Текст книги "Семь дней из жизни человека (СИ)"

Автор книги: Татьяна Чернявская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

День первый

   На шероховатой, покрытой потрескавшейся голубоватой краской поверхности дверей не было колотушки или колокольчика. На ней не было даже дверных ручек, словно в Дом невозможно было попасть извне, а посетителей здание само впускало или выпускало. Казалось, Дом, долго раздумывая, выбирал себе гостей. Найти Его специально не представлялось возможным, близ Его стен можно было кружить до бесконечности, пока случайно, устав и остановившись, не увидишь, что перед тобой невзрачное зданьице с маленькими убогими окошками и затёртой до неприличного состояния вывеской. Двустворчатая старомодная дверь Дома разительно превосходила высотой любую дверь в городе. Она была выше даже дверей собора и дома градоправителя, но была при этом столь узкой, что пройти сквозь неё мог лишь один человек, если он при этом не был излишне тучным, потому что кривые обломанные зигзаги давно погибшего под гнётом времени деревянного ажура могли легко порвать куртку и штаны честного посетителя. Искорёженные украшения эти крючьями и когтями торчали из двери, нависали с торца и щетинились ставнями окон, пугая и приводя в трепет тех немногих, что умудрились выйти к Дому. Шершавый камень тяжёлого фундамента врастал в землю корнями-осыпями, белоснежные некогда стены от дыма и старости покрылись косыми серо-бурыми кляксами, вызывающими отвращение и презрение. А крышу Дома так плотно увивал плющ, сплетённый с омелой и виноградником, что невозможно было понять, чем крыли это строение его древние создатели. Загадкой оставалось и само появление плюща, так как корней его не было видно ни с одного из углов, а потому создавалось впечатление, будто толстые бурые плети струятся прямо из самого щербатого дымохода. Унылый невзрачный памятник своему давно утерянному величию...

   На некогда красивой поверхности дверей не было колокольчика. Достаточно было коснуться их тёплой рукой, как по дереву пробежали волны дрожи и стены угрожающе загудели.

   На пороге стоял маленький худощавый мальчик лет семи в потрёпанной вылинявшей куртке и настолько протёртых и дряхлых башмаках, что назвать их обувью не повернулся бы язык даже у нищего. Впрочем, ребёнок вовсе не был грязен или неряшлив, напротив, такие чистые чулки и рубашка встречались редко у городской детворы, да и круглое личико со свежей ссадиной на кончике носа не носило следов луж и скромного завтрака. Из-под вязанной рябоватой шапки задорно выглядывали чёрные кудряшки.

   – Ты – Богдан? – раздался спокойный ироничный голос хозяина из темноты Дома.

   – Да, – смело задрал подбородок мальчонка, но коленки предательски задрожали под взглядом сурового господина.

   – Не правда, – улыбнулся хозяин, заметив поразительную храбрость своего юного посетителя, и осторожно провёл бледными холодными пальцами по лбу перепуганного ребёнка. – Ты Адам. Что за странные предрассудки. Тоже думаешь, что я вытяну твою душу, если узнаю истинное имя? Дитя.... Неужели вы считаете, что я не знаю о каждом из вас такой мелочи? Хочешь, я раскрою тебе одну тайну?

   Мальчик мелко закивал, не в силах оторвать зачарованного взгляда от обладателя странного пугающего голоса. Хмыкнув, мужчина склонился к оттопыренному уху его:

   – Я присутствую на каждом крещении, и ваши имена звучат для меня...

   – Вы, что за алтарём прячетесь? – с ужасом пролепетал Адам, бледнея на глазах.

   Мужчина расхохотался. От его раскатистого смеха задрожали стены и двери заплясали в благоговейном трепете. Мальчик совсем сошёл с лица, но мужественно не расплакался.

   – Кто я, по-твоему? – лукаво поинтересовался хозяин, перестав смеяться, и слышались в его вопросе укор и удивление.

   – Н-некромансер проклятый, – запинаясь, пропищал перепуганный ребёнок. – Все так говорят. Вы мёртвых оживляете, души неволите, демонов изгоняете и призываете, гадания богомерзкие проводите и всякими непотребностями м-м-маетесь...

