Текст книги "Девятая жизнь кошки. Прелюдия (СИ)"

Автор книги: Татьяна Демьяненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

До того, как он проник в меня, я была возбуждена. Но сейчас мне кажется это больше было похоже на очень сильную тревогу. Но потом все исчезло. А вновь появилась мертвая, окаменевшая я.

Так длилось 2 года. Я отдавала свое тело, а взамен требовала быть со мной, выбирать меня из всех, считать меня самой важной. Он этого не делал. Я закатывала истерики и бросалась на него. Иногда он отталкивал меня так, что я падала. Наверное, это нельзя назвать словом 'бил'.

Иногда он плакал. Он не мог со мной, но и без меня уже не мог. Я не знаю, чем именно он оказался ко мне прикованным. Я не верю в такую силу секса. Хотя почему бы и нет. С ним дружили многие, но я ни разу не видела, чтобы с ним кто-то флиртовал. И все равно я просто чудовищно его ревновала. К друзьям. К семье. К одноклассникам. Даже к учительнице. Он был моей собственностью, единственным человеком, который подтверждал мое существование. Он был миром, которого немыслимо было лишиться.

Через год он уехал учиться. Приезжал каждые выходные. Я жила от пятницы до воскресенья. И только.

Я сходила с ума. Медленно, но верно. Я жила двойной жизнью. При свете солнца – старательная и прилежная ученица престижной школы, при свете луны – распущенная девица с макияжем в стиле женщины-вамп, глушившая водку без закуски.

Мне нравились мальчики. Разные. Я очаровывалась и влюблялась. Днем. Пара парней даже пытались ухаживать за мной. Но я не их к себе подпускала ближе пионерского расстояния. Ночью я вновь становилась юной Лолитой. И в моих фантазиях даже дневные парни проделывали со мной все, что только могла создать моя больная фантазия после прочтения Эммануэль и Анжелики, маркизы ангелов.

Мне по крупицам пришлось узнавать, что делают, чтобы не забеременеть. Я пила йод с молоком. По счастливой случайности тогда эта участь меня миновала, хотя в этом изрядно помогли презервативы. Хотя бы об этом он позаботился!

Примерно через год он признался мне, что я у него первая. Мое тело всегда это знало, а я сама неимоверно удивилась и разочаровалась. А как же те истории, которые у него происходили с женой его дяди в ванной?! Возмущению моему не было предела! Но теперь мы были первыми друг у друга, прям как в сказке. Я решила, что это судьба. Я не представляла себя рядом с другим мужчиной.

При этом мне нравился то один, то другой его друг. Одного он, по моей просьбе, даже попросил поцеловать меня. Я не помню, чем это кончилось... Я так хотела границы! Кулаком по столу, и :'Этого не будет пока ты моя девушка!' Но нет, они ломались, как семечки. Он был готов унижаться. Я чувствовала свою безграничную власть, а вместе с ней безграничную вину.

При всем при этом я ни разу не изменила ему. Это было немыслимо. Мое тело было его собственностью. Точка.

На самом деле с ним встречались двое: напуганная двухлетняя девочка и девушка, которая возомнила себя роковой женщиной. Глупышка!

В наших отношениях была какая-то особенная, мазохистическая близость. Только я могла причинять ему такую боль! Больше никому это не было позволено. Отыскивать самое больное место и втыкаться туда жалом, ядовитым жалом. Кайфовать от слабости. И тем самым привязываться еще сильнее, еще крепче.

Не помню, чтобы он ограничивал меня. Я сама это делала с собой достаточно эффективно. Он не ревновал меня. И доверял. А зря!

Однажды я приехала с подругой к нему в общежитие. И одурела от количества парней вокруг, меня буквально переполняла энергия, я летала от этого большого мира плоти и вожделенных взглядов. Я мгновенно приняла решение переехать, пойти учиться после 9 класса. Тогда я думала, что это потому, что я больше не могу без него. Скорее всего, я не могла быть дома, и только. Там было невыносимо, а меня манила жизнь. Тогда во мне ее было немало

Я начала жить ожиданием. Кажется, именно в этот год, у его одноклассницы убили парня. Нелепо зарезали при загадочных обстоятельствах. Жизнь в самом соку остановилась и у него, и у нее. Люди видели горе, боль. Люди сочувствовали. Я же среди всего этого замечала лишь внимание. К ней. Каждый старался уделить его хотя бы крупицу. Как же, как же так случилось, что я настолько сильно нуждалась во внимании, что из этого могла желать смерти?! Я настолько порочна или попала в такие обстоятельства? Никто меня не убедит во втором! Никогда.... Я – просто исчадия ада. Я завидовала! Отчаянно завидовала. Тогда впервые появились эти мысли....

