой плоский ящик с множеством отделений, где, свернутые в мотки, лежали ленты и тесьма, и в аккуратные горки были собраны бусы. Поняв, что от щуплого торговца толку больше не будет, Щеглов, уже повернулся, чтобы отправиться в гостиницу, когда краем глаза заметил в одном из отделений ящика черную шелковую кисточку, замыкавшую нитку темных деревянных бус.

– Что это у вас? Четки? – спросил он, вынимая бусы из коробки.

– Кому как нравится, иногда немолодые дамы их на шее носят, а иногда и как четки берут.

Щеглов повертел в руках темные отполированные бусины, точно такие же четки он видел в руке у графа Печерского. Странное получалось совпадение. Какая связь могла завязаться между бедным торговцем с грошовым товаром и офицером, помощником самого генерал-лейтенанта Чернышева? К тому же, этот торговец вообще отрицал, что знает Печерского.

На углу улочки, ведущей к гостинице, появились две дамы. Петр Петрович сразу распознал высокую фигуру в ярко-синей шелковой шляпке. Он помахал рукой и закричал:

– Марфа Васильевна, Вера Александровна, я здесь!

Капитан быстро полез в карман за деньгами и, достав пятачок, протянул его торговцу.

– Я беру четки. Этого хватит? – осведомился он.

Торговец неуверенно покрутил в руках монету, будто не решаясь продать товар, но раздраженный Щеглов так глянул ему в глаза, что тот сразу одумался:

– Благодарю покорно, господин!.. Очень признателен вашему высокопревосходительству!

– Петр Петрович, а мы вас потеряли, – громко сообщила подошедшая Марфа. – Вот и решили прямо на площадь идти. Ну, как? Продал Осип что-нибудь?

– Ничего, – отозвался Щеглов и заторопился: – Пойдемте. Нам нужно перейти через мост, дом Горбунова на другой стороне реки.

Он предложил руку Вере и нерешительно повернулся к Марфе, но та, как оказалось, уже копалась в лентах. Она весело и дружелюбно, как к хорошему знакомому, обратилась к худому торговцу:

– Ну что, Алан, больше синих лент у тебя нет?

– Нет, барышня, только голубые остались, – объяснял тот.

– Голубые не подойдут, – возразила Марфа, – ну да ладно, нам пора. Прощай Алан.

Торговец низко поклонился, забирая у нее ленты, и тут же вместе с ящиком залез внутрь кибитки.

– Вы его знаете, Марфа Васильевна? – удивился исправник. – Что же я его в уезде не видел?

– Он уже с неделю по соседним с нами деревням кочует. В Солиту первую приезжал, – объяснила девушка. – Я у него эту шляпку купила, хотела еще лент в запас взять. А у него нет.

– А по имени вы его зачем зовете?

– А как же мне его звать? – удивилась Марфа. – Фамилии его я не спросила, его все у нас так звали.

– Что-то случилось? Вы чем озабочены? – удивилась графиня Вера.

– Все в порядке, – успокоил ее Щеглов, – пойдемте к Горбунову. Нужно сегодня же наше дело сладить, иначе мы рискуем вообще ничего не продать.

Он повел своих дам через площадь к мосту. Дальнейшее их пребывание в Смоленске уже не представлялось капитану таким безопасным, как прежде, и исправник пожалел, что не попросил вчера князя Горчакова задержаться здесь на денек.

Откупщик Горбунов оказался рослым, с длинным белобрысым лицом, возраст его Вера определила как «где-то под тридцать». Его светло-серые глаза смотрели пристально и цепко, что совсем не вязалось с широкой дежурной улыбкой, но Вера решила, что ей выбирать не приходится, и после церемонии взаимного представления она же сразу перешла к делу:

– Денис Маркелович, вам уже передавали от моего имени предложение о покупке больших партий соли. Я сброшу цену на пять копеек с каждого пуда, если вы возьмете сразу все из того обоза, что мы уже пригнали.

Откупщик развел длинными и широкими, как грабли, ручищами и виновато вздохнул:

– Ваше сиятельство, предложение довольно заманчивое, только я ведь другим товаром торгую, солью никогда не занимался.

– Так займитесь! – поддавила Вера. – Я ищу оптового покупателя, способногобрать крупные партии товара. У вас будет преимущество – я и цену сильно сброшу, и оборот большой дам.

– Интересно, конечно, да только сложно сразу большую сумму из дела вынуть, – с сомнением покачал головой Горбунов.

