Текст книги "Девятая жизнь кошки. Прелюдия (СИ)"

Автор книги: Татьяна Демьяненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Суть Игры заключается в том, что мы попеременно встречаемся (очередность устанавливается жребием) с другими участниками проекта противоположного пола. Месяц с каждым из них. И месяц с каждой из нас. В установленные два часа мы вправе делать что угодно, важно лишь, чтобы мы были вместе. Станут ли искусственно созданные отношения живыми и естественными? Какова роль времени рядом? Роль разных психотипов, которые вынуждены оставаться друг с другом? Мы были пешками на живой шахматной доске, пешками, обладающими способностями ферзей.

По истечении проекта мы освобождаемся от всех наших обязательств, и вправе решать, как распоряжаться полученным опытом, и созданными связями. Организаторы вправе использовать сведения, полученные в процессе проекта, соблюдая анонимность.

Я задыхалась от предвкушения. Завтра моя жизнь изменится.

2.

Разыгравшимся летом парковые аллеи вновь заполонили роллеры, велосипедисты, скейтбордеры. Прохожие, остающиеся лишь при своих двоих, слишком медлительны для этого колесного потока, и сворачивают на лужайки, перекрашенные разноцветными пледами. Некуда податься лишь владельцам собак. Разбухший человеческий рой вытесняет их за пределы парка. Парки давно перестали быть спокойным местом для раздумий. Темп большого города проник в зеленые оазисы. И это бесконечное жужжание больше никогда не позволяет побыть в тишине городскому жителю. Единственный шанс для этого – прийти сюда ранним воскресным утром. Спрятаться в толпе – мой привычный способ, но именно для того я и пришла в Игру: действовать нестандартно. Я назначаю нашу первую встречу на 6 утра в воскресенье. Я хочу заметить, как меняется тишина от присутствия нас двоих.

Он заметен издалека. Его движения вкрадчивы, осторожны. Он будто плывет, едва отталкиваясь от земли. Мужчины очень редко двигаются так. Он немного выше меня. Худой, как я люблю. Точен до минуты. Я думаю, что будь мы даже окружены толпой, он не остался бы мной незамеченным, но в этом внимании больше страха, чем интереса. Даже на расстоянии от него веет чем-то опасным.

Он подходит ближе, пристально рассматривая меня с ног до головы. Под его взглядом мне становится неловко, неуютно. Я вспоминаю, что поленилась накраситься, и протереть туфли после вчерашнего дождя. Его обувь безупречно сияет, все больше вгоняя меня в краску. У него холодные серые глаза. Теперь они прикованы к моему лицу. Он подходит слишком близко для незнакомца и изрекает вместо приветствия: 'Какая-то ты стремная!'. Я вспыхиваю и теряю дар речи.

Мой первый порыв – развернуться и уйти – на практике превращается в оцепенение. Его колючий взгляд смягчается, довольный произведенный эффектом:

– Приодеть бы тебя, и накрасить....

Унизительные минуты возвращают на место мое возмущение, и я принимаю вызов:

– Придется привыкать к такой!

– Привыкать и не подумаю, но месяц пережить способен

Я начинаю лихорадочно думать, на что он меня провоцирует, какой реакции ждет от меня, для чего ему общаться именно так? Я слишком мало знаю о нем, чтобы начать принимать это исключительно на свой счет. Внезапно я оказываюсь в какой-то позиции сверху и вижу перед собой маленького растерянного ребенка, задыхающегося от своего одинокого превосходства. Мое возмущение неожиданно для меня самой сменяется сочувствием. На глазах появляются слезы. Он трактует их совсем иначе. Он решает, что задел меня за живое:

– Пройдемся?

Я молча следую за ним, я становлюсь очень взрослой и чересчур устойчивой. Это самое странное знакомство в моей жизни. За оставшееся время мы не произносим больше не слова, и расходимся, не прощаясь.

