Текст книги "Зеленые яблочки (СИ)"

Автор книги: Татьяна Хрисанфова

Глава 5

– Всю ночь гуляют, потом спят до обеда, – Катерина, стоя у печи, ворчала на детей, поздно пришедших ночью из деревни. – Вон кизяк некому принести, – возмущалась она.

– Давай лоханку, пусть дети поспят, – перебил ее дед Василий. Он набросил на плечи старый кожушок и вышел в сени. Но успокоить Катерину было не так-то просто. И хоть утро было ранее, можно детям и поспать, она продолжала сердито ворчать, пока Даша не выглянула из боковушки. – Мамань, давай помогу у печи, – предложила она.

Но та, видимо, спустила утром на пол другую ногу, нежели обычно и, по этому поводу, была настроена воинственно. Делая вид, что не слышит Дашу, она продолжала: «ты посмотри не метено в хате до сих пор, вдруг кого лихоманка занесет – позору не оберешься». И хоть в хате на полу не было и соринки, Даша взяла в руки веник и принялась мести пол. Но настроение матери было испорчено окончательно, когда она обнаружила, что спичек, постоянно лежавших наверху в одной из не слишком прогреваемых гарнушек, не оказалось на месте. Она поводила рукой поглубже, но так и не нащупав спичек, взбеленилась:

– Все на цигарки извел, ведь сколько раз было говорено, чтобы не трогал!..

Даша, предчувствуя бурю, попыталась незаметно проскользнуть в свою боковушку. Но Катерина, заметив ее движение, повысила голос:

– Ну-ка, защитница отцова, собирайся в деревню. Да не говори мне, что мороз на улице. Спичек вон надо, сахара купи, да соли. Опять же конфет да пряников: Рождество скоро, будут христославить; чем угостишь? И не проси, чтобы лошадь запрягали: по ночам вас носит и ног не жалко, так что – поспешай. Даша была рада отлучке из дома. Ведь теперь целый день вся семья будет ходить бочком, да молчком, а все потому, что мать встала не с той ноги. Даша, радуясь в душе, что не надо будет целый день слушать недовольное ворчание, поспешно одевалась. Сунув ноги в валенки и на ходу застегивая шубейку, она выбежала за порог, прихватив холстинную сумку. Опасаясь, что мать вспомнит о завтраке, она ускорила шаги, чтобы не возвращаться. Но та, увлеченная своими речами, не подумала, что отправила дочь голодной. Даша радостно шла по проторенной дорожке. Она надеялась увидеть Егора в деревне. Вдруг ему тоже надо будет в лавку? Не замечая щиплющего щеки мороза, не глядя на окружающую ее бесконечную белую равнину, в мечтах она добралась до деревни. Из труб вился белесый дым и висел над крышами, долго не рассеиваясь в морозном воздухе. В сараях слышались покрикивания хозяев, управляющих скотину. Кто-то очищал от снега проходы около домов, накидывая и без того высоченные сугробы. На улице изредка встречались сельчане. Некоторые, пряча усмешку в усах, здоровались с Дашей, качали головами понимая, что девчонка не по своей воле так рано пришла в деревню. Даша решила сначала зайти к подруге.

Вся семья сидела за поздним завтраком. Даша смутилась: я как всегда вовремя!

– Лапушка! Проходи, проходи, садись с нами, – ласково приглашала ее мать подруги, – мы припозднились сегодня. Она подвинулась на лавке, уступая место. Ели кислые блины, обмакивая их в заквашенное молоко, не особенно заботясь о наступившем посте. Даша уселась рядом с подругой и, впервые за утро, свободно перевела дух.

Кирюха, Глашкин брат, поддел девушку:

– Что, Дашка, мать из дома выгнала? В такую рань в деревню приперлась?

Ни для кого не был секретом характер Катерины.

– Да нет, я сама. Перед Рождеством надо купить гостинцы, – улыбнулась Даша.

– С подружкой повидаться тоже надо, – поддержала ее Шура.

Глашка многозначительно подмигнула Даше, вылезая из-за стола. Та, извинившись, последовала за ней. Они отправились в пустую горницу. Глашка нетерпеливо схватила подругу за руку: давай рассказывай, целовались вчера?

По лицу Даши расплылся яркий румянец.

– Один раз только.

– Ну и что? – любопытству подруги не было предела.

