Текст книги "Возьми меня с собой"
Автор книги: Татьяна Бочарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Ну не я же! – Максимов метнул на Леру быстрый взгляд и пододвинул лежащую перед ним карту ближе к ней. – Это что, по-вашему?
– Где? – Она уставилась в строчки, написанные ее собственным ровным, аккуратным почерком. Палец Максимова уперся в латинские буквы в самом конце страницы.
– Вот.
Лере показалось, что у нее галлюцинации. В карте черным по белому было написано, что больному помимо обычного лечения надлежит сделать внутривенно укол обзидана. Обзидан, бета-блокатор, был категорически противопоказан астматическим больным, и Лера это прекрасно знала. У астматиков он вызывал внезапное резкое ухудшение, удушье, вплоть до остановки сердца. Прописать Андрею этот препарат было все равно что убить его. И тем не менее Лера четко и ясно видела перед собой запись, сделанную собственной рукой.
Она почувствовала, как по спине пополз холодный, липкий пот, и живо, в мельчайших подробностях вспомнила прошедшую ночь. То, как она писала карты, борясь с усталостью и дремотой, как мечтала скорее окончить нудное занятие, чтобы отдохнуть, а потом пойти к Андрею. Как напрягала глаза, стараясь не ошибиться, а строчки сливались, прыгали, не желая оставаться прямыми неразборчивыми.
Она по ошибке вписала не то лекарство! Вот в чем причина случившегося с Андреем – в уколе, сделанном по неверному указанию врача!
Максимов выразительно молчал, дожидаясь Лериной реакции на увиденное в записях.
Она подняла на шефа полные ужаса глаза.
– Видели? – немного мягче спросил тот.
Лера кивнула.
– Как могло это случиться? Вы ведь прекрасно понимали, что, назначая такое лекарство, ставили жизнь больного под прямую угрозу. Это описка?
– Не знаю, – едва слышно проговорила Лера. – Наверное.
– А Матюшина сделала укол по вашему назначению. Глупо было бы ожидать от нее, что она усомнится в его правильности, – Настасья явно не отличалась прилежанием во время учебы. Результат тот, что мы сейчас имеем.
Лера сидела оглушенная и ослепленная новым свалившимся на нее ударом. Она не знала, как перенесет его, – слишком диким, невероятным, ужасным казалось то, что случилось. Она играла с огнем, пошла на нарушение трудовой дисциплины, не задумываясь, к чему может привести такое легкомысленное поведение, – и ее халатность закончилась катастрофой.
Много раз Лера была свидетельницей того, как нарушали правила работы другие врачи – Светлана, Анна и даже сам Максимов. Не придавали значения мелочам, полагались на авось, небрежно вели документацию. И однако же, с их больными ничего не происходило, все было в порядке. Почему же ей так не повезло?
– Идите, Кузьмина, – устало проговорил Максимов, захлопывая историю болезни. – Я должен поставить вас в известность, что вам грозит служебное расследование. Будете отвечать перед специально создан ной комиссией, но не сейчас, а позже, когда выяснится, к чему привело ваше творчество.
А пока идите домой, ваше дежурство окончилось. Завтра решим, где и как вы будете работать это время – к непосредственному контакту с больными допускать вас я не имею права. Ясно?
– Ясно. – Лера поднялась со стула.
Слова Максимова словно бы не проникали в ее сознание, оставаясь просто набором звуков, лишенным всякого смысла. Комиссия? Что ей комиссия, если в эти самые мгновения Андрея, может быть, уже нет в живых? Как она ответит за свой проступок перед самой собой? Как оправдается за то, что убила ставшего самым близким и родным человека?
На негнущихся ногах она вышла в коридор. Анна стояла у максимовского кабинета, вид у нее был хмурый и озабоченный.
– Знаю я, – она покачала головой, – все знаю. Из реанимации звонили, интересовались, что за укол сделали накануне. Ну, Настя им выдала. Я аж обалдела, когда услышала. Думаю, точно Лерка такого назначить не могла, описалась с усталости. Эх, и угораздило же тебя! Лучше вообще не заполнять карты, если спать хочется, по себе знаю.
