Текст книги "Десница Пращура (СИ)"

Автор книги: Татьяна Чоргорр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Глава 14

Мальчишка заорал, и было с чего: неистово-алый, яростный свет выжигал глаза даже сквозь веки. Солнце едва взошло над облачным горизонтом, но мириады хрустальных граней множили сияние до нестерпимого. Что же будет в полдень?

Помня, как тут всё проваливается, нав откатился подальше от скорчившегося на полу Рыньи. Сел. С третьей попытки встал на шаткие ноги. Попутно обнаружил, что одет во что-то охотничье, и оно болтается на нём, как на пугале, а штаны норовят сползти. Стянул вздёржку и пояс, оправил подол куртки, тут-то и глаза немного притерпелись к свету: можно озираться, изучать обстановку.

С ночи – без перемен. Та же башенка, те же горы вокруг. Асур как лежал на своём алтаре, так и лежит. Рассветное пламя тщится перекрасить его в чуда, но увы, безуспешно: само уже перецвело из алого в соломенно-жёлтый, а там и до белого недалеко. Глаза болят, слезятся… Хватит тянуть время! Если что-то делать, то сейчас.

Ромига подошёл вплотную к алтарю. Потрогал холодный мрамор, по-прежнему не ощущая ни следа магии. Заглянул в лицо врага. Одно в нём, пожалуй, поистине прекрасно: вот эта его каменная неподвижность. Если бы поганец спал и не отсвечивал… Смиряя отвращение и страх, нав проверил жизненные показатели твари. Напоминает окоченелый труп, но к сожалению, только напоминает.

И снова нечего тянуть время! Либо решиться: совершить то, что Ромига пообещал асуру, и зачем Рыньи притащил его сюда. Либо отступать и принимать то, что с ним самим собираются сделать мудрые. Как лучше для Голкья? Да честно говоря, уже плевать! Этот мир вымотал из нава всё, что не забрал душекрад. Всё, кроме жизни, и на неё посягает. Так пусть подавится!

Ромига вдохнул и выдохнул, размял руки. Попробовал призвать набор инструментов – впустую. Ну и ладно. Рана аккуратная, можно ничего не чистить, не шить. Регенерируют асуры почти так же хорошо, как навы. И Камень ему в помощь!

Осторожно, бережно Ромига разжал холодные пальцы асура, стиснутые на рукояти. Взялся за неё и плавно потянул вверх. Кинжал вышел, почти не оставив следа. Крохотный надрез с припухлостью по краям, да пара капель серебристой крови… Кровь! Запах! Выпустить её всю, растерзать врага, добить… Не здесь и не сейчас. Не на алтаре!

Нав глянул на клинок, пытаясь понять, из чего он? Не золото, не лунный сплав – что-то полупрозрачное, светящееся изнутри… Истаявшее вместе с рукоятью, при попытке проверить остроту на ногте. Вот же погань! Но клинок – ерунда, важнее состояние врага: пока без перемен. Убраться бы прочь, пока он не очухается, а то благодарности можно не пережить.

– Рыньи!

Нет ответа: мальчишка лежит, не шевелится. Не поворачиваясь спиной к алтарю с асуром, Ромига отступил к своему проводнику. Позвал его ещё раз, потрогал ногой, всё без толку. Сел рядом, вытеребил из комка шкур вялую, холодную и влажную руку, нащупал пульс-ниточку – ругнулся отчаянно. На это они с Рыньи не рассчитывали. То есть, Ромига не успел спросить, на что рассчитывает малолетний балбес. Например, что он думает про магическую защиту, которой в хрустальном чертоге не может не быть? Удивительно, что обоих не испепелило… Нет, вопреки здравому смыслу, в своей безопасности Ромига не сомневался. И мальчишку своей уверенностью заразил: вместо того, чтобы подумать и предостеречь.

Хорошо, что не насмерть! По крайней мере, не сразу. Возможно, юный сновидец даже оклемается без последствий? Но увы, он не уведёт нава из башенки быстро и незаметно. Ромига его тоже не утащит: выхода для не магов асурская архитектура попросту не предусматривает.

