Текст книги "Богиня судеб"

Автор книги: Татьяна Тарасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Отчего же? – качнул головой медведь. – Вот Гвидо частенько ездит то в Канталию, то в Коринфию или Эган...

– Зачем? – спросил благородный рыцарь и подозрительно покосился на не внушавшего ему доверия малыша Гвидо.

– Я же говорил: он любит разгадывать всякие тайны, и чем сложнее, тем больше ему нравится. Его зовут, когда случается что-то...

Лумо не успел закончить фразу – сморщив кошачью мордочку, Гвидо потряс перед носом родственника тощим пальцем.

– Лучше о себе поведай, о скромный мой названый брат, – сказал он, хмуря выцветшие брови. – Кто как ни ты год назад одержал столь славную победу на рыцарском турнире близ Цинцерота!

– О-о-о! – серые глаза Сервуса Нарота заблестели: эта тема была ему близка. – Так ты, парень, рыцарь?

– Нет, – подавил легкий вздох белый медведь. – Дядя купил мне право участвовать в турнире – в маске – и я (благодарение Митре и другим богам, кто к сему причастен) одолел цинцеротского рыцаря по прозвищу Железный Кулак.

– Хвалю! – прогрохотал Сервус, высоко поднимая кубок с вином. – Хвалю и хочу выпить за твою победу, сынок!

И, хотя "сынку" едва ли было лет на пять меньше, нежели рыцарю, он с удовольствием поднял и свой кубок, из чего Пеппо заключил, что не так он скромен, как представил Гвидо. Только потом, во время прогулки по прекрасному саду, юноша понял, что приемный сын Гая Деметриоса просто перевел таким образом беседу с себя на Лумо – надо сказать, сделано это было очень и очень ловко.

– Но позволь узнать, любезный хозяин великолепного дома, чем вызвано твое приглашение, что послал ты дяде? – вытирая мокрый подбородок (он, конечно, весь облился, славя свою победу), спросил белый медведь. – Дядя удивился и сказал, что в этом году не собирался ехать. Он сказал, что вы встречаетесь раз в пять лет, а со времени последней встречи прошло всего два года и...

– Старый дурень, – проворчал благородный рыцарь, игнорируя тотчас насупившиеся лица гостей. – Да если б я ждал ещё три года, он мог и помереть...

– Но он все равно не приехал, – заметил Бенино с присущим ему философским отношением к жизни.

– Да, но я ж не знал...

– Ты мог бы отправиться к нему сам.

– Вот еще!

Короткая перепалка рыцаря и его старого друга испортила настроение гостям. Оба догадались, что Сервус Нарот не был особенно расположен к их любимому дяде и отцу, а, следовательно, не собирался привечать и их двоих.

– Мы уедем утром, – выпятив бледную нижнюю губу, гордо произнес Лумо. – Дядя послал нас узнать, что тебе понадобилось, а если ничего, так и нам тут торчать не резон.

– Вот еще! – повторил рыцарь, но с другой интонацией. – Вы останетесь и будете моими гостями. Вы мне нравитесь – оба!

Он закрепил комплимент большим глотком вина и встал – при этом его слегка шатнуло.

– Ну, а теперь – в сад! Я намерен показать вам персики, выращенные вот этими самыми руками! – он потряс перед всеми внушительными кулачищами, едва не заехав по короткому носу малыша Гвидо. – А потом... Потом приедут остальные (что-то они подзадержались) и – тогда вас ждет нечто удивительное... Не тебя, Бенино, друг мой – ты осведомлен. И не тебя, Пеппо, мальчик – ты ещё мал. Но...

– Все, все, Сервус, – добродушно рассмеялся философ. – Ты сейчас раскроешь все свои тайны. И, пожалуй, пить тебе более не следует. Ламберт! Принеси хозяину воды и уложи в постель.

– А мой сад? – заплетающимся языком пробормотал благородный рыцарь.

– Я сам покажу гостям твой сад. Прощай пока.

Бенино быстро вывел всех в сад, огромный, тенистый и душистый, и там они гуляли до самой вечерней трапезы, весело болтая о всяких – по мнению Пеппо – пустяках.

Глава третья.