– Ничего! Братья начали кричать, – обиженно сказала Даша, – я ничего и не поняла. Любит он меня или нет?

Глашка расхохоталась: эх ты! Маленькая еще понимать!

– А ты знаешь, Дашка, – девушка посерьезнела и заговорщицки глянула на подругу, – надо погадать под Рождество! Говорят из спичек надо сложить колодец под подушкой. А как засыпать будешь, скажи: суженый, ряженый, приди ко мне наряженный водицы испить. Придет к тебе князь богатый высокий усатый, – Глашка поднялась на носках, приложила пальцы к верхней губе, пытаясь убедительнее показать воображаемого князя. Даша, глядя на нее, не смогла сдержать улыбки.

– Вот увидишь! Кто явится – за того и замуж! – убеждала неугомонная Глашка. – Вон Улька Орлова рассказывала, что приснился ей Степан. За него и вышла. Эх! Хоть бы мне приснился богатый, высокий, усатый! – мечтательно произнесла Глашка.

– Ой, уморила! – смеялась Даша, – в нашей деревне усатые – только старики пузатые! Да и те не особо богатые.

– Не скажи! – не унималась Глашка, – у стариков, поди, сыновья есть! А старики не вечные. Вон Алешка-лавочник, чем не жених – высокий, симпатичный!

– Наум на погост не спешит! – перебила ее Даша.

– Так и Алешка мне не нужон! – махнула рукой Глашка, – в лавке сидеть! Скукота! Мне бы такого, чтоб веселый был, шебутной.

– Так то Никита! – воскликнула Даша, – он тебе нравится?

– Ой не знаю, не знаю! – жеманилась Глашка, – боюсь по бабам бегать будет. Не по мне такая жисть!

– Тебя не разберешь! – покачала головой Даша, – чтоб веселый да дома сидел? Ты где такое видела? За веселыми девки сами табуном ходят.

– Не говори, подруженька! – притворно пригорюнилась Глашка, – веселый да шебутной – все равно, что чужой.

Не удержавшись, они рассмеялись.

– Мать ругает меня, что не умею в парнях разбираться. Говорит, работящего надо, да спокойного. А что с таким делать? Со скуки помру, – не унималась Глашка.

Они еще долго шептались, смеялись, обсуждая парней да девчат. Глашка припомнила, как вчера вечером металась Паранька. «Поди, Егора искала» – мстительно предположила она. Подняв юбку, Глашка показала, как Паранька бегает, заглядывая во все углы. Дашу забавляли кривлянья подруги. Наговорившись, Даша покинула гостеприимный дом и поспешила в лавку. Настроение было приподнятое.

Подходя к соседней улице, она услышала шум около дома одинокой Фроськи – «зазнобы». Потихоньку к дому собирался любопытствующий народ. В покосившуюся дверь отчаянно барабанил Толька Кочетков.

– Выходи! – орал он, – выходи, отец! Знаю, что ты у нее! – Толька перестал барабанить, прислушиваясь к звукам в доме. За дверью затаились и на провокацию не ответили.

– Ну, держись! – Толька разбежался и ударил плечом в дверь. Дверь, тяжко заскрипев, подалась, но натиск выдержала.

– Давай, Толян! Вышибай! – поддержали его мужики.

– Дверь только позавчера на место навесили, – сочувственно произнесла Нинка Чернышова.

– На кой? – равнодушно спросил Степан Кривенцев, – все равно выбьют.

Толька разбежался еще раз. В это время с другой стороны хаты, из распахнувшегося окна вылетел овчинный тулуп, вслед за ним сиганул щупленький мужичонка.

Толька оставил попытки выбить дверь, как только понял, что его провели. Он выхватил дрын из шаткого плетня и помчался за мужичонкой. Обособлено стоящие мужики созерцали потеху с усмешками. Бабы осуждающе качали головами: кобели, вы, кобели!

– Эх, Иван! До седых мудей дожил, а все по бабам! – громко возмущалась Верка Корнеева.

– Не говори! – поддержала ее Нинка Чернышова, – Анна всю жизнь терпит такую свистопляску. Внуки уже есть, а он все туда же! – она горестно покачала головой. В суматохе никто не заметил подошедшую Анну, жену блудливого Ивана. Она давно знала о похождениях мужа и прямиком направилась к дверям Фроськиного дома.

– Отвори! Шалава гулящая! – застучала она кулаком в дверь.

