Текст книги "Одна кровь на двоих"
Автор книги: Татьяна Алюшина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
На этот раз Осип сел на заднее сиденье в машине, рядом с Дмитрием, и ждал.
Победный молчал. Думал. Смотрел в окно.
Он даст ей два-три дня. Она уверится, что он больше не вернется, кто-то да сообщит ей, что бизнесмен из соседствующей усадьбы приезжает редко и ненадолго, и если уехал, то уехал. Кто-нибудь из вездесущей публики, обожающей узнавать подробности чужих жизней, особенно детали жизни богатых и недоступных.
Машка расслабится, успокоится, отдохнет. Кстати, а отчего и за чей счет отдыхает простой историк в пансионате такого уровня, в номере люкс?
Он повернулся к Осипу. Осип Игнатьевич открыл прихваченную с собой папочку, для пущей важности – подглядывать в шпаргалку ему без надобности: он запоминал информацию мгновенно и навсегда.
– Мария Владимировна Ковальская... – приступил к изложению.
«Фамилия девичья», – отметил Дима. —... тридцать четыре года, коренная москвичка, проживает по адресу: улица Правды. Родители: Владимир Михайлович и Надежда Ивановна Ковальские, умерли...
«Бедная Машка!» – искренне посочувствовал Победный.
– ...состояла в браке неполных пять лет, детей нет, месяц назад развелась. Бывший муж, Юрий Всеволодович Корж, москвич, тридцать девять лет, работает в Министерстве социального развития, чиновник выше среднего звена. Осип замолчал, ожидая чего-то.
– Чего затормозил?
– Жду твоего особого внимания, – интригующе широко улыбнулся Осип.
—Ну?
– Доктор наук, профессор, занимается наукой в академическом институте и преподает в университете историю древнейшей Руси, первых племен, поселившихся на территории современной России. Признанный авторитет в мировом научном сообществе, огромное число статей, вышли две книги, принимает участие в составлении нового учебника истории для вузов, имеет приглашение прочитать курс лекций в университетах Англии, Японии, Китая и Америки. Ответ пока не дала. Год назад она и группа, которой руководит, получили Государственную премию «за вклад в историю мировой культуры и просветительскую работу по изучению истории России». Премию вложила в финансирование археологической экспедиции на Каспий. Владеет английским, немецким, французским, всей группой славянских языков и древнеславянских.
Осип взял паузу, дабы насладиться произведенным эффектом. Эффект имел место!
Дмитрий Федорович потрясенно качнул головой.
– Ни фига себе! – Осмыслив услышанное, уважительно добавил: – Впечатляет! – И улыбнулся саркастически: – «Простой историк». Ты поэтому там хмыкал?
– А то! – рассмеялся Осип.
– Еще что-то? – не сомневался Дмитрий Федорович.
– Полгода преподавала в Калифорнийском университете, вернулась в первых числах июня и сразу подала на развод.
– Любовь в Америке? – деловым тоном предположил Дмитрий.
У Осипа, когда он изучал ее биографию, этот же вопрос возник номером один, и он сразу распорядился выяснить все про американское времяпровождение Марии Владимировны.
– Нет. Ни любовников, ни друзей. Работа, отдых, иногда пляж, магазины, поездки, слетала в каникулы в Нью-Йорк.
– Застукала с кем-нибудь муженька по приезде? – выдвинул следующую версию Победный.
– Надо? Узнаем.
– Нет.
Ну, нет так нет. Осип продолжал:
– В первый раз за двенадцать лет поехала в отпуск. У них сейчас самая горячая пора – археологические раскопки, научные съезды, конференции, все этой направленности.
Осип чувствовал нутром: что-то еще есть во всей этой истории их встречи, непростой это интерес у Димы и не любовь с первого взгляда.
Горячее и глубже, с интригой, и – ой, чувствует он – есть у них что-то в прошлом! Ох есть! Дима не говорит, а Осип не спрашивает. Он мог бы копнуть по полной, чтобы все для себя прояснить, на всякий случай, но не станет этого делать, уважая Дмитрия.
Всему свое время.
Оставшуюся дорогу Дмитрий молчал, обдумывал услышанное.
«Это как надо вкалывать, чтобы в тридцать четыре года достигнуть таких результатов? И как надо жить, чтобы этого достигнуть? Аи да Машка! Ну надо же! И что там за крендель, с которым ты жила? Вернее, корж!»