Званые гости

Пеппо умел наслаждаться прекрасным, но не в течение почти целого дня. Сначала, когда философ вывел всех в сад, юноша с удовольствием глазел на желто-красное озерцо цветов, тянущих к голубым небесам нежные бархатные головки, на глупых, но невероятно красивых павлинов, что величаво бродили по дорожкам и омерзительно каркали, на гроздья диковинных фруктов, длинные гряды ягод, неведомых трав. Когда же солнце – огненное око благого Митры покатилось к горизонту, Пеппо ощутил усталость и неприятную пустоту в желудке, и никакие красоты с этого момента его не трогали.

Он потянул за рукав Бенино, который увлеченно рассказывал гостям о коллекции самоцветов Сервуса Нарота.

– Погоди, мальчик, – раздраженно отмахнулся брат. – Видишь, как нравится нашим новым друзьям мое повествование? Так что не мешай. Иди, поиграй в беседке.

Увы, философ забыл, что Пеппо давно уже миновал счастливую пору детства. Не играть, но мыслить, действовать, стремиться – вот чего жаждало все его юное существо. Правда, сейчас оно более жаждало хлеба, мяса и воды, но и таковое желание никак не согласовывалось с предложением поиграть.

Видимо, заметив расстроенное лицо юноши, не смевшего перечить старшему брату, Гвидо весело и скоро привел всех к обоюдному согласию.

– Как полагаешь ты, уважаемый Бенино, проспался ли уже наш любезный хозяин? Не пойти ли нам в дом и там дослушать твой многоувлекательный рассказ?

В дом Бенино идти не хотелось, но определение его довольно скучного рассказа как "многоувлекательного" решило вопрос в пользу остальных.

– Не думаю, что Сервус готов продолжить возлияния, – с сомнением покачал он головой. – Но – идемте. В самом деле, мы вполне можем обойтись и без него: Ламберт с удовольствием накроет на стол.

Пеппо не разделял уверенности философа в том, что Ламберт накроет на стол с удовольствием – чему тут быть довольным? – но, в конце концов, чувства старого слуги его волновали так же мало, как и пучок редкостной ордийской травы (на вид весьма жалкий), на который, проходя мимо, обратил их внимание Бенино.

– Она называется джатха; исцеляет от потери памяти, слуха, зрения, обоняния и... В общем, если вы что-то потеряли – съеште корень джатхи и тогда непременно найдете утраченное. А это сарсапариль. Отвар её, приготовленный особым способом, помогает... Э-э-э... При болезни известного свойства.

Бенино сразу пожалел о том, что сказал, ибо сам и лечился этой травой от похмелья, в чем, естественно, признаваться не желал.

– Это какого же свойства? – встрепенулся белый медведь, то ли от роду вовсе не имевший такта, то ли утративший его – и в таком случае он должен был съесть корень джатхи.

– Умолкни, Лумо, – посоветовал ему проницательный малыш Гвидо, от коего, конечно, не ускользнуло выражение замешательства, застывшее на красивом лице философа.

– Но мне же интересно!

– Я потом тебе объясню, для чего применяют сарсапариль, – встав на цыпочки, прошептал на ухо родственнику Гвидо. – А сейчас – умолкни.

Белый медведь обиженно пожал могучими плечами, но переспрашивать все же не стал.

Таким образом скрасив приятной беседой путь до дома, гости рыцаря вошли в двери как раз тогда, когда Сервус Нарот, стеная и шатаясь, спускался по лестнице в зал с совершенно определенной целью. Даже для юного Пеппо цель сия не являлась загадкой.

Не обращая ровно никакого внимания на гостей, благородный рыцарь схватил кувшин и принялся жадно лакать пиво, заодно поливая этим чудным прохладным напитком свою шею и грудь. Жизнь на глазах возвращалась в большое тело, измученное страшной жаждой; бледные щеки вновь окрашивались легким румянцем, а в серых глазах растворялась муть; толстые руки уж не дрожали противной мелкой дрожью.

Деметриосы, освоившись, без приглашения заняли места за необъятным дубовым столом – пока пустым, но старый слуга, карауливший их возвращение, уже вбегал в зал с огромным блюдом, где покоилась пылающая жаром, покрытая коричневой корочкой, ароматная баранья нога.

Пеппо сглотнул слюну и уселся по правую руку от маленького Гвидо, с мелким чувством удовлетворения видя, что этот парень макушкой едва достигает его плеча. Следом одновременно опустились на табуреты Бенино с Сервусом, и пять рук тут же, как по команде, протянулись к блюду с бараниной.