Дверь резко открылась. Анна едва не упала через порог. Фроська сразу пошла в наступление. Руками она ухватила Анну за платок и втащила в сени. Оттуда послышались вопли обеих женщин. Неизвестно, в чью пользу окончилась бы потасовка, если бы не вмешались сочувствующие бабы. На помощь Анне кинулась Любка Орлова. Вместе они выволокли упирающуюся Фроську. Анна, повалила ее в снег и упав рядом колотила ненавистную соперницу здоровенным кулаком. Разъяренная Любка ухватила Фроську за валенок, но та что есть мочи брыкнула ногой, и Любка повалилась рядом. Бабы таскали друг дружку за волосы, не разбирая, рвали одежду. Верка кинулась разнимать. Нинка Чернышова бегала вокруг баб и кричала: «Шалава ты, гулящая! Что ж ты без разбору со всеми?»

– Так они просють! – вопила Фроська, отбиваясь от баб.

– А-а-х, про-о-сють!.. – хором заголосили бабы.

Даша, став невольной свидетельницей, с недоумением созерцала происходящее. Наконец, решившись, она бросилась в кучу, крича: «Тетка Люба! Теть Вера! Вы же убьете ее!»

Наблюдавшие мужики тут же оттеснили ее: «Не вмешивайся, девка! Дай до конца досмотреть представлению! Чай не впервой!»

И правда, бабий гнев поостыл, и помолотив друг дружку еще немного уже без прежнего пыла, они, уставшие и довольные, поднимались со снега. Оценив ущерб, начали приводить себя в порядок.

– Прям – теянтер! – Верка заправляла под платок выбившиеся волосы, – в город ездить не надо.

– Ладно, бабы! Айда по домам! – скомандовала Любка. Она плюнула в сторону Фроськи и первая покинула поле боя. Даша, успокоившись и решив, что для Фроськи опасность миновала, направилась в лавку.

Алексей скучал за прилавком, перекидывая костяшки на счетах. Но, увидев вошедшую Дашу, вскочил с табуретки и кинулся ей навстречу:

– Дарья Михайловна, – он учтиво подставил Даше руку, – наконец-то заглянули к нам, думал уж: не дождусь! Что же вы так долго не заходили?

– А то не знаете, Алексей Наумыч, – Даша, все еще возбужденная, в тон ему разыгрывала из себя знатную купчиху. – Метель дороги перемела, не выбраться было с хутора. Вы мне соли, да сахара фунт отвесьте, пряников, да леденцов не забудьте. А самое главное – спичек, – вспомнила Даша.

Алексей бросился исполнять ее просьбу. Он, чуть ли не бегом, сновал между полками, не сводя глаз с Даши. Наконец, сумка была наполнена. Появившийся Наум, хозяин лавки, оттер сына в сторону: сам рассчитаю. Он перекидывал костяшки на счетах, не доверяя сыну деньги. Тот, надувшись, стоял рядом. Наум назвал сумму, и Даша протянула зажатые в кулачке деньги.

– Ты газеты передай деду, – Наум подал ей сверток, перевязанный бечевкой, – пусть просвящается.

Даша взяла тяжелую сумку и направилась к двери.

– Эх, расцвела девка, – ухмыльнулся ей вслед Наум, – кому-то достанется такой первоцвет?

Стоявший за спиной отца Алексей тоже не сводил глаз с Даши, и кривая улыбка ломала его губы: уж он то не упустит своего. Во внешности девушки и правда произошли изменения: походка стала плавной, а глаза светились тайной, придавая ее лицу еще больше красоты. Даша вдруг как-то враз повзрослела. Выйдя из лавки, она направилась на край деревни. Девушка знала, что Маришка теперь ждет ее с нетерпением. Ей тоже хотелось поделиться своим секретом. Маришка должна знать, ведь она как родная для Даши. Подружка, как всегда, в хате была одна. Она вся подалась в своем ящике навстречу Даше. Та вынимала из своей сумки розовые пряники, в лохматых обертках конфеты и сыпала их в Маришкины костлявые растопыренные пальцы. Маришка весело смеялась, радуясь неожиданным подаркам. Удовлетворенная, она уложила их около себя, и вопросительно посмотрела на Дашу. Даша сняла шубку и присела на табуретку рядом с ящиком:

– Смотри, как я придумала, правда похожи на лазоревики? – она показывала связанные кружева, – А вот эти, как снежинки, правда? – Марина радостно кивала головой. Она подняла большой палец, что означало высшую степень одобрения. Но радостный вид Даши насторожил ее. Выражение лица поменялось, в глазах опять читался вопрос.