3

К счастью, договоренности о встречах можно создавать в переписке. Каждый из нас освобождается от ответственности по контракту только в одном случае: если второй целиком и полностью принимает ее на себя. Я вынуждена продолжать находиться рядом с ним, но не обязана присутствовать там своей речью, своими чувствами. Я могу быть просто заключенным, отбывающим свои часы. Я пытаюсь найти плюсы, пытаюсь убедить себя, что такой опыт сделает меня устойчивой, но эти доводы вызывают лишь досаду.

Самым сложным оказывается договориться о месте встречи. После вчерашнего мне не хочется отходить далеко от дома, и вообще идти ему навстречу. Я настаиваю на том, чтобы он приехал к моей работе, рядом есть милая кофейня, и хотя бы кофе я смогу насладиться в разделенной с ним беспросветной тишине. Он не предлагает своих вариантов, но не согласен с моим. После долгих споров он неожиданно сдается: 'Хорошо, я приеду'.

Я опять прихожу чуть раньше. Мне требуется опора на приятное для меня место. Я хочу напитаться его запахами, его кирпичными стенами, его хэндмейдовыми безделушками, чтобы у меня оказались силы переносить отвержение. Я утыкаюсь в свои мысли, и теряю чувство времени.

Я спешу сделать уроки до того, как погаснет свет. Ровно в семь его отключат, а сразу после того, как он зажжется, я пойду спать. Керосинка на кухне ждет своего часа. Через несколько минут она окружит себя свитой из свечей и людей, тянущихся к свету.

За окном тоже светло. Даже оставшись без фонарного освещения снег, лежащий повсюду, разбавляет черноту ночи. Но все мы намерзлись за день и выходу на улицу предпочитаем ленивый вечер в окружении раскаленных батарей.

Выключено радио, не бубнит под ухом телевизор. Мамина недочитанная книга брошена до лучших времен. Папа не чинит что-то в кухне. И сестра оставила на время свой игрушечный склад. Только ослик, с которым она не расстается ни на минуту, сейчас тоже рядом с нами, член нашего тесного кружка. Мы все вместе, кроме бабушки. Бабушка дремлет в своей комнате, она нисколько не боится темноты.

Фитиль трещит. Пламя разгорается сильнее, а потом немного притихает. При мягком свете лампы мы все кажемся другими. А может быть все дело в том, что лишь при тусклом свете мы замечаем друг друга такими, какие есть. Наши голоса тоже становятся приглушенными. Так близко незачем быть пронзительно громкими.

Иногда папа очень возмущен системой 'веер', мама тревожится, что не успеет сделать домашние дела. О чем думает сестра, я не знаю. Но я больше всего ненавижу тот миг, когда нас вновь подключают к сети, и все становится, как прежде: шумным и обыденным.

Я вздрагиваю от мягкого 'привет', произнесенного практически мне в ухо. На столе лежат розы нежнейшего кремового цвета в бумажной упаковке. Единственной, которая не вызывает у меня отторжения. В массивном удивлении я едва разбираю его слова, концентрированно извиняющиеся за свое поведение. Я все еще молчу, но это молчание сильно отличается от вчерашнего. Сейчас мне интересно молчать, я слушатель. А из него льется его история. История отчаяния, история креста, поставленного на любых отношениях, история ненависти к женщинам, история сочащейся боли, скрываемой за колкими усмешками. Он сожалеет, что я вынуждена сталкиваться с последствиями его прошлого. Он не знает, сможет ли когда-нибудь вновь быть на равных, открываться, подпускать к себе другого человека, или способен только защищаться, нападая, как это было при нашей первой встрече.

Мне не хочется ничего говорить. Моя обида растворяется, а сочувствие увеличивается. Я хочу слушать и слушать. У него невероятный тембр. Глаза закрываются сами собой, а его речь воспринимается как проникновенная музыка. Я механически провожу рукой по стеблям цветов, бумага защищает мои руки от щипов, но один из них, самый крепкий и острый прорезает ее, и уже приготовился к встрече с моей нежной рукой. Я вздрагиваю от боли, и будто освобождаюсь от транса. Меня покидает ощущение неги, и сейчас я рада этому. Мне хочется сохранять бдительность. Я уже знаю, чего от него можно ждать. Сочувствие никуда не девается, но сейчас я словно принимаю решение, что со мной можно, а чего нельзя.

