Текст книги "Возьми меня с собой"
Автор книги: Татьяна Бочарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
15
Машка окончательно поправилась лишь через неделю. К этому времени Андрея перевели из палаты интенсивной терапии в бокс. Больных в боксе можно было навещать, но Лера не решилась зайти туда, послала лишь коротенькую записку, на которую Андрей не ответил.
Дни текли серые, унылые, в непонятном, томительном ожидании чего-то тяжелого и страшного. Занималась Лера теперь преимущественно выпиской выздоровевших пациентов как делом наименее ответственным – все равно с выпиской больные пойдут в районную поликлинику, там с ними и разберутся, если что не так.
Она продолжала ежедневно обходить свои палаты, но делать больным какие-либо назначения ей было запрещено. Иногда, правда, Анна, изнемогающая под грузом свалившейся на нее работы, закрывала глаза на распоряжение заведующего и заставляла Леру самостоятельно разбираться с теми из больных, кто лежал в ее палатах особенно давно.
Такие эпизоды приносили Лере хоть какие-то положительные эмоции. В целом же ее вынужденное бездействие было невероятно тоскливым и мучительным. Дополняло общий мрачный настрой и странное поведение Насти: девушку как подменили после рокового дежурства. Если раньше она общалась с Лерой почти как с сестрой, то теперь стала замкнутой, старалась разговаривать с ней как можно меньше, отводила взгляд.
Леру больно ранило это Настино предательство: та словно старалась провести четкую грань между собой, невольной исполнительницей, и Лерой – истиной виновницей несчастного случая.
Иногда, случайно обернувшись, Лера ловила на себе долгие и какие-то затуманенные взгляды Максимова. В такие минуты она машинально думала, что Анна, пожалуй, все же права относительно намерений шефа. Сама же Анна беспрестанно пилила подругу, призывая перейти к решительным действиям, не дожидаясь созыва комиссии.
Лера слушала ее вполуха, иногда даже глаза закрывала. И тотчас видела лицо Андрея, то, каким оно было в реанимационной палате, – непривычно угрюмое, замкнутое, с холодными, будто потускневшими глазами.
Она видела его все время, и днем и во сне. Она сама не понимала, как умудрилась так влюбиться, практически с первого взгляда, не понимала, откуда берется эта острая, нестерпимая боль внутри нее всякий раз, когда ей вспоминалась ночь своего последнего дежурства.
И тут же вслед за этим ее терзали стыд и вина: Андрей в боксе, на капельницах, таблетках, ингаляторах, он борется за то, чтобы выжить, а она придумала себе любовь сопливую, ждет ответ на свою записку, точно глупая девчонка-школьница.
Совсем притихший Степаныч, оставшийся в палате один, все смотрел на Леру, на ее ссутулившиеся плечи, на осунувшееся лицо, на котором за пару недель остались одни глаза, и как-то не выдержал.
– Чем терзаться так, дочка, пошла бы в церковь, – посоветовал он, глядя, как та в оцепенении стоит возле пустой кровати Андрея. – Глядишь, и полегчает.
Она и сама уже подумывала о том, чтобы помолиться. Когда-то в детстве Лера часто ходила в церковь. Мать была очень набожной, знала на память множество молитв, строго блюла пост в среду и пятницу и не пропускала ни одного большого праздника. С ее легкой руки Лера даже одно время пела в церковном хоре, благо имела неплохой голос и слух.
Потом, когда она рассталась с матерью и перебралась в Москву, привычка регулярно посещать церковь постепенно исчезла. Илья в Бога не верил, считал себя атеистом, друзья в их студенческой компании постам предпочитали шумные вечеринки и вылазки на шашлыки, и Лера втянулась в иной образ жизни.
Теперь, когда на душе у нее лежал огромный грех, она почувствовала потребность в исповеди или хотя бы в искренней, страстной молитве.
Церквушка, небольшая, но ухоженная, аккуратная, располагалась совсем неподалеку от ее дома. Дождавшись выходного, Лера пришла туда, прихватив с собой платок, как учила мать.
Служба уже началась. Лера осторожно зашла в полумрак, прислушиваясь к чистым, серебряным голосам, доносящимся с клироса. Купила у маленькой, сморщенной старушки свечку; поставила за раба божьего Андрея.