Даша понимала каждый Маринкин взгляд. Она улыбнулась: сейчас расскажу! Многозначительно помолчав, решилась.

– Я влюбилась! – объявила она.

Маришка испуганно вздрогнула. Теперь глаза излучали беспокойное сомнение: как такое возможно? Кто он? Не бросит ли Даша ее, Маринку?

– Он очень хороший, – радовалась Даша и добавила шепотом, – мы вчера целовались.

Маришка тревожно смотрела на подружку. Слезы стояли в ее глазах. Она больше не хотела разговаривать. Даша успокаивала ее: я к тебе всегда приходить буду, Мариша, я вас обоих так люблю! Так люблю! Но Маришка была безутешна. Слезы так и катились из ее запавших глаз. Она отвернулась от Даши. Несмотря на уговоры и обещания, так и не захотела попрощаться. Расстроенная Даша покинула избу подруги. Тяжелая сумка оттягивала вниз руку всю обратную дорогу. Да и на дороге все чаще попадались неприметные кочки. На околице деревни Даше попался навстречу местный дурачок, Миша Кислянский. Никто не помнил его фамилии. Прозвище получил он по названию деревни. Как всегда, одет он был в замызганную казачью форму. На голове красовалась неизменная фуражка, которую он не снимал ни зимой, ни летом. Все деревенские дети побаивались дурочка, хоть и был он всегда спокойный, с неизменной улыбочкой на глупом лице. Но стоило ребятишкам подразнить его: «Миша-дурачок, Миша-дурачок», как хватал он все, что попадало под руки, и без разбору швырял в ребятишек. Даша, помня его еще с незапамятных времен своего босоногого детства, тоже побаивалась и при случае обходила стороной. А тут Миша шагал, не уступая дороги. Даша посторонилась, пропуская его. Но Миша не собирался проходить мимо. Он остановился и вполне осмысленным взглядом окинул Дашу.

– А ты, девка, хоть и красивая, да счастья тебе кроха отпущена. – и пошел дальше, не оглядываясь. Словно приговор вынес. Даша смотрела на него и не могла понять: откуда он взял, сколько счастья на ее долю полагается? До сих пор жилось вполне счастливо. А уж теперь, когда у нее есть Егор!..

– Да что с него возьмешь, дурачок же, – беззаботно решила девушка и продолжила неблизкий путь.

К дому она подходила, когда солнце уже опускалось, последними скупыми лучами осеняя белую степь. Вечеряли молча. Отпрашиваться в деревню сегодня было напрасно. Мать молчала, и раздражать ее братья не решались. Прибрав со стола, женщины уселись за прялки, поближе к лампе. Дед Василий, важно усевшись за стол, зашелестел принесенными газетами.

– Дед, ты бы рассказал чего там прописано? – снова донимал его младший внук.

– Взял бы, да почитал, в школе, чай, грамоте учат, – отозвался дед.

– Рассказали бы, папаша, – попросила и Катерина. Дед, помолчав и прочитав еще несколько строк, откликнулся:

– Пишут вот: за границу хлебушка нашего стали закупать больше.

– К чему бы? – удивилась Катерина.

– К войне, не иначе, – тут же встряла бабка Авдотья.

– Анчибел тебя забери, Авдотья!!! – в сердцах воскликнул дед, – что ты все пророчишь? Давно войны ли не было? Землицы у них мало, вот и покупают наш хлебушек, – успокоил он внуков. – Еще вон про социалистов пишут. В нашем уезде арестовали несколько человек. Теперь судить будут. На каторгу сошлют, факт.

– Так им и надо, – тут же проговорила бабка, – не живется им спокойно, царь им мешает. Испокон веков с царем живем, как же без него, родимого, – она осенила себя крестом. – Пусть царь-батюшка долго живет.

Ни у кого не нашлось возражений на ее речь. И правда: пусть себе царь здравствует. Как без него жить? Дед в газете сплетни читал, будто бы царь делает все, как царица повелит, но лучше уж так. Деревня была далека от столичной политики, от дворцовых интриг. Для крестьян главное – хлебушек, а на черноземе он каждый год родится, посылал бы дождичек Господь.