– Что сказали в реанимации? Как он?
– Пока что плохо, – вздохнула Анна. – Тебе лучше пойти домой, а то ты на привидение похожа: белая, прозрачная и качаешься. Топай, а мне будешь звонить на мобильный – я тебя буду держать в курсе.
– Ладно, – апатично согласилась Лера. Так же медленно зашла в ординаторскую, сняла форму, надела пальто. Машинально глянула в зеркало, чтобы натянуть берет, и ужаснулась своему виду: отрешенное, точно вылепленное из воска лицо, пустые, неживые глаза, до крови искусанные губы.
Уже возле выхода из отделения ее окликнула Настя. Губы у нее дрожали, в глазах стояли слезы.
– Лерочка, – прерывающимся голосом начала она. – Ты меня, ради бога, прости. Я…
– Перестань, Настя, – Лера дотронулась до плеча девушки, – ты ни в чем не виновата. Только я.
– Да нет же! – отчаянным шепотом возразила Настя. – Я… мне… – Она недоговорила. На лице ее отразился ужас, и, безнадежно махнув рукой, она побежала от Леры по коридору.
12
Лера не помнила, как доехала до Светланы, как забрала Машку, привезла ее домой. Она пребывала в каком-то ступоре и, очнувшись, обнаружила дочь крепко спящей, а себя накручивающей телефонный диск. Был уже поздний вечер, но как прошел день, Лера абсолютно не помнила. Не помнила она и того, что много раз в течение дня звонила Анне на мобильный – Лера узнала об этом со слов самой подруги и была нимало удивлена.
Никогда раньше с ней не случалось таких длительных и сильных провалов памяти. Сознание, отказываясь принять страшную реальность, словно выключилось на какое-то время, как выключается перегруженная приборами электрическая сеть.
Придя в себя, Лера набирала номер Анны каждые сорок минут в течение всей ночи, и всякий раз та отвечала ей, что перемен нет. Ни в лучшую, ни в худшую сторону. В четыре утра, ровно через сутки, после того как с Андреем произошло несчастье, Лера, сидя у аппарата, начала видеть с открытыми глазами какой-то сон.
Разбудил ее резкий и тревожный телефонный звонок. Она схватила трубку, чувствуя, как внутри ее все сжимается, болезненно, тоскливо, страшно.
– Лучше, – тихим, усталым голосом проговорила в трубку Анна. – Приступ купировали. Тяжелый, но стабильный. Больше не звони, я посплю хотя бы час.
В ухо Лере коротко и гнусаво запищал отбой. Она с трудом разжала одеревеневшие пальцы, вернула трубку на рычаг, на цыпочках зашла в комнату.
Машка разметалась во сне, что-то жалобно бормотала, лицо ее было пунцовым. Лера дотронулась до нее – кипяток. Сунула градусник – ртутный столбик за минуту дополз до самой высокой отметки.
«Грипп, – со спокойной обреченностью подумала Лера. – Беда никогда не приходит одна».
13
Настя рассеянно повертела в руках билет, повернула нужной стороной, содержащей штрихкод, и сунула в пасть автомата. Загорелся бледно-зеленый свет. Она отодвинула вертушку и прошла на платформу.
Электричку еще не подали, и Настя в ожидании ее пристроилась под табло с расписанием пригородных поездов. Было ветрено и промозгло, ноги в тонких, демисезонных сапожках сразу стали замерзать. Настя поежилась, подняла повыше ворот куртки, надвинула капюшон почти на самые глаза.
Что она делает? Никому не сказала, что уезжает. Страшно даже представить, как встретит ее Максимов по возвращении.
Лучше этого и не представлять. Подумать о чем-нибудь другом. Например, о Гошке, как скоро, всего через пять часов, она увидит его. Или, если не удастся увидеться, передаст письмо, предусмотрительно написанное накануне. Огромное письмо, на целых четыре листа…
Рядом с Настей, под табло, остановился здоровенный, почти двухметрового роста, мужик в кожанке.