Некоторое время в зале слышалось только возбужденное урчание, сопение и чавканье. Один Пеппо, воспитанный чопорным братом своим, сноровисто и бесшумно уплетал сочное, отлично прожаренное мясо, испачкав при этом в жире лишь самые кончики пальцев, что считалось верхом этического совершенства и – по утверждению философа – было по силам исключительно особам благородных кровей. Самому же Бенино кусок не лез в горло: он надеялся, что кто-нибудь попросит его продолжить тот многоувлекательный рассказ о коллекции самоцветов рыцаря, но никто так и не вспомнил о нем.

Первым насытился Лумо Деметриос. Громко рыгнув, он вместе с табуретом отодвинулся от стола и принялся ковырять в зубах кончиком кинжала, вся рукоять коего была усыпана мелкой алмазной крошкой, а сверху покрыта каким-то прозрачным составом (Пеппо сразу обратил внимание на этот кинжал: он любил оружие и знал в нем толк).

– Послушай, любезный хозяин, – осипшим голосом обратился обожравшийся белый медведь к Сервусу Нароту. – Правду ли говорят, что ты победил на турнире самого Всадника Ночи?

– Угм-м-м... – кивнул благородный рыцарь, будучи пока не в состоянии ответить – рот его был набит мясом и даже не закрывался.

– И как сие произошло? Не мог бы ты рассказать?

Сервус не мог – в этот момент он как раз пытался пальцем протолкнуть комок пищи в глотку. Вместо него обязанности повествователя принял на себя Бенино (если уж ему не позволили вещать о самоцветах рыцаря, так он расскажет хотя бы о рыцарском турнире, хоть и не любит драк и войн).

– О-о! – с фальшивым энтузиазмом воскликнул он. – Я поведаю вам об этом великолепном зрелище, друзья! Мне посчастливилось присутствовать при сем и... Слезы наворачивались на глаза мои, когда я взирал на лучшего друга, облаченного в тяжелые и такие неэстетичные доспехи, откуда торчал только нос его и клок белых волос. Так и хотелось мне крикнуть: "Серви! Милый Серви! Сбрось панцирь и пойдем в кабак!"

Тут философ прервал повествование, ибо сообразил, что при младшем брате напрасно употребил слово "кабак". Он сконфуженно покосился на Пеппо тот с невозмутимым видом продолжал жевать баранину и вроде бы ничего не слыхал, но настроение Бенино уже испортилось. Он грустно вздохнул, проклиная свой длинный язык, отпил добрый глоток пива.

– Ну? Что ж ты замолчал, уважаемый Бенино? – поинтересовался маленький Гвидо. – Не забыл ли ты суть и течение того зрелища?

– Не забыл, – буркнул философ. – Всадник Ночи выехал в круг, выставил копье и хотел поразить Сервуса, но Сервус сам его поразил. Вот и все.

Благородный рыцарь поперхнулся от возмущения. Только что жизнь была прекрасна: он уже проглотил коварный кусок и намеревался запить его очередным кувшином пива, а заодно и послушать про свой ратный подвиг. Теперь он чувствовал себя глубоко обманутым и оскорбленным. Описать небывалую победу над Всадником Ночи в двух фразах? Тьфу! Если б перед ним сидел не друг Бенино Брасс, а какой-нибудь купчишка, Сервус не медля и мига наколол бы его на меч как куропатку. Застонав от с трудом сдерживаемого негодования, он удовольствовался тем, что пронзил философа не мечом, но взглядом – суровым и крайне укоризненным. К чести Бенино надо заметить, что он все же несколько смутился.

– Знаете ли вы, кто есть Всадник Ночи? – уныло пробубнил он, стараясь не смотреть ни на Сервуса Нарота, ни на младшего брата. – О-о-о... О-о-о...

– Да что ты опять замолчал, Бенино? – с досадой рявкнул рыцарь, которого весьма покоробило это протяжное и бессмысленное "о-о-о". – Дай-ка я сам расскажу! Так вот. Всадник Ночи – зверь в человечьем обличье. Я видел одну только руку его – от ногтей до локтя, – и признаюсь вам, что меня поразил её размер и шерстистость. А кроме того, мне показался странен цвет ее: серый, с большими родимыми пятнами, особенно темными на запястье.