Сначала они просто отпрыгивали от меня будто мячики. Но тут, и он стал захаживать к ней. Вместо свидания, вместо безумного ада на двоих, мы играли счастливую неразлучную пару и шли к горюющей. Ей досталось еще и то внимание, которое принадлежало только мне! Дьявол захохотал внутри.

Он уезжал, а я представляла. Вот его убили, и меня утешают все все все, но особенно сильно его лучший друг. Он буквально не отходит от меня ни на шаг. Миллион внимания! И при всем при этом я свободна! Я вновь могу влюбляться без вины, я вновь могу ожить и быть хозяйкой себе самой. Расставание было непереносимо, а смерть казалась мне невозможной, а потому про нее было безопасно фантазировать.

Все шло по плану. Я, несмотря на давление учителей, которые ожидали от меня золотой медали, ушла из школы. Родители сдались. Когда я что-то решала, спорить со мной было бессмысленно и безнадежно.

Одна поездка, и меня приняли в колледж без экзаменов. Последнее лето не хотело сдавать свои бастионы. В июне он не вернулся, не выходил на связь, я провалилась в вечный ужас, ходила встречать каждую электричку. Его не было. Он приснился мне весь в синяках. Именно таким он и приехал на следующий день. Избитым. Злополучное лето.

Новая разлука. Меня отправили к бабушке. Не выдерживая разлуки, я закатила истерику. Не прошло и недели, как я вернулась. Но видеться все равно не получается. Я возвращаюсь, а он попадает в больницу с отравлением.

Выписывают его в подмастерья отцу. Он строит дом. Неважно, что еще совсем слаб. Дети должны помогать.

Мы буквально убегаем из дома. Все студенты приезжают 31 августа, мы 29 уже там. Нас не догонит! Никто! Теперь мы всегда будем вместе и скоро поженимся. Все предопределено. Неизменно. Расписано. Твердо гарантировано!

В общежитии я нелегально, родители поверили в сказку, в которой жить я буду у девушки его брата. Или сделали вид, что поверили. Разбираю сумки и обнаруживаю, что вместо куска сала из дома случайно захватила кусок курицы. Расстраиваюсь жутко, мне это кажется страшным. Минус один суп дома. Варю бульон. Кастрюлька с неснятой накипью отправляется на балкон, завтра можно сварить суп.

Ему нехорошо. И, кажется, поднимается температура. Он весь горит. Я понятия не имею, что делают в таких случаях, но в общежитии я нелегально. Выходить нельзя, назад можно не попасть. У меня даже документов с собой нет. Мне 15 лет, я в чужом незнакомом городе, в пустом мужском общежитии с внезапно заболевшим парнем. Конечно, мне страшно. В этом страхе единственное, что я могу делать – это замереть и стиснуть зубы. Будет новый день, и все пройдет.

Я знаю, что у него множественные ЧМТ, и одна из них получена недавно. Я знаю, что он ослаб после инфекционного заболевания и после стройки. Но мне сейчас где-то годик, не больше. Рядом никого. Ни души.

Мы ложимся спать. На разные ярусы двухъярусной кровати. Мечты о том, как мы наконец останемся наедине, нисколько не совпали с реальностью. И все-таки я забываюсь тревожным сном.

Я просыпаюсь от тряски. Просыпаюсь не до конца, мне сложно понять, где именно я нахожусь и что происходит. Какая-то моя часть продолжает спать, а другая не в силах игнорировать сигналы извне – встает. Он бормочет: 'Перевернулся, врачи не заметили!' Много-много раз подряд. На какое-то мгновение мне кажется, что он упал с кровати, и именно потому не в себе. До этого я никогда не видела бредящих людей в сумеречном состоянии сознания.

