Текст книги "Десница Пращура (СИ)"

Автор книги: Татьяна Чоргорр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Нет, Рыньи, это горы над облаками. Возможно, высочайшие горы Голкья, или просто очень высокие и острые.

Мальчишка приоткрыл рот в изумлении:

– Разве можно так рисовать горы? Даже наш мастер так не делает!

– А я делаю, – рассмеялся нав, хотя ему было совсем не весело. – Рисую, чтобы лучше запомнить место, которое явилось мне во сне. И чтобы показать его другим, ведь я больше не могу сплетать видения. Скажи-ка мне, Вильяра ушла давно?

– Незадолго до заката, а сейчас уже стемнело. Она обещала вернуться после полуночи.

– Позови её? А лучше, вместе с Альдирой. Хочу показать мудрым этот вид.

***

Лемба, внук Зуни, сидел на снегу и ворожил снег, а выходила у него, вопреки стараниям, то крупа, то град. Колючие льдинки долбили его снаружи, чёрные мысли – изнутри, сбивая колдовскую песнь с тона и ритма.

Особенно трудно сосредоточиться, слушая, как звонко смеются рядом Анта и Раска, выхваляясь перед мудрым Стирой, а больше – друг перед другом, огромными, в две ладони, снежинками. Взаимное влечение и удачная ворожба дурманят обоих, сильнее марахской травы. Счастливые! Пока не задумываются, не понимают, что посвящение пройдёт лишь кто-то один…

Крупная градина больно клюнула в лоб, и Лемба зарычал, чувствуя, как сочатся из глаз злые слёзы. Нет! Чтобы эти дурни остались вместе, а Лемба – со своей Яли, он теперь из шкуры выскочит, но станет младшим Вильярой! Раз уж судьба поманила его внезапным подарком…

Он крепко зажмурился и представил себе знахаркину дочь Яли: пришелицу с Ярмарки, младшую служанку в доме Кузнеца. Вспомнил, как дарил любезной не только свои первые поковки, но и прекрасные снежные звёзды. Голос с тех пор огрубел, дар, по словам Стиры, стал удручающе однобоким, но Лемба же не забыл ничего! Песнь, наконец-то, полилась, а в колдовской силе у него недостатка не было: не зря ученики мудрого Стиры днями напролёт сидят возле Камня…

Продолжая петь, Лемба вытянул перед собой руки и поймал на рукава сотворённую снежику: ощутимо тяжёлую, раза в два крупнее, чем у Анты и Раски. Открыл глаза. Увидел Стиру ровно там, где только что воображал себе Яли. Скривился.

Мудрый будто не заметил неподобающей гримасы ученика, кивнул одобрительно:

– Холодные стихии всё-таки слушают и слушаются тебя, о кузнец. Твоя песнь была сильна. Эта снежинка – величайшая из тех, что я видел в своей жизни, – Стира помолчал, давая Лембе осознать похвалу, распробовать её на вкус. – А теперь закрепи свой успех, спой ещё раз. Сосредоточься не на величине, а на совершенстве узора. Вспомни, что ты рассказывал мне о мастерстве и тонкой работе?

Лемба кивнул – и снова зажмурился, воображением рисуя под веками образ любезной. Но едва он запел, девушка-мечта вдруг подмигнула, и глаза её, только что – серебристые, сверкнули голубизной. Уже не Яли дочь Уюни – Аю дочь Тари взирает на кузнеца, своего мужа, с недоумением. Да, голубоглазая красавица совсем не понимает подарков, которые мгновенно тают в руках, ей такое даже обидно! А из-за плеча младшей кузнецовой жены деловито хмурит брови старшая, Тунья. Вот она бы оценила: она всегда восхищалась колдовским даром Лембы, в любых его проявлениях. Только самому кузнецу никогда не приходило на ум – радовать Тунью такими нежными, хрупкими, невесомыми подарками. Иное дело, золотая гривна управительницы: заслуженный знак уважения и доверия, а заодно, новый груз забот…

Рывок за шиворот, с насиженного места, сбил и песнь, и вереницу образов. Что-то просвистело, ухнуло в снег там, где Лемба только что находился.

– Зря я похвалил тебя, – сказал Стира. – Ты, что же, не рад успеху, а решил поскорее расстаться с жизнью?

– Почему?