Разве, что аварийный? Нав приник к узорчатому витражному полу, высматривая, далеко ли лететь, если тот снова провалится под ногами? Нет, совершенно не вдохновляет: с милю до облаков и неизвестно, сколько под ними. Скальные отвесы – мечта альпиниста, ветер развевает снежные шлейфы. Короче, ни зацепиться, ни пережить спуск. Ладно!

Ромига ещё раз проверил состояние Рыньи: не ухудшилось. Уложил мальчишку поудобнее, больше-то помочь нечем. Проверил асура… Этому пациенту явно лучше! Даже любопытно наблюдать, как светлые выходят из регенерационного анабиоза.

Любопытно, только очень уж долго. Дело к полудню, свет режет глаза, ноги подкашиваются. Опираться на Камень-алтарь – дурная идея, хотя Ромига по-прежнему ничего не ощущает. Отошёл, сел рядом с Рыньи, облокотясь о хрустальную стенку. Усталость обволакивает, сковывает тело и разум…

Полыхнуло над алтарём, и асур встал: словно птица взлетела. Всплеснул руками-крыльями – белоснежные, струящиеся одежды облекли стройную фигуру. Коснулся волос – они сами собой перевились в жгуты, косы, и улеглись вокруг головы. Лишь после этого асур с видимым удовольствием потянулся. Посмотрел на свои руки. Огладил лицо. Расправил складочку на одежде… Полуденный свет слепит, скрадывая подробности, но такое ликование, наслаждение собственной телесностью ни с чем не перепутаешь!

И немного дежавю…

Ромига зарычал, взвился на ноги, хотя минуту назад казалось, пальцем не шевельнёт – стена лучей выросла перед ним, отрезая от хозяина чертога.

Тот, наконец, перестал охорашиваться и обратил внимание на своего гостя:

– Осторожно, нав! Будь последователен. Не пытайся испортить свою же великолепную работу. Я тебе этого не позволю, но ты поранишься.

Нав смирил инстинкты и замер в полушаге от сияющей решётки. На всякий случай, загородил собой бесчувственного Рыньи. Асур тоже подошёл вплотную: подплыл, величественно ступая, высоко держа голову. Из-за сложной причёски светлый казался выше нава, но смотрели они – враг врагу – точно в лицо. Мерили взглядами, изучали враг врага ненавистно и жадно. Удовлетворили первое любопытство – сцепились в самом бескровном из поединков, глаза в глаза. Увы, Ромиге слишком жгло, чтобы выиграть в «гляделки» у светлого. Да и жутко: страшнее чем, когда асур смотрел через Вильяру. Уж насколько нав сейчас не ощущает магию, не видит ауры, а мощь этого присутствия пробирает до печёнок!

Вытерпел, сколько смог, и отступил, признавая превосходство противника. Асур принял такую реакцию без торжества, но как должное. Позволил наву проморгаться, потом заговорил. Возможно, кто-то вечно бы наслаждался переливами его голоса, даже не вникая в слова, а Ромиге мешает генетическая ненависть.

– Ты исполнил своё обещание, нав. И даже быстрее, чем я рассчитывал. Но скажи мне, зачем ты привёл в мой дом этого мохнатика? Тебе известно, что он умрёт, если останется здесь ещё немного? – в мелодичном голосе светлого прозвучала словно бы печаль, сожаление.

– Немного – это сколько? – уточнил нав, всеми силами сохраняя нейтрально-вежливый тон.

– До заката. Может быть, до полуночи.

Нехорошо! Но просить асура, чтобы он отпустил их? Просить? Асура? Напускная вежливость норовила осыпаться с Ромиги, но нав кое-как держался.

– Вообще-то, в наши планы не входило гостить у тебя так долго. Мы уже сделали всё, что намеревались: помогли тебе слезть с алтаря.

– Мы? – асур удивлённо приподнял белоснежную бровь.