Дмитрий Федорович выдержал сутки.
Стоя в предрассветное утро под ледяными жалящими струями воды, смывающими с него невероятный, изматывающий сон про Машку, он подумал, что из-за нее чуть ли не каждый день стал остужаться под холодным душем, как пацан восемнадцатилетний, от чрезмерного перегрева излишними гормонами, и решил, что все – хватит!
Взять ее в охапку, закрыться в спальне и никуда не выпускать, пока не доведет ее и себя до изнеможения. Тогда поговорить, все выяснить и начать сначала – до обморока!
А там он разберется, что дальше.
– Осип! – выходя голым и мокрым из душа, проорал Дима, спешивший претворить в жизнь принятое решение.
По обоюдному умолчанию, приехав в Москву, Осип остался в квартире Дмитрия, зная, что грядут перемены, в любой момент начальника может сорвать на что угодно, и чтобы не мотаться через пол-Москвы, вскакивая по тревоге и разыскивая его, да и спокойствия своего ради.
– Ну? – поинтересовался полностью одетый, выбритый, наглаженный, начищенный до пистолета в кобуре под мышкой Осип.
– Что там?
Это он про Машу спросил, объяснять, как водится, где «там», не требовалось.
– Вчера вечером прибыл бывший муж, – весело преподнес новость Осип. – Шкандаль был!
– С ней? – не поверил Дима.
– Нет. С дежурным администратором корпуса и присоединившимся по тревоге к разборкам администратором пансионата. Юрий Всеволодович требовал поселить его в номер к жене, администратор в требовании отказала, сослалась на вескую причину: штамп в паспорте о разводе. Юрий Всеволодович настаивал, грозился. В это время спустилась Мария Владимировна, поблагодарила администрацию за профессиональную работу и заботу о постояльцах и прошествовала к выходу, но была остановлена бывшим мужем...
– Мария, прекрати себя так вести! – ухватил ее за плечо Юрий, догнав у дверей. – Я приехал специально к тебе! Мне сказали, что ты должна дать письменное согласие для моего поселения в номер.
Маша медленно сняла его руку с плеча, под пристальными взглядами двух администраторов и охранника Юрик не рискнул хватать ее еще раз.
– Нет, – спокойно отказала она.
– Но мне необходимо где-то поселиться! – негодовал Юрик.
Машка равнодушно пожала плечами и предложила:
– В Гондурасе, говорят, нынче не сезон, свободных мест много. Может, тебе туда поселиться?
Дима расхохотался, Осип, отхохотавший свое, когда слушал доклад парней из Домины, посмеивался, покачивая головой.
– Все! Поехали! – распорядился Победный.
– Я-то ко всему привыкший, Дмитрий Федорович, но, может, ты оденешься?
Машка сидела в кресле летнего открытого кафе. Заведеньице расположилось на специально сооруженном деревянном настиле, задуманном как причал. Для желающих подплыть на лодке имелись небольшие столбики на краю настила, предлагающие закрепить плавсредство с помощью веревки, с берега в кафе посетители попадали, поднявшись по трем ступенькам.
В духе современности кафешный причальчик радовал взор зелененьким синтетическим покрытием, имитирующим, должно быть, траву, плетеные собратья ее балконного гарнитурчи-ка, кресла и столы, поддерживали загородный стиль. Большие стильные деревянные зонты с льняным, цвета слоновой кости покрытием и такой же тент над кухонно-барной стойкой без логотипов обезображивающей рекламы, хорошая, ненавязчивая музыка... Вроде пляжная ка-фешка, но не уступающая приличному столичному заведению.
И кофе здесь варили отменный, не из какого-нибудь автомата, а на песочке, в джезвочках! И место выбрано замечательное: под большими деревьями у изгиба реки, которая просматривалась отсюда далеко-далеко, – противоположный, левый берег, поле с высокой травой и разноцветьем, вековые дубы вдалеке и кромка темного леса гораздо ниже по течению.
В пансионате вообще вопрос кафе и рестораций решен был всеобъемлюще, поражая числом и разнообразием предлагаемого сервиса. Гражданам отдыхающим ни в коей мере не грозило остаться один на один с чувством голода в перерывах между завтраком и обедом, а также после раннего ужина.
Маша который раз подивилась причудам российского капитализма, воплощенного в разнообразии форм и предложений, и в данном конкретном случае этому пансионату.