   С последним словом маленький посетитель совсем сник, готовый вот-вот выпустить дух от охватившего страха и на собственном опыте подтвердить домыслы горожан о вызывании душ безвременно усопших коварным колдуном, чем безусловно умножил бы и без того тёмную славу загадочного хозяина Дома. Адам впал в отчаянье, всем сердцем хотел он сейчас броситься прочь, спрятаться под стол и оказаться подальше этих корявых дверей, но не мог. Не было ему дороги назад.

   Мужчина немного помолчал, и его молчание было страшнее даже худшей брани и проклятий, а после пожал плечами и чему-то ухмыльнулся.

   – Так зачем же ты явился ко мне, Адам?

   – Отец мне приказал. Сказал, я должен к вам на службу...

   – Ты такой послушный мальчик?– хозяин склонил на бок голову и изучающее осмотрел испуганное чудо. – Ты ведь боишься меня, и Дома моего не желаешь себе над головой, и помощников моих себе в друзья. Я могу отпустить тебя, только взамен, как и оговорено было ранее, придёт ко мне Богдан. Ведь твой отец обещал мне первенца своего, на смертном одре лёжа. А ты, изволь, даже не вторым будешь и не третьим. Шестой сын, ведь так? Богдану сейчас семнадцатый год. И когда только успел он столько детей на свет пустить? Ах да, плодитесь и размножайтесь.... Так что, хочешь ли ты действительно переступить этот порог и ко мне в ученики даться, Адам?

   – Да, господин, – мальчик искренне кивнул, сжал кулачки и собрал всю мужественность, чтоб не расплакаться, – я хочу помочь отцу, спасти его от клятвы ужасной и вытащить душу его из власти Вашей!

   – Душу из власти, – хозяин хмыкнул, будто душа незадачливого родителя давно пылилась на его полке между душами, начальника городской заставы и соседского молочника. – Ну, проходи.

   Адам выдохнул, украдкой перекрестился, стукнув пяткой трижды по порогу, что, по заверенью соседской старухи, было наиболее действенным способом уберечь себя, в покои к ведьмам идя. Правду, он не знал, работает ли чудодейственный способ против некромансеров, а потому постучал шесть раз для большего эффекта обеими ногами поочерёдно.

   Хозяин терпеливо дождался завершения чечётки и затворил двери. Даже не затворил, а погладил широким взмахом ладони, едва ли касаясь мохнатого нутра их и краешком бледного неживого мизинца. Створки надорвано застонали и, изогнувшись волною, рванулись в объятья друг другу, проглатывая своей пастью последние крохи белого света.

   И не было ничего вокруг, лишь эхо сбивчивого дыхания носилось в слепой пустоте...

   – Не стоит входить в мой Дом, покрывая голову. Верхнюю одежду так же оставь возле дверей, – темнота разорвалась под голосом хозяина и снова испуганно заполонила пространство.

   – Да, господин, – Адам смиренно кивнул и поспешил избавиться от неугодной почему-то куртки, – только где дверь?

   – Ты смотришь, но не видишь, – мягко заметил мужчина, посмеиваясь над незадачливым ребёнком, слепо крутящим курчавой головой. – Постарайся увидеть в темноте Тьму.

   – Да как же тут что увидишь без света?!? – мальчик смутился и, растеряв всё своё торжественное бесстрашие, совсем по-детски обиделся. – Темно, как в подвале! Что старайся, что ни старайся – даже носа не разглядишь!

   – Ну, тогда, пусть будет свет...

   От щелчка пальцев сотня лёгких серебристых искр вспорхнула на ладонь хозяина и задорно завертелась над ней сияющей стайкой испуганных светлячков-звёзд. Мужчина слегка подул, и скромные светляки взлетели к потолку, обратившись яркой россыпью едва заметных фонариков.

   Зал был огромен. Неприлично огромен и пугающе пуст. Адам не мог даже представить такой огромной комнаты, и уж подавно недоумевал, как она могла уместиться в столь маленьком и неказистом с виду Доме. Сияние новых звёздочек, косыми росчерками изрисовывало тёмный пол изысканной вязью. Сколько хватало глаз, тянулась аллея неровных, словно старые древесные стволы, колонн, утопая в столь же безмерном густом сумраке. Казалось, протяни в сторону руку – и пальцы увязнут в сером месиве. Меж колонн носился ветер, разбиваясь пугающим посвистом о дрожащие фонарики. Мальчик испуганно прижался к стене, оказавшейся неприятно тёплой и шероховатой.