Глянул на нее раз, другой, призывно подмигнул, пододвинулся поближе. Она демонстративно отвернулась – не хватало, чтобы этот битюг начал приставать. Явно он дожидается ту же электричку, навяжется в попутчики, потом не будешь знать, куда деваться.
Великан пару раз кашлянул и хриплым голосом прокаркал, стараясь изобразить игривость:
– Какие мы симпатичные!
– Отвали, – грубо сказала Настя.
В другой раз она, может быть, поостереглась бы так по-хамски отшивать неизвестного мужика – теперь такое время, спокойно можно по шее схлопотать, если вдруг нарвешься на бандюгу. Но сейчас ей было не до страха перед незнакомцем. Слишком силен был тот, другой страх, ледяным комком сидевший в ее сердце, заставляющий дышать осторожно и не до глубины, путающий мысли…
Боже мой, как же перестроиться, перестать думать о том, что произошло минувшей ночью? Как стереть из памяти Лерино лицо, ее потухшие глаза, дрожащие губы? Как избавиться от кошмарного, гнетущего чувства вины перед ней?
Вдалеке показалась хищная зеленая морда электрички: два глаза-фонаря, бампер, похожий на оскаленный рот. Народ, стоящий под табло, зашевелился и двинулся на платформу. Настя шла в толпе и чувствовала за плечом близкое дыхание случайного знакомца. Она попробовала оторваться, ускорила шаг, но мужчина тоже зашагал быстрей.
В вагон они зашли одновременно. Настя опустилась на скамейку, где уже сидела молодая пара: сухощавый парень в серой куртке и коротко стриженная девица с ярко накрашенными губами. Здоровяк потоптался в проходе и плюхнулся напротив, возле сухонькой бабки в пуховом платке.
Пара негромко переговаривалась. Бабка рылась у себя в сумке, что-то тихонько бормоча под нос. Электричка все стояла, набирая пассажиров.
Мужик помалкивал, но неотрывно, в упор разглядывал Настю. Она глянула в окно. За серым от грязи стеклом был виден такой же серый перрон. По нему спешили с сумками и тюками люди – тоже серые, как показалось Насте.
Теперь в ее жизни все будет таким серым, лишенным красок, давящим, унылым, полным тоски и ужаса. Она предательница, пусть поневоле, но предательница, подло подставившая самого чудесного человека во всем отделении, причинившего такую боль той, кого считала самой близкой подругой.
Оправдания нет. Как нет спасения от этого необъяснимого, холодного ужаса, выползшего откуда-то из глубины подсознания, неумолимо надвигающегося, парализующего тело, блокирующего мозг. Господи, отчего ей так страшно?..
Вагон качнуло, и поезд мягко тронулся. Настин преследователь оживился, нагнулся в проход и слегка коснулся здоровенными, узловатыми пальцами ее коленок:
– Слышь, далеко едешь?
– Отстань, сказала! – Настя резким движением отодвинулась вбок, почти вплотную прижавшись к сидящему по соседству парню.
Тот сразу перестал отвечать собеседнице, напрягся и покосился на Настю.
– Он ко мне пристает! – громко пожаловалась она, кивнув на детину.
– Подумаешь, цаца! – моментально встряла девчонка. – Нечего юбки до пупа таскать, тогда и приставать не будут! – Она по-хозяйски вцепилась в локоть привставшего было спутника: – Сиди, Сереж, из-за всяких тут еще ввязываться!
Мужик с интересом наблюдал за разворачивающейся семейной сценой. Парень был на голову ниже его, раза в два тоньше и явно не внушал ему опасения.
– Вы бы пересели, ребята, – миролюбиво попросил он, – а то мне с цыпкой обняться охота, а она ко мне не идет! – Он пьяно заржал над своим остроумием и вновь потянулся к Насте огромными лапищами.
Девица что-то быстро зашептала на ухо парню, слышно было только: «Я тебя прошу… как в прошлый раз…» Тот, не дослушав, резко отстранился, лицо его посуровело.