В отличие от нава, он ни капельки не злился. Он был спокоен, как чистая стихия: ясная, совершенная, беспримесная. Заразительно спокоен, и Ромига вдруг тоже поймал этот настрой. Иметь дело со стихией, даже враждебной, легко. Опасно, жутко, но легко. Ромиге – не впервой.

– Я обещал сковырнуть тебя с алтаря, и я это сделал. Но без мохнатика я не попал бы в твой чертог во плоти. Я не настолько хороший сновидец. А вот он – достаточно хороший. Он первым предложил мне свою помощь и помог. Поэтому я говорю о нас.

– Ну что же, поговорим о вас. Или всё-таки о тебе, нав?

Ромига пожал плечами:

– А что ты желаешь сказать нам? Или мне? Что ещё, кроме: благодарю, вот ваш портал?

Асур рассмеялся. Не обидно, не оскорбительно – ему просто было весело, и реплика нава его позабавила, и он не таил это в себе.

– Благодарю. А неужели, нав, ты ни о чём не хочешь меня расспросить?

– А неужели, асур, твоя благодарность простирается так далеко, что ты ответишь мне правду, и она пойдёт мне впрок?

Глаза-солнца вспыхнули гневом: таким же мгновенным, как веселье, и таким же искренним.

– Пойдёт ли тебе впрок хоть что-то, зависит лишь от тебя самого! Или тебя этому не учили, нав?

Гнев асура подавлял. Однако Ромига нашёл в себе силы не обмереть со страху, не сгореть со стыда – ухмыльнуться:

– Жизнь учит.

Асур поморщился, будто вспомнил что-то мерзкое.

– Некоторых – не учит, – взмахом руки, словно крылом, отмёл воспоминание. – Тебе есть, чему учиться, нав. Однако ты мне нравишься. Поэтому я тоже исполню своё обещание. Я не стану вредить тебе на Голкья… Пожалуй, вовсе не стану. Моя Тень подсказывает, что это слишком нездоровое занятие. А мне моя жизнь ещё пригодится. Нужно предотвратить одну войну.

– Твоя Тень?

Асур указал себе под ноги:

– Конечно, я тоже отбрасываю тени. Из-за нестабильности мира, на Голкья это имеет любопытные последствия. Но ты разбираешься в них лучше меня, о ПовелительТеней. Я уверен, ты уже знаком с моей непоседой.

Ромига вспомнил задорно-глумливый голосок и смех-колокольчик… А пожалуй, что и знаком, но решил не развивать тему. Спросил другое.

– Войну? Ты сказал, предотвратить войну?

– Я долго размышлял, как отомстить тому, кто её развязал. Лучшей местью видится мне – возвратиться к истоку и сорвать его планы. Время – самая своевольная из стихий. На моём нынешнем уровне знаний, задача выглядит нерешаемой. Но кого, когда интересовали простые задачи?

– Ты… Ты о той Войне?

Асур кивнул. Коснулся лучей, разделяющих его с навом – они зазвенели под рукой, как струны.

– Наши Великие Дома не могли не сцепиться, – продолжил враг. – Мы рождены для соперничества. Для соперничества, нав, а не для взаимного истребления! Я найду, кто стравил нас так, и сделаю с ним, с ними… Что смогу, то и сделаю.

У Ромиги сердце зашлось от восторга и ужаса. Кого он опять отпустил на волю? Воскликнул:

– Ты сумасшедший, хуже Онги!

Воплощённая стихия взглянула укоризненно, качнула головой:

– Нет, нав. Я никогда не стану ломать мир. Ни этот, ни какой-либо другой. Ни под чужие приказы, ни под свои желания. Я удовлетворяюсь возможным. Ты же слышишь миры, ты это чувствуешь, как никто.

Вот тут светлый наступил на больное, и Ромига не сдержал гнева, пополам с горечью.

– Да я сейчас ничего не слышу, кроме твоих сладкозвучных речей!

Ещё один отрицательный кивок:

– Твой душекрад откусил больше рта. Он теряет власть над тобой, и не только. Дни его сочтены. Ты скоро вернёшь себе всё, что потерял, и с прибытком. Прощай, нав! Вам пора. Да пребудет моё благословение на твоём спутнике, а ты обойдёшься. Просто пожелаю тебе здоровья и удачи.