Он выехал мне навстречу на огромном боевом коне – таких коней я прежде не видывал – и, готов поклясться, он смеялся. Нет, конечно, я не мог видеть лица его, но слышать-то я мог! И я слышал... Такие странные звуки... Словно бы он кашлял и чихал одновременно... Лишь позже я догадался, что то был смех...

Не буду лукавить: поразил его я волею богов, но никак не умением своим. Мы сходились пять раз, и каждый я едва уворачивался от его страшных ударов. Да что говорить! Один меч в его другой руке весил не меньше, чем я сам!

Перед тем, как мы сошлись в шестой раз, я попрощался с жизнью. "Что ж, – думал я, – может, в Ущельях не так уж и худо... Мало ли добрых людей ушло туда? Найдется и мне местечко почище..." Сил оставалось мало; дыхание сбилось и пот заливал глаза; руки дрожали как будто я был пьян. Но – Митра, наш благостный и великодушный бог, сделал так, что нога его коня-монстра вдруг подвернулась... Тут-то я и вонзил свой меч в щель, из коей сверкали налитые злобой желтые глаза...

Сервус Нарот замолк, вновь обратившись к пиву.

– Ты рассказал на удивление толково... – задумчиво произнес Бенино, не заметив некоторой бестактности этих слов. – Да, так оно и было, друзья мои... Но где же твои остальные гости, Сервус? – он вдруг встрепенулся. Ты говорил, что гостей будет немало. Где же они?

– Здесь! – раздался с порога веселый голос.

* * *

Ламберт, кудахтая, бегал вокруг новых гостей, уже совсем не обращая внимания на старых. Накрывая на стол, он то и дело задевал плечом сидевшего с краю белого медведя, и однажды даже умудрился наступить на ногу Гвидо (Пеппо фыркнул в кулак от смеха, ибо ноги малыша вовсе не доставали до пола и Ламберту пришлось очень постараться, чтобы поймать момент, когда он будет вставать). Жалобно пискнув, но не изменившись при этом в лице, Гвидо поднялся и с милой детской непосредственностью пошел за хозяином встречать гостей.

Их было четверо. Первый – тот, что обрадовал всех своим неожиданным появлением – коренастый черноглазый муж с широкой курчавой бородой, по виду типичный тимит, громогласно хохотал, хлопая Сервуса по могучим плечам и пытаясь обхватить его огромный торс короткими ручками. По ответным восклицаниям рыцаря Пеппо уяснил, что тимита зовут Маршалл, и что он есть "наивреднейшее существо на всем свете", потому как должен был прибыть уже нынче, ранним утром, но опоздал и заставил Сервуса весь день страдать от его необъяснимого отсутствия. По примеру хозяина Гвидо тоже подался было к тимиту с целью обнять его, но тот вовремя увернулся и сел за стол.

Второй стоял чуть в стороне, терпеливо ожидая, когда хозяин и на него обратит любезный взор. Он был стар, но ещё крепок. Внешностью боги его сильно обидели: только нос являлся выразительной деталью смуглого тощего лица – крючковатый, большой, с красным пятном на самом кончике. Голова с непомерно вытянутым черепом и вдавленными висками была обвернута чем-то вроде шелкового покрывала – насколько Пеппо мог помнить, таковой убор назывался тюрбаном. Старик приблизился к рыцарю после тимита, вовсе не заметив сиявшего гостеприимной улыбкой Гвидо, чинно облобызался с ним и уселся за стол, тут же запустив тощую руку с кривыми пальцами в блюдо Бенино – он достал из него недоглоданную кость и стал грызть её с видом печальным и отрешенным. Звали старика Заир Шах.