У него безжизненные глаза, а его тело живет, раскачивается, бушует. Он сбрасывает на пол все мелкие предметы со всех поверхностей. Кассеты вылетают из подкассетников, все вокруг хрустит. Я все еще не могу до конца проснуться, уж очень это похоже на ночной кошмар!

Он рвется на балкон. Я не знаю зачем, но интуитивно я его обхватываю всем телом. Это наигранный сценарий. Много раз именно так он так уходил к друзьям, ибо пора, а я его не отпускала. Только теперь на кону не вечер, проведенный вместе, а что-то другое. Я не знаю, что. Но вцепляюсь крепко-крепко, изо всех сил.

Но он сильнее! Он намного сильнее! Сколько длилась эта борьба? Полчаса или 15 секунд? Уже не узнать. В какой-то момент 'будь что будет' я отпускаю. На мгновение. Кажется, готовая снова вцепиться в любую секунду. Но этого мгновения оказывается достаточно, чтобы он оказался на балконе, схватился за железную палку, которая до сих пор торчит там из стены, оттолкнулся ногами и полетел! АААААААААААААА аааааааааааааааааааааааа

И в темной ночи на земле часть земли побелела. И я стала белой как смерть навсегда, навсегда.

Неважно, что было дальше. Как бы сурово я не наказывала себя за разжатые руки, за то, что посмела помыслить о его смерти и это сбылось, сбылось! Как бы не уничтожала свою плоть, как бы не тыкала в свою душу колючими иголками, какую бы боль не причиняла себе, я так и не смогла себя оживить. Там умерли двое. Парень, не доживший до 18 лет всего две недели, и девушка 15 лет.

Мое молчание распаляет его все больше. Теперь он давит ногой равномерно, педаль опускается до пола, и мы летим на всех парах по пустой трассе в сгущающейся вечерней хмари.

– Перестань! – мои челюсти разжимаются неожиданно для меня и оттуда бурным потоком несутся слова, перемешанные со слезами. – Пожалуйста, пожалуйста, останови. Давай поговорим! Мне очень страшно... страшно..., – всхлипываю я.

– Заткнись! – теперь он бросает на меня взгляд, исполненный ненависти. Его глаза – стеклянные зверинцы, в них не просвечивает ничего человеческого. Я закрываю глаза, и молюсь. Торгуюсь с богом, торгуюсь со вселенной. Я готова отдать все, только чтобы это закончилось. В минуты крайнего бессилия и беспомощности иллюзия того, что кому-то в этом мире может быть не все равно, превращается в убежденность.

Я где-то глубоко внутри себя общаюсь с высшими силами, время замедлилось, я перестаю чувствовать ужас. Чувства вообще покидают меня. Внешний мир тоже перестает меня касаться. Никто не в силах вытащить меня оттуда, куда я просочилась с таким трудом.

– Баю баюшки баю, – поет мама, и нежно обволакивает меня своими мягкими руками, я растворяюсь в ней, между мной и миром безвременье маминой ласки. Я могу провалиться в эту бездонную мягкую перину. И мой сон не потревожит никто...

– Она дышит...

– Аккуратно...

– Тащи! ...

– ....руки....

Перина внезапно трещит и подбрасывает меня вверх. Перья просачиваются через треснувшие нитки, и на меня сыпется мягкий и не холодный снег. На одно мгновение меня пронзает острая нечеловеческая боль, и вот я снова в целительном забвении. Ничего не чувствую. Ничего не ощущаю. И сон поглощает меня без остатка.

Кто-то держит меня за руку. И жизнь как будто очень медленно перетекает из этой руки в мою, движется к плечу, горлу, а уже оттуда стремительно заполняет тело. Я открываю глаза. Вокруг меня белые стены, я лежу на кровати, рядом со мной женщина, которую я где-то видела. За окном солнечный день, я вижу свет и наполняюсь радостью, но этот импульс мгновенно пропадает. На меня обрушивается вчерашний день. Я больше не вижу света, я погружена в ночь. Еще мало что понимая, я начинаю рыдать. Я бьюсь в истерике, погружаюсь в беспомощность маленького ребенка. Будто издалека доносится просьба дышать и быть сильной. И ужасающее спокойствие охватывает меня также стремительно и внезапно, как горькое слезное отчаяние.