– А ну кончай, – он вдруг сгреб детину за грудки, – кому сказал, засохни и не тявкай!
Битюг изумленно выкатил налитые кровью глаза.
– Ты это кому? Мне?
– Тебе, тебе, – подтвердил парень. Настя увидела, как на его руках, державших ворот мужика, вздулись крупные, синие вены.
– Сережа! – совсем жалобно пискнула девица, но сделать ничего не посмела.
Бабка напротив прекратила вязать, испуганно вжала голову в плечи и размашисто перекрестилась:
– Господи помилуй!
– Да ты… да я тебя… – Голос мужика из сипа перешел в рев. Он вскочил, сунулся к парню, подняв пудовые кулаки, и тут же рухнул как подкошенный, тонко, жалобно скуля.
– Я тебе говорил, сука! – Настин сосед, не выпуская запястья детины, продолжал гнуть его ниже и ниже к заплеванному, пыльному полу вагона. Лицо его было совершенно неподвижным, каменным, и только левый глаз подергивался, точно парень беспрестанно подмигивал кому-то.
В проход между скамейками высунулись испуганные и любопытные лица пассажиров. Дремавший на лавке сбоку плотный, лысоватый мужчина открыл глаза, оценил обстановку и спокойно поинтересовался:
– Помощь нужна?
– Спасибо, не требуется. – Парень последний раз тряхнул битюга и выпустил, слегка оттолкнув от себя. Громила сел на пол, несильно стукнувшись головой о скамейку, и затих.
Настя так и сидела, вжавшись в спинку скамейки и словно оцепенев.
– Порядок, – негромко проговорил парень, обернувшись к ней. Глаз его так и продолжал дергаться, и он несколько раз беспомощно дотронулся до него рукой, точно пытаясь прикрыть это зловещее мигание.
– Даже не знаю, как вас благодарить, – пролепетала Настя, косясь на скрючившегося под ее ногами мужика.
– Очень нужна твоя благодарность! – вдруг тихо, но с невероятной злобой сказала девушка. – Он год как из Чечни. Ему доктора запретили всякие стрессы – контузия в голову, потом такие приступы бывают, тебе и в страшном сне не приснится! А ты… – Девчонка кинула на Настю полный ненависти и презрения взгляд и, обняв спутника за шею, мягко усадила на лавку.
Детина тихо постанывал в проходе, даже не пытаясь подняться. Бабка опасливо отодвинулась к самому окну и полезла в кошелку.
Настя молча смотрела, как девушка ласково поглаживает парня по плечу, что-то еле слышно шепча ему на ухо. На нее наваливалось черное отчаяние.
Снова она причина несчастья, снова из-за нее страдают ни в чем не повинные люди. Почему так? Ведь она вовсе не хочет этого, все получается невольно, как бы невзначай…
Настя засунула заледеневшие руки в карманы куртки, прикрыла глаза, стараясь до конца поездки погрузиться в спасительный сон и не думать больше ни о чем. Разве что о ждущем ее в казарме Гошке.
14
Машка болела так тяжело, как не болела уже давно, года два или три. Лера не могла отойти от дочки ни на шаг – температура, сбитая таблетками, держалась на относительно приемлемой границе час, полтора, а затем снова подскакивали до заоблачных высот. Машка бредила, просила пить, жадно глотала принесенный Лерой чай и ее тут же мучительно, натужно выворачивало наизнанку. Лера носилась по квартире то с тазом, то с мокрым полотенцем, то с размолотым в порошок лекарством на блюдечке, то с термометром.
Она буквально разрывалась на части: все ее существо стремилось в больницу, прорваться на второй этаж, узнать, как там, взглянуть на Андрея хоть одним глазком. В то же время ее мучила совесть за то, что Машке плохо, а она думает о том, как бы улизнуть из дому, оставить беспомощного ребенка одного.
Температура упала только на четвертый день, и Лера решилась: оставила спящую Машку в постели, а сама помчалась в больницу.