Ромига, забывшись, чуть не пожелал удачи в ответ, но сверкнуло, ослепило, и вот уже нав летит из асурского портала – лицом в сугроб.

Кое-как проморгался, огляделся. Асур вышвырнул его там же, где в прошлый раз. Его и Рыньи.

На холоду, возле родного Зачарованного Камня, мальчишка начал быстро приходить в себя. По крайней мере, удалось поднять его на ноги. И встать самому. И добрести до калитки, держась друг за друга. Калитку Рыньи благополучно открыл и закрыл, а где-то на середине второй лестницы снова скис. Пока Ромига собирался с силами, чтобы взвалить его на спину и тащить дальше, на них наскочил один из старших слуг дома Кузнеца. Этим приключение, в общем-то, и завершилось.

Брань Туньи Ромига, по большей части, пропустил мимо ушей. На вопрос, где были, ответил, что расскажет об этом мудрой Вильяре. Дошёл до комнаты, упал на лежанку и отключился: тоже, как в прошлый раз. Ощущаешь ты вредоносную магию или нет, а она вредит! И не только она – общие условия. Когда и так-то не слишком здоров… Нав понимал: в хрустальном чертоге было слишком много Света, чтобы обошлось без последствий. Но ущерб он станет оценивать, когда отлежится. Об асуре – живом и на свободе – тоже поразмыслит позже. Скорее всего, ужаснётся. Но сейчас, уплывая в горячечный бред, он знает, что поступил единственно верно, и нéчего об этом – пора птичек кормить.

Хор-рошие птички: белоснежный павлин и облезлый одноглазый индюк. Ромига отрывает от себя куски плоти и бросает им… Да ни капельки не больно! Зато птички либо подавятся, либо отравятся, либо – шутка Спящего – прикормятся и станут ему служить… Конечно, дурь несусветная! Наву смешно с самого себя, как с клоуна на арене. Мало ли, что не похож? Зато арена – что надо! Круг из постаментов, а на них картинно, будто сторожевые львы, возлежат белые звери Голкья. Лежат – наблюдают за кормлением птиц. А постаменты-то под зверями не простые: Камни-алтари. И не те ли самые, что запомнили вкус Ромигиной крови? Но сейчас они не претендуют, довольствуются зрелищем. Ромиге же почему-то кажется жизненно важным: сосчитать их. Он считает, а птицы, знай, требуют своего – жрать! Хлопают крыльями, щиплют клювами, отвлекают. Он раз за разом сбивается, не досчитав до трёх десятков. Забывает, откуда начал, слишком уж всё одинаковое: и Камни, и звери на них… Нет, один Камень почему-то белый, в Пещере Совета такого не было. Ромига начинает новый подсчёт с него, заметного, однако птички совсем обнаглели! Индюк сшиб с ног и целит клювом в глаза, павлин налетает на индюка сбоку – драка, вопли, когти, пух и перья кружат в воздухе. Одно перо, невообразимо громадное, опускается Ромиге на лицо, загораживая обзор. Оно, внезапно, тяжелее свинцовой плиты, и под его гнётом нав проваливается куда-то глубже, где нет зримых образов, вообще ничего…

Совсем ничего и никого! Ромига не ощущает даже присутствия поганца, который прежде обитал в этом нигде. А и правильно: сам же поганца отпустил. Зато внезапно понимает, вспоминает, что сквозь похожее нигде можно пронырнуть в любой из миров: хоть к душекраду в гости, хоть домой. Нав уже проделывал этот фокус, не отдавая себе отчёта. А когда-нибудь ещё раз проделает, сознательно и целеустремлённо. Но пока ему не хватает то ли духу, то ли дыхания, то ли чего-то ещё. Пустота выталкивает из себя, словно глубокая вода, и снова арена, алтари, птицы, звери…