Народу было немного, все больше старухи, одетые в темное, с темными же платками на головах. Однако между ними Лера заметила и нескольких женщин помоложе.
Отчего-то она почувствовала себя неловко и скованно. Женщины привычно молились, подпевая священнику и размашисто осеняя себя крестом. Лере вдруг стало казаться, что некоторые из них тайком косятся в ее сторону, словно неведомым образом угадав, как давно она не бывала в храме.
Она потихоньку отдалилась от толпы, отошла в угол, встала перед иконой Богоматери, перекрестилась, сначала несмело, потом уверенней, еще и еще.
Сразу будто что-то отпустило внутри, глаза наполнились слезами, губы сами зашептали слова молитвы, вовсе, оказывается, не позабытые, а такие привычные, будто лишь вчера она произносила их, стоя здесь, под сводчатым куполом в озарении лампад.
– Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с тобою; благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших…
Она давно позабыла о своем смущении, вообще о том, что находится среди людей и они могут видеть ее залитое слезами лицо. Время будто остановилось, и она не знала, сколько уже стоит вот так, неотрывно глядя в мудрые, всепрощающие глаза Богоматери, каясь в своем грехе и вымаливая жизнь для Андрея.
Позади кто-то негромко кашлянул. Лера вздрогнула, обернулась и увидела Наталью. Та стояла совсем близко за ее спиной и смотрела на нее пристально и безо всякого удивления, будто их встреча здесь была абсолютно закономерна и естественна. В черном платке, надвинутом на самый лоб, и в черном длинном пальто она сейчас более чем когда-либо походила на монахиню. Лицо без грамма косметики было строгим и одновременно вдохновенным.
– Здравствуй, – вполголоса поздоровалась она с Лерой.
– Здравствуй.
– Я тебя давно заметила, как только вошла. Полегчало?
Лера неопределенно пожала плечами. От молитвы тяжесть греха, давившая на нее, немного уменьшилась, но тоска по Андрею осталась неизменной.
– Душно здесь. – Наталья чуть ослабила туго стянутые концы платка. – Служба уже кончается, давай выйдем.
Они вышли на улицу, несколько мгновений постояли молча.
– Торопишься? – спросила Наталья, заметив, что Лера пару раз взглянула на часы.
Дома ждала Машка. Теперь Лера не боялась оставлять ее одну на пару часов, и Машка неожиданно не только не противилась этому, но была даже рада самостоятельному времяпрепровождению. В ожидании матери она с удовольствием занималась стряпней, и возвратившейся Лере частенько приходилось тайком отправлять в помойку Машкино кулинарное творчество.
– Тороплюсь, – призналась она Наталье. – Дочка одна дома.
– Хочешь, провожу? – предложила та.
– Проводи, – согласилась Лера.
Она почувствовала внезапную радость оттого, что рядом кто-то есть. К тому же в последнее время Наталья стала ей симпатична, как никто другой в отделении.
Настя отдалилась, стала совсем чудной, продолжая все глубже уходить в себя, Анна замучила подругу своими советами и практицизмом. Наталья единственная не проявляла по отношению к Лере ни излишней навязчивости, ни отчуждения.
Они двинулись к Лериному дому. Поначалу шли молча, потом постепенно Наталья разговорилась, стала рассказывать о себе.
Она была коренной москвичкой, ее совсем старенькие родители жили в другом конце города, и несколько раз в неделю Наталья вынуждена была ездить к ним помогать по хозяйству. Последнее время мать стала совсем плоха, и в церкви Наталья молилась за ее здоровье.
Еще она рассказала Лере, что в больнице работает со дня ее основания и многих когда-то лежавших здесь больных по сей день помнит по фамилиям.
Лера слушала Наталью с интересом и продолжала бы слушать дальше, но они уже подходили к дому.
– Ну вот, – мягко проговорила Наталья, когда они остановились у подъезда, – и дорога незаметно пролетела за болтовней. Беги к дочке, та небось заждалась.
– Может, зайдешь? – неожиданно для себя вдруг попросила Лера. Мысль о том, что она снова останется наедине с собой, привела ее в отчаяние. Пусть хоть кто-то побудет с ней, пообщается с Машкой, посидит с ними за чашкой чая.