Мгновенно почуяв, что ее водят за нос, Вера прибегла к проверенному средству – лести:

– Не может быть, сударь, Я же вижу, что вы – опытный коммерсант, а значит, понимаете, что деньги – инструмент у хорошего мастера. Зачем на них сидеть, если они в работе смогут сами вернуться, да еще столько же, если не больше, принести?

В глазах Горбунова мелькнуло удивление, но он тут же опустил тяжелые веки с белесыми ресницами, а когда вновь посмотрел на молодую графиню, выражение его лица изменилось: больше не было простоватой улыбки – перед Верой сидел сильный и даже опасный человек.

– Я польщен, ваше сиятельство, что вы так обо мне думаете, – спокойно, как равный, сказал он. – Деньги я и впрямь могу найти, только не это главное. Слух ползет по городу, что не стоит у вас соль покупать, проку не будет.

– Как это не будет? Как прикажете вас понимать?!

– А так: кумушки по дворам разнесли и своим мужьям передали, что ежели кто купит у вас товар, так тому беда будет. Все, мол, может случиться: дом ли сгорит, или родные сгинут где-нибудь в лесу.

– Это кто же такую наглость имеет ее сиятельству угрожать?! – взревел капитан.

– Этого я и сам пока не знаю, – признался Горбунов. – Но кто-то ведь не поленился самых отпетых городских бездельников подкупить, чтобы к вашим телегам покупателей не пускали.

– Это правда, Петр Петрович? – спросила побледневшая Вера.

– Да, к сожалению, это так. Я хотел сначала с господином Горбуновым встретиться, а потом разобраться с этими негодяями.

– Но кому это нужно? Я никому не мешаю, я просто хочу продать свое! Что в этом плохого? Я вообще, кроме нашей, не видела на ярмарке подвод с солью – Вера старалась сохранить невозмутимую мину, но удар оказался таким неожиданным и сильным, что это плохо получалось, и голос ее дрожал.

– Так бывает, ваше сиятельство, это – коммерция, – философски заметил Горбунов, и Вера вновь услышала в его голосе нотки отчуждения. Только что возникший между ними мостик разрушился, а вместе с ним начали таять и ее надежды на успех дела.

Это была отчаянная минута, и, как всегда в решающие моменты своей жизни, Вера почувствовала, что внутри нее проступает несгибаемый стержень. Она гордо вскинула голову и холодно, с явно слышимыми высокомерными нотами заметила:

– Коммерция – это когда сильные и умные люди могут договориться к обоюдной выгоде, а когда кто-то из партнеров не может увидеть истинный размах дела, тогда это называется иначе – мелкие делишки. Господин Щеглов сообщил мне, что вы один стоите больше, чем все перекупщики этого города, только поэтому я и захотела встретиться с вами лично. Жаль, что чужие разговоры и провинциальные хитрости конкурентов так влияют на ваше мнение. Наверное, мне стоит поискать партнеров в Москве или в столице.

Она поднялась и выразительно посмотрела на исправника. Тот с готовностью выступил вперед и предложил ей руку, а Марфа шагнула к двери, собираясь распахнуть ее.

– Подождите минутку, ваше сиятельство, – попросил Горбунов и заступил гостям дорогу. Он всмотрелся в лица всех троих и, как будто решившись, предложил:

– Я могу покупать у вас всю соль, хоть по тридцать возов в неделю, только вы уж сбросьте восемь копеечек с пуда. Вы ведь сами сказали, что оборотом возьмем, а я за эту вашу любезность сам с местными проходимцами разберусь. Да и не будет ни у кого из наших соперников в них больше нужды – я ведь товар в Москву гонять буду, здесь продавать не стану.

– В Москву? – заинтересовалась Вера. – А вы сами поедете с обозом?

– В первый раз, конечно, сам, а как договорюсь со старыми приятелями о поставках, так смогу и приказчиков посылать.

– Мне нужно передать деньги матери, а она сейчас живет в Москве. Вы не сможете мне помочь в этом деле?

– Да, пожалуйста, давайте адрес, и я отвезу все, что хотите.

Вера быстро прикинула, что если согласиться на условия откупщика, то за эту партию соли она получит чуть больше тысячи рублей. Столько же, сколько и в этот раз, она сможет отправлять новому партнеру каждую неделю. Получалось совсем неплохо. Скрывая радость, она предложила:

– Денис Маркелович, я передам вам товар и через неделю пришлю столько же, а вы, пожалуйста, отвезите эти деньги моей матери, адрес я сейчас напишу.

Она подошла к конторке у окна и написала адрес московского дома графини Чернышевой, протянула записку Горбунову и попросила:

– Возможно, вы даже сможете поверить мне на слово и передать матушке деньги за месячную поставку авансом. Я была бы вам очень благодарна.