Птицы насытились, отстали, исчезли. Ромига смотрит в глаза твари, сторожащей белый Камень. Взгляд её – не по-звериному осмысленный, а морда – уже не совсем морда. Звериные черты плавно и красиво – на удивление! – перетекли в черты голки. Мудрая Вильяра взирает на Ромигу высокомерно и загадочно, будто статуя сфинкса… Сфинкс и есть, с поправкой на местные реалии: звериное тело, лицо разумной. Убьёт, сожрёт – или сперва станет загадки загадывать? Молчит, смотрит…

Глава 15

Наву уютно во Тьме, первородной и вечной. После озноба и жара, после полчищ бредовых видений, Тьма ему – долгожданный отдых. Но что-то мешает почивать в объятиях родной стихии… Звуки и запахи. Телесные ощущения – неприятные!

Ну, да: правильная, здоровая регенерация именно такими обычно и сопровождается, он помнит. Он сосредоточивает внимание, где сильнее всего печёт, давит, дёргает… Едва не срывается в панику, понимая, отчего ему так темно: глаз-то у него в данный момент практически нет. Если верить ощущениям, через некоторое время снова будут. Но это время ему предстоит как-то пережить.

Не подавая виду, что очнулся, Ромига ловит и анализирует все доступные ему сигналы внешнего мира. Он по-прежнему в доме Кузнеца, в комнате Туньи: лежит, зарытый в россыпи морского мха. Рядом – двое знакомых голки, и они мирно беседуют о делах целительских.

– Мудрая Вильяра, скажи, а Нимрин теперь точно выздоровеет? – спрашивает Рыньи. Судя по речи, сам он уже вполне оклемался после визита к асуру.

Колдунья со вздохом отвечает:

– Эх, Рыньи! Вмазала бы я тебе подзатыльника! Ума-то всё равно нет, не отшибу. Но боюсь, спугну наиневозможнейшую твою удачу! Вы же с Нимрином сунулись, куда даже мудрым ходу нет! Да ты сам любишь сказывать, какие погибельные чары оберегают такие запретные места. Вас же могло расплющить, вывернуть наизнанку, загнать живьём к щурам. Но вы оба отделались, считай, испугом!

– Нимрин – испугом? – голос подростка звенит возмущённо.

– Да, и Нимрин – тоже испугом. Иули в чертоге Асми досталось хуже, чем тебе. Но ты посмотри, как заживает обожжённое. Сравни с тем, что ты наблюдал раньше.

– Да, я вижу. Быстрее и без рубцов. Мудрая, скажи, а почему так?

– Да знала бы я, Рыньи! Иули покалечился в Светлейшем круге и едва не помер. Потом он поранился о солнечные чары ещё раз – и быстро выздоравливает. Причём, заживают у него не только новые, но и все старые болячки. Ты, наверное, слыхал: некоторые знахари лечат подобное подобным. Обычно выходит у них ерунда, но возможно, иногда такое лечение всё-таки помогает? Или дух Иули перестал стыдиться своей стихии, а тело – враждовать само с собой? Или истинное равновесие целительно для всех живых, а не только для охотников? Я не знаю, Рыньи. Но я уверена, скоро наш Нимрин очнётся и попросит еды. И прожорлив он будет, как дикая стая.

– И попрошу. И буду. Как три дикие стаи!

Радостные возгласы слились в один: возвращения больного со щуровых троп здесь нетерпеливо ждали.

– Нимрин! Нимрин! Сейчас я принесу тебе вкусной похлёбки! – мальчишка подхватывается и убегает.

А Вильяра берёт Ромигины руки в свои и говорит ему тихо, проникновенно:

– Иули Ромига, прозываемый Нимрином! Прости, что мы с Альдирой напугали тебя. Знай! Асми на алтаре больше нет, и на жизнь твою ради равновесия мы не покусимся, не совершим такого беззакония. Я, Вильяра мудрая, верна словам и клятвам, которые я прежде давала тебе. Когда ты сможешь и захочешь, я отправлюсь с тобой на ту сторону звёзд: искать твоего врага-душекрада и твой дом. А пока я помогаю тебе исцелиться.