Раньше, до ухода Ильи, в их квартиру всегда приходил народ. Лера любила и умела готовить и с удовольствием встречала мужниных друзей по работе с их семьями.
Теперь, вот уже больше полугода, никто не заходил, даже Лерина любимая институтская подруга Нина лишь изредка звонила по телефону.
– Зайди, – повторила Лера тверже и настойчивей.
– Ну, что ты, – засмущалась Наталья. – Неудобно. У тебя ребенок, я помешаю.
– Ребенок будет очень рад, что пришла хоть одна живая душа, – улыбнулась Лера и подтолкнула Наталью за плечи. – Давай, давай. У меня как раз тесто есть, слоеное. И начинку я с утра приготовила. Испечем пирожки, чаю попьем.
– Ну, разве что из-за пирожков, – махнула Наталья рукой и вошла в подъезд.
Гостем она оказалась просто чудесным, расхвалила Лерину квартиру: дескать, и просторная, и уютная, и чистота-порядок что надо; моментально нашла контакт с Машкой, с ходу рассказала ей какую-то мудреную сказку про зайца и хорька, которую Лера никогда и не слышала.
Пока Наталья бродила по комнатам да беседовала с девочкой, Лера быстренько разорвала пакет, достала оттуда слоеную лепешку, раскатала, нарезала на квадратики. Затем они с Натальей ловко и быстро разложили по квадратикам капустную начинку и поставили противень в духовку.
Минут через двадцать румяные, пышные пирожки были готовы.
Лера накрыла маленький круглый столик в Машкиной комнате, достала банку сливового варенья, которую прислала мать, вскипятила чайник, поставила нарядные, «гостевые» чашки.
– Совестно, что ты так хлопочешь ради меня. – Наталья присела к столу, деликатно отхлебнула из чашки, налитой Лерой, надкусила пирожок. – Прелесть. Надо у тебя списать рецепт начинки, – взгляд ее окинул комнату и остановился на нарисованном Андреем Машкином портрете, который висел над ее кроватью. – Машуля, да это ты! Я и не заметила сразу-то. Как похоже!
– Это дядя рисовал, – охотно пояснила Машка. – Мамин больной.
– Да ну! – Наталья с улыбкой поглядела на Леру. Та почувствовала, как в горле возник и мешает дышать комок.
Решение пришло спонтанно и внезапно, но Лера уже не могла противиться своему желанию. Желанию высказаться, излить душу не в молитве, а в искреннем разговоре с живым человеком. С тем, кому можно доверить самое сокровенное, кто не посмеется, не осудит, а поймет и простит. Сейчас Лера отчетливо ощутила, что Наталья как раз и есть тот человек, она старше ее, опытней, мудрей, она сумеет выслушать так, как это нужно, не перебивая, не останавливая, без лишних эмоций.
– Пошли, – глухо проговорила она и потянула удивленную Наталью за руку. – Идем, я кое-что тебе покажу.
Та послушно отложила надкусанный пирожок, встала и последовала за Лерой в соседнюю комнату.
– Вот смотри, – Лера кивнула на свой портрет, висящий в изголовье постели, как и Машкин.
– Здорово. – Наталья восхищенно разглядывала рисунок. – Ты здесь такая красавица! Кто-то талантливый рисовал.
– Андрей Шаповалов, из восьмой палаты, – тихо проговорила Лера и, помолчав, прибавила: – Знаешь… я его люблю.
Она сразу почувствовала невероятное облегчение. Ведь она так и не сказала эти слова вслух, не успела, не решилась, ни в ту роковую ночь, ни после, в реанимации, ни в записке, в которой написала пустые, ничего не значащие слова.
Наталья вопросительно глядела на Леру, ожидая, что она скажет дальше. И Лера рассказала ей все.
Все, с того момента, как впервые переступила порог восьмой палаты, ничего не скрывая и не утаивая.
Она не ошиблась: Наталья действительно слушала молча, внимательно, и лицо ее оставалось спокойным и даже бесстрастным. На нем не выражалось ни удивления, ни осуждения, лишь понимание.
Когда Лера наконец закончила, Наталья уверенным жестом обняла ее за плечи, усадила на кровать, сама села рядом.
– Бедная, – она задумчиво покачала головой. – Представляю, что у тебя в душе творится все это время. Так и с ума сойти недолго.