   – Давай сюда куртку, – тяжело выдохнул хозяин, пытаясь перенять у мальчика одежду, но юный гость был настолько удивлён и напуган, что сжимал свои пожитки, пока костяшки пальцев не побелели.

   Мужчина сдержанно улыбнулся, снял тяжёлую чёрную мантию с глубоким капюшоном и повесил её на крюк. Вид хозяина Дома заставил Адама содрогнуться. В этом освещении мужчина казался просто ужасным. Глубокие шрамы от оспы покрывали бледные впалые щёки на ещё довольно молодом, но уже посеревшем лице. Усталые тени чёрными дугами лежали вокруг бесцветных глаз, делая взгляд мрачным и жестоким. Поседевшие тонкие волосы, что при свете звёздочек казались клоком тумана, растёкшимся по голове, не держались в причёске, приставшей благочестивым горожанам, а висели вдоль длинной тонкой шеи. Она отталкивающе и нелепо торчала из ворота простой тёмной рубахи. Но всё же, больше всего Адама пугали руки хозяина, тонкие гибкие и словно безжизненные. Сейчас он ими отряхивал запачкавшийся край мантии, а казалось, что творит ужасную ворожбу.

   – Но разве это не должны делать слуги, господин? – опомнившись, спросил мальчик, не без опаски подавая свою одежду. – Неужели в таком огромном доме нет слуг?

   – Конечно, я здесь не один. Есть те, что служат мне, когда я сам не успеваю справиться с чем-либо, и облегчают часть моих забот. Но это не делает меня праздным, а их обязанными. В этом Доме уважают и ценят помощь, преданность и честь. Те, что соглашаются служить мне, имеют чувство собственного достоинства и меры. А это пятно, право, не повод, чтобы отвлекать моих добрых помощников от их личных занятий.

   Говорил это хозяин искренне и мягко, без навязчивого морализаторства или гордости за собственное милосердие к подчинённым. Он просто говорил, как просто рассказывают случаи из жизни или обмениваются впечатлениями о погоде. Он говорил, и ему хотелось верить. Только Адам был хорошо воспитанным мальчиком и точно знал, что входит в обязанности прислуги и как она должна себя вести, а поэтому отнёсся к порядкам Дома весьма настороженно.

   – Поскольку, ты не желаешь спросить меня, я сам скажу своё имя. Для вас оно будет понятнее звучать, как Витольд. Пойдём, Адам, – мужчина взял своими холодными пальцами мальчика за руку и повёл вдоль бесконечного коридора навстречу зыбкой пелене мрака.

   Путь казался нескончаемым. Слабо трепетали фонарики звёзд, вырывая в неравной схватке с темнотой зыбкую высвеченную дорожку и кривоватые стволы колонн, что уходили своими макушками куда-то под потолок, растворяясь бесследно в подобии нефов. Из глубин зала доносились шепотки. Кто-то ползал совсем рядом, вертелся неподалёку и цепко следил за ними из своего укрытия, готовый в любой момент броситься. Повсюду Адаму мерещились бледные тени похищенных душ, слышались их неразборчивые голоса. Витольд просто шёл впереди, позволив воображению маленького спутника рваться на свободу и творить самостоятельно.

   – А почему здесь лужи? – расхрабрился спросить мальчик, который раз зачерпнув ботинком холодной воды.

   – Потому что шёл дождь, – милостиво пояснил хозяин, слегка улыбнувшись.

   – Как в доме может идти дождь?! Или у вас крыша протекает?

   – В любом месте дождь когда-нибудь да должен идти. Даже в этом Доме. Или ты считаешь, что только безоблачные небеса хороши? Нет плохой погоды, есть недостаточно хорошее настроение. Постарайся просто обойти лужу, коль так не хочешь намочить ноги, а не рискуй соваться напрямик.

   Адам ничего не ответил. Дом, в котором хозяин работает вместо слуг, не зажигаются свечи и время от времени идёт дождь, совсем ему не понравился. Мальчик даже перестал дико коситься на проступающие из темноты лица.