Она и выбрала-то его потому, что он числился стоящим в диких местах, далеких от городов и людей. В рекламном буклете упоминалось также о близких лесах, полных животных, возможности экстремальных «конных прогулок по тропам лесных обитателей».
Мария Владимировна дотошно изучала в туристическом агентстве подробности этой самой «дикости» и удаленности, а также сервиса и звез-дности. Поверив наполовину, приятно поразилась соответствию рекламы и действительности. Добираться пришлось черт-те сколько! На железнодорожной станции ее, две молодые пары, двух пожилых дамочек, мужчину представительного вида с сыном лет четырнадцати забрал мерседесовский микроавтобус и за полтора часа, на приличной скорости, радостно пролетая по новехонькой дороге, домчал до пансионата.
И если поначалу мелькали какие-то домики-деревеньки, то минут через сорок лихой дороги никаких жилищ в обозримом пространстве уже не наблюдалось. Лишь изредка приоткрывалась река вдалеке между расступившимися деревьями, и где-то там, на том берегу, показалась и скрылась деревенька.
Лес выглянул из-за поворота, сначала краем, узким клином, потом развернулся боком, представ во всей красе – темно-пугающий, настоящий, а не жиденький подмосковный. И тишина. Бла-го-дать! Мария Владимировна удивлялась: как они сюда завозят все необходимое? А вчера вечером, возвращаясь в номер, не удержалась и спросила у администратора.
– Доставляем по дороге и по реке, а персонал живет здесь в специальном корпусе. Через неделю сменяется, смену отвозят в город, – радостно принялась объяснять она. – А так мы же автономно живем, у нас свой хозяйственный двор, прачечная – все-все! Это раньше здесь запустение было, старый пансионат развалился, а сейчас все на международном уровне, у нас иностранцы постоянные клиенты, откуда только не едут!
Слушая ее воодушевленный рассказ, Машка вспомнила, что так и не взяла карту, забыла. Да и все на свете она забыла!
«Интересно, господин Победный имеет отношение к данному пансионату международного уровня или он так, сбоку припеку, соседствует?»
Она все время думала о Диме Победном. Думала не переставая, даже во сне!
«Интересно, есть ли у него семья, дети?» – «Ну конечно, он женат, Машка! На какой-нибудь красавице модельного образца, с правильным ростом, ногами, возрастом, не любящей отдыхать в отечественной глуши, проводящей лето где-нибудь на Лазурном Берегу! Что ты, в самом деле!»
Это рассуждения на ночь. И рассуждения поутру: «Почему ты не призналась, что узнала его?» – «Ага, и как ты себе это представляешь? «Здрасте, я Маша, вы меня помните?» Ты видела, какой он стал? Богатый, другой. Будет он помнить соседку из севастопольского детства!»
Рассуждения за завтраком: «Представляешь, как бы это было неприятно – ты ему: «Здравствуй, Дима!», а он тебе свысока, холодно: «Вы кто такая?» – как говорят твои студенты: «Чё надо?»
И по кругу, по кругу – глупые, умные, правильные, неправильные, профессорские и девчачьи – рассуждения, мысли, вздохи безнадежные, изматывающие.
Маша вздохнула. В кафе кроме нее было еще два посетителя, парочка немецких пенсионеров за столиком у самого входа. Марья Владимировна заняла самый уютный столик, у воды, на краю причала, с открывающимся потрясающим видом, заказала себе кофе, и еще раз кофе, после того, как она быстренько выпьет первую чашку.
Официантка понимающе кивнула такому заказу и улыбнулась.
– И знаете, – остановила ее Маша, когда девушка отходила от столика, – пожалуй, бокал сухого белого вина. Какое у вас есть?
– Всякое. Принести карту вин?
– Давайте без карты обойдемся. Чилийское.
Девушка кивнула.
«Что-то ты, Марья Владимировна, пить, курить взялась, вразнос пошла или балуешься?» – попыталась выяснить свой «облико аморале» Машка.
А-а, да бог с ним, с аморале!
Воспользовавшись полным отсутствием бомонда – немецкие пенсионеры не в счет, в российской глубинке им, пожалуй, лучше сидеть «тыхосенько», – Машка развернула кресло боком к столу, подтянула второе кресло, порывшись в летней пляжной кошелке, достала сигареты, зажигалку, бросила кошелку на соседнее кресло, взгромоздила на нее ноги, скрестив в лодыжках, надела солнцезащитные очки, выпила разом полчашки кофе, принесенного быстренькой официанткой, и с удовольствием закурила.