По дороге она старательно изгоняла из воображения Машкино осунувшееся личико, мысленно дав себе слово успеть туда и обратно за час – максимум за полтора.
В терапевтическое Лера заходить не стала, сразу поднялась на второй этаж, прошла по безлюдному белому коридору и остановилась в нерешительности перед блоком интенсивной терапии.
Тут же дверь распахнулась, и перед Лерой предстал давешний пламенно-рыжий парень. Вид у него был суровый и даже грозный.
– Куда? – надвинулся он на Леру, – Не знаешь разве, нельзя сюда.
– Я на минутку, – просительно сказала Лера.
Мне бы Шаповалова повидать. Его из терапевтического привезли пять дней назад.
– Какая еще минутка? – возмутился реаниматор, затем взглянул на Леру повнимательней и недобро сощурился: – Это ты, что ль, врачиха, которая его чуть к праотцам не отправила?
Лера молча опустила глаза.
– Иди отсюда, – грубо проговорил рыжий. – Ему сейчас не до твоих соплей. Раньше надо было думать, когда писана свою филькину грамоту! – Он бесцеремонно взял Леру за плечи и подтолкнул к выходу.
Сопротивляться было бессмысленно – с другой стороны коридора уже подходил охранник, дюжий парень в форме, очевидно отлучившийся на несколько минут по нужде.
Лера вышла на лестницу, поднялась в свое отделение.
Ее встретили подчеркнуто приветливо, даже радостно, но она заметила, что все, даже санитарки, смотрят на нее с неловкостью и плохо скрытым сочувствием, как на тяжелобольную. Настя старательно отводила глаза и убежала, как только появился повод.
Одна Анна вела себя так, будто ничего не случилось, по-прежнему оставаясь верной себе, спокойной, несколько прямолинейной и грубоватой.
– Ну я и замоталась, – пожаловалась она Лере. – Почитай, одна осталась на все отделение. Приходи уж быстрей.
– Меня отстранили, – сказала Лера. – Из меня теперь плохая помощница.
– Да ну, – Анна небрежно махнула рукой, – отстранили, не отстранили! Рук не хватает, все одно будешь работать. Под мою ответственность. Что же мне, совсем зашиться? – Она в сердцах потрясла кипой бланков с анализами и безо всякого перехода поинтересовалась: – Ты на втором была, что ли?
– Была.
– Зря, – констатировала Анна. – Кто тебя туда пустит?
– Никто, – согласилась Лера.
– Как дочка-то? Поправилась?
– Какое там! Сегодня верный день температура нормальная. Спит, а я пока сюда прибежала.
– Ну и дура! – покачала головой Анна. – Бросила бального ребенка, мамаша называется!
– Ань, – попросила Лера, расстегивая сумку. – Я записку напишу. Можешь передать?
– Кому? Шаповалову твоему? – Анна презрительно скривила губы, уперла руки-в-боки.
– Ему.
– Тьфу! – Анна звонко хлопнула себя ладонью по бедру. – Говорю же, дура, каких поискать! Да брось ты колупаться в своей сумочке. Пойдем. – Она глянула на Леру, застывшую в нерешительности, и нетерпеливо повторила: – Ну идем же!
Вдвоем они снова спустились на второй этаж. Анна оставила Леру в сторонке, а сама что-то вполголоса сказала охраннику. Тот отошел и вскоре вернулся с рыжим доктором.
При виде Анны рыжий просиял, лицо его, сплошь усыпанное крупными, золотистыми веснушками, оживилось.
– Анюта! – игриво пропел он, подходя ближе. – Ты тута?
– Тута, Юрик, тута, – ухмыльнулась Анна, соблазнительным движением поправляя короткую юбку, сидевшую на ее крутых бедрах как на барабане, – соскучился?
– А то! – поддакнул Юрик, обнимая Анну за талию, и кивнул на стоящую в отдалении Леру: – Твоя подружка? Она была только что. Я ее выставил.