– Я принимаю извинения. Но мне все еще обидно

– Ты имеешь на это право. Я знаю, какой я бываю скотиной, но обещаю приложить все усилия, чтобы исправиться. Со скотиной ты уже познакомилась, можно я покажу тебе других обитателей своего зоопарка?

– Только не оборотня, – говорю я. И мы расслаблено смеемся.

Мне достаточно спокойно, чтобы продолжать его слушать, но я не готова делиться ничем про себя. Откровенности в ответ на откровенность не будет. Для этого мне необходимо доверять. Сегодняшние два часа стремительно проносятся, задел на будущее положен. Мы решаем встречаться именно здесь. Он тоже работает неподалеку, и частенько захаживает в эту кофейню. Странно, что я не встречала его раньше. И он был очень удивлен, когда я предложила это место для встречи. Ему было непросто приходить с извинениями именно сюда, не зная, какой реакции от меня ожидать. Устрой я скандал, он не смог бы прийти сюда снова больше никогда.

Сегодня он неимоверно убедителен, и привлекателен. Тот, вчерашний, он постепенно испаряется из моей памяти.

4

Я немного опаздываю, меня задержали на работе. Я вижу его через окно. Он достаточно расслаблен, и вряд ли задумывается о том, что за ним наблюдают, он разговаривает с официанткой. Само обаяние. Она улыбается в ответ особенной улыбкой, говорящей о том, что она не прочь продолжить знакомство. Я снова обращаю внимание на вкрадчивость его движений, они завораживают, гипнотизируют. Его тело, даже сидя, как будто совершает ритуальный танец своей жестикуляцией. Я представляю себе огонь, и череду девушек с остекленевшими глазами, безвольно втекающих в сердцевину костра. Испугавшись собственной фантазии, я ускоряю шаг. Официантка все еще принимает его заказ, и я успеваю добавить свой.

Две прошедшие встречи аннигилировали друг друга, и сегодня мы как будто впервые вместе. Я испытываю смущение первого знакомства. Ощущение, что ворвавшись в них стремительно, мы вновь увеличиваем дистанцию, и поворачиваемся друг к друг более приличными гранями. Я с удивлением ловлю себя на мысли, что почти не помню тех двух встреч.

Сегодня мы не делимся ничем своим, просто треплемся ни о чем. О затянувшейся летом весне. Об открытии нового стадиона, и футбольных баталиях последних двух лет. О проблеме бродячих животных. О сортах кофе. В этих фоновых разговорах мы одновременно изучаем друг друга. Останутся ли эти встречи кофейной болтовней или можно двигаться дальше? тридцать дней это беспросветно много, если отношения поставлены на паузу, и предельно мало, если они развиваются.

Я понимаю, что боюсь. Я чувствую острое притяжение к нему. Мне хочется взъерошить его волосы, и втянуть запах его затылка. Но стоит мне двинуться за этим желанием, как оно распалится еще сильнее. И с чем я останусь в конце? Какой мужчина сменит его? Какая женщина меня? Мои губы шевелятся, я поддерживаю разговор, а сама размышляю о том, что будет дальше, принимаю решение. И вдруг все мои мысли сменяет пустота его серых глаз, я ныряю в нее, я больше не обладаю способностью сопротивляться. Но наше время на сегодня заканчивается. Очень своевременно.

5

На следующий день он ждет меня не внутри кофейни, а сидит в машине неподалеку от нее. Он звонит мне за 5 минут, чтобы изменить место встречи. Я провела сутки без него, но я все еще пленница бездонности его глаз. Каким-то образом я прыгнула в их двойной туннель, и все продолжаю лететь в неизвестность. Я не спорю, я сажусь в его машину, мы едем к нему.

Мы не говорим ни слова. Молчание между нами красноречивее любого разговора. Я думаю о том, что у нас всего два часа, а я хочу владеть им всю ночь. Время утекает сквозь пальцы, как размягченное от жары масло. И мое тело плывет вместе с минутами. Обмякает от неги, погружается в липкую паутину забвения. Я настолько утрачиваю контакт с реальностью, что все эти образы не пугают меня, а манят.