Эх! Хорошо!
Ну может позволить себе немного relax, а по-нашенскому – расслабухи, тридцатичетырехлетняя профессорша, первый раз за десятилетия выехавшая на отдых?
– Демонстрируешь дурные манеры? – попенял до отвращения знакомый голос.
Не судьба-а! Для расслабухи Мария Владимировна, видимо, не созрела!
Маша позу не изменила, допила кофе, затянулась, сняла очки и медленно повернула голову в сторону мужа. К счастью, бывшего!
Он был хорош, хорош!
В летних светлых брючатках, в рубашке с короткими рукавами, навыпуск, удачно прикрывающей пузцо и отяжелевший от должностной сидячей работы и пристрастия к гурманству задок, накинутый на плечи свитер, с нарочито небрежно завязанными впереди рукавами, летние туф-. ли – все одного торгово-бутикового заведения, дорогой одеколон, очки, часы в ту же смету, прическа волосок к волоску, маскирующая плешинку.
Хорош, хорош!
Машка не ответила. Хотела было указать направление его дальнейшего прогулочного движения, с уклоном в эротику, но передумала. Раньше сядешь – раньше выйдешь! Он рвался поговорить, заселился в пансионат каким-то образом, она второй день от него скрывалась.
Ну, пусть выскажется – и домой. Домой! Прибыла и вторая порция кофе и вина. Бывший – слава Тебе в который раз, Господи, – муж отреагировал на бокал с вином укоризненно поднятой бровью.
Он сел за ее столик, сделал заказ.
Маша отпила вина, докурила сигарету и ткнула в пепельницу, принесенную официанткой вместе с ее заказом.
– Нам надо поговорить! – объявил тему дня Юрик, когда девушка отошла от столика.
– Мне не надо, – отозвалась Маша, обозревая речные дали, поля-леса, холмы-пригорки – перспективу, как говорят художники.
Смешно, до грустных слез – ей было безразлично, чужой, неинтересный, малоприятный мужчина – о чем говорить? Как отшивают навязчивых ухажеров?
Как? Каким непостижимым образом в один день человек, с которым она прожила пять лет, мог стать совершенно чужим, неприятным?
И только – неприятным, никаких глубинных чувств, ни ненависти, ни обиды, ни обвинений, ни злости. Ничего!
Пусто!
«В душе так пусто, как в соборе, когда в нем овощи хранят!» – подкинула память к размышлениям строчку из дементьевских стихов.
– Я думаю, что за этот месяц ты успокоилась и поняла, что нельзя так сразу, с кондачка, разрушать то, что сложилось за пять лет! – изрек Юрик явно домашнюю заготовку.
Машка не удивилась, если б узнала, что и кон-спектик имеется.
И витиевато как: «с кондачка», с завуалированной формой обвинения.
Или прямой формой обвинения.
Он всегда так строил фразы, о чем бы они ни говорили – о погоде, еде или его носках, чиновничий интеллект обвинял, указывал, поучал.
Господи боже мой! Как она прожила с ним пять лет?! Куда смотрела, чем слушала?!
Коматоз, не иначе затяжная пятилетняя кома.
«Не начинай, Мария Владимировна, все ты уже обдумала, выводы сделала, еще месяц назад! Никуда не смотрела – работала! Хорошо хоть пять лет, запросто могло быть и больше!»
Она запила вином ставшие щелочно-кислот-ными, разъедающими мысли и закурила еще одну сигарету.
– Ты стала курить, да еще так много.
Охохошеньки, господи!
Она не смотрела на него, испытывая новый прилив желания настойчиво предложить ему туристический индивидуальный маршрут все с тем же эротическим уклоном.
Но удержалась и на этот раз – лекция на тему открывшейся ее истинной сущности мало прельщала.
– Да я поняла! Надо было развестись гораздо раньше!
– Давай обойдемся без актерства, – начальственным тоном потребовал Юрик. – Я понимаю, тебе неприятно и ты обижена, но, Мария, ты интеллигентный и весьма образованный человек, зачем опускаться до балагана!
Да что вы говорите? Раньше все ее регалии и звания не считались поводом подозревать в ней наличие интеллигентности и образованности.