Знаю ли я какой сегодня день? Конечно, воскресенье! Сегодня я должна писать отчеты... Я узнаю женщину рядом. Это психолог, с которой я проводила еженедельные беседы. Я замерла и жду объяснений.

19

Он погиб на месте. Ринувшись на встречную полосу, не рассчитал расстояния. Руль проломил его грудную клетку. А потом он ударился головой. Удар пришелся на водительскую сторону. У меня каким-то чудом не было повреждений. Во встречной машине оборвалось четыре жизни. Все правда случилось вчера. Я не пришла вовремя сдать отчеты. Она звонила мне. Ей сообщили о случившемся по моему телефону. Ей очень-очень жаль, и она готова провести со мной столько времени, сколько мне понадобится. И попробует смягчить условия для меня, но если это не удастся, то завтра мне предстоит новое знакомство.

Мне кажется, что я слушаю робота. Что такого количества абсурда не может существовать даже в остросюжетном сериале. Я не верю в это дурацкое происходящее. Сейчас откроется дверь, и оттуда крикнут: 'Вас снимает скрытая камера!', а потом мы долго будем возмущаться циничности телевизионных шоу, и хохотать, вспоминая прожитое. Я отмахиваюсь от нее, как от мухи, перестаю слушать ее и просто жду. Дверь и впрямь открывается, входит женщина в белом халате. Сквозь туман моего восприятия долетают слова: '.... нет повреждений... родственники... выписка.... вещи....'

Каждое слово рассеивает этот туман все сильнее. Мне помогают одеться. Мне нужно расписаться здесь и здесь. Я могу идти. Я отказываюсь от предложенной помощи. Я буду ждать новостей, буду ждать решения конкретно по мне. С неимоверно ясным сознанием я еду домой. Город за одни сутки сменил свои краски с выцветшей блеклости на обнаруженную дождем яркость. Я еще не понимаю, что это был дождь моих слез.

Силы покидают меня, как только я закрываю за собой дверь своей квартиры.

20

Утро беспощадно наступает, какой бы проникновенной не была ночь. Моя же темнота оказывается нечувствительной к рассвету. Окажись рядом со мной внешний наблюдатель, он увидел бы взрослую женщину с механической точностью собирающуюся на работу. Ни единого лишнего движения. Каждый шаг в сторону цели. Встать. Освободить мочевой пузырь. Почистить зубы. Умыться. Расчесаться. По пути к холодильнику нажать кнопку чайника. Достать сыр и хлеб. Сделать бутерброд. Насыпать в чашку заварку. Залить кипятком. Есть, не чувствуя вкуса, просто по привычке. Натянуть колготки и выглаженное неделю назад платье. Мимолетный взгляд в зеркало. Взятые с полки ключи. Ноги, шагающие в туфли. И хлопок входной двери напоследок.

Когда мир уходит из-под ног, обретенные привычки становятся автопилотом для тела, потерявшего шофера.

Войны нет уже очень давно, но ей пропитано все вокруг. Мы играем в войну. В фашистов и русских. Эти игры переполнены возбуждением, а ужас появляется ночью. Я в плену, и не могу вырваться. Мне конец! Ноги ватные, и тело тоже обмякает, я могу только кричать. Тогда еще могу, голос пока принадлежит мне.

А днем я снова играю, и убегаю, убегаю, ноги не подводят меня в отличие от сна. Меня никому не догнать.

Однажды все изменилось. В игру играют со мной, не спросив моего согласия.

Мы с подругой собираем одуванчики и собачки вокруг канавы, там все просто пестрит от цветов. Сейчас мы, как обычно, будем плести венки, и станем настоящими красавицами. Мы увлечены делом, мало чего замечая вокруг. Мы недалеко от наших домов, всего лишь через дорогу.