Третий гость, появившийся на пороге уже после того, как Маршалл и Заир Шах приступили к трапезе, выглядел настолько поразительно, что все мужчины (исключая одного Сервуса Нарота) вскочили с мест и замерли с открытыми ртами. Во-первых, он был женщиной. Во-вторых, женщиной весьма и весьма красивой: стройная тонкая фигура, изящный изгиб длинной шеи, высокая грудь, пышные белокурые волосы и красный бант на самой макушке. Весь облик её вмиг запечатлелся в памяти Пеппо – видимо, уже на всю жизнь. Прежде ему не доводилось видеть таких красоток, тем паче так близко – она стояла в пяти шагах от него, чуть щуря прекрасные голубые глаза, обрамленные густыми черными ресницами. Мысленно ахнув, Пеппо призвал на помощь всю свою волю, дабы с позором не упасть обратно на табурет. Похоже, то же случилось и с остальными гостями. Заир Шах, например, несмотря на почтенный возраст, тяжело дышал и скреб когтями тощую волосатую шею, а белый медведь Лумо горестно качал большой башкой. Девушка тихим, нежным и звонким голоском представилась всем: Лавиния, после чего прошла к торцу стола и села там, отвернувшись к стене.

Только тогда гости снова рухнули на места и перевели взгляды на четвертого. Пеппо, после созерцания небесной красоты Лавинии неспособный оценить ещё кого-либо, равнодушно посмотрел на непомерно толстого (он состоял из Сервуса Нарота и белого медведя, да ещё можно было бы добавить тимита), одышливого краснолицего человека, который не сумел избежать дружественных объятий Гвидо, после чего, недовольно отфыркиваясь, прошел к тому же торцу стола и уселся рядом с девушкой, вытирая пот рукавом шелковой пестрой рубахи.

– Это Теренцо, – благородный рыцарь махнул рукой в сторону толстяка. – Он канталец, родом из славной столицы Тарантии. Лавиния – его супруга.

Лица гостей непроизвольно скривились. Каждый подумал про себя: "Что делать этой красавице рядом с таким уродцем?" Но Теренцо, по всей видимости, отличался похвальной проницательностью, ибо вдруг хрипло, с повизгиваниями, расхохотался – впрочем, мгновенье спустя вновь заткнулся, выставил перед собой два жирных пальца и уставился на Сервуса Нарота.

– Сейчас, – кивнул тот в ответ на взгляд и жест гостя. – Теренцо просит, чтобы я вам всем пояснил: нынешний день и следующий он нем, так что не обращайтесь к нему с разговорами – все равно ничего не услышите. Дело в том, что он порядком болтлив, вот и устраивает себе раз в год "луну молчания". В течение этой луны никто не слышит от него ни единого слова, зато потом...

Теренцо мрачно хмыкнул и повернулся к супруге. Она тотчас протянула руку к блюду с бараниной, ловко оторвала кусок внушительного размера и бросила его в пухлые ладошки мужа, сложенные лодочкой нарочно для этой цели.

Пока толстяк насыщался, гости молча рассматривали друг друга. Пеппо не заметил в сем ни симпатии, ни интереса. Так, словно запертые чужой волей в темнице, они готовы были терпеть это общество, но не более того. Пожалуй, только на Бенино взоры обращались благосклонные. А он и в самом деле казался воплощением добродетели – даже намека на тайный порок не было в его чистом, тонком, красивом лице.

– Ну что? – вздохнул благородный рыцарь. – Почти все в сборе.

– Почти? – философ улыбнулся.

– Остался ещё Леонардас – эганец. Он приедет ночью.

– Может, ты объяснишь, Сервус, зачем собрал нас здесь? – скрипучим голосом вопросил Заир Шах, посасывая все ту же кость, уведенную из блюда Бенино.

– А как же! – весело сказал рыцарь. – Вот прямо сейчас и объясню. Дело в том, друзья мои, что я хочу ознакомить вас всех с одной вещью, которая ныне принадлежит мне. Вы – известные в своих городах (и странах) ценители прекрасного. Вам, именно вам несут похитители уворованные сокровища, будучи уверенными в том, что вы назовете истинную цену... Так вот, если я – по какой-либо причине – лишусь своей... своей вещи – вас уже не обманет наглец...

Заир Шах недовольно скривился, отчего тощее лицо его стало похоже на высушенную луковицу.

– Значит, коли в мои руки попадет вышеупомянутая вещь, я должен буду отнять её и задержать вора?

– Ну да, – легко согласился Сервус. – А что, ты хотел бы оставить её у себя?

– Таковы правила, – надувшись, ответствовал старик.

– У меня тоже есть свои правила, – благородный рыцарь сложил руки на могучей груди, ухмыльнулся. – Если мой гость ведет себя как свинья, его вышвыривают отсюда мои слуги...