– Разумеется, ваше сиятельство, – не моргнув глазом, согласился откупщик. – Я подожду еще неделю и потом поеду с обозом, а деньги передам за четыре партии.

Вера так обрадовалась, что ей захотелось броситься Горбунову на шею, но дело, о котором они только что договорились, требовало солидности и основательности. Она важно кивнула, и хотя улыбку и сияние глаз спрятать так и не смогла, серьезно пожала новому партнеру руку и спросила о том, куда перегонять подводы с солью. Марфа вызвалась поехать на постоялый двор, где возницы ждали их распоряжений, а Щеглов тут же предложил сопровождать ее.

– Давайте я сначала ваше сиятельство в гостиницу отведу, а оттуда уж мы с Марфой Васильевной поедем на постоялый двор, – предложил он.

– Я могу распорядиться насчет экипажей, – вмешался Горбунов, – ее сиятельство в коляске отвезут в гостиницу, а вы можете взять двуколку.

– Пожалуй, так будет быстрее, – согласился капитан. – Тогда мы до вечера сможем управиться и уже завтра отбыть домой.

Вера согласилась, и откупщик отдал распоряжение закладывать экипажи. Первыми уехали Щеглов и Марфа, потом и Вера уселась в новехонькую, крытую вишневым лаком коляску, вполне уместную в богатом столичном доме.

– До встречи, Денис Маркелович, – попрощалась она. – Я рада нашему знакомству. Уверена, что мы оба выиграем от наших нынешних договоренностей.

– Не сомневаюсь, ваше сиятельство, – согласился откупщик. – Насчет матушки не волнуйтесь, все сделаю. Через месяц деньги будут у нее.

Горбунов дал сигнал трогать, и коляска выехала со двора. Глядя вслед молодой графине, откупщик решил, что, передавая деньги в Москву, он ничем не рискует. Эта красавица была гордой и скорее умерла бы, чем нарушила данное слово. Да и прибыль в этом деле Горбунов смог себе выторговать такую, что ради нее можно было пойти на любые уступки этой деловитой барышне.

«В добрый час, ваше сиятельство, – подумал он, – насчет коммерции это вы в точку попали. Размах дела я сразу оценил, а вот какие деньги я на вас заработаю, это уж вам знать необязательно».

В экипаже Веру совсем разморило. Так случалось всегда. Сначала стальной стержень воли помогал Вере выстоять и победить, а потом он бесследно исчезал, и на нее наваливались опустошенность и бесконечная усталость. Вот и сейчас хотелось лишь одного – добраться до своего номера и рухнуть на постель. Она еле-еле поднялась по лестнице и только достала ключ от двери, когда услышала за спиной знакомый голос:

– Добрый день, Вера Александровна!

Она повернулась и увидела Горчакова. Она так изумилась, что, даже не поздоровавшись, выпалила:

– Так вы же уехали…

Как глупо… Вера мгновенно покраснела. С упорством, достойным лучшего применения, она все время старалась выглядеть в глазах Горчакова гордой и невозмутимой, но получалось совсем наоборот: постоянно смущалась. Мелькнула мысль, что князь, наверняка, изрядно развлекается, глядя на ее пылающие щеки, но она ошибалась. Он не развлекался, он был тронут. Эта смущенная девушка оказалась куда милее величественной красавицы с холодноватыми фиалковыми глазами. А потом пришла трепетная, как к ребенку, нежность. Потрясенный, Горчаков так и стоял, глядя в лицо молодой графини. Молчание затягивалось, это уже становилось неприличным, и, опомнившись, он сказал первое, что пришло в голову:

– Мой экипаж сломался, и я был вынужден вернуться. Но теперь все уже починили, и если вы закончили свои дела в Смоленске – я буду счастлив сопровождать вас.

– Да, мы сделали все, что хотели, и собираемся на заре выехать домой. Тогда мы сможем без остановки на ночлег добраться до Солиты.

– Замечательно! Я поеду с вами.

Они стояли в коридоре у полуоткрытых дверей своих номеров. Мимо них пробежал нагруженный чайным подносом половой, и, поймав его любопытный взгляд, Платон понял, что нужно позволить Вере удалиться. Он только собрался попрощаться, как девушка, опередив его, предложила:

– Давайте закажем чай, а вы пока расскажете мне все, что известно о суде над нашими братьями. Я знаю, что у вас тоже арестован брат, даже слышала, как вас вынудили подать из-за него в отставку.

– Откуда вы знаете про полк? – поразился Платон. Он прошел за Верой в ее номер и, опасаясь, что их разговор смогут услышать, закрыл дверь.