Нас хватают из-за спины, берут в плен. Нас сопровождает конвой. Подруга взбрыкивает и несется со всех ног домой, а я тоже несусь, но куда-то из тела. Оно больше не слушается меня. Меня ведут в соседний двор. Дети, чуть старше нас. Им очень весело от их задумки. Они устраивают суд. Трибунал. Меня приговаривают к расстрелу. Для меня сейчас все всерьез, я в своем сне, в самом страшном из кошмаров. У меня нет ни только ног, чтобы бежать, и рук, чтобы бороться. У меня нет и голоса, чтобы звать на помощь. Эта реальность страшнее сна. Реальность беспомощности. Реальность потери контроля над своей силой.

Я знаю, что жизнь моя вновь сделала крутой вираж. Знаю, но пока не чувствую. Ничего. На работе я продолжаю быть роботом, но более совершенным, чем дома. Мне удается имитировать эмоции и эмпатию. Ум ясен. То, с чем пока нельзя справиться, сложено в погреб. Звонит телефон, и дверь, плотно закрывающая вход в подземелье, начинает потрескивать. Я замечаю, насколько же она ветхая. Наваливаю сверху ведра, лопаты и прочий сельскохозяйственный скарб, и беру трубку....

Голос вчерашнего ада еще раз выражает мне сочувствие. В связи с чрезвычайными обстоятельствами проекту необходимо время на замену участника. Это займет одну неделю. Если у меня есть такая потребность, то эту неделю со мной может поработать психолог. Похороны состоятся завтра. Я кладу трубку.

Неторопливо иду по коридору и смотрю в никуда. Мне требуется некоторое время, чтобы залить дверь в погреб бетоном.

21

Еще один день проходит как во сне, а очередная ночь в отрывочных кошмарах. Туман, в котором я то на ощупь, то, истошно крича, ищу маму. 'Мама, мамоооочка!' Но стоит мне заметить хотя бы какое-то движение рядом, я проваливаюсь куда-то в глубину, будто у этого тумана вовсе нет дна.

Утренний ритуал повторяется почти по минутам. На работу я решаю идти пешком. Просто немыслимо остановиться на остановке. И среди разрозненных мыслей, скачущих в темпе шагов, приходит одна особенно назойливая. 'По-хо-ро-ны, по-хо-ро-ны!' Я ускоряю шаг, но так просто от нее не отделаться

Вокруг меня роем вьются люди. Меня не на минуту не оставляют в одиночестве. Родня слетелась на мое горе, как стервятники на поле вчерашней битвы. Казалось, я должна чувствовать благодарность, но все совсем не так. Они сейчас – конвоиры, следящие, чтобы я непременно попала туда, куда по их мнению должна. Мое желание или мои силы не волнуют здесь никого. Есть правила. С дорогими людьми прощаются, их провожают в последний путь. Выбор без выбора. Меня ведут, а я иду.

Вот траурное платье, единственное черное в моем гардеробе. Не имеет никакого значения, что еще неделю назад именно в этом платье я веселилась на дискотеке. Дискотеки и веселье тоже должны отправиться в последний путь.

Цветы. Венок. Жужжащее сердце города – рынок. Вереница чужих лиц вокруг, хотя скорее всего среди них есть и знакомые. Мои невидящие пустые глаза. Если меня не будут держать под руку, то я упаду, но этого они не допустят. Им, как посылку, необходимо доставить меня по адресу.

Быть может, я могла бы собрать все свои последние силы, и бежать отсюда с отчаянием спринтера, но нет такого места, куда я могу спрятаться. И я покорно иду на казнь. Люди вокруг шушукаются, когда я приближаюсь. Сплетни расходятся быстро, а я – единственный свидетель произошедшего. Вариации моей истории разрастаются, как снежный ком. Теперь им есть, чем долго разбавлять свои стиснутые скукой вечера. Лица во дворе озадачены и напуганы, лица в доме убиты неотвратимостью. Стиснувший зубы отец, рыдающая потоками мать, насупленный дед и брат, единственный кто кажется твердо стоящим на ногах. Опора для всех родных в одночасье ставших маленькими беспомощными детьми.

Мне выделяют место у гроба, хотя мое место в гробу. В мире живых я лишняя, а в мир мертвых меня пока не приняли. Между мирами парит моя тень, мое практически бесплотное привидение и детально фиксирует происходящее, чтобы потом прокручивать в памяти, как самое страшное наказание.