– Погляди сам, что ты наворожил.

Лемба с опаской ковырнул снег сапогом. Опять у него получилась градина! Вернее, ледяная глыба, с голову величиной: как раз бы и вмяла её в плечи до самой задницы.

Стира позволил всем троим ученикам налюбоваться на сотворённое Лембой: испугаться, потом успокоиться. А после рассадил их в кружок и велел петь снова, не закрывая глаз, не вдохновляясь никакими воображаемыми образами и сложными чувствами. Просто слушать стихии, быть наполовину – ими, на вторую – волей, не ведающей колебаний.

Как непривычно, как странно: стать влажным ветром с моря, низкими тучами и растущим, цветущим в них льдом. Это уже не песенка-забава, какую смолоду умеют многие одарённые. Стира вплетает свой голос в хор учеников и ведёт их всё выше и дальше. Лемба, кажется, сам уже стал лёгким, прозрачным, на три стороны равным, будто ледяной кристалл. Путаница мыслей, сумятица чувств, разноголосица желаний остались далеко внизу и больше не гнетут его. Он уносится к горам вместе с западным ветром…

Оплеуха. Больно. Холодно.

– Лемба, ты, правда, не хочешь жить?

– Почему? Хочу!

– Так не растворяйся же в стихиях!

Запоздалый страх. Отец Лембы пугал сына сказками, как стихии заигрывают и забирают к себе сильнейших колдунов. Отец горячо и многословно объяснял мальчишке с ярким даром, почему большинство одаренных не сидят у Камней подолгу, не слагают новых песен, ворожат лишь по суровой необходимости. Отец пугал сына, да, видимо, не из своего опыта. Он не предостерёг, что холодные стихии уносят из жизни так нежно и незаметно. В огонь-то запросто не шагнёшь, ни с песней, ни в полной силе…

Стира дёрнул Лембу за волосы, привлекая внимание:

– До завтра – никаких песен! Совсем никаких! Вообще никакого колдовства! – повысил голос, обращаясь ко всем троим. – О предызбранные к посвящению, довольно вам учёбы на сегодня. Идём отдыхать, есть и спать, – снова переключился на Лембу. – Кузнец, ты на ноги-то встанешь?

Лемба удивился вопросу, однако тело, правда, заколело почти до неспособности двигаться. Он всё-таки поднялся, пошагал на месте, с трудом переставляя негнущиеся ноги, попрыгал, похлопал руками по бокам. Стира наблюдал за его попытками согреться и расшевелиться: не помогал, но готов был помочь. Лемба справился сам.

Мудрый выждал ещё немного и велел ученикам бежать к их нынешнему обиталищу – Пещере Совета. Сам припустил следом, как матёрый зверь за выводком щенят. Слыша за спиной его лёгкие шаги и размеренное дыхание, кузнец ощущал себя неловким, косолапым, безнадёжно тупым.

Однако на бегу постепенно отогрелся, ноги обрели привычную резвость, а ум – остроту. Только порадоваться этому Лемба, увы, не смог. Лишь яснее ощутил, что тело и дар, мысли и чувства больше не ладят между собой, и от их разлада, прежде неведомого Лембе, в собственной шкуре тесно и погано.

Вспомнилось и не дало себя забыть, как две луны назад мчал он с Ярмарки, наперегонки с позёмкой. Как тревожил снега ликующим кличем, от полноты силы и удали. А потом звери откопали чёрную дохлятину, и с этого мига жизнь Лембы покатилась кувырком с горы… Да нет же! По уму, Лемба зазвал к себе в гости беду ещё раньше! Бродячие архане не собирались зимовать младшими слугами, они выжидали случая, чтобы ударить в спину. И кабы не чужак… Да, по уму, бродяга Нимрин был счастливой находкой. Но вспоминать его тошно, а ещё тошнее знать (и хранить в тайне), что Светлейший круг не убил Повелителя Теней, а верная Тунья снова нашла чужака в снегах и выхаживает больного. При том, мужу, главе дома – ни словечка! Слухи же поползли такие, что Лемба извёл расспросами старого Зуни. Тот нехотя признался внуку, кого они прячут. Объяснил также, почему прячут: некоторые мудрые считают Нимрина ходячим бедствием и норовят убить.