– Загряжская сказала, а Наталья Кирилловна знает все. Простите, если я не должна была об этом говорить. Просто вас шантажировал тот же человек, что пытается заполучить и наше состояние.

Горчаков успокоил ее:

– Все в порядке, я сам сказал об этом Кочубею. Наверное, тот счел эту информацию важной и для вашей семьи тоже. Вы правы относительно того, что на меня охотится тот, кто называет себя вашим родственником. Я имею в виду Александра Ивановича Чернышева.

– Он, скорее, однофамилец, чем родственник. Мой отец много сделал для этого человека в начале его карьеры, вот мама и рассчитывала на него, а все вышло наоборот. Почему люди так неблагодарны?

– Сложный вопрос, – мягко заметил Платон, любуясь ее погрустневшим лицом. Опять из-за совершенной маски мраморной статуи выглянула маленькая нежная девочка. – Чтобы быть благодарным, нужно иметь мощь натуры и благородство. Большинство же людей слабы, они охотно принимают помощь и благодеяния, но тяготятся этим. Все хотят считать, что сами добились успеха, вот слабые люди и забывают, кому этим успехом обязаны.

– Хорошо, если просто забывают, гораздо чаще благодетелю делают гадости и радуются, а иногда начинают его травить.

– Это тоже бывает, в этих случаях есть только один рецепт: не иметь с такими людьми дела.

– Вы правы, – кивнула Вера и предложила: – Расскажите мне о своем брате.

Платон не мог ошибиться – фиалковые глаза смотрели с сочувствием, и он рассказал ей все, даже то, как брат не захотел довериться ему и скрыл свое участие в тайном обществе.

– Он хотел оградить вас от опасности, так же поступил и наш Боб, – заметила Вера.

Платону так хотелось поверить ей! Душа его уже не могла удержать излияния. Он посмотрел в прекрасное лицо, ставшее сейчас милым и странно родным, и на одном дыхании рассказал Вере печальную историю своих отношений с матерью и, только замолчав, с ужасом подумал:

«Что я наделал! Теперь она отвернется от меня».

Но Вера протянула руку и погладила его по плечу.

– Все пройдет, – пообещала она. – Вы простили друг друга, и, веря в вас, мама поручила вам самое дорогое – своих дочерей, а вы память о ней, вырастите сестер.

Никогда у Платона не возникало такого душевного единения с женщиной, раньше он даже не представлял, что так бывает, но Вера устало вздохнула, и он тут же вскочил:

– Я расстроил вас своими печальными рассказами, простите меня. Вам нужно отдохнуть. Завтра я буду ждать вас внизу.

Он направился к двери и уже из коридора, в последний раз оглянувшись, увидел, как Вера вяло опустилась на постель. Она больше не бодрилась, и выражение крайней усталости исказило тонкое лицо.

«Я замучил ее, у нее куча собственных невзгод, а я вывалил на нее свои», – огорчился Платон, но нужно признать, что если бы пришлось начинать все сначала, он точно так же открыл душу этой удивительной девушке. Какое же это было наслаждение!..

Злоумышленник наслаждался. Он был хозяином положения, это грело его душу и услаждало самолюбие.

Его жертва не знала, что ловушка уже расставлена, и у нее нет шансов ускользнуть. Он хотел ее в собственность, всю, до потрохов – в рабство. Никого рядом, полное одиночество и единственная, вечная мысль: «я принадлежу хозяину».

Кучера во дворе гостиницы запрягали лошадей, слуги тащили сверху немногочисленные пожитки постояльцев: графиня Чернышева собиралась в Солиту.

Злоумышленник совсем не жалел, что взрыв в Санкт-Петербурге пощадил Веру. Сегодня он уже знал, что все случилось к лучшему: во второй раз он все сделает не спеша, с толком. Не будет недочетов, он сыграет свою игру безукоризненно. Каким наслаждением стало ломать комедию перед доверчивыми простаками. Как ничтожны казались они сейчас злоумышленнику. Они не стоили его мизинца, ногтя были недостойны, ни один из них даже не подозревал, с каким великим человеком свела их судьба!

Зачем убивать Веру? Это даже вредно, ее нужно использовать, Забрать у нее все: девственность, свободу, волю, даже красоту, только делать это медленно-медленно, смакуя каждое мгновение. Растянуть удовольствие. Хотя нет, это слишком слабо сказано, это будет гораздо более сильное чувство. «Восторг» – вот подходящее слово! Он упьется Верой Чернышевой, а когда опустошит ее до дна, тогда и выбросит! Только он один будет решать, когда для нее в этой жизни погаснет солнце.