– Напрасно. Юрик, напрасно, – аккуратно и ловко освобождаясь из обхватывающих ее огромных ладоней, завела Анна. – Тут дело к тебе на сто рублей. Не откажешь?
– Смотря, что за это будет, – пожал плечами парень.
– Все будет в лучшем виде. – Анна многозначительно стрельнула густо подведенными глазами.
– Правда? – Рыжий снова предпринял попытку обнять ее, на сей раз более успешную. – Ну, давай излагай.
– Пусти девушку в палату, – заговорщически попросила Анна. – На три минутки. Одна нога здесь, другая там.
– Грешки замолить хочет? – Врач презрительно зыркнул на Леру. – Зря. Я бы на месте этого парня не простил, накатал бы на нее жалобу, чтоб комиссия разбиралась.
– Тише, Юрик. – Анна ласково прикрыла рот парня ладонью. – Ты, слава богу, не на его месте. Ну и молчи себе в тряпочку. А девочку’ пусти. Заметано?
– Ну, – нехотя согласился рыжий. – Пусть только маску наденет, вон у Катьки возьмет, – он кивнул на полуоткрытую дверь напротив, – но только на три минуты!
– Обязательно! – пообещала Анна и послала парню воздушный поцелуй.
– Так ты меня жди в гости сегодня к вечеру, – шепотком проговорил Юрик и скрылся в соседней палате.
– Вот козел! – своим прежним, насмешливым тоном брякнула Анна ему вслед. – Что глазами хлопаешь? – налетела она на Леру. – Бери повязку и иди. И смотри не задерживайся, ему больше пяти минут и разговаривать нельзя.
Лера хотела что-то сказать ей в ответ, но все слова почему-то выскочили у нее из головы. Она судорожно сглотнула, поспешно кивнула и кинулась за дверь.
– Врач разрешил? – Толстуха Катя с подозрением взглянула на Леру, протянула марлевую повязку. – Шаповалов на втором блоке. В общую дверь и налево. Если спит, не будите.
– Спасибо, – пробормотала Лера, повязывая марлю.
Андрей не спал. Он лежал, укрытый одеялом до самого подбородка. Возле кровати стояла капельница, в вену правой руки была воткнута игла.
Глаза Андрея были открыты, но Лере показалось, что он не видит ее, не замечает, смотрит куда-то мимо.
– Андрюша, – тихонько позвала она.
Он моргнул и слегка отвернул полову в сторону.
– Андрюша, прости меня… – Она осторожно дотронулась до его лба. – Как ты?
– Нормально – Голос его звучал неузнаваемо, хрипло и глухо. Она попыталась поймать его взгляд, но он упорно продолжал отворачиваться.
– Я самая последняя идиотка, – шепотом проговорила Лера, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Я сама себе никогда не прощу. Слышишь?
Андрей поморщился, точно от боли, прикрыл глаза.
– Иди отсюда, Лера. Уходи.
– Да, – она кивнула, не вытирая ползущие по щекам слезы. – Хорошо. Я сейчас уйду. Ты только, пожалуйста, выкарабкайся, ладно? Я тебя очень прошу!
Он ничего не ответил.
Лера вышла. На цыпочках миновала боксы и снова очутилась в коридоре, где остались охранник и Анна.
– Эк ты быстро, – обрадовалась Анна. – Молодец. В четыре минуты уложилась. – Она осеклась, увидев Лерино мокрое лицо. – Ну, чего ты? Брось! Ему лучше, поправится, никуда не денется. – Анна замолчала, раздумывая над чем-то, затем спросила помягче: – Злится на тебя, да?
Лера кивнула и всхлипнула.
– Как не злиться, если ты его от большой симпатии чуть не угробила! – вздохнула Анна. – Говорила ведь, влипнешь со своими чувствами, – последнее слова она проговорила насмешливо, нараспев. – Была бы голова поменьше занята всякими глупостями, глядишь, поменьше ошибок сделала бы в бумажках.
Лера молча глотала слезы. Эх, знала бы Анна, как оно на самом деле было, может, и не утешала бы ее так!