– Я пошутил, – поднял сухую руку Заир Шах. – Конечно, я задержу вора и отниму у него твое сокровище, можешь быть уверен.

– Что ж. Тогда – идемте! Я думаю, никто не откажется посмотреть мои камешки?

Сервус Нарот встал, обвел гостей пристальным взглядом, как бы проверяя ещё раз, на что они способны и способны ли вообще. Затем взял со стола кувшин с пивом и прильнул к нему толстыми губами, по обыкновению обливаясь с подбородка до пят. Восемь пар глаз следили за сим процессом внимательно, ожидая окончания его и последующей затем экскурсии в знаменитую сокровищницу рыцаря; восемь сердец сбились с ритма и прыгали в груди словно лягушки в банке. Никто и никогда ещё не видал полной коллекции самоцветов Сервуса Нарота, и вот сейчас волею или простым поворотом судьбы им, действительно ценителям, действительно авторитетам в области драгоценных камней предстоит собственными глазами взглянуть на лучшую в мире (так утверждали те, кто знал хотя бы краткий перечень самоцветов рыцаря) сокровищницу.

– А впрочем, – благородный рыцарь с грохотом поставил на стол пустой кувшин, – теперь мне нет охоты спускаться в подвал. Да и Леонардаса все же следует подождать. Прощайте!

Он развернулся и быстрым широким шагом вышел из зала, оставив гостей в полном недоумении и растерянности. Пеппо заметил: один только Бенино вздохнул облегченно.

Глава четвертая.

В сокровищнице рыцаря

Ночью в комнату Бенино постучался Сервус Нарот.

– Меня хотят убить, – прошептал он на ухо сонному философу. – Я знаю точно.

Бенино сел на кровати, с удивлением всмотрелся в бледное, почти белое лицо друга, в потемневшие глаза с расширенными зрачками. Похоже, Сервус не шутил и не лукавил.

– Меня хотят убить, – повторил он. Левая щека, утратившая румянец, задергалась, и рыцарь с досадой прижал её ладонью.

– С чего ты взял?

– Я расскажу тебе... Ты знаешь, что у Ламберта есть племянник? Фенидо, сын служанки моей матери... Мы росли вместе и он был мне... Нет, не другом, конечно, но... Я любил его как брата, я доверял ему.

– Постой, Сервус. Ты прежде не говорил мне о нем.

– Да, но... Я был зол. Мы поссорились, и он сбежал из дома – тому уж пятнадцать лет... – дальше рыцарь рассказывал почти без пауз, что свидетельствовало о крайнем его волнении. – За эти пятнадцать лет я не получил от него ни одного известия. Я не знал, где он, что с ним... Правду сказать, меня не очень-то сие трогало. Преступный слуга! Так я думал о нем тогда. В моем сердце не осталось для него места. Но вот однажды... Постой, я припомню день... Да, три луны назад. Ровно три луны назад... Проезжий странник остановился у моего дома, вызвал Ламберта и попросил позвать хозяина: только хозяину он передаст поручение от Фенидо, а более ни с кем и говорить не станет.

Глупый Ламберт поначалу решил отослать его прочь – племянника он вовсе не любил и никогда им не интересовался. Но в этот момент из дома вышел я. Увидев, что мой старик машет руками, прогоняя нищего, я возмутился. Ты знаешь, у меня правило: нищих не пускать, но и не гнать, а вручить монету и закрыть ворота перед его носом.

Я приблизился. Оборванный тощий бородач, заметив мою фигуру издалека, разразился истошными воплями, из коих я понял только несколько слов "Фенидо", "Сервус Нарот" и "срочно". Признаюсь, и того было достаточно, ибо я будто почувствовал некую тайну, которая вот-вот раскроется и окажется мне полезною. Быстрым шагом подошел я к воротам и осведомился у странника, зачем ему понадобился именно я и что он может знать о пропавшем пятнадцать лет назад Фенидо.

"Фенидо умер!" – такими словами ответил он на мой последний вопрос. На миг сердце мое замерло, но затем снова забилось спокойно и бестревожно: я говорил тебе, что выкинул этого парня из мыслей и памяти своей. "Ну и что? – сказал я, пожимая плечами. – Мне-то что за дело?" Странник удивился, но все же продолжал. "Фенидо умер, но перед тем просил передать тебе, чтоб ты берегся. Один из друзей твоих хочет тебя убить..."