   – Тебе совсем не интересно, куда мы идём?

   – Не знаю, – честно признался Адам. – Я немного боюсь и поэтому стараюсь не думать про это. Домой я не вернусь, мне всё равно, что случится дальше.

   – А дальше, – хозяин задорно улыбнулся, – я выполню своё обещание. Я научу тебя творить чудеса.

   – Любые? – лицо мальчика засветилось неподдельным восторгом, он даже не скрывал своей радости, ведь мало кто мог похвастаться таким.

   – Любые...

   – Я смогу зажигать огонь прикосновеньем? И пророчествовать, и останавливать взглядом реки, и излечивать любые хвори, и воскрешать мёртвых, и...

   – Да, Адам, – Витольд присел, и сумрак вокруг него, расступившись, явил небольшой круглый стол и два кресла, одно большое и явно старинное для хозяина, второе – простое, но значительно более удобное для гостя. – Я полагаю, что ты с таким жарким сердцем вполне сможешь всё это, если будешь усерден. Однако есть небольшое препятствие, которое тебе придётся преодолеть.

   – Договор? – немного испуганно пролепетал догадливый ребёнок. – Я боюсь крови, господин Витольд. И, наверное, мой отец был бы недоволен, если бы я подписал с некромансером договор кровью. Он считает, что это не достойно. Ведь так подписываются только черти, продавая душу. Это было бы немного неудобно для меня. Но, если Вы настаиваете, то, пожалуйста, проколите мне палец сами, я, наверное, не смогу...

   – Ах, вот о чём ты подумал! – засмеялся хозяин Дома так задорно и звонко, будто мальчик действительно сказал нечто удивительно глупое и смешное. – Нет, дитя, я не требую договоров на крови. Ты и так в моей власти и поручительства от тебя мне не нужны. Ты просто ещё не готов получить знания. Тебе не хватает одного очень важного основания в твоей душе, что будет помогать тебе творить чудеса. Оно не даст тебе дополнительных сил и не поможет открывать новые пласты познания, напротив, оно воздержит тебя и будет всячески препятствовать. Но ты не станешь никем, пока не научишься жить с этим. Я покажу тебе кое-что.

   Прямо из темноты потолка спустилось что-то большое и плоское превосходящее в размерах человеческий рост. Его закрывало тяжёлое зелёное полотнище, напоминавшее клок содранной травы, заправленной в темно-оранжевую сетку. Полотно призывно размахивало тяжёлыми краями, но надёжно скрывало таинственный предмет. Мальчик, немного потоптавшись возле стола, сел в пустующее кресло и скромно сложил руки на коленях.

   – Тебе не любопытно?

   – Если Вы захотите показать мне что-то, Вы покажете, когда пожелаете сами, а если не захотите, то я ничего и не смогу разглядеть.

   – Ты прав, Адам. Возможно, твоё обучение для меня будет интересным, – мужчина поудобнее развалился в кресле и даже забросил одну ногу на подлокотник, что было совсем недопустимо и заставило Адама поёжиться.

   Витольд изучающее смотрел на собеседника, ловя каждое его движение. Отталкивающее лицо мужчины не выражало ничего, кроме лёгкой улыбки, но сам он едва ли не сочился ехидством:

   – Среди вас существует одно суеверие, милое и даже забавное для меня. Вы боитесь зеркал, панически боитесь. Пытаетесь скрывать это, отшучиваться и доказывать своё неверие, но при этом продолжаете отчаянно бояться, даже если не признаёте это. Ваши предки запрещали эту милую безделицу держать в домах. Да разве вас остановят благоразумные предупреждения старшего поколения? Вы принимаете эту отражающую поверхность за дверь в иной мир, мир, где обитают демоны, ваши души или наоборот бездушные двойники вас. Одним словом, за отличное пространство, злостно позволяющее себе копировать ваше собственное. Оно настолько закостенело в пороке подражательства, что смеет скрадывать ваши эмоции, показывать их ярко и вычурненно. Не скрывать и не увиливать, а прямо в глаза показывать то, что стоит пред ним. Ужасно, не так ли? И, разумеется, такой ужасный и непростительный поступок может исходить только от дьявола! Ведь ни один приличный человек, не станет так насылать хулу на себя самого и ближних своих. Словно не делает этого ежесекундно.... С дьяволом всё становится гораздо проще. А всё дьявольское для вас полно силы, ведь не может признать человек такой силы в подобном себе. Сила должна быть дана откуда-то. И, поскольку на Бога пенять решится не каждый, то приплетаете чертовщину. Как это не хорошо для добропорядочных верующих!