Батюшка размеренно машет кадилом и из его уст струится напевная речь. В этот момент моя степень ненависти к Богу зашкаливает, я проклинаю его, и в его лице проклинаю жизнь. Маленькая сестренка, еще не понимающая, что никогда больше не увидит брата живым, танцует вокруг гроба. Для нее это просто интересная игра. Засмотревшись на его безжизненное лицо, она спотыкается и летит прямо виском на угол табурета. Мать на одно мгновение выбирается из царства мертвых, шлепает ее, кажется впервые в жизни, и ее лицо сводит судорога боли осознания, что ей еще есть кого терять. Пугаясь своего порыва, она крепко прижимает дочку к себе. Через несколько лет она похоронит и второго сына, и лишь дочь будет сопровождать ее долгие годы, светя как солнышко своей рыжей шевелюрой.

Часы, проведенные у гроба, сливаются в пятно единого мгновения. Мои глаза сухи. Мертвые не плачут.

Вокруг меня пустота. Быть может, все те, кто поддерживал меня прежде, дают мне время побыть только вдвоем с ним, но я чувствую себя окончательно покинутой. Не только им. Всеми. Как же странно себя чувствовать тотально одинокой в толпе сочувствующих людей.

Шестеро мужчин несут гроб в автобус. Приведение ослабляет свою внимательность. На кладбище я просто переношусь. Все рассаживаются по машинам. Кто-то едет в автобусе. А для меня создан портал, который переносит меня прямиком к свежевырытой могиле. Я больше ничего не вижу. До меня доносится запах земли, и стук молотка по гвоздям. Глухой стук. Ни-ког-да. Ни-ког-да. Ни-ког-да.

Я вновь прозреваю. Все бросают на гроб землю, и я тоже. А потом она сыпется потоком, активно работающими копарями. Его убила, а потом приняла в себя земля. А меня она перестала держать. Я больше не чувствую ног, не чувствую опоры. Теперь я подвешена в воздухе. Между небом и землей.

Я знаю, что если занять себя чем-угодно другим, то я получу освобождение. 'Раз-два-три-четыре...', – считаю шаги. Десятки складываются в сотни, и я все ближе к работе с ее насущными задачами. За этот месяц я накопила хвостов, не требующих немедленного завершения. Текущие отчеты, больше служащие ориентиром мне самой, чем обязательные для исполнения готовы принять меня в свое приятное забытье. Я выныриваю из-за компьютера лишь за час до окончания рабочего дня. Возмущенное урчание в животе толкает меня на пятнадцатиминутный перерыв. И только. Моя производительность труда резко повышается. Если бы я занималась наймом персонала, то делала бы ставку на тех, кто находится в тяжелом стрессе, но еще не успел истощиться. Труд является очень крепким барьером от внутренних демонов или непереносимой реальности.

22

Еще один день

23

Еще один день

24

Еще один день

25

Еще три дня...

Часть 2. А.

1

Я взволнована. Мой взгляд атакует часы каждые несколько секунд. Я несусь по улице как стрела, а время стоит на месте. На всех парах пролетаю назначенное место встречи – памятник Пушкину. Прежде мне не доводилось приходить на свидание в столь избитое место. Даже несмотря на то, что много лет я ассоциировала себя с небезызвестной пушкинской героиней, встречаться здесь казалось мне пошлым. Здесь я была 'одной из...' – нелепо ожидающей незнакомца.

Ничего кроме телефонного номера и имени. А. – так звали первого мальчика, влюбленного в меня. Присланное в конверте деревянное сердечко, так грубо потом растоптанное пьяным отчимом подруги, которой я одолжила свою косметичку. Невинная детская страсть, открывшая для меня возможность приковывать внимание и разбивать сердца. Теперь уже самостоятельно. Трезво. Цинично. Кажется, сейчас я настроена именно на это. У меня нет сомнений, что сердце будет предложено во всей своей уязвимости и трепете. Я не хочу замечать своего кровоточащего сердца, хочу лишь протыкать чужие. Отрицать свою боль проще простого, причиняя ее другим.