– Именно, – Лера облизала пересохшие губы.
– Знаешь, что я тебе скажу, – Наталья взглянула пристально Лере прямо в глаза своими огромными, темными глазами, – беги от него, девочка. Беги, спасайся.
– Как это? – невольно шепотом переспросила Лера. Ей вдруг стало жутковато, словно Наталья была цыганкой или колдуньей. От ее взгляда шла какая-то магическая сила, какой-то ток, от которого Леру внезапно бросило в дрожь.
– А так, – спокойно проговорила Наталья. – Уходи. Совсем уходи из больницы. Он не даст тебе покоя, пока ты будешь его видеть. А ты будешь видеть его долго, несколько месяцев, пока он вылечится, встанет на ноги. А потом, когда его выпишут, ты все равно не почувствуешь свободу, потому что все вокруг будет напоминать тебе о нем. Все, каждый незначительный предмет, даже сами стены.
«Так и есть, – подумала Лера, – я и сейчас не могу избавиться от мыслей о нем. Это как наваждение, повсюду его образ, все связано с ним, так или иначе, но связано».
– Москва – город большой, – продолжала Наталья. – Найдешь себе другую работу. Иди. Не дожидайся, пока начнется расследование. Тебе никто не станет вредить, никто не уволит по статье, напишут – по собственному желанию. Тем более ты у нас была на испытательном сроке. Пройдет время, его не будет рядом, и ты забудешь.
Что-то внутри Леры вдруг резко воспротивилось словам Натальи. Уйти? Сдаться, оставить всякую надежду? А вдруг… вдруг все переменится, Андрей поправится, простит ее, взгляд его потеплеет, станет прежним?
– Не веришь мне, – точно угадав ее мысли, грустно произнесла Наталья. – Напрасно. Я сама через это прошла. Не убежала вовремя. И вот смотри, теперь одна. – Она сухо усмехнулась. – Мы, женщины, строим дом на любом пустыре, сидим на ступенях и ждем. Терпеливо ждем, когда мимо нашего очага пройдет он, путник, мужчина. Каждая из нас мечтает, чтобы ее возлюбленный остался с ней навсегда, в построенном ею доме. Каждая. Но каждый из путников мечтает о другом: быть свободным, идти дальше, туда, где опасность, где неизвестность, где нету пут, сковывающих его по рукам и ногам. Наших пут. – Наталья на секунду умолкла, поправила легким движением длинные, прямые волосы, улыбнулась: – Ты думаешь, это бред, все, что я тебе говорю. Ты надеешься, я вижу, что надеешься. Считаешь, что он может чувствовать так же, как ты, что он болен той же болезнью, столь же неотступно думает о тебе. Поверь, для женщины ее любовь – это все, это сама жизнь, иногда даже больше, чем жизнь. Но ни один мужчина, даже если он не очень удачлив, не слишком силен, тяжело болен, никогда не станет жить только любовью. У него всегда найдется что-то, что окажется важней: дело, хобби, друзья или пагубное пристрастие. Поэтому не заблуждайся: то, как ведет себя твой любимый, закономерно, и не жди от него больше ничего, на большее он не способен. Твоя любовь лишь приятный эпизод в его жизни, не более.
Лера слушала Наталью и понимала, что та говорит не столько о ней, сколько о ней, сколько о себе самой. Видно, в жизни у нее было что-то такое, что напрочь разрушило ее судьбу, вытравило из души чувства, обрекло на одиночество. Кто знает, не случится ли так с самой Лерой?
Ведь все, что сейчас говорила Наталья, правда. Собственно, это же твердит и Анна, правда, в другой, более обыденной форме: каждый старается для себя. Лера навредила Андрею, и теперь он – ее враг. А любовь – побоку, любовь – это нечто эфемерное, что нельзя потрогать руками, что моментально испаряется, когда речь идет о собственных интересах, о своей жизни, о здоровье.
В прихожей коротко звякнул и затих телефон. Помолчал мгновение и снова зашелся трезвоном.
Лера вскочила с кровати, бросилась из комнаты, схватила трубку.
– Але! – едва слышно донеслось ей в ухо из динамика. – Але, Лера! Ты меня слышишь?
– Слышу, но с трудом! – крикнула Лера. – Кто это?