   Витольд выразительно закатил глаза и благонравно сложил руки на груди, знаменуя собой образец предельного смирения и кротости. От горькой обиды, сжавшей горло, мальчик едва не заплакал. И лишь неимоверная выдержка и природная послушность остерегли его от неразумного замечания в адрес такого недостойного поведения.

   – Да только вам мало было скрыть свои страхи под выдумкой, вы отчаянно усердствовали в пороке, плодя демонов, разнося собственную заразу в оба мира. Что вы сделали, во что вы умудрились превратить свою же игрушку?! Только представить себе: беременная не может глянуться в зеркало, потому что дьявол вселиться в её не рождённого ребёнка; девушки могут погибнуть во время гадания, если сквозь зеркало разглядят чёрта; отражение может похитить молодость и душу любителя излишне любоваться собой; незанавешенные зеркала похищают удачу из дома и отражают божьи благодати; при покойнике не открывают зеркал, чтоб дьявол не вселился в труп и тому подобные байки. Бред, порождение забитого сознания! И в это верят, с этим живут. И повсюду дьявол, чёрт, бес. Словно ему больше заняться нечем, как только подкарауливать в зазеркалье жалких людей. Вам что, вам удобно на него пенять. Вы даже не понимаете, что основные бесы здесь не гости Оттуда, а вы сами! Люди с пустой головой и переполненным самомнением просто не могут иначе. Как же им, бедным, вдруг взять и признать, что в них может проснуться обычный разум, что распознаёт в отёкшем лице пьяницу и сластолюбца, замечает жадность и жестокость, схватывает уродство! Вы же сами, пялясь в зеркала, не осознаёте, как глубоко видите себя. Думаете, чёрт уродует ваши лица в отраженьях, делает глаза маслеными и едкими, кривит губы? Это же вы сами, сами такие и есть. И это не дьявол подкрадывается к вам сзади, чтоб огреть, как вы говорите, пыльным мешком по голове, а ваш собственный разум, встрепенувшись, вдруг распознаёт в привычных контурах истину. Да только зачем людям такое озарение? Зачем им видеть себя на самом деле, без прикрас, таких как есть. Им нужна просто картинка, бездушная и, по возможности, притягательная, чтоб не выводила наружу того, что было компактно спрятано в глубинах души от своих и чужих глаз. Порой вы так усердствуете в укрывании себя, что даже не отдаёте себе отчёт, кто вы на самом деле. А зеркало это может, ему это под силу. Вот и мерещатся вам то ожившее отражение, то дьявольские гримасы. Люди просто трусы, они боятся увидеть себя. Создают табу и суеверия, а сами боятся истины. Боятся, что эта истина окажется сильнее их скрытых. Представь, что человек из зеркала более реален, чем ты сам. Сможешь, позволить ему занять своё место?

   – Никто моё место занимать не будет, – не удержался от вскрика Адам, испуганный речью хозяина Дома и его бесновато сияющими холодом глазами. – Я это я, мне душа дана!

   – Да? – ехидная улыбка на лице мужчины выглядела ужасно и от этого ещё более обидно. – Тогда, может, поклянёшься, что ты всегда одинаков, что от боли лицо твоё не меняется, что радость не заставляет тебя улыбаться, а грусть плакать. Любой человек во страсти меняется до неузнаваемости, при том неузнаваем он, как правило, собой же. Ты уже примерно представляешь, каков ты есть и какова твоя Душа, да только давай, загляни в зеркало. Оттуда на тебя посмотрит другой, оценивающе посмотрит, беспардонно. Посмотрит и увидит тебя. Ведь Душе тоже иногда нужно взглянуть на себя со стороны. И представь, что остаётся в тот момент в теле, пока душа с боку взирает на творение своих страстей. А может оно всегда было там, или, напротив, приходит Оттуда. И кто из вас будет реален в данный момент?

   – Я настоящий, – чуть не заплакал ребёнок.