Мудрые… Лемба сам стремится стать одним из них. Но чем больше он наблюдает и слушает их в Пещере Совета, тем страннее ему эти могущественные колдуны-долгожители. Всё-то у них не по охотничьи! И Вильяра после посвящения стала, будто не своя. Даже в мыслях всё труднее звать её прежним, любезным сердцу именем. Лемба уже почти уверился, что Яли, его милая Яли, действительно умерла. А ту колдунью, что сотворили из её останков стихии посвящения, он так и не познал. Сколько ни принимал Вильяру мудрую в своём доме, сколько ни валял по пушистым шкурам. Может, если бы она пригласила его в круг… Стира сказал, очень хорошо, что она его туда не приглашала. Почему хорошо, объяснять не стал: мол, в своё время сам поймёшь и поблагодаришь. Стира, вообще, немногословен: больше натаскивает, чем объясняет. Но учиться-то у него здорово… Да только Лембе не учится!

Вон, купцу Тиде учёба тоже не шла впрок, так Вильяра переговорила с ним и отпустила восвояси. А на Лембу лишь глянула издали. Ни полсловечка для него тогда не нашла: ни вслух, ни безмолвной речью. И пусть она – мудрая, то есть, заведомо лучше знает, что делает, а всё равно он на неё сердит и обижен!

Однако обрадовался, встретив её в Пещере Совета.

Обрадовался – и тут же огорчился: следам нездоровья, усталости и тревог на милом лице, во всём облике и ауре колдуньи… Снова обрадовался, что видит её – живую, потому что мог не увидеть вовсе… Сильнее ужаснулся, что едва не потерял…

Она поманила его за собой и ни разу не оглянулась, пока не завела в какую-то дальнюю комнатушку. Затворила, запечатала тяжёлую каменную дверь. Смерила Лембу пристальным, совершенно не ласковым взором и указала на груду пушистых шкур в углу. Уютное логово, мягкое ложе! Однако расценить её жест иначе, чем приглашение к деловому разговору, Лемба и не подумал: таким холодом от неё веяло. Уселись друг против друга: близко, но не вплотную.

– О предызбранный к посвящению…

Вильяра осеклась, скривилась: то ли от произнесённых слов, то ли потревожила недавнюю рану. Выровняла дыхание, заговорила снова – почти пропела.

– О Лемба, друг мой любезный! – расширенные зрачки полыхнули зарницами, но бледные губы тут же сжались в линию. – Я, Вильяра мудрая, пообещала жене твоей, Тунье, что дам тебе то, чего не было у меня самой: право выбора. И я спрашиваю тебя, о Лемба. Желаешь ли ты дальше учиться у Стиры, чтобы принять посвящение в Вильяры Младшие? Или ты желаешь остаться мастером кузнецом и вернуться в дом Кузнеца?

Лемба резко подался вперёд, не веря своим ушам:

– А что, неужели, как я скажу, так и будет?

Вильяра кивнула:

– Да, я подкреплю твоё желание, твой выбор своим веским словом, словом хранительницы клана. Так скажи мне, кто ты, о Лемба: предызбранный к посвящению или глава дома Кузнеца?

Лемба молчал, не в силах дать прямой, краткий и точный ответ. Чтобы выгадать время на раздумье, а то и получить подсказку, он переспросил.

– А ты, о Вильяра мудрая? Кем ты желаешь меня видеть?

Колдунья резко, недовольно мотнула головой:

– Я первая задала тебе вопрос. Ответ за тобой, Лемба.

Он замер, как на краю обрыва. Кто он, и чего желает?

– Хорошо, я выскажу тебе, Вильяра, всё, чем я себе уже весь ум изломал! В моей кузнице я каждый миг был на своём месте и счастлив этим. А в учениках у Стиры мне кажется, будто я занимаю чужое место. Я желал бы вернуться домой…

Лемба собирался ещё порассуждать вслух, намотать побегайских петель, да и подвести к тому, что желает он, или нет, или сам не поймёт, чего желает, а примет посвящение, потому что…

Вильяра оборвала его речь резким, как удар бича:

– Ты сказал!

Он вскинулся:

– Что?! Я же не договорил!

Вильяра выставила руки ладонями вперёд:

– Ты сказал главное, что я должна была услышать. Ты выбрал свою судьбу, мастер Лемба. Пока я жива и храню клан Вилья, стихии посвящения не коснутся тебя, – кажется, она вздохнула с облегчением.