Бабка Авдотья первая не выдержала: на покой пора! Нехотя расходились по своим постелям. Даша еще долго без сна возилась на кровати в своей боковушке.

* * *

На посиделках сегодня было скучно. Манятка Козырева, деревенская певунья, выводила грустную песню:

 
Посажу я сирень, голубую да белую.
Буду ждать я тот день, только, что же я делаю?
Когда годы бегут, словно с горочки катятся
Как судьбу обмануть, за сирень, что ли спрятаться?
 
 
Поливаю сирень, голубую да белую.
То стою словно тень, то вокруг нее бегаю.
А дела, все дела, все никак не поделаю.
Оглянусь: голова уже стала вся белою…
 

Митька Линялый, прозванный так за выгоревший на летнем солнце чуб, тоскливо растягивал меха гармошки. Он не попадал в лад с Маняткой, и, то и дело, гармошка обрывала свои рыдания, сбиваясь с ритма.

Егор оглядел сидевших на лавках девчат. Но взгляд его напрасно искал зеленые глаза. Разочарованный, он не заметил карих, светящихся надеждой глаз. Паранька вся подалась вперед, лишь бы он поглядел на нее. Но Егор прошелся по ней равнодушным взглядом и отвернулся. Вечер был в разгаре, и уже не было никакой надежды, что кто-то придет с хутора. Стараясь быть незамеченным закадычным другом, Егор выскользнул в сени. Он сам пойдет на хутор. Ничего, что уже поздно, ничего, что один. Окрыленный любовью, он совсем забыл о здоровенных кобелях, постоянно сопровождающих Дашу и ее братьев. Парень почти бежал всю дорогу до хутора. Было ему жарко, несмотря на ледяную стужу. Благополучно добравшись до хутора, Егор вспомнил о собаках. Осторожно он подходил к избе, опасаясь неожиданного нападения. Но Валяй и Окаянный спокойно почивали, зарывшись в скирду соломы. Кому же охота морозить свою шкуру. Егор слепил снежок из рассыпающегося в руках снега. Осторожно бросил его в перекрестье рамы. Тот, не попав по дереву, звонко шлепнулся в стекло. Стекло не треснуло, но кидать еще раз он не решился. Даша, спавшая, как всегда, чутко, услышала шлепок в окно. Она подскочила в постели. Сердце забилось, затрепетало в груди. Девушка накинула юбку и кофту и, завернувшись в пуховый платок, заспешила к двери. Спавшая на печи бабка Авдотья окликнула ее: куда среди ночи?

– Бабань, я скоро, – прошептала Даша и выскользнула в сени.

На крыльце ее сразу подхватили руки Егора:

– Ты же замерзнешь, – он расстегивал свой тулуп.

– Не замерзну, – шептала обрадованная Даша. А Егор уже прижимал ее к себе, такую тоненькую, такую желанную. И обоим было тепло от того, что кровь заструилась быстрее, от того, что в первый раз они стояли так близко. Егор уже целовал ее припухшие ото сна губы, пахнущие парным молоком. И опять запах чабреца кружил ему голову, выбившиеся из косы Дашины волосы щекотали шею. Пробивающаяся на скулах Егора щетина обжигала нежную девичью кожу. Но они не замечали ничего. Егор раздвигал податливые губы, словно не мог напиться их сладкого, нежно-медового вкуса. Даша повисла на его руке. Голова ее кружилась, ноги подкашивались, и она, самой себе, казалась невесомой, парящей в руках Егора. А тот все целовал ее, и конца не было тем поцелуям.

– Я так соскучился! Так люблю тебя, Дашенька! – шептал он, покрывая поцелуями ее волосы, щеки, шею. Разомлевшая Даша обнимала его за шею:

– Егор, я тоже тебя люблю. Очень, очень.

Они целовались в лютый мороз и не замечали стужи, сугробов, висевших с крыши хаты сосулек, доходящих до самой земли. И было им жарко от поцелуев, от первой их нежной любви. От избытка чувств Егору хотелось говорить о любви.

– Всегда буду любить! – Егор оторвался от ее губ.

– Всегда! – как заклинание повторила Даша.

Егор, не застегивая полушубка, возвращался домой. Мысли его остались там, на хуторе. Он думал о том, что не может уже жить без Даши. Она стала для него всем: она жила в его снах, была его мечтой, воздухом, которым он дышал. Ему хотелось видеть любимую каждый день, каждый миг, касаться ее, тонуть в зеленых глазах, чтобы ласковые губы Даши улыбались только ему одному.