   – А сможешь ты в этом убедить меня? Или, скажем, своих братьев. Одной фразы не достаточно: никто не воспротивит тебе говорить. Ты должен доказать это себе самому, не голословным утверждением и не досужими рассуждениями. Ты должен рискнуть "увидеть" себя. Встать лицом к лицу с самим собой и сделать себя той точкой крепления к жизни, что делает тебя сильнее любых демонов. А главное, демонов своих, что никуда не уйдут и вечно будут терзать тебя. Ты должен "увидеть" их и научиться повелевать ими. Лишь тогда ты сможешь повелевать любыми демонами.

   Мальчик испуганно вжался в спинку своего ненадёжного укрытия. Ему уж не казалось такой занимательной и прекрасной затеей становиться учеником некромансера. Всё словно пыталось оттолкнуть его и растерзать. Темнота подползла к самым башмакам и преданно лизнула своим удушливым языком ножку кресла. Колонны-стволы предательски потонули в ней. Звёзды медленно срывались с потолка и с пронзительным шипением гасли в лужах. Хозяин вроде улыбался, но его улыбка не делала лицо добрым или злым, она была никакой и потому никому не предназначалась. И лишь загадочный предмет под покрывалом как прежде висел, призывно развевая своими уже не кажущимися красивыми зёлёными крыльями.

   – Там зеркало, ведь так? – дрожащим голосом спросил Адам, он уже начал догадываться, что с ним намеревается сотворить ужасный человек и ощутил небывалый ранее ужас, словно двойник, наполненный демонами, уже поджидал его за причудливой материей и рвался наружу, заставляя её содрогаться.

   – Не просто зеркало, – учтиво поправил его Витольд. – Это зеркало Бытия, или для вас, людей, зеркало Истины. Оно не причинит тебе вреда, пока я не прикажу или ты сам этого не захочешь.

   Мужчина не стал разговаривать дальше, он спешно, пожалуй, слишком спешно поднялся с кресла и позвал на ладонь одну звёздочку. Посадив её на столешницу, хозяин ушёл, оставив с полумраке испуганного Адама наедине с таинственным зеркалом. Лишившись хозяина, покрывало перестало дрожать, а фонарики звезд дружно погасли. Только последняя, что сияла над столом, осталась с маленьким гостем. Её лучи высвечивали на полу большой тюфяк и одеяло. Мальчик ещё долго сидел, не сводя глаз с дрожащих лучиков и горько плача в тоске по родителям и дому. Когда усталость превозмогла грусть, а безвыходность сменила испуг, Адам осторожно поднялся и на цыпочках побрёл к своему месту, боясь спугнуть последнюю звезду.

   – Я только раз взгляну, – пообещал себе он, резко разворачиваясь к зеркалу и приподнимая покрывало.

   В стекле не было ничего. Точнее в нём отражался прекрасный зал, тёмный, но от того ещё более торжественный. Посреди зала росли тонкостволые изящные деревца, на чьих ветвях дремали птицы. Там же стоял стол и кресла, поодаль приютился тюфяк. А, между тем, за рамой ничего не было. Не было Адама.

   – Но... – удивился мальчик.

   – Ты пока не заслужил отражения в Бытии, – отовсюду раздался голос хозяина Дома.

   День второй

   Открывая глаза миру, мы посылаем ему благодарность первым мановением ресниц и получаем толику его безграничной благодати со скольжением радостных лучей по коже. Мы каждое пробуждение даём жизни маленькую клятву сделать что-либо удивительно выдающееся и послушно приносим к ночи себя в жертву сну. Но жизнь блага и наши жертвы, как правило, не принимает.

   Сегодня же Адаму на мгновенье почудилось, что благая жизнь отвернулась от него, забросив прямиком под землю, где он и будет томиться до скончания времён. Мальчик проснулся в прохладном пустынном зале, окутанном темнотой и сыростью недавнего дождя, от щекочущего прикосновения лапок-лучиков его персональной звезды. Малютка заскучала в одиночестве и попыталась разбудить человека. Сон сходил медленно, нежно удерживал в своих объятьях, манил спокойствием и безмятежностью, да только тьма Дома не давала забыться в ленивой истоме. Адам поднялся и, отряхнув рубашку, аккуратно заправил после себя постель, тут же поглощённую темнотой.