"Вздор!" – перебил его я, приходя в крайнее негодование. – "Парень мстит мне, только и всего! Пошел прочь, бродяга!" Я хотел уходить, но он все-таки закончил: "... один из друзей твоих хочет тебя убить, дабы завладеть Лалом Богини Судеб..." Вот тут, при последних словах бородача, мое сердце и остановилось. Теперь я расскажу тебе об этом камне.

– Погоди-ка, Сервус, – хмурясь, сказал Бенино. – Я знаю, что ты хотел представить гостям – и мне в том числе – некое поразительное сокровище. Это и есть Лал Богини Судеб?

– Да. Ты слыхал о нем?

– Конечно! Это камень величиною с глаз бизона. Он нечист – в самой середине его черная крапинка, словно песчинка, но красота его все равно не поддается описанию...

– Ты его видел? – мрачно вопросил благородный рыцарь, и взгляд его, направленный на старого друга, наполнился подозрением.

– Нет! Откуда? Но, надеюсь, увижу. Ведь ты покажешь его всем?

– Покажу... Что ты ещё знаешь о Лале Богини Судеб?

– Клянусь Митрой, более ничего. Разве... Разве что... Но нет, сие наверняка досужие выдумки.

– Что досужие выдумки?

– Говорят, будто камень этот дорог не только красотою своей, но и магическою силой. Какой силой – не ведаю.

– Я скажу тебе, Бенино. Он действительно обладает магической силой. Во мраке ночи красный свет его рассыпается на тысячу лучей и на тысячу искр. Дождись ясной луны и встань так, чтобы с ног до головы ты был освещен светом луны, смешанным со светом камня. И тогда... О, тогда любое твое желание, могущее повернуть линию жизни в сторону или вспять – как тебе будет угодно – исполнится! Да, один только раз, но умному человеку и этого раза достаточно. Ты понимаешь, Бенино, почему я не пользуюсь помощью камня сейчас, чтобы обнаружить моего врага... Мне едва сорок лет, я могу прожить ещё столько же, и, конечно, не знаю, что меня ждет впереди. Мало ли примеров, когда люди теряли вдруг – вдруг! – целое состояние. Или внезапная болезнь ломала члены и отнимала разум. Или... Неисповедима судьба! Могу ли я быть уверен в том, что далее моя жизнь будет течь так же мирно и спокойно как ныне? Нет. Вот почему я преберегаю счастливое свойство камня на крайний случай. Убийца? Ха! Я найду его сам! И ты поможешь мне...

– Но почему ты не спросил у странника, кто именно из твоих друзей так коварен?

– Да спросил я! Он ответил, что Фенидо не успел того поведать, ибо умер. Мол, он стремился ко мне издалека (откуда – неизвестно), потому что случаем узнал, какая опасность мне грозит. И вот, за два дня пути до Лидии столкнулся с шайкой разбойников, которые смертельно его ранили. Тот странник, проходя мимо, обнаружил безжизненное почти тело, пробовал залечить раны – безуспешно. Фенидо умер на его руках, за несколько мгновений до смерти рассказав то, что я тебе только что передал. Так ты поможешь мне?

– Я помогу тебе, Сервус, но как?

Благородный рыцарь замялся. Он то поднимал глаза на старого друга, то вновь опускал их и принимался рассматривать покрывало, вольно лежащее на кровати. Наконец он решился.

– Буду честен с тобой, Бенино. Я не доверяю никому, и тебе тоже. Только брат твой (потому что мальчик) не вызывает у меня подозрений. Но мне необходимо кому-то довериться, и я выбрал для этого тебя, друг. Мой план таков: я вызвал всех своих ближайших знакомцев, кои дружбу со мной совмещают с коллекционированием самоцветов, с целью спровоцировать на убийство... Не смотри на меня так. Я не сошел с ума. Подумай же! Неужели мне стоило отравить свое существование ожиданием смерти? Я постоянно, каждый день и каждый миг, ощущал бы за спиной своей врага. Кому ведомо, когда б подлый убийца решился на преступление? Через год? Два? Пять? И все это время я бы ждал?.. И превращался бы в старца с трясущимися от вечного страха руками и слезящимися глазами? Нет! Я бросаю вызов ехидне, что смотрит прямо мне в глаза, твердо зная, что эти глаза по её воле закроются навек раньше срока, отпущенного богами!