Я меряю площадь шагами. Сначала по периметру, затем по диагонали. Я 'одна из...', но составляю диссонанс с практически статичной картиной стоящих на месте и изредка посматривающих в телефон людей. Все они настолько погружены в себя или спокойное созерцание, что у меня возникает возмущенное недоумение: 'Для чего им кого-то ждать?!' Я не могу устоять на одном месте. Я пушинка, которую из угла в угол гоняют воздушные потоки. А. сейчас необходим мне лишь для того, чтобы почувствовать землю, ее твердость под ногами. Ухватиться за него, кем бы он ни был, и сделать передышку.

Внутри меня жужжит пчелиный рой, лишившийся заготовленного меда, и готовый есть даже мерзкий сахар, чтобы просто не умереть с голоду. И жалить, даже под угрозой жизни, любого, кто на этот сахар покушается. Внутренний хаос, беспрерывное движение сейчас полностью соответствует внешне наблюдаемой, пропитывающей меня суете. Телефон звонит, и я замираю. Наблюдаю, как медленно палец нажимает зеленую клавишу. И я даю зеленый свет новизне, застрявшей на перекрестке.

Он начинает объяснять, с какой стороны идет. Мне это не нужно, я мгновенно вычисляю его – он единственный сейчас, кто держит трубку у уха. Я теряю дар речи. На вид ему 15.

2

– Привет, – он в отличие от меня совсем не удивлен

– Привет, – я хорошо умею скрывать ужас за располагающей улыбкой. Что уж говорить про удивление

– Давно ждешь? – хочу съязвить, что его я вовсе не ждала, но вместо этого мотаю головой. Он выглядит очень уверенным. Даже самоуверенным.

– Я еще не отошла от прошлого раза и немного боюсь тебя, -удивляюсь я своей незапланированной честности.

– А я тут впервые, заменяю кого-то, – цвет исчезает с моего лица, но он сейчас погружен в себя и не видит этого, – поэтому придется тебе вводить меня в курс дела, передать опыт, так сказать. Согласна?

Ворох мыслей проносится в голове, меня затягивает в их центр, а дальше включается центрифуга. Я вращаюсь. Меня нет тут. Я ничего не соображаю. И тут дверца этой гигантской стиральной машины неожиданно открывается, и меня выбрасывает на асфальт. Больно. И тут я понимаю, что он держит меня за руку и рассматривает мои пальцы.

3

'Я жива. Я жива! Я жива!!!!' – хочется мне кричать по дороге домой, которую я естественно проделываю пешком. Мне не хотелось расставаться с ним так быстро, но я испытываю облегчение, что у меня есть время переварить все это, нашу встречу. Он на самом деле очень молод. Ему 19. Очень удивился, когда его позвали в проект после того, как отвергли по умолчанию. Он студент, в этом городе живет второй год. Захотелось чего-то необычного, острых ощущений. А, самое главное, прожитого опыта спонтанного общения с незнакомками. Он учится на факультете психологии, и есть много задумок насчет своего профессионального будущего. Он пышет жизнью, любопытством. Его глаза горят, жизнь не успела их потушить.

Рядом с ним что-то внутри меня тоже загорается. И этот огонь по прошествии часа после расставания все еще не потух. Меня по-прежнему несет ветер, но я могу остановиться, прилипнуть к земле и лишь так разгореться ярче. Огонь, носимый ветром, может причинить немалые разрушения. Огонь, ограниченный на земле, может стать желанным очагом.

Я смакую наше знакомство, хотя помню лишь его серо-зеленые глаза. И ток от прикосновения его пальцев к своим. Я предвкушаю новую встречу. Завтра нас ждут американские горки. Вряд ли мне нужен сам аттракцион, я уже взлетела достаточно высоко для эффекта захватывания духа. И, кажется, я готова лететь вниз. Я чувствую, что следующий взлет будет еще более захватывающем.

Ночь не дает мне уснуть. Из темноты не выходят демоны. Скорее, она бархатно обволакивает меня, и сердце грохочет, призывая второе трепещущее сердце к себе в дуэт. Позже они сумеют достигнуть такого мастерства, что неподготовленный слушатель будет долго сомневаться, квартет ли находится в оркестровой яме. Или, быть может, целый симфонический оркестр. Сердце плачет, а потом способно играть музыку. Плач сердца – камертон.