   – Успел отдохнуть, Адам? – учтиво поинтересовался хозяин Дома.

   – Как Вы здесь оказались? – вскрикнул мальчик, испуганный неожиданным появлением Витольда за столом, но быстро взял себя в руки и очень вежливо ответил: – Да, господин, спасибо.

   – Как я здесь оказался? – мужчина с достоинством сдерживал смех. – Хороший вопрос. Я бы даже сказал извечный. Это Мой Дом, а посему я присутствую здесь везде. Ты просто не удосуживал себя поисками.

   Ребёнок невольно поёжился: взгляд седовласого казался ему излишне цепким и дотошным. Он словно выворачивал собеседника наизнанку и с неким обидным снисхождением изучал содержимое. Адам в присутствии хозяина ощущал себя грязным и недостойным, словно именно он был некромансером на суде главы церкви. Это чувство вызывало в малыше неподдельное желание броситься наутёк.

   – Когда я смогу начать обучение? – дрожащим от волнения голосом спросил Адам.

   – Ты его уже начал: ты видел зеркало Истины. Этого не достаточно ли для урока, человек?

   – Но я же там ничего не увидел, – оробел ученик. – Вы, господин, сказали, что я ещё не достоин отражения, а что можно ещё рассматривать в зеркале, как не себя самого?

   – В зеркале Бытия, кроме тебя, весь мир в его истине. Ужель он не столь прекрасен, чтобы отвлечь человека от самолюбования? Однако есть в твоих словах доля смысла: вы никогда не сможете смотреться в Бытие не ради того, чтоб насладиться созерцанием собственного в нём места. Для вас важен свой собственный клочок великой материи, с которого вы будите созерцать остальное, по сути лишь заглядывая себе за спину настолько, насколько вам позволяет ширина плеч, – ухмыльнувшись собственным мыслям, Витольд устало откинулся на спинку своего давешнего кресла. – Поистине одна нитка, не способна оценить всего изящества узора, зацикливаясь на собственных узелках и истончениях. Оставим это. Ты что-нибудь ещё увидел там, помимо отсутствия себя?

   – Я не знал, на что смотреть, никто не сказал, что я там должен увидеть...

   – У тебя же есть свои глаза. Они, безусловно, слабы. Только это твои глаза, а значит, тебе не нужен ещё кто-либо, чтоб видеть Истину. Или ты полагал, что для этого необходим некий наставник, который поставит тебя как нужно; расскажет, в какой угол лучше смотреть; пояснит всё увиденное и ещё зеркало сзади подержит, чтобы отражение не сбилось? Вы люди так привыкли ко всему готовому! Беспомощнее песчинки без своих грозных поводырей, привыкших объяснять слепым от рождения, чем синий цвет отличен от красного. Запомни, Адам, Истина, на то и Истина, чтоб не поддаваться приблизительному пересказу. Многие люди её ищут, мало, кто находит, и почти никто не понимает, что именно он нашёл. Зато, если ты встал перед ней, то уж наверняка сможешь рассмотреть её самостоятельно.... Не устаю поражаться людям: даже самые чистые, кроткие и добрые из них способны на чудесные поступки. Тебя оставили наедине с зеркалом Истины, а ты спокойно лёг спать!

   – Господин Витольд, я пришёл не за Истиной, – попытался оправдаться растерявшийся мальчик. – Я её не искал, поэтому и не стал вглядываться.

   – Адам, неужели ты не понял? – хозяин Дома слегка прищурился и мягкая улыбка слегка растянула его губы. – Истину не нужно искать, достаточно уметь смотреть. Ведь зеркало моё чудесно лишь тем, что отражает абсолютно всё в отличие от человеческого ума и сердца. Пожалуй, ты ещё не готов отдать себе отчёт в столь очевидном.

   Мужчина замолчал, прикрыв свои пугающие чистотой глаза. Его безжизненные руки лежали на подлокотниках умиротворённо и расслабленно, хоть спина и оставалась напряжённой и удивительно прямой. Поза весьма непривычная и странная. Адам просто не знал, что ему делать и что ожидать при таком поведении ужасного человека. Ребёнок смущённо мялся возле предназначавшегося ему кресла, не решаясь сесть. Ему казалось, что от него ждут именно этого, но не решался после слов хозяина даже лишнего шага сделать. Витольд резко распахнул глаза и по-новому посмотрел на мальчика:

   – Ты не желаешь, просить меня открыть перед тобой зеркало и помочь тебе увидеть в нём Истину. Ты не способен довериться мне.