– Вот наваждение, – думал он, – как же дальше без нее? Так и спятить недолго. Надо поговорить с отцом. Чего тянуть, жениться надо!

* * *

Даша с бабкой Авдотьей мылись в баньке на краю сада. Жарко натопленная печь исходила красным отсветом. Они не спешили, хоть и оставались еще немытыми братья. Бабка помогала расплетать внучке косы. Волосы пышной волной рассыпались по спине, доходя до щиколоток. С бабкиной же помощью и мыла их Даша. Справиться с ними одной не было никакой возможности. Бабка поливала из ковшика отварами из корней репейника и чабреца.

– Вот замуж выйдешь, кто тебе помогать с ними будет? – нежно ворчала бабка.

– Когда еще будет, бабань, не спешу я. – Даша беззаботно улыбалась, поворачивая голову под струями воды. Травяной дух полз по баньке, расслабляя тело и душу. Даше вдруг захотелось поговорить с бабкой о любви. Мысль эта не показалась ей крамольной, хотя еще неделю назад она бы и не пришла в голову. Говорить о любви? В доме никогда не говорили об этом. Жили себе вместе, и это совместное существование подразумевало в себе все. И взаимное уважение и любовь. Но, видно, семена романтики попали в Дашину душу от прадеда Федота. И сейчас душа, распираемая от нового чувства, хотела познать: а как оно бывает у других? Даша не поднимая головы, спросила:

– Бабань, а ты деда Василия любила? – видеть выражение лица бабки она не могла, и молча ждала ее ответа. Она совсем не была уверена в том, что бабушка пожелает говорить на такую деликатную тему. Но та, расслабленная запахом трав, усмехнувшись, все-таки решила поговорить о любви.

– А ты как думаешь! – но видимо ее не интересовал Дашин ответ, потому что она продолжила свою речь: – Я и сейчас его люблю. Да и как не любить его было? – бабкин голос помолодел, ее руки стали не такими вялыми, она поливала воду на Дашину спину и продолжала свои воспоминания: как в первый-то раз увидела его в церкви, так душа и замерла. Волосы у него черные, почти до плеч, да вьются, бородка темная, аккуратная. Это теперь он – как лунь белый, а тогда красивый был… Петро-то на него уж больно похож. Бабка улыбалась своим давним воспоминаниям. Даша слушала, затаив дыхание. Может больше никогда и не расскажет бабушка о своей молодости.

– Я ведь купецкая дочка была. В строгости родители держали. Без присмотра никуда. Ежели на улицу выйти, в лавке купить лент каких, так только с Федорой, с сестрой моей замужней… Ну а, когда сватать начали, я ни в какую, не нужен никто и все. Женихи все купцы были. Отец и вожжами учил меня, а я на своем стою. Василий-то думал, что не отдадут за него купецкую дочь. Потом уж посватался. Я на колени перед родными упала: отдайте за него и все тут. Не то в монастырь подамся. Отец перепугался: уж лучше за попа, чем совсем дочери лишиться. Признать Васю ни отец, ни братья не захотели. Свадьбу, правда, чинно справили. Братья мои до сих пор купечествуют в Царицыне. – бабка оборвала свою речь, может даже, пожалела о сказанном нечаянно. Даша давно знала, что бабушка у нее – не простая крестьянка, но не думала о том, что в городе у нее есть родственники, которых никто из семьи никогда не видел.

Молча они одевались в предбаннике. Молча бабка расчесывала дома Дашины волосы, видимо, воспоминания разбередили ее старую, но так до конца и не затянувшуюся рану. Внучку поразило нечаянное откровение бабушки. Она думала о том, сколько в жизни еще неизвестного, вот даже в собственной семье, где, казалось бы, каждый знает о ближнем все, никогда не вспоминалось о молодости старших поколений. Ведь и об отце с матерью Даша ничего не знала. «Интересно, а мать любит отца? – думала Даша, – или только и ждет, чтобы угостить его кочергой?» – Даша рассмеялась своей мысли. Бабка Авдотья по своему поняла ее веселье:

– Молодая ты еще, вот влюбишься, узнаешь, что это такое. Дай-то Бог, чтобы он по сердцу пришелся отцу с матерью, да побогаче: не отдадут тебя за бедного-то, – подытожила, вздохнув, бабка. О том, что Егорова семья не слишком богата, Даша знала. Но и то, что отец не выдаст замуж против ее воли, она была уверена.