4

Производительность моего труда еще немного повысилась перед тем как стремительно понестись камнем вниз. Теперь мне необходимо отвлекать себя от пьянящей радости, отправляющей ноги в пляс. Нетерпение ожидания наполняет любую рабочую паузу трепетным буйством. Я на всех парах несусь в будущее, пытаясь напоминать себе о том, что будущее приходит своевременно вне зависимости от моих действий.

Бесконечное время рабочего дня кажется лишь одной минутой по его прошествии. Ничего не помня о том, чем занималась, я иду навстречу волнующим событиям, которые загодя назначила приятными воспоминаниями. Захваченная радостью я оторвана от земли ничуть не меньше, чем в безудержном горе. Просто мне все равно.

С маниакальным упорством я высматриваю в толпе его щуплую, но при этом словно стальную фигуру. Взглядом копошусь в ворохе ненужных мне людей. Доза радости, наполнившая меня вчера, иссякает. Я страстно нуждаюсь в новой. Я вздрагиваю от прикосновения к шее. Передав полномочия своим глазам, я совсем не чувствовала тело. Он подошел сзади совсем незаметно. Оттуда, откуда я вовсе его не ждала.

Я повернула голову и теперь вижу его. Глаза в глаза. Тревога, грозившая перемолоть меня в муку, отступает под натиском неуправляемой дрожи. Дрожать от волнения совсем иначе, чем дрожать от страха.

– Давно ждешь? – он совершенно спокоен, и я тоже успокаиваюсь

– Нет.

– Готова к порции адреналина?

– Волнуюсь, – неужели ему ни капли не заметно, что свою порцию я уже получила?

– Мне тоже не по себе. Можно вцеплюсь тебе в руку в случае чего? – его глаза смеются, он дразнит меня.

– Ну уж нет! Я первая в тебя вцеплюсь, – кажется, он ждал именно этого ответа.

Он покупает билеты, а я завороженно смотрю на механическую махину, летящую то вниз, то вверх. Пропитанную человеческими криками смеси восторга и ужаса. Я никогда не дразнила себе нервы ничем подобным, моя жизнь до сих пор оказывалась куда динамичнее искусственных попыток ее раскачивать, к которым прибегают некоторые люди из скуки. Буду ли я думать также после того, как ремни безопасности частично обездвижат меня, оператор нажмет кнопку и от меня уже ничего не будет зависеть? Это то я и хотела проверить. Восторг, рождающийся в таких развлечениях, всего лишь обратная сторона бессмысленности контроля. Только тогда можно отдаться во власть переживания всласть, когда больше не нужно ничего решать. Я не могу позволить себе так жить всегда, но десять минут отвести могу.

Остановка. Нам пора пересечь границу, за которой мы во власти механизма, бездушной машины, созданной людьми и именно потому обладающей несовершенством. Я испытываю судьбу. Выбираю рисковую жизнь вместо выживания, сведенного до режима сон-еда-работа. Внутри бездушной машины сейчас кипит жизнь, моя жизнь. Жизнь других авантюристов. Наполняясь людьми, она пусть временно, но обретает душу.

Мы с А. в голове вагонетки. Впереди резкие, иногда спирально закрученные изгибы рельсов. Мы плавно набираем ход. Даже просится: 'и это все?!', как внезапно период адаптации заканчивается. Я больше не знаю, где верх, а где низ. Не знаю, где мир, а где я. Не я визжу, а я есть визжание. Я – ветер, я – поток, я – ужас, я – стихия. Неуправляемая стихия. Нет времени. Нет мыслей. Нет никого рядом. Нет ничего вокруг. И есть все и всё – это Я. Позже, я назову этот опыт переживанием свободы. Но сейчас я просто живу.

Остановка... Неожиданная, непредсказуемая. Жестокая. Пора выходить. Живая плоть и механическое спокойствие вновь разъединены. Я молчу, мне нужно время для возвращения. Мы пересекаем черту. Назад, в мир контроля. Мы не сговариваясь направляемся к ближайшей лавочке. Плюхаемся на нее с облегчением. Молчание разъединяет, а после соединяет нас.