   Адам вдруг побелел, сравнявшись с волосами хозяина в цвете. Пока длилось странное молчание, он как раз думал о том, что некромансер хочет его запугать и подучить какой-нибудь ужасной лжи, потому что постоянно говорит отвратительные вещи и хулит своими словами честных людей. Хозяину, конечно же, нужно обмануть его, Адама, заверить в правдивости увиденного и услышанного, чтобы тот забыл наставления родителей и мудрых священников. Всем же известно, что только они могут правильно ответить на любой вопрос и всё растолковать!

   – Тебе придётся верить мне. Я не стану заставлять тебя и подожду, пока ты сам это поймёшь. Сейчас же не утруждай себя таким тяжёлым выбором, ты не сможешь его правильно сделать.

   Медленно поднявшись, Витольд подошёл к зеркалу, и покровы при его приближении затрепетали с невиданной силой, словно ураган сдирал их безумными ветрами да грозовыми раскатами. Почудилось на миг Адаму, что он даже увидел блистающие молнии в глубинах необъятного зала. Лишь стоило хозяину Дома прижаться лбом к трепещущей раме, и покровы сникли и мутной вагой вязко сползли на пол, застыв у ног мужчины студенистой лужей горячей грязи.

   – Подойди, Адам, – Витольд протянул мальчику руку.

   На негнущихся ногах послушный ребёнок приблизился к грозному учителю и солевым столбом застыл перед предательски пустым зеркалом. Он был столь напуган и взволнован, что не успел даже глянуть, как же отражается сам хозяин в коварном стекле. Словно специально, Витольд стоял сбоку, и ни пяди его тела не могла отразиться или не отразиться на ровной блестящей глади. Да Адама сейчас и не столько это занимало. Все его мысли растерянно метались в голове, охваченные томительным предвкушением чего-то ужасного.

   – Не бойся, дитя, я дам тебе, как говорил ранее, то, что необходимо для настоящих чудес. Душа твоя в смятении, но не стоит так сильно тревожить её. Просто смотри перед собой...

   Меж тем испуганная звёздочка, искрясь, спряталась под кресло, погрузив зал в такой густой сумрак, что лёгкое сиянье зеркала казалось сотней свечей, а силуэт хозяина приводил в священный ужас чего-то запредельного. Темнота услужливо налетела со всех сторон и сжала ноги несчастного мальчика, скользя холодом своей непроницаемости.

   – ... смотри внимательно, ибо я отделю твердь твою от влаги.

   И озарил свет нетварный мрачную фигуру мужчины, пресытив её сиянием северной звезды, покрыв обжигающим холодом необъятного таинства, словно и не было в мире ничего боле: лишь он и свет его, его власть. Не было слов в его заклятии, не было пасов в его танце. Витольд просто смотрел на Адама, и вид его один был сильнее ужаснейшего из чародейств. Дитя человеческое невольно сжалось от бессильного страха в миг охватившего всё естество его. Волна ледяной дрожи, мучительно медленно поднимавшаяся от окоченевших щиколоток к курчавой макушке, сменилась дьявольским жаром, рвущимся сквозь тело, мечущимся под кожей, продирающим горло в немом крике отчаянья. Судороги душащим корневищем вцепились в измученное тело и страстным объятьем выжали последние крохи. Бесплотный дух удивлённо воззрился на скорчившуюся плоть у ног хозяина Дома. От гибкой руки Витольда, приветственно протянутой навстречу, бесплотное зыбкое марево сперва надрывно отшатнулось, но, распознав, преданно прильнуло к бесцветной коже. Длинные пальцы неспешно проскользили вдоль духа, с повелительной лаской успокаивая и заставляя трепетать от прикосновений. Витольд сделал резкий рывок, схватил марево за загривок и силой швырнул об стекло. Испуганно ударившись о зеркальную гладь, дух отскочил и с разгону врезался в укутанное болью тело.