– То есть, я…

– То есть, ты всё-таки пройдёшь обучение у Стиры до конца, потому что прерывать учёбу сейчас – опасно для тебя. А потом ты вернёшься в свою кузницу. Туда, где ты пребываешь на своём месте и счастлив.

– Но почему?

Вильяра будто не расслышала, продолжая говорить:

– Ты доучишься, чтобы тебя по-прежнему считали моим преемником, пока я не найду кого-то другого. Всем так будет спокойнее. Ты доучишься, но я не позволю посвящать тебя, потому что твои расклады на исход обряда – хуже обычного.

Лемба помолчал ошеломлённо. Потом с внезапной, для самого себя, дотошностью уточнил:

– Насколько хуже?

Вильяра поморщилась:

– Я сегодня гадала: один белый камушек к трём чёрным, вместо четырёх белых к одному чёрному.

– Но почему?

– Потому что рогач сказал: «Му-у-у!» – она рассмеялась, зло и обидно, совсем как девчонка с Ярмарки, шугавшая любопытных этим своим присловьем. Мазнула рукой по глазам, тряхнула головой. Вдруг добавила, тихо и устало. – Откуда я знаю, Лемба. Не петь же мне песнь Познания, чтобы разъяснить, что с тобой не так. Или не с тобой, стихии тоже чудят. А я просто ужасно не хочу терять тебя до срока, кузнец.

Раньше она непременно сказала бы – мой кузнец. И облизнулась бы зазывно, и смотрела бы на него, а не мимо… Зябко передёрнула плечами, куртку не сняла даже в логове… У Лембы аж сердце захолонуло от сочувствия и нежности, от пронзительной зимней тоски. Но всё-таки он никогда не позволял хитрющей Яли безнаказанно вязать из себя узлы.

– Значит, ты нагадала мне плохой расклад при посвящении. Но ты ничего мне об этом не сказала, а велела самому выбирать. И тут же поймала на слове, на первом произнесённом «желаю»…

Жест отрицания – почти гневный. Прямой тяжёлый взгляд:

– Не я поймала тебя, Лемба, а всё, наконец, сошлось. Твои слова, где ты на месте, а где – нет. Слова мудрого Стиры о тебе. Моё гадание и то, что я вижу своими глазами. Это твоя судьба, кузнец, прими её и успокойся. Но если вдруг случится так… Если и в кузнице ты не обретёшь покоя, то расти свой дар, блюди его равновесие и жди, когда расклады переменятся.

Не-ет, это сказала не прежняя Яли! Даже не Вильяра, знакомая и привычная Лембе! Изрекла хранительница. Та, что стоит между охотниками и стихиями, между живыми и щурами. Это стало в ней ярче? Или предызбранный кое-чему, кое-как всё-таки научился у мудрого Стиры? Так или иначе, Лемба, без сомнения, услыхал глас судьбы. Постарался принять услышанное. Не посмел оспорить, однако же уточнил.

– Вильяра, скажи, а расклады когда-нибудь изменяются? Кроме сказок?

– Да, они меняются. Я точно знаю, я видела это сама, – она устало прикрыла глаза и откинулась на подушки, давая понять, что разговор окончен.

Лемба лёг рядом и обнял свою любезную колдунью: по-зимнему, без страсти, делясь теплом. Она прижалась к его боку и уснула мгновенно. Лембу тоже сморило.

Проснулся – один, с зажатым в кулаке ключом от комнаты. Вильяра ускользнула изнанкой сна, иначе кузнец заметил бы, как она уходит. Он тяжело вздохнул, завидуя навыку, который самому ему упорно не даётся: иначе уже побывал бы дома, проверил, как там и что. Но увы, ему проще увидеть миры по ту сторону звёзд, нежели знакомые места на Голкья. Потому, вздохнув, он перевернулся на другой бок, закутался плотнее в шкуры и проспал до утра.

Глава 13

Вильяра с Альдирой не слишком торопились на зов Рыньи. Ромига как раз дорисовывал Онгу в Доме Теней: уж марать стену, так марать.

Хрустальный чертог и асура на алтаре он изобразил ещё раньше, сам удивляясь, как ярко врезалась в память картинка, и как легко, уверено ложатся угольные штрихи на шершавый песчаник. Будто некий более умелый рисовальщик слегка направляет руку нава… Или померещилось?