– Я услышал тебя, о Вильяра мудрая. Пожалуйста, дай мне воды.

Колдунья начинает поить его, как, наверное, поила в беспамятстве. Но он уже сам в состоянии сесть, он берёт в руки посудину и мимо рта не промахивается. Сперва глотает жадно, потом смакует, растягивая удовольствие.

Вильяра дождалась, пока он допьёт – спросила:

– Нимрин, ты расскажешь мне, что было с тобой в чертоге Асми? Что ты там делал? Что видел и слышал?

– Нет, Вильяра, не расскажу. Это тайна: между мной и моим кровным врагом. Но ты верно сказала, что Асми на алтаре больше нет. Это я свидетельствую и подтверждаю.

К Ромигиной радости, мудрая принимает его нежелание вдаваться в подробности, как должное. То есть, ей любопытно, но с расспросами она не лезет, с ворожбой не приступает. Просто продолжает разговор.

– Альдира уверен, нашего Асми на Голкья больше нет. Он ушёл от нас и запер за собою дверь, но ключ не выбросил. Иными словами, твой кровник вернётся в обжитое логово, если захочет.

Ромига пожимает плечами, находя подобный образ действия совершенно разумным… И тут же трогает кончики ушей, убеждаясь, что они не заострились на разговор о враге.

Отыщет ли асур путь в тайное убежище себе подобных? Как его там примут? Пожелает ли он остаться со своими? Приживётся ли? Мысли об асурах – асурах вообще – таки вызвали привычную реакцию организма!

А заодно уж с ушами, нав ощупал всю голову и лицо. На глазах – повязка с примочками: по ощущениям, полезными. Зрение восстановится, обязательно восстановится, нужно только подождать…

– Мы, мудрые, не замуруем дверь для Асми, – продолжает, между тем, Вильяра. – Даже если старейшие объединят усилия, нам не по зубам тот, кто был Пращуром. Но мы и не станем изгонять его. Мудрый Нельмара говорит, мол, Асми – не родня нам по крови, но по разуму – истинный прародитель. С незапамятных времён хранил он Голкья и учил охотников песням… Хотя я по-прежнему зла на него! Если я встречу его во плоти, я выскажу, что думаю – от себя, и плюну ему под ноги. А ты, Нимрин?

Нет, никаких комментариев об асурской бестии Вильяра от Ромиги не дождётся! Решил, что тайна – значит, тайна. Возможно, когда-нибудь он переменит своё решение, но пока – так.

– А я, Вильяра, посмотрю, что он станет делать, освободившись, – говорит нав. – Дальше – по обстоятельствам. Великого Безымянного я изгнал. Иули Онгу мы тоже изгнали. Понадобится, изгоним и Пращура… Или вы сами справитесь, без меня.

Ромига безошибочно, по памяти примостил посудину из-под воды в стенную нишу и лёг. Он всё-таки чувствует себя скверно, а из-за слепоты – вдвойне. Но если он не поспешил принять желаемое за действительное, то некое смутное подобие магической чувствительности к нему вроде бы возвращается…

***

Мастер Лемба, глава дома Кузнеца, обходит своё жилище после долгого отсутствия. По левую руку бодро семенит старый Зуни, по правую – скользит-плывёт, посверкивая золотыми очами и белыми клыками, любезная Тунья. Понурая, обиженная на всех Аю плетётся следом…

У ворот дома Лемба одарил обеих жён, как мечталось ему во время учёбы: наворожил и вручил им огромные узорчатые снежинки. Тунья рассмеялась от радости и бережно опустила хрупкий подарок на снег, любуясь им со всех сторон. Аю стояла, дула губки и хлопала глазами, пока талая вода не побежала меж пальцев. Тогда красавица брезгливо отряхнулась, шагнула навстречу мужу, глянула снизу-вверх, как балованное дитя:

– Любезный Лемба, неужели, это все твои гостинцы?

Он облапил её, подхватил на руки, закружил:

– Главный мой гостинец – я сам! Я вернулся, жена! Радуйся!

– А зеркальце? Ты обещал мне зеркальце? – голубые глаза набухли слезами.