– Так как же я помогу тебе?

– А вот как: ты, верно, помнишь нашу беседу о способности видеть и запоминать? Ты говорил, что этим особенно отличается Пеппо, твой юный брат.

– Да, от Пеппо никогда не скроешься – все видит и понимает!

– Ну, и ты не промах. Вот я и прошу тебя – смотри сам, спрашивай Пеппо. Пусть он рассказывает тебе, что показалось ему странным либо и вовсе неестественным. В поведении ли, взгляде ли, слове ли... Только ему ничего не объясняй – мальчик не должен знать, что где-то рядом ходит убийца!

– Скажи, Сервус, кто-нибудь кажется тебе особенно подозрительным?

– Все, – без раздумий ответил рыцарь. – Увы, мой друг, решительно все. И два крепких парня, прибывших из Леведии вместо Гая Деметриоса; и толстый Теренцо, у коего и в Тарантии дел полно, а он бросает все и едет сюда по первому зову; и тимит Маршалл – просто потому, что он тимит; и Заир Шах, древняя развалина... Говорят, в последние времена он вообще не покидает дом свой – так зачем же притащился сюда? Всех я подозреваю, в том-то и грусть, в том-то и печаль, что – всех...

Сервус Нарот вздохнул так тяжело, что философу стало ясно: он и в самом деле подозревает всех, и сие гнетет его безмерно. Значит, его веселость, беспечность и добродушие были только маской? О, как же, наверное, непросто сохранять обычный вид, когда душа замирает в ожидании предательства и смерти! Недаром сейчас, позволив себе расслабиться наедине с другом, рыцарь так бледен и серьезен; недаром сам облик его в этот момент изменился – темные, почти что черные глаза, блестящие лихорадочно, как у помешанного, опавшие щеки, судорога, дергающая угол рта, нервные движения холеных пальцев...

Бенино участливо положил руку на поникшее плечо старого друга.

– Будь тверд. Помни: и я, и брат мой – мы с тобой...

– Поклянись мне, Бенино! – горячо воскликнул вдруг Сервус, уставя глаза прямо в зрачки философа. – Если гадине удастся отправить меня на вечную прогулку по тропам Ущелий, он не уйдет от расплаты! Пусть карающей рукою станешь ты – мой самый близкий и верный друг!

Растроганный Бенино снял подушечкой большого пальца слезу с нижней ресницы и улыбнулся.

– Он не уйдет от расплаты, Сервус. Я придушу его – вот так.

Тонкие изящные руки философа протянулись к массивному бронзовому подсвечнику, напряглись – синие вены вздулись и твердые мускулы обозначились под кожей – и через мгновенье согнули его наподобие агранского ятагана.

– Вот так, – повторил Бенино, отбрасывая испорченный подсвечник в сторону. – Вот так!

* * *

Утренняя трапеза состояла из жареных перепелов и груш в густом сиропе. Легкое красное вино быстро перетекало из серебряных кувшинов в бездонные глотки гостей. На прибывшего ночью Леонардаса – тощего и высокого светлоглазого эганца, на вид придурковатого, никто внимания не обращал.

Бенино, после ночных признаний Сервуса возбужденный и встревоженный, сошел в зал последним. Найдя глазами брата, а потом целого и вполне невредимого (если не считать некоторой бледности и дряблости щек) рыцаря, он успокоился, сел за стол. Теперь и ему все эти гости казались весьма подозрительны. Сервус прав: с чего это прикатил сюда на повозке, запряженной четверкой лошадей, жирный канталец Теренцо, обремененный всякими неотложными делами, да ещё и супругу прихватил с собой? А Заир Шах, трухлявый пень? Жёваная физиономия лицемерно благочестива, а глазки так и блестят, и в этом блеске при желании можно разглядеть и алчность, и злобу, и даже сладострастие (на кого только оно направлено – уж не на супругу ли толстяка?). И Маршалл, поскольку тимит, доверия не вызывает... И этот тощий эганец... как его... он всегда забывает его имя... А, Леонардас... А про этих двоих – Лумо и Гвидо, родственничков достопочтимого Гая Деметриоса, Бурган бы его побрал совсем – и говорить нечего. Более подозрительных лиц Бенино до сих пор не встречал.