Уж Онгу-то – точно сам! Ромига запечатлел древнего нава таким, каким его нашёл, во всём безобразии распада. И тут же, рядом – исцелившегося, торжествующего. Рисовал – снова думал, могла ли та история завершиться иначе, чем она завершилась? Нет, ни в одном из своих действий Ромига не раскаивается! Ни что кинулся сородича лечить, ни что убил Повелителя Теней. Но пока рисовал, окончательно уложил в голове, что любой нав, который прожил вне Дома слишком долго, может оказаться уже не совсем навом – или совсем не навом. Вести себя с такими бродягами, будто с товарищами по арнату – опасная привычка, подлежащая искоренению. Вытравливая безусловное доверие к представителям своего генстатуса, Ромига сам идёт по пути неприкаянных, непредсказуемых одиночек. Единство с Навью больно трещит по очередному шву… Или он просто становится осторожнее и рассудительнее, чего всю жизнь желали ему старшие товарищи? Боль – роста, а не разрыва?

Так или иначе, неизвестно, встретит ли он в своих скитаниях других навов. Встретит – поглядит, кто или что они такое. А в данный момент на повестке дня асур. С поправкой на возможную ложь, светлый тоже очень давно не бывал дома. То есть, ожидать от него можно всего, чего угодно. Даже вменяемости, дружелюбия и сотрудничества… Эсть'эйпнхар! Придёт же такое в голову… Нет, разумеется, правильнее ждать от светлой твари смертельного подвоха. Но пока Ромига нужен асуру больше, чем он – Ромиге… Увы, это тоже не точно.

Нав стряхнул с пальцев раздавленный в пыль уголёк и попросил у Рыньи другой, но мальчишки в комнате не оказалось. Ромига так увлёкся рисованием и своими мыслями, что не заметил, как тот вышёл… Плохо! Но лучше, чем вчера, и гораздо лучше, чем позавчера. Короткая медитация – самодиагностика…

– Нимрин?

Ну, вот и Вильяра! Ромига со вздохом открыл глаза: Вильяра и Альдира.

Мудрая, первым делом, принялась проверять состояние пациента и тоже одобрила динамику.

А мудрый уставился на рисунки, как шас – на налоговую декларацию. Да, именно с таким сложносочинённым выражением лица, способным впечатлить даже философски настроенного нава!

– Рыньи передал, ты хотел показать нам с Вильярой зарисовки своих снов?

– В первую очередь, вот это, – Ромига обвёл рукой пейзаж. – Знакомы ли тебе, о мудрый, эти горы?

Альдира нахмурился сильнее. Молча переглянулся с Вильярой и запел. Провёл ладонью над рисунком, потом у Ромиги перед лицом – нав тихо, угрожающе зарычал на такую бесцеремонность – снова над рисунком. Старательный, но далёкий от совершенства набросок обрёл фотографическую точность, цвет и глубину. Словно распахнулось окно в стене. Да, именно такой образ Ромига явил бы мудрым, если бы мог. Три пары глаз некоторое время созерцали горные пики над пеленой облаков.

А потом и асур на алтаре стал во всём подобен настоящему… Ромигины уши заострились не столько от генетической ненависти, сколько в ответ на ворожбу Альдиры. Голки так легко и непринуждённо вывернул наизнанку память нава!

Заметив Ромигину реакцию, Альдира не стал проявлять Онгу. Спросил:

– Иули, объясни, чем ты недоволен? Ты желал нам это показать. Ты приложил изрядную смекалку, сноровку и упорство, чтобы мы это увидели. Мне осталось наполнить образы, которые ты создал, колдовской силой, и мы их увидели. Что не так?

Ромига зарычал – теперь уже от досады, чувствуя себя идиотом. Конечно, он сам выложил им эти картинки: на блюдечке с голубой каёмочкой, как говорили знакомые челы. Но не ощущать магию, не сознавать и не контролировать глубину вторжения в собственный разум – невыносимо!

– Альдира, много ли ты видел калек, которые рады напоминанию о своих увечьях?

Вильяра ласково коснулась его руки:

– Ты не калека, Нимрин. Ты ранен, ты болеешь, но ты идёшь на поправку. Ты поправишься.

Ему бы её уверенность!