Между прочим, кончилась та Машка, теперешней Марии Владимировне надоело и недосуг выслушивать чиновничью бредятину – отдыхает она!
– Так, Юра, хватит! Поговорили – иди! Свободен! – произнесла она профессорским тоном, адресованным безнадежному двоечнику.
Юра спокойно отпил кофе, Мария и не заметила в своих созерцаниях водной глади и омываемых ею берегов, когда принесли его заказ.
– Я все понимаю! – подпустил грусти в голос бывший муж, сбавив напор. Отпил кофе, оттопырив мизинчик, поставил аккуратно чашечку на блюдце и изрек: – Я виноват. Я приехал извиниться.
– Извиняю. Теперь можешь уезжать.
Чего она завелась, собственно? Неинтересно все это.
«Ты бы не блеяла овцой, а втыкала им с мамашей, пока жили вместе, чего сейчас-то буйствовать? Кто он тебе? Нуль. Нуль, помноженный на бесконечность!»
– Я хочу, чтобы мы снова жили вместе.
– О как! С каких кренделей, интересно? – распоясалась Мария Владимировна.
Он скривился. Не глядя на него, она знала, что он брезгливо скривился – ну еще бы! Что за плебс!
– Мария!
Нет, не мог он сдержаться, не мог, и все! Привычка к дрессуре? Никуда не денешь!
– Потому что мы муж и жена! Ну поругались, чего в семье не бывает, ну развелись под горячую руку! Но это ничего не значит! Да, я изменил тебе, обидев тебя этим. И ты не представляешь, как я себя корю...
Вот поэтому Машка избегала разговоров с ним! Сначала думала, что надо поговорить, объяснить Юре, что не может с ним жить, а потом поняла, что обречет себя на выслушивание напыщенного бреда человека, который никого, кроме себя, не слышит, и будет эта бодяга длиться бесконечно, пока он не доведет ее до белого каления или дурдома!
– Прости меня, я только сейчас понял, как верность для тебя важна...
«Значит, справки наводил через свои каналы, не было ли у меня в Америке любовника», – поняла Машка.
– ...и я уважаю и одобряю эту твою жизненную позицию.
«Бурные аплодисменты!»
Он помолчал. В профессионально исполняемой декламации авторского текста Юрия Коржа предусматривалась пауза, подчеркивающая степень осознания и уважения к «жизненной позиции». Интересно, что у нас по тексту дальше?
– Мама слегла.
«Ах да, как же я про маму-то забыла?»
– В больнице. Не смогла перенести нашего развода. Сердце. Ты должна съездить, навестить ее, она тебя ждет, все время спрашивает о тебе.
«Пожалуй, он прав, не стоит устраивать балаган, пора заканчивать фарс, а то до утра не рас-хлебаешься!»
Маша посмотрела на него, ровно села в кресле, сняв ноги с кошелки.
– Нет, не должна. Я не должна навещать твою маму, встречаться с тобой и выслушивать всю эту чухню, и общаться с тобой не должна. Я ничего вам не должна! Вы посторонние мне люди. Мы раз-ве-де-ны!
Отвернулась от него, откинулась на спинку кресла, вновь затянулась сигаретой.
Она слишком хорошо все понимала.
Он привык жить в удобстве и комфорте, полном потакании его желаниям, капризам, с бесплатной никогда не возражающей обслугой в ее лице. Маша потому так долго прожила с ним, что процентов на девяносто, а то и больше не слышала, что он говорит, потому что ее мысли были заняты наукой, она работала, обдумывала, даже когда стирала, готовила, занималась хозяйством, и ей проще было сделать, как он требует, чем вникать в суть его желаний.
Он привык самоутверждаться на работе, отфутболивая и мурыжа в коридорах просителей, зависящих от «точки его почерком» на документах, и еще больше самоутверждаться дома за счет безропотно сносящей нотации, поучения жены.
Он любил себя, он был пуп своей вселенной, которая начиналась с него и заканчивалась им же. А теперь он изгнан из своего единоличного рая и вынужден жить с мамой, которая сама себе пуп в своей трехкомнатной, оставшейся от министерского мужа вселенной, с не меньшим набором амбиций и самолюбования.
Снимать обычную квартиру ему не по чину, а ту, что по чину, не по деньгам, подавать на раздел имущества – утопия, еще и платить Маше заставят. Денежки он считать умел!