Мне неважно, что будет потом. Но самое необычное в том, что неважно и то, что было раньше. Растворяясь в настоящем, я утрачиваю прошлое и будущее. Растворяясь в настоящем, я вовсе не присутствую в нем.

Я двигаюсь вслед за ним, у меня нет ничего своего, никаких собственных желаний, я лишь реагирую на его инициативы. Я настолько опьянена удовлетворением собственного голода, который я отказывалась чувствовать, что не замечаю ничего вокруг. Оказавшись слишком близко, я перестаю быть отдельной. Перестаю обладать собственной волей. Я считаю себя ядовитой змеей, но не беру в расчет, что змею легко подавить всего лишь игрой на дудочке. Мой яд нисколько не опасен для него. А я беззащитна перед ним.

Я подпрыгиваю от радости, не в силах устоять на одном месте дольше нескольких секунд. Предвкушение скачет внутри меня мячиком для пинг-понга. Моя речь неподвластна мне, как и тело. Слова льются бурной горной рекой, которую наконец-то расчистили от завала. У нас в гостях моя тетя! Она готова слушать меня часами, и мне всегда найдется, что ей сказать, но время течет неприлично быстро, и темп моей речи пытается перегнать стремительное время. Мне еще неважно просто течь, мне важно успеть впасть в море.

Огромный торт доживает свои последние минуты. Сейчас приготовленные стулья заскрипят рассохшимися голосами, сыграет свою партию нож, потом вступят ложки, бьющиеся о фаянс ярко-синих с позолотой блюдец. И, наконец, делая композицию безусловно мажорной, сольются в один 'бом' пять чайных чашек. Но пока мой стул играет сольную вступительную партию.

Включили радио. Живая музыка жизни нарушена чем-то механическим. Аудиоспекталь прерывается срочным новостным сообщением. Торты, поступившие сегодня в продажу опасны для жизни. Несколько человек находятся в больнице. Ночная смена по ошибке вместо питьевой соды использовала кальцинированную.

Я, кажется, не понимаю ничего, кроме того, что торт сейчас отнесут назад, в магазин. Сколько дней, стоя в очереди за благоухающими свежевыпеченными пшеничными кирпичиками, я наблюдала за тортами. Рот наполнялся слюной. Ах, если бы мне хотя бы крошеный кусочек! И вот гигант, у которого не было никаких шансов сохраниться, спасен от такой прожорливой девочки. Я реву в голос. Меня не утешают купленные взамен бублики. Это все равно, что заменить новогоднюю елку фикусом. Мое горе безудержно и бесконечно. Я забываю о тете. Обо всех. Сладость жизни вновь не досталась мне.

Какая-то часть меня запоминает: кальцинированная сода – смерть.

У нас во дворе живут три девочки: я, Кристина и Ленка. С Кристиной мы дружим с колясочного периода, а Ленка везде бродит хвостиком, разрушая нашу идиллию. Ревность захлестывает меня грязным селевым потоком, когда Кристина проводит время с ней. Я тону, задыхаюсь, мне надо спасаться! Любой ценой! Или я, или Ленка.

Я не помню, как мне удается уговорить участвовать в моем плане Кристину, но она соглашается со мной, мне немного проще дышать, но это лишь временно, пока Ленка снова не появится. Мы берем бутылку и наполняем ее водой, тщательно разбалтываем в ней кальцинированную соду, которую мама использует для мытья посуды, и немного сахара для вкуса. Мы расскажем Ленке, что придумали лимонад и хотим ее угостить. Ленка отправится вслед за тортом, но в отличие от него, я не буду о ней жалеть.

План проваливается. Непросто напоить кого-то такой гадостью. Особенно маленькую девочку.