Наивная идиотка! Напридумывала романтических планов, насочиняла, какое их с Андреем ждет небывалое счастье! А для него-то, может, все было гораздо проще! Надоело лежать в палате с ворчливым дедом, природа свое взяла. Он и задумал развлечься – откуда же ему было знать, что Лере от избытка эмоций крышу снесет и она ему пропишет смертельное лекарство, мечтая, как у них все будет хорошо!
Лера вдруг отчетливо вспомнила слова, которые говорил ей Максимов в тот памятный день у себя в кабинете: «Вместо слов благодарности когда-нибудь вы услышите слова проклятья. Знаете, как это бывает? Вы устали, чем-то расстроены или, наоборот, счастливы, находитесь в приподнятом настроении…»
Он знал, о чем говорил, он оказался прав, тысячу раз прав, как в воду глядел. А она, самонадеянная глупышка, смотрела на него с презрением!
– Дура! – вслух глухо проговорила Лера.
– Хватит себя грызть, – осадила ее Анна. – Ты лучше вот что, подумай, как дальше будешь.
– Как будет, так и буду, – равнодушно сказала Лера. – Лишь бы он был жив, а остальное неважно.
– Как – неважно? – рассердилась Анна. – Будет комиссия, твой любезный возьмет и настрочит на тебя жалобу, дескать, так и так, чуть не уморила меня, бедного. Уволят тебя по статье, а то еще под суд пойдешь.
– Значит, пойду, – покорно согласилась Лера.
– Типун тебе на язык! – окончательно рассвирепела Анна. – У тебя же ребенок! Как ты смеешь так говорить? Ишь, глаза закатила, точно блаженная! Хватит! – Она резко дернула Леру за руку.
– Тебе легко говорить, – Лера прерывисто вздохнула, стараясь унять так и не прекращающиеся слезы, – с тобой такого не было.
– Кто говорит, что не было? – усмехнулась Анна и, глядя на вытянувшееся Лерино лицо, добавила негромко: – Было. Вот так же примерно, как у тебя. Лет пять назад. Я тогда первый год работала, смешная была – ну просто животики надорвешь. Вроде тебя, везде старалась успеть, всем помочь, все бумажки разом накалякать.
Лежала у меня во второй палате бабулька наподобие твоего Скворцова, только не астматик, а сердечница, после инфаркта. Носилась я с ней как с писаной торбой, только что песенки колыбельные не пела. И вот как-то умаялась за дежурство, спасу нет. Глаза слипаются, голова трещит. Начирикала в карте назначения и свалилась. Через пару часов будит меня медсестра, была у нас такая тогда Галька Соколова, она потом замуж за чеха вышла и уехала. «Анна Сергеевна, беда!»
Я бегом в палату. Гляжу, лежит моя Виктория Львовна и не дышит. Смотрю в карту и глазам не верю. Оказывается, я ей с усталости дозировку втрое большую написала. Естественно, она коньки отбросила, дожидаться, пока я проснуться соизволю, не стала.
И главное, вот ведь чертовщина, – помню отчетливо, что писала пять миллиграммов, а в карте стоит пятнадцать. Галька, дурында наподобие нашей Настены, возьми и вколи пятнадцать. Вот так.
– И что? – слабым голосом спросила Лера. – Чем все кончилось?
– Да нормально кончилось. – Анна зло сощурилась.
– Анатолий наш ко мне тогда подкатывал, точь-в-точь, как к тебе, проходу не давал. Я и подумала: не уступить ли, от греха-то подальше? Бабуля моя одинокая была, из родственников только далекие, а шеф большую власть в отделении имел. Мы с ним и поладили – я ему тело, молодое и горячее, а он мне выговор без занесения, и никаких тебе разборок, ни комиссий. Сам все уладил, и шито-крыто.
Анна метнула цепкий взгляд на Леру, наблюдая, какой эффект произвел на ту ее рассказ.
– Ты что же, предлагаешь мне стать любовницей Максимова взамен на то, чтобы он доказал комиссии мою невиновность? – Леру даже передернуло от Анниного цинизма.