Лемба осушил бы их поцелуями, но Аю старательно уворачивалась. Дурёха! Ведь беседовал же с нею по дороге домой, безмолвно. Объяснял, что мастер распродал те зеркала, а новых не наделал, нужно подождать. Не до ремёсел, не до торговли было во дни усобицы и беспокойных стихий. В ярмарочном поселении до сих пор не мирно, по словам Груны. Мудрые не велели Лембе туда ходить, гулять по лавкам, тем более – задерживаться. И домой он отчаянно спешил! По ней же скучал, по Аю… Да, Лемба повторил бы то же самое ещё раз, вслух. Но толку: объяснять, что понимают сеголетки, а жёнушка пропускает мимо ушей и ума, сколько ты ей ни тверди? Лемба с горьким смешком поставил Аю на ноги и отстранил, почти отпихнул от себя.

Обнял Тунью, крепко поцеловал и шепнул ей на ухо:

– Драгоценная моя! Прости, я мало являл тебе своё благорасположение. Но беспокойные стихии промыли мне глаза, продули уши и ноздри. Мудрые научили меня видеть то, на что я смотрю. Ты – тепло моего дома и пламя моего горна, радость моя и надёжа! Тунья моя любезная!

Впервые он назвал её любезной: старшую жену, мать четырёх своих дочерей, распорядительницу дома. Ожидал услышать в ответ сердитое бурчание, но Тунья на миг отстранилась, заглянула ему в лицо – глаза полыхнули ярче золотой гривны – обхватила руками-ногами, повисла на нём, прижалась, зашептала горячо.

– Я тоже не баловала тебя благорасположением, мой любезный мастер Лемба. А ныне и луна моя посветлела, радуясь возвращению твоему! Идём же, Лемба, обойдём скорее дом, а после отпразднуем…

Не отпуская его, она обернулась с шальной улыбкой:

– Аю, чего ты плачешь? Приходи третьей на мягкие шкуры, тебе же так нравится!

– Вам бы только шкуры мять! – замахнулся на них клюкой старый Зуни. – Лемба, дом-то без тебя ещё кое-как стоит, не рушится, а вот кузница грустит. Заказов мы накопили луны на три. Металл есть, уголь есть, а ковать некому. Хоть чёрного оборотня к наковальне зови!

– А он здесь? – вскинулся Лемба.

– Да куда же он денется, наш дорогой гость! Вильяра сказала, слаб он ещё – провожать его на ту сторону звёзд. Но хорохорится, бродит в снегах вместе с подростками, стреляет белянок. Из шкурок что-то собирается мастерить, выделывает их, как на барабан.

Лемба не ищет чужака нарочно, но обходя дом снизу доверху, заглядывает в покои Туньи, где теперь обитает гость. Нимрин – там: поправляет узор на разложенной на коленях куртке. Оборачивается на рокот двери, встаёт навстречу хозяину дома, приветствует его церемонно, честь по чести. Лемба отвечает таким же церемонным пожеланием здоровья – и тут же добавляет от себя.

– Мне сказывали, Нимрин, тебя потрепало, едва не до смерти. А я смотрю, каким я тебя нашёл, такой ты и есть. Только отощал, рёбра торчат, брюхо к спине прилипло. Неужели распорядительница Тунья плохо тебя кормила?

Чужак скалит мелкие острые зубы, зажигает искры в зрачках… Лемба не обратил бы внимания, да мудрый Стира научил подмечать мелочи. Кажется, раньше чёрные глаза Нимрина в полумраке посверкивали жёлтым, сейчас – бело-голубым, словно снег на солнце.

– Тунья кормит меня досыта, о кузнец. Но тебе не соврали, я побывал на пороге смерти и пока не вполне здоров. А ты-то, Лемба, чего так исхудал? Нелегка учёба у мудрых?

– Нелегка, но я доволен. А отъедаться мы теперь станем вместе. Вся зима впереди!

Нимрин кривится, но тут же переводит гримасу в улыбку:

– Да, Лемба. Вся зима – и вся жизнь.