6

Вторая неделя истекает, наполняясь сумасшествием бедняка, заполучившего скатерть-самобранку. Я счастлива даже тому, что мне запрещено делиться происходящим с кем бы то ни было. Жизнь научила меня опасаться зависти. Мы понимаем друг друга без слов, и, даже, не обмениваясь взглядами. Кажется, что мы подключены к единому мысленному пространству. И попутно к вечному источнику удовольствия. Все источники удовольствия поначалу кажутся вечными. Не имеет никакого значения то, что мы видимся лишь два часа в день. Даже вдали от него я оказываюсь рядом с ним, бесконечно перебирая в памяти моменты, которые навсегда останутся со мной. Я могу потерять его, но никто не в силах отнять у меня случившееся. Слишком долго я была наблюдателем чужих жизней, избавляя себя от боли потерь. Я научилась ценить происходящее. 'Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть' вновь становится моим основным принципом. Память и восприятие – отлично закольцовываются подобно песне в плеере с функцией повтора. Меня не интересует реальность без него, я подменяю ее воспоминаниями.

Жизнь рядом с ним тоже перестает быть разнообразной. Молчаливая встреча в машине, путь к нему. Но это все еще не наскучило мне. Он был живым, а не фантазией. Живые меняются ежеминутно. Незаметно для себя самой я стала доверять ему. Сначала я доверила свое тело, и готова была открыть и душу, но не могла найти для этого нужного момента, или необходимости. Мне казалось, он и так все обо мне знает. Мне казалось, именно меня он искал всю жизнь. Что я соткана из его фантазий и мечтаний, из образов его детства, прочитанных им книг, просмотренных фильмов. Потеряв себя в водовороте жизни, я каждый день обнаруживаю себя вновь в его глазах.

Впервые для меня перестает иметь значение прошлое, крышка сундука, в который я упрятала его, прохудилась, и оно стало словно тесто на опаре просачиваться из всех щелей. Но в сундуке не все мое прошлое. Подобно смерти Кащея воспоминания хранятся в многослойных зайцах, утках, яйцах, упрятанных в этот сундук. Они умеют убегать от кого-угодно, даже от меня самой. И иногда врываться непрошено в мою счастливую обитель, будто уравновешивая мое состояние. Будто напоминая о том, что жизнь – это не только блаженство. К счастью, это случается редко.

Лето наконец вступает в свои права, очень запоздало, если заглядывать в календарь, но совершенно внезапно для меня. Я оказываюсь неподготовлена к его длинным знойным дням. Альтернативная реальность наших встреч спасала меня даже от лета. Я покупаю себе два ярких платья: небесно-голубое и травяно-зеленое, босоножки в греческом стиле, цветастую бутылку для питьевой воды, и на этом моя реакция на жару завершается. Меня больше не волнует смена сезонов.

7

Будничная темница впускает в себя дневной свет выходных. Мне остро хочется причалить вместе с ним в природную гавань. Я прошу встретиться в парке. Он соглашается. Не сразу, но говорит 'да'. Мы договариваемся на 5.

Я жду. Делаю то, что никогда мне не удается, и то, что сильно пугает меня. Ожидание является адским котлом, в который зловещий повар попеременно всыпает разные порции горя, злости, гнева, страха, отчаяния. Эти ингредиенты покрывают меня, лежащую на дне. А потом он разводит огонь...

Пора уезжать. Наступило лето, а значит дом выталкивает меня. Мне не оказывается здесь места, летом мама не готова терпеть зимнюю привычную тесноту. Меня попеременно встречают то, огромный бабушкин дом, то крошечная комната в общежитии, в которой живет тетя, для которой дети не создают тесноты, а расширяют пространство жизни. Мама отвезет меня, я слишком мала, чтобы путешествовать в одиночестве, и вернется в свою суровую реальность, оставив меня в кругу заботливых родных. Ей кажется, что так будет лучше всем. Она убеждена, что я считаю также.

Мы сидим в поезде. Нижние полки плацкартного вагона. Несколько часов я буду слушать умиротворяющий стук сердца железной дороги. Проваливаться в грезы, убаюканная его размеренным ритмом. 'Тук тук, тук тук', я верю, что это безгранично доброе сердце.