– Настя. Я из больницы. Попробую перезвонить. Грянул отбой.
Это Настя, – пояснила Лера Наталье, выглянувшей в прихожую. – Она сегодня на дежурстве. Звонит из больницы.
– Плохая связь? – полюбопытствовала та.
– Не то слово. Пищит как комар, я ее даже не узнала.
Телефон зазвонил вновь.
– Так лучше? – Голос Насти немного приблизился, но теперь в трубке что-то непрерывно гудело и квакало.
– Немножко, – громко проговорила Лера. – Что случилось?
– Ничего. Я просто хотела с тобой поговорить.
– О чем поговорить?
– Не по телефону. Лера, это очень важно. Могу я зайти к тебе вечером?
– Ну, конечно. – Лера удивленно пожала плечами. Вот дуреха, что она еще придумала?
В глубине души Лера была рада неожиданному Настиному звонку и предстоящему визиту. Может быть, та объяснит наконец, что с ней происходит, отчего она стала сторониться Леры, точно зачумленной?
– Конечно, приходи, – повторила она, – пиши адрес.
– Сейчас, – сквозь мерное гудение пропищала Настя, – говори. Я тебя слушаю.
Лера продиктовала адрес. Они договорились, что Настя, как освободится, тотчас же придет, не заезжая домой.
– Вот и хорошо, что мы пирожки не доели, – засмеялась Наталья, слушавшая весь телефонный разговор, стоя в дверях комнаты.
– Ох уж эта Настя! – Лера пожала плечами. – Вечно у нее какие-нибудь сдвиги. Что-то важное сказать собирается. Прямо горит у нее, ждать до послезавтра не может.
Значит, не может, – спокойно проговорила Наталья и поглядела на часы. – Заговорила я тебя. Зря, наверное. В таких делах советовать – это последнее, каждый поступает, как сердце велит.
– Да нет, – успокоила ее Лера. – Ты все правильно сказала. Я подумаю над этим. Спасибо, что выслушала.
– О чем ты? Тебе спасибо, что в гости зазвала, хлопотала, угощала. Кстати, Маша-то чего затихла? Дай-ка я с ней попрощаюсь. – Наталья заглянула в соседнюю комнату, где Машка, основательно подъевшая пирожки и варенье, увлеченно играла в игрушки. – Машута! Я ухожу.
– Так быстро? – удивилась Машка, нисколько, впрочем, не расстроившись.
– Пора уже, – засмеялась Наталья. – Больше часа просидела. А у меня еще дел по горло, да и у мамы твоей наверняка тоже. Ей бы успеть все переделать между гостями.
– Успеет, – философски заметила Машка, не отрываясь от куклы.
Проводив Наталью, Лера действительно принялась за хозяйство. На неделе скопилось много стирки, и Лера занялась сортировкой белья. Большую часть загрузила в машину, кое-что замочила, а что-то из Машкиного быстренько прополоскала вручную. Затем, оглядев почти пустую банку варенья и сиротливо лежащие на блюде оставшиеся пирожки, она решила приготовить к приходу Насти нечто вроде плова, благо утром отоварилась свежей вырезкой.
Машка, бросив свои игры, тут же ринулась на помощь: терпеливо перебирала рис, строгала тупым ножом зелень, чистила дольки чеснока.
К восьми часам плов был готов. Настя обещала прийти после полдевятого, поэтому Лера накормила Машку, а кастрюлю завернула в полотенце и засунула под подушку.
Она ждала, что Настя вот-вот появится, ехать от больницы до Леры было совсем близко. Однако девушка не шла.
Плов катастрофически остывал, разогревать его Лера ужасно не любила и потому стала злиться. Кто тянул за язык эту чудачку? Сказала приду, и где ее носит? Неужели сначала поехала домой? Ей оттуда час добираться!
О том, что Настя может задержаться на работе, Лера и не думала, слишком хорошо знала прилежание и рвение медсестры.
Настя не появилась и в девять, и даже в десять, и Лере стало ясно, что девчонка попросту забыла о своих намерениях. Мудрено ли, когда в голове один Гошка!
В половине одиннадцатого она со вздохом поставила совершенно остывший, подернутый пленкой жира плов в холодильник, проведала давно спящую Машку и набрала Настин номер.