Вымытой гурьбой нагрянули из баньки братья. По обыкновению, они толкались, раздеваясь у порога. Мать, строго взглянув на них, приказала: за стол, вас только ждем. Ужинали вареной картошкой, обмакивая в постное масло. Дед бросал в рот мелкие черные сухарики, заранее насушенные супругой и запивал холодной водой. Пост он соблюдал строгий, особенно в последнюю неделю.

* * *

Егор спешил опять на хутор, проторенная тропка казалась бесконечной. Так хотелось снова стоять с Дашей, вдыхать запах ее волос, слушать ее ласковый голос. Ему самому, на людях немногословному, хотелось рассказать Даше о том, что каждую ночь она приходит к нему во сне. Каждую ночь он целует ее, расплетает ее золотистые косы, и вместе они путаются в длинных волосах, и не могут их распутать, чтобы снова заплести в косы. В том, что сон этот хороший, Егор не сомневался. Он никогда не видел конца, но затмившая разум любовь додумывала конец. И всегда он был красивым. Егор знал, что рано или поздно он будет расплетать Дашины косы, будет зарываться в их густые пряди, каждую ночь будет пьянеть от запаха чабреца. Он знал, что будет любить ее вечно, на руках будет носить, пальцем никогда не тронет. В деревне мужики, будучи в подпитии, учили своих жен с помощью кулаков. А как же иначе, чтобы боялись, мужей почитали. Должон в доме порядок быть. Бабу не побей, так она нос задерет. Но как можно поднять руку на Дашу? Егор не мог даже вообразить, что сможет когда-нибудь повысить на нее голос. Он был уверен, что и Дашины родители никогда не поднимали на нее руку. – «Она ведь такая маленькая, беззащитная», – думал Егор, отмеряя валенками неблизкие версты до хутора. Даша уже ждала его у дороги.

– Совсем замерзла, – Егор нежно обнял ее, привлекая к себе.

– Немножко.

– Грейся! – он распахнул полушубок.

– Ты сам замерз, – испугалась Даша, – вон руки ледяные. Давай сюда!

Она взяла его ладонь и засунула к себе за пазуху. Егор нашел ее губы, и обоим было уже жарко. Жарко полыхали ее щеки, горячими были его губы.

– Ты – такая сладкая, – чувства переполняли душу, и Егору хотелось поделиться ими с любимой.

Даша млела от его близости, от его слов, которых ей никогда и никто не говорил, от его ласковых губ, пробирающихся нежными прикосновениями по ее шее. В ответ она крепче прижималась к нему. Рука Егора непроизвольно скользнула по ткани кофточки. У Даши чаще застучало в груди. Егор ладонью нащупал маленький тугой бугорок. Он обхватил его и тихонько сжал. Огонь пробежал по телу Даши, ей хотелось, чтобы Егор не вынимал своей руки: пусть бы вот так, ласково гладил, сжимал. Она впервые позволяла себе и ему такие вольности. Щеки ее горели от стыда.

– Не надо, Егор, – прошептала Даша, сжимая кисть его руки.

Он жарко дышал ей в ухо

. – Они у тебя, как зеленые яблочки, – прошептал он.

– Почему? – вскинулась Даша.

– Такие же недозрелые, – засмеялся Егор. Но убирать руку от маленькой, тугой груди не спешил. Все попытки девушки вытащить его руку успехом не увенчались.

– Ты не бойся, Даш, – Егор убрал, наконец, свою руку и серьезно глядел в ее глаза. – Я не могу обидеть тебя. Ведь мы успеем еще, правда? Вот поженимся, и тогда все у нас будет. Мне бы немного денег на свадьбу накопить. Думаю, родичи наши не будут против? – он тревожно заглянул в Дашины глаза. Она улыбнулась:

– Отец отдаст меня, за кого захочу. Да и бабушка вступится, – она вспомнила бабушкин рассказ. Даша плохо представляла себе, о чем говорил Егор, что у них еще будет? Неужели может быть еще лучше, ведь от его поцелуев и так кружится голова, горит все тело. Но она верила ему. Конечно, в их жизни будет еще много неизведанного и познают они это вместе. Зеленые ее глаза сияли от познания счастья, от поцелуев припухли губы, но он был рядом, разве может быть лучшее счастье?