Мы ждем отправления, диктор уже предупредил всех оставаться в вагонах, как мама внезапно вспоминает, что ей нужно срочно позвонить соседям. 'Я быстро', – говорит она и исчезает. Я замираю от ужаса. Сейчас поезд непременно тронется, и я останусь здесь совсем одна. Я проваливаюсь в этот ужас с головой, я не знаю, где мне выходить, у меня нет денег, я не смогу вытащить вещи, я не знаю, где лежат наши билеты. Я не дышу. Мне хочется бежать за мамой, но она сказала мне оставаться здесь, а ее слова пока еще священны для меня. 'Пассажирский поезд 403 отправляется с первого пути', – диктор повторяет это несчетное количество раз. Меня разрезает пополам. Одна половина едет в пугающую неизвестность, за окном темнеет, мелькают деревья. Я не могу пошевелиться. В вагон входят все новые пассажиры, и никто не удивляется, что рядом со мной нет взрослого.

Вторая половина прикована к окну, к дверям в вокзал, и высматривает маму. Поезд стоит на месте.

Она говорит: 'я знала, что он еще долго не отправится, его задержали на сорок минут! Ну неужели я бы оставила тебя одну?' Я до сих пор еду одна, растерянная, напуганная и покинутая. Я больше не слышу стука сердца мамы, его заглушает поезд.

Есть две реальности. В одной его обещание прийти, и мое доверие, щедро выданное авансом. Во второй – все те, кто покинул меня. Они сбежались со всего света и хохочут за маской его невозмутимого лица. 'Привет!', – звучит сзади, и я вздрагиваю. Он и не думает извиниться, а я не рискую приоткрыть крышку котла, ведь содержимое немедленно выплеснется и оставит шрамы на наших отношениях, покрытых еще такой нежной кожей новорожденного интереса.

Он берет меня за руку, и я прощаю ему все в одно мгновение. На самом деле, прощаю не я. Просто в ответ на тепло его тела появляется та, которая прощает. А лежащая в котле задерживает дыхание и стихает. Я молчу. Я хочу впитывать его слова, его интонации. Тепло его руки гасит пламя, нагревающее котел. Мне сейчас не больно. И совсем неважно, что будет потом. Как же я казню себя за эти 'неважно' в промежутках между нашим настоящим и моим прошлым.

Мы неспешно прогуливаемся среди полувековых могучих дубов. Среди немых свидетелей таких похожих и таких непохожих историй, разворачивающихся под их волнующейся кроной. Тепло течет через наши пальцы: из руки в сердце, и назад. Каждый новый цикл с большей интенсивностью. Я отнимаю руку. Мне очень хочется прижаться к нему всем телом, вдыхать его запах, растворяться в дрожи его тела, которую можно почувствовать лишь очень близко. Но вместо этого я отнимаю руку.

Все дальше от настоящего момент нашей встречи, и все ближе – точка расставания. Скоро прощаться, и мое тело готовится к разрыву. Больше всего на свете я хочу остаться с ним. Мое тело пятится назад, я снова рак: клешни да панцирь. Да, раков варят, кидая в кипяток живыми. В котле много чувств, но пока нет кипятка. Его может залить туда лишь другой человек. Тот, который доберется до котла.

Он не реагирует. Он – рыцарь в прочных доспехах. Именно поэтому я с ним, на них можно опереться. Плата за такой выбор очевидна: я знаю каждую трещинку его амуниции, но не прикасаюсь ни к одному живому уязвимому участку. Каждый защищается, как может. Я добровольно сижу в котле, он носит броню.

8

Я уже второй раз прихожу составлять отчеты. Этот процесс одновременно забавляет меня, и поражает своей бездушностью. Будто корявые старческие пальцы с черными закрученными ногтями ковыряются в моем сердце, даже не натянув перчаток.

'Как же быстро пронеслись две недели!', – внезапно осознаю я. Кривая нашего общения достигла своего апогея, и завтра пойдет на спад. Начнется обратный отсчет. Я не боюсь, я убеждена, что наш роман не закончится так быстро. Мне неважно, кто будет следующим. Я сделала свой выбор. Я заполняю бланки красной пастой, около часа беседую с любопытной женщиной-психологом. И могу снова позабыть об этом странном месте на неделю.