На языке у Леры уже вертелись ехидные и язвительные слова, однако номер был безнадежно занят. Она звонила с полчаса и уже потеряла терпение, когда вдруг раздался длинный гудок, и тут же вслед за этим чей-то низкий, хриплый голос произнес: «Але».
– Будьте добры Настю, – попросила Лера, недоумевая, кто бы это мог быть. Для женского голос был слишком низок, а мужчин в доме у Матюшиных не имелось, Настя жила вдвоем с матерью.
Голос в ответ на Лерину просьбу как-то странно клокотнул, прохрипел что-то нечленораздельное, и трубку бросили.
«Не туда попала», – догадалась Лера и снова накрутила диск. Против ее ожидания, отозвался все тот же бесполый голос.
– Мне нужна Настя, – повторила Лера.
– Настя… – всхлипнули на том конце провода, – нет Насти.
– Нету? – удивилась Лера. – Она что, не пришла еще… – Тут она осеклась. Пальцы ее моментально похолодели, в висках гулко застучало.
– Нету Настеньки, – прорыдала трубка, и Лера наконец узнала голос Настиной матери, Евгении Ивановны, с которой она пару раз говорила по телефону в Настино отсутствие. – Погибла она… Сегодня днем… во время дежурства…
– Как?! – закричала Лера. – Как? – повторила она тише, прикрывая ладонью рот.
– Так, – сорванным шепотом отозвалась мать, – упала с балкона. Несчастный случай… через перила перегнулась и…
Она громко, страшно зарыдала в трубку. У Леры моментально закружилась голова, и подкатила дурнота.
– Я сожалею, – только успела пролепетать она, и тут же перед глазами стало чернее ночи, а все звуки мгновенно уплыли, растворились в ватной тишине.
Очнулась Лера через несколько мгновений. Трубка оглушительно, коротко сигналила, качаясь на шнуре, сама Лера сидела на полу возле телефона. Нестерпимо болел локоть правой руки. Она машинально глянула: кожа была разодрана до крови. Очевидно, падая, она ударилась локтем об острый угол телефонного столика.
Лера медленно поднялась, повесила надсадно орущую трубку, тяжело ступая, держась за стену, зашла в комнату и плюхнулась в кресло.
Как же это? Насти больше нет? Ее Настеньки, такой юной, такой милой, доверчивой, чудной? Почему такая несправедливость? Как она могла? Ведь Лера предупреждала ее, чтобы та прекратила свою идиотскую привычку свешиваться вниз с балкона. Как теперь Лере жить без нее? Как жить ее матери, Гошке, который сейчас в армии?
По Лериным щекам катились слезы. Почему они не позвонили ей, не сообщили, что Настя мертва? Она бы знала об этом уже давно, не злилась на нее, не оскверняла бы ее нелепую, страшную смерть язвительными замечаниями по поводу ее безответственности!
Может быть, она еще какое-то время была жива, и Лера успела бы последний раз взглянуть на нее, сказать ей, как много та для нее значила, проследить, чтобы ей облегчили боль.
Ей не позвонили, ее не позвали. Она обо всем узнает последней. Сердце разрывалось от ярости и отчаяния. Настя, бедная Настя!
Дверь в комнату приоткрылась, и на пороге предстала взъерошенная, заспанная Машка. Глаза ее были сощурены от света, она переминалась с одной босой ноги на другую.
– Мама!
Лера отвернула от дочки залитое слезами лицо.
– Мамочка, что с тобой? – Машка кинулась ей на шею, тычась губами в мокрые щеки, в лоб, в мочку уха. – Почему ты плачешь? Мамочка, миленькая! – Ее голосок задрожал, глаза заморгали.
– Ничего, ничего, – Лера сделала глубокий вдох, обняла дочку, подхватила на руки, понесла в кровать, – спи. Все в порядке. Просто… одна тетя уехала очень далеко.
– И не вернется? – Машка сразу успокоилась, свернулась калачиком, подавила зевок.
– Нет.
– Никогда?
– Никогда, Маша.
Машка вдруг понимающе, как взрослая, кивнула. Молча сунула ладонь под щеку, вздохнула, зажмурилась.
– Спи. – Лера погладила ее по голове.
– Сплю, – не открывая глаз, прошептала Машка.