– Ладно, возвращаемся к началу. Мудрые, вы узнали эти горы?

– Это не наши Небесные, – первой ответила Вильяра. – У нас голкья другой породы, и вершины не такие острые. Может, на севере, за угодьями Сти…

– Такие зубцы могут быть ещё в трёх-четырёх местах, – сказал Альдира и в очередной раз поморщился. – Если бы Повелитель Теней не уничтожил образ Голкья в Пещере Совета, мы прямо сейчас посмотрели бы и узнали наверняка, где это.

– Вы не можете повторить то, что создали ваши предшественники? – ехидно осведомился всё ещё злой нав.

– Мы можем, – спокойно ответил ему Альдира. – Мы уже спели Зрячие песни. Но прежний образ Голкья жил и обрастал подробностями сотни лет, а новый едва народился. Ему нужна дюжина лун, чтобы отразить основные черты мира. А потому сейчас мы станем искать это место иначе. Мы найдём, не сомневайся.

Мудрый снова запел над изображением асура, начавшим, было, затуманиваться. Вернул картинке ясность – буркнул себе под нос.

– Белый Камень-алтарь! И где же у нас обитали такие затейники?

Ромига уточнил:

– Цвет имеет значение?

– И цвет, и порода. Вот такую – нечасто встретишь. Я догадываюсь, откуда эта глыба. Камень-то бродячий: мог убрести далеко от места, где его добыли и зачаровали. Но Камни не любят пересекать моря. Я почти уверен: белый Камень родом с Марахи Голкья, там и пребывает. Подходящие горы там одни. Дикая Стая.

Вильяра как-то по-детски ойкнула, Альдира усмехнулся:

– Да, горы Дикой Стаи высоки, круты и опасны. Там никто не живёт, никто не дерзает объявлять их своими угодьями. Джуни туда, мало, что не ходят, так стараются лишний раз не глядеть в ту сторону. Сказывают, те горы – не для живых. Будто само Солнце присаживается отдохнуть на заоблачные пики и беседует со щурами, а стихии и звери сторожат их покой. Любому незваному гостю – смерть. Но то Джуни! Наритья давным-давно добывают в предгорьях Дикой Стаи медь, золото и яркие камушки для украшений. Считают их благословением самого Пращура.

Ромига заметил, как мудрая вздрогнула и опустила глаза, а мудрый очень старательно не обратил на это внимания. Асур ведает, что между ними творится! Нав переспросил Альдиру.

– Что за Пращур?

Альдира чуть пожал плечами.

– Мы, мудрые, знаем о нём гораздо меньше, чем нам следовало бы знать. Он – единственный хранитель снов, кто не лишился голоса после заклятья Одиннадцати. Он – даритель новых, неслыханных песен, добрый советчик и надежда отчаявшихся. Сказывают, будто он обладает особой властью над жизнью, смертью и удачей тех, кого касаются его длани. Многие считают его первопредком всех охотников. Но чем дальше, тем сильнее я сомневаюсь, что это действительно так, – мудрый сделал многозначительную паузу. – Уж не почивает ли некто, именуемый Пращуром, на белом Камне-алтаре, на высочайшей из гор Дикой Стаи? Отзовись мне, о Асми!

Вильяра охнула и прижала ладони к щекам. Расширенные зрачки полыхнули не обычным её звериным огнём – отблеском Света вековечного. Ромига сморгнул и уставился на мудрую, пытаясь понять: правда, или показалось? А Вильяра пялилась на Альдиру, как пришибленная, потом вдруг встрепенулась и заговорила… Никогда её глубокий, богатый обертонами голос не звучал столь чарующе!

– Ты прав, о мудрейший из мудрых. Из всех, рождённых под солнцем Голкья, ты один догадался верно. И как ты поступишь теперь, о Голкира Великий?

Нав узнал эти вкрадчивые интонации! Асур явился на зов Альдиры, превратив Вильяру в своего медиума. Как? Почему? Не время разбираться! Только надеяться, что это ей не слишком повредит, и слушать. Очень внимательно слушать! Не упустить возможности, вовремя ввернуть своё веское слово. И так уже светлый поганец перехватил инициативу.

Альдира склонился перед Вильярой, то есть перед тем, кто говорил через неё. Склонился почтительно, но не слишком низко.