За дверью меня ждет завеса из шума и воды. Летняя гроза заполонила окрестности и отрезала меня от дома. Я вызываю такси, и удивляюсь городу, я не узнаю его, намокшая пыль создает перед моими глазами непривычные ландшафты. Я забыла, что внезапными грозы бывают не только в погоде, но и в отношениях. У меня так и не появилось зонта, и я справляюсь. Иногда беру такси, иногда пережидаю непогоду под крышей, а иногда бросаюсь под струи, и гадаю, за сколько минут я промокну до нитки. С последствиями ливня дела обстоят очень просто: переодеться в сухое, укутаться в плед, и пить чай с малиной. Природное буйство заставляет получать большее удовольствие от квартирного уюта. Гроза в отношениях редко не оставляет следов, не создает трещин и выбоин. Она вовсе не безобидна.

9

Я влетаю в его машину. Мне важно глотнуть его, и вновь почувствовать себя живой. Я тянусь к нему так быстро, что не сразу замечаю, что он отшатывается от меня, как от прокаженной. Я смотрю на него с недоумением, теряя дар речи. Я так привыкла общаться с ним без слов, что когда они оказываются нужны, то не сразу повинуются мне.

– Что случилось?

– Ничего! – колючие глаза прокалывают во мне воздушные шарики фантазий. 'Пфф', – звучит внутри меня. Я проседаю.

– Ты злишься на меня за что-то?

– Нет! – он продолжает диалог, отвечая на мои вопросы, но при этом как будто отсутствует рядом.

– Почему ты отодвинулся от меня?

– Просто так, – все его тело напряжено, сжато в пружину, которая вот-вот распрямится, и сокрушит все, что оказалось слишком близко.

Я не могу больше спрашивать. Что-то происходит со мной. Возмущение непонимания сменяется обидой. В обиде я больше не в силах приближаться. Я молчу. Мне хочется выйти и хлопнуть дверью, но я не решаюсь. От меня остались только глаза, следящие за стрелками часов. И крошечная надежда, что он начнет разговор, тающая с каждым оборотом стрелок. Ровно через два часа я выхожу из машины.

Мне кажется, что я стою на краю пропасти, что ноги не слушаются меня, что стоит мне закрыть дверь, и я провалюсь в небытие. И одновременно поражаюсь своему спокойствию и холодности. Я не знаю, сколько я брожу по улицам. Но мои глаза сухи.

10

Я открываю глаза и несколько мгновений любуюсь проникшими сквозь плотные шторы лучами, как вдруг резко отрываются шторы между сегодняшним утром и произошедшим вчера. Тревога врывается через проход, и мои глаза больше не видят ничего вокруг. Они обращены вовнутрь. За оконными шторами свет, за шторами внутри меня – чернота. Находясь в ней, мне сложно увидеть солнце.

Мы не договорились о следующей встрече, но она непременно состоится. Еще два часа такой пытки будут невыносимы для меня. Я в забытьи одеваюсь, проглатываю какой-то бутерброд, обжигаюсь чаем, и выхожу на работу с запасом в сорок минут. Я могу себе позволить пройти несколько остановок в быстром темпе, почти бегом. С каждым моим движением мой контакт с реальностью становится тверже, ощутимей. С каждым шагом я все лучше чувствую землю под ногами. Я невидима. Окружающие смотрят сквозь меня. Утро еще не захвачено летним зноем, открытые плечи покрылись мурашками, и я ускоряю темп, чтобы согреться. Встречным потоком мысли выносит из моей головы, но при первой же остановке их плотный рой вновь заполонит меня.

К счастью, сегодня на работе есть на что отвлечься. Кажется, впервые я рада тому, что нет времени даже на обед. Но и рабочий день конечен. От И. тишина... Моя гордость пока много слабее страха перед нарушением правил. Я пишу смс. Он отвечает практически сразу. Он снова ждет меня в машине и хочет поговорить со мной. Несмотря, на тридцатиградусную жару за окном, кожа съеживается, сжимается. Мне хочется уменьшаться до тех пор, пока я не превращусь в невидимку. Я игнорирую свое нежелание видеть его, и буквально бегу навстречу.