– Какая догадливость, – засмеялась та, – и какая напыщенность! Нет чтобы сказать проще: сделаю шефу маленький подарок – избавлюсь от ненужных проблем.
– Но ведь я, же действительно виновата!
– Да брось, – запальчиво проговорила Анна. – Жив твой Шаповалов, и ладно. Что он там против тебя имеет теперь, не нам гадать! Знаешь, люди все эгоисты, своя шкура милей всего, он теперь за себя, а ты – за себя. И за Машку. – Последние слова Анна проговорила серьезно, глядя куда-то мимо Леры блестящими глазами.
– А если бы ты не согласилась тогда, – недоверчиво спросила Лера, – может быть, и так все обошлось бы?
– Держи карман. – Анна, казалось, только и ждала этого вопроса. – Работала у нас в отделении Ленка Лисовская, гордячка вроде тебя. С ней аналогичное приключилось, а она на дыбы встала, то ли муж у нее был любимый, то ли жених, черт ее знает. Одним словом, шефа она не уважила, ну и загремела из больницы по статье. Теперь джинсами торгует на Черкизовском, правда, может, оно и к лучшему – денег больше зарабатывает. Хочешь на рынке торговать?
– Нет.
– Ну и нечего тогда думать. Пошли, а то меня больные ждут.
Девчонки поднялись в свое отделение, и тут только Лера опомнилась, что час, который она выделила себе на встречу с Андреем, почти прошел. Пока она раздумывала, позвонить ли ей домой, на тот случай, если Машка проснулась, или не звонить, чтобы не разбудить, если она по-прежнему спит, из кабинета показался Максимов. Увидев Леру, он не колеблясь направился прямиком к ней.
– Значит, так, – тон его был официальным, лицо спокойным, – дела немного прояснились, но окончательно еще ничего сказать нельзя. Был я на днях у Шаповалова, объяснил ему, что вы, Валерия Павловна, врач еще молодой, опыта ненакопивший. Обрисовал также в двух словах ваше семейное положение и попросил быть к вам снисходительнее. Но… – Максимов развел руками и вздохнул: – Похоже, у него на этот счет свое мнение. Его тоже можно понять – ваша невнимательность могла стоить ему жизни. Поэтому… вы уж готовьтесь к неприятным последствиям. Работать будете, но только как стажер, под присмотром Шевченко, никаких шагов самостоятельно не предпринимать. О том, когда соберется комиссия, я сообщу позже: должна быть уверенность, что жизнь пострадавшего вне опасности, а пока что у врачей ее нет. Состояние Шаповалова оценивается как крайне тяжелое, близкое к критическому.
Лера молча слушала Максимова. Собственно, он не сказал для нее ничего нового, его слова только подтвердили то, что она сама поняла, посетив Андрея в реанимационной палате: тот не простил ей ошибки, она для него никто, лишь неумелая, безответственная врачиха, едва не отправившая парня на тот свет.
По тону заведующего было неясно, намекает ли он на то, что может помочь Лере за известную мзду уйти от наказания, или просто беспристрастно описывает ей положение дел. Максимов больше ничего не прибавил к сказанному и, против обыкновения, не делал попыток приблизиться к Лере, обнять ее, оттеснить в угол.
Возможно, Анна ошибалась, когда говорила о его могуществе: одно дело, когда речь шла об одинокой старушке, и другое – о молодом парне. Тут при всем желании шеф не мог в должной мере защитить Леру от служебного расследования.
Впрочем, ей было это абсолютно все равно. Главным оставалось то, что Андрей в любую минуту по-прежнему мог умереть, а дома наверняка уже проснулась Машка, ослабевшая после изматывающей болезни, испуганная, брошенная.
– Я должна идти, – сказала Лера Максимову. – Я все поняла. Через пару дней ребенок поправится – и я выйду на работу.
– Что ж, – Завотделением пожал плечами, – я все сказал. Остается надеяться, что Шаповалов выживет. В противном случае… – Он сделал выразительный жест рукой и отвел глаза.