– Я поступлю, как должно, а прежде выслушаю тебя, о Асми. Почему ты, пришелец, чужак, лежишь на нашем Камне-алтаре, ни жив, ни мёртв? Кто уложил тебя туда? Зачем?

Вильяра ответила, горделиво вскинув голову, сияя глазами и улыбкой. Никогда прежде она так не улыбалась, не выглядела такой величественной, ошеломляюще красивой – и чужой.

– Никто не властен надо мной, о Голкира. Я сам возлёг на этот алтарь, сам пронзил себе сердце, чтобы спасти твой мир от ужасной, неминуемой гибели.

Мудрый глядел теперь исподлобья, угрожающе:

– А что за дело тебе до нашего мира, о чужак?

Улыбка Вильяры из ослепительной стала печальной:

– Я отдаю старый долг.

– Он подразумевает, что однажды едва не угробил Голкья, а теперь будто бы исправляет содеянное, – вклинился Ромига.

Альдира приоткрыл рот, собираясь что-то сказать…

– В словах Иули есть доля истины, – без тени смущения перебил его асур. – Но, если бы не я, не моя жертва, Иули давно отравили бы Голкья своим присутствием и разрушили. Я храню равновесие.

Альдира больше не гнул шею перед собеседником, ухмыльнулся дерзко:

– Не слишком-то у тебя получается, о Асми! Или ты скажешь, что миру не хватает второй, равной тебе опоры во Тьме? Ведьма Нархана случайно подсобила, но её изуверство над Иули Онгой – не совсем тот обряд, который нам всем нужен?

Вильярин голос прозвенел сталью о лёд:

– Я восхищён твоей мудростью, о Голкира! Ты снова догадался сам. А ты уже придумал, как достичь искомого?

Мудрый расхохотался, сцапал Ромигу за плечи и встряхнул так, что у того зубы лязгнули.

– Асми, ты считаешь, эта дохлятина ещё на что-то годится? Или ты знаешь, где нам взять другого Иули? Ты, правда, уболтаешь кого-то из них на добровольное жертвоприношение?

Вильяра посмотрела на Ромигу… Нет, это асур в силе взирал на подранка-нава. Вильяриными глазами, однако спутать невозможно! Ощущение присутствия ярче, чем в круге, ярче, чем во сне – и сразу же дурнотный, парализующий страх. Всё, на что Ромига оказался способен – выдержать взгляд, не зажмуриться. И то, возможно, зря.

– Он пока не убалтывается, – издевательски протянул асур. – Однако довольно будет соблюдения внешней стороны ритуала. Вильяра поможет ему лечь на алтарь и не промахнуться ножом. Заодно, она проделает с Иули то, что Иули сделали с ней самой, и тем исцелит свою рану.

– Звучит заманчиво, – хмыкнул Альдира. – Но ты не договорил чего-то важного. Ты бы не явился на мой зов и не почтил беседой, если бы не рассчитывал получить нечто от меня. Не от Иули, не от Вильяры – именно от меня. Что тебе нужно, Асми?

– Твоя догадливость продолжает восхищать меня, о Голкира! Призови алтарь Нарханы. Моя Тень подсказывает мне, что Вильяра уже пробовала, и у неё не вышло.

– Время имеет значение? – деловито уточнил мудрый, не вдаваясь в подробности.

– Для меня уже почти не имеет. Для твоего мира – чем скорее, тем лучше. Ты же не хочешь, чтобы снова началась кутерьма с Повелителями Теней и Солнечными Владыками?

– А она начнётся?

– Непременно. Одной лишь Солнечной опоры мало для истинного равновесия.

– Я услышал и понял тебя, о Асми, – сказал мудрый. – Мне нужно несколько дней, чтобы подготовиться.

– Хорошо, Голкира. За несколько дней не произойдёт ничего существенного. Я подожду.

Альдира смотрит на Ромигу: долго, пристально. У мудрого мучительно тяжёлый взгляд – и совершенно не читаемый. Лицо, тело тоже не дают никаких подсказок. Нав ждёт приговора. Ну, а чего ему остаётся ждать? Конечно, он попробует увильнуть от жертвоприношения: с Онгой же получилось. Но тогда он был в лучшей форме, и мудрые – на его стороне, а не против…

Альдира, безо всяких прелиминарий, отвешивает Вильяре мощную оплеуху. Колдунья отлетает, спотыкается, падает на лежанку. Тут же вскакивает и, рыча, кидается на обидчика. Альдира больше не бьёт её, просто отшвыривает – раз, другой, третий – и что-то истошно вопит… Поёт? Вильяра останавливается посреди комнаты, пьяно пошатываясь. Трясёт головой, хлопает глазами. Опасливо проверяет, на месте ли скула и челюсть?