Я не решаюсь открыть дверцу и останавливаюсь рядом. Он выходит наружу с видом побитой собаки. Рука совершает движение по направлению ко мне, но его пальцы кажутся мне мерзкими щупальцами осьминога. Я просто наблюдаю, не совершая никакого встречного движения. Рука падает, будто внезапно почувствовав всю собственную тяжесть.

– Выслушай меня, пожалуйста. – Я молчу, не соглашаюсь и не протестую. Он торопливо продолжает. – Я ужасно себя чувствую, я знаю, что виноват. У меня крупные неприятности на работе, и я просто не мог ни с кем говорить, я был весь погружен в поиск срочного решения. Понимаешь? Я просто не могу присутствовать, но вынужден был.

– Ты мог перенести встречу!

– На этот же день? Это ничего бы не изменило для меня. Я знаю, что причинил тебе боль. – Его голова втянулась в плечи словно защищаясь от удара. Его голос становится злым и беспомощным одновременно. – Я сам такой себе противен.

Я молчу. Моя обида рассеялась сквозь его слова, ее больше нет, но и от охватывающей меня рядом с ним прежде энергии тоже не осталось и следа. Я понимаю его, я тоже бываю такой. Но сейчас я ничего не чувствую к нему кроме сочувствия. Он одновременно выходит на передний план, вытесняя оттуда меня, но совсем не в той роли, в которой я хотела бы ему рукоплескать.

Теперь моя рука тянется к его руке, и мы молчим. Я легонько тяну его в сторону узкого тротуара. Он поддается. И мы создаем затор своим медленным движением посреди будничной суетливой толпы. Мои мысли улетают куда-то далеко отсюда.

– Ты здесь? – Звук его голоса заставляет меня вздрогнуть от неожиданности.

– Не совсем. Я задумалась. – Мои глаза полны слез.

Он крепко прижимает меня к себе, и мое дыхание из сдавленного становится свободным. Будто внутри меня надувается парус. Парус на фолк-мачте фрегата 'Надежда'. Так мы стоим вечно.

11

После размолвки я обнаруживаю, что нам вновь нужны слова. По молчаливому согласию, мы избегаем опьянения страстью, словно решив, что сперва нам необходимо познакомиться поближе. Мы разговариваем: я больше слушаю и задаю вопросы, мне непросто делиться тем, что я решила забыть навсегда. Он охотно открывает ворота в свое необычное жилище: то ли землянку, то ли дворец. А я, как завороженная, рассматриваю материал стен, прохудившийся потолок, вычурные предметы интерьера и дорогую качественную электронику. Он состоит из противоречий, которые я замечаю, но не подаю вида. Я кажусь себе слоном в посудной лавке, способным сокрушить изысканный фарфор одним неосторожным словом.

У него было интереснейшее детство, проведенное в разъездах, но без отрыва от родителей. Отец– военный, мать – учительница. Оба властные на работе, но мягкие дома. В его детстве никто из домашних ни разу не повысил голос. Он родился в маленьком закрытом северном городке, о котором не помнит ничего, но приход зимы всегда успокаивает его, а летом он чувствует непонятную тоску и тревогу. Он сменил десять школ, по одной на год. У него есть множество приятелей в разных городах, но нет ни одного друга. Он учился играть на скрипке, и часы, проведенные за инструментом, за разговором с ним, в попытке услышать нужный ответ, были самыми счастливыми в его детстве. Потом он бросил все, что ему нравилось, и уехал искать удачи. Он стал инженером-электронщиком, и ни дня не работал по специальности. Он был подсобным рабочим на стройке, и продавцом бытовой техники, паркетчиком и дизайнером. Он пробовал себя везде, буквально поглощая все, чего раньше не умел. Загорался. Проникался. Терял интерес.

Его отношения с женщинами жили по таким же законам. Не так давно он сказал себе: 'Хватит!', и начал искать работу по специальности. Мир изменился. Ему пришлось на несколько месяцев закопаться во все доступные источники информации, но своего он добился. Он хочет остаться там надолго. И со мной тоже...