На собственную квартиру не прикопил неосмотрительно – а зачем? В его жизни все было в полном порядке: квартира жены в центре города с евроремонтом и стопудовая уверенность в ее вечном стоянии у его сапога!
А тут развод! Да, ни чихнуть, ни пукнуть! Бедный Юрик, и до Ерика далеко!
Конечно, ему надо назад, к Машке! А как же!
Кто-то ведь должен ему попку, подтирать, не маманя же!
Все это она понимала, и от этого понимания становилось тошно, как будто смотрела со стороны на незнакомую женщину и вздыхала над ее нелегкой судьбинушкой: «Ой, бедненькая, маялась-то как!» Слава тебе господи, в прошедшем времени!
Спасибо, Америка – «оплот свободы», – предоставила возможность остановиться. Отдышаться, разобраться в себе.
Но сегодняшней, настоящей Маше было, как говорят ее студенты, «глубоко до фени!».
До нее самой, а может, и глубже.
Вот кому было безразлично, так это реке и пейзажам по ее берегам. Уж страстей тут – надрывов-разрывов, слез, горя, любви до гроба, секса шалопутного в кусточках на берегу – о-го-го, сколько всего перебывало!
А что ей, реке, – течет и течет себе. В планы пламенных коммунистов по переустройству природы и поворотам рек в обратную сторону – пронесло! – не попала, по причине собственно малости и небурности вод, под электрификацию с непременными плотинами и затоплением прибрежных районов – тоже.
А людишки... А что людишки – вечно у них любовь, ненависть, встречи-расставания, юность-старость, кинжально-винтовочные революционные страсти. Сколько их было и сколько еще будет...
А она течет себе, и будет с нее!
«Жил один еврей, так он сказал, что все проходит...» – спасибо Розенбауму за напоминание о вечном.
Она вдруг сообразила, что довольно долго молчит после разъяснения их теперешнего семейного статуса, смотря на реку и думая о своем.
«Да неужели ушел?»
Она подобралась на сиденье, повернулась в его сторону. Ага! Ушел, как же! Не высказавшись? Как в том анекдоте: «А если завтра война, а я не отдохнувши?»
А если завтра война, а Юрик не высказавшись?
Он тоже смотрел вдаль, на реку и почему-то молчал, почувствовав на себе Машин взгляд, посмотрел на нее.
– Ты очень изменилась после Америки, – сказал нормальным, усталым голосом.
– Юра! – поразилась преувеличенно Маша, даже ладошку на грудь уложила, от чувств-с. – Ты умеешь разговаривать нормально, как все люди?
– Дай мне сигарету.
Не ожидая Машиного разрешения, он протянул руку, взял пачку со стола, долго шебуршил пальцами, – сигарета никак не вытаскивалась, – достал, бросил пачку в раздражении, наклонился, взял зажигалку и прикурил, тоже бросил громко на стол и махнул нетерпеливо официантке рукой.
Маша сидела спиной к барной стойке и трем ступенькам входа справа от нее и не могла видеть, как отреагировала девчушка на этот пренебрежительный барский жест. Девчушку ей стало жалко – она была молоденькой, улыбчивой, шустренькой и умела варить превосходный кофе, ее здесь все любили и улыбались в ответ на ее открытость.
– Виски сто. Без льда, – приказал Юрик.
Маша улыбнулась девочке, извиняясь за чужую грубость. Да, человеческий, нормальный тон Юрику давался тяжело, тянуло по привычке на ком-то отыграться.
Он затянулся, как курильщик со стажем. Машка удивилась: Юрик прежде не курил, по крайней мере в ее присутствии, и не поощрял ее баловства.
Он много чего не делал в ее присутствии, как выяснилось, – не водил девиц домой, не курил и никогда не разговаривал нормально, по-человечески.
Девочка принесла его заказ и быстренько ретировалась от греха.
Неожиданно Машу ударил в спину порыв предгрозового ветра, швырнув вперед, в лицо волосы, оставляя на спине ощущение покалывания. Она повертела головой, оглядывая, насколько это было возможно из-за зонтика, небеса.
Вертеться было неудобно, потому что Мария снова пристроила ноги на кошелку, на второе кресло, пока предавалась размышлениям о вечном, менять позу ей не хотелось, и то, что удалось обозреть, радовало солнышком, синевой и полным отсутствием грозовых туч.
Чудеса-а!