– Альдира, я не поняла! Что? Здесь? Сейчас? Произошло?

– Что произошло? А… Мы тут славно побеседовали с тем, кого сказители именуют Пращуром. Вильяра, ты совсем ничего не помнишь?

Колдунья берётся за голову и со стоном садится на лежанку. Альдира присаживается рядом и обнимает её за плечи: жестом, единым для всех миров и рас. Она приникает к нему так же недвусмысленно.

Ромига убил бы их обоих, если бы мог. Не из ревности: ревновать он так и не выучился. Да и самочка голки в любовницах у нава – тот ещё анекдот. Но ядовитый сплав ярости, безнадёги, страха хочется на кого-то выплеснуть, чтобы не жёг изнутри! Больное тело едва держит накал: в ушах – звон, в глазах – круги… Ого! Здравствуй, обморок.

Он ещё слышит голоса голки, но смутно. Вильяра жалуется, что не хочет исцяться такой ценой. Альдира отвечает, мол, тоже не рад, однако нужно погадать на все возможные расклады.

И песня: на два голоса. Чьи-то ласковые пальцы гладят Ромигин лоб и виски. Нет сил отстраниться, а потом желание пропадает. Мягкие подушечки медленно обводят переносицу и дуги бровей. Скользят по скулам, вдоль челюсти – к подбородку. Касаются губ и век. Массируют уши. Безошибочно находят, где нажать, чтобы уши стали острыми, а нав подскочил, как встрёпанный… Не нажимают, плавно водят кругами, и трудно придумать что-то более расслабляющее. Он не доверяет ни голосам, ни рукам мохнатых тварей. Ещё больше опасается того, кто может явиться к нему в сон. Но передышка не просто нужна, а жизненно необходима. И он выравнивает дыхание, замедляет суматошный стук сердца, успокаивается – засыпает.

Чья-то рука на запястье: ужасно знакомым хватом, знакомо волочит его по каким-то кочкам. Куда? Зачем? Почему?

– Рыньи?!

– Да, это я, Нимрин. Ты не просыпайся, пожалуйста! То есть, у тебя всё равно не получится. Мудрые крепко тебя усыпили, а я добавил. Но ты и не старайся. Сначала выслушай меня.

– Да, Рыньи, я тебя очень внимательно слушаю.

– Нимрин, они не зачаровали комнату! Мудрые, то есть, Вильяра с Альдирой, её не зачаровали. Забыли зачаровать, а я нарочно сел под дверью и всё подслушал. Всё-всё-всё! Как Асми говорил через Вильяру. И как мудрые потом совещались. Они, двое, убрались из тёткиной комнаты в какое-то логово. Они собираются там гадать, но я уже всё понял и всё решил. Ты, Нимрин, мой друг! Я никому не отдам тебя в жертву! Альдира объяснял Вильяре: либо две жертвы на двух алтарях, либо ни одной. Вот, пусть будет – ни одной! Ты же знаешь хрустальный чертог Асми, ты видел его во сне. А я научился ходить изнанкой сна. Я протащу нас обоих по твоему следу. Мы ведь сможем снять этого Асми с алтаря? Ну, как ты снял другого Иули?

– Рыньи, откуда ты знаешь про того Иули?

– Так Альдира же спорил с Вильярой! Они говорили, наше с тобой дело гораздо проще. Просто вынуть из Асми нож, и Камень вылечит его, а потом отпустит. Асми ранил себя чисто, не как злая ведьма – Иули.

Полёт мысли малолетнего сновидца ошеломляет нава. Тем более, Ромига сам подумывал о таком варианте. Но прямо сейчас, с наскоку, без подготовки?

– Ох, Рыньи, как же у тебя всё просто!

– А чего сложнить-то? – смеётся.

– Не сложнить, а усложнять.

– Да какая разница! Главное, мы уже на месте. Вот теперь, давай, Нимрин, просыпайся… У-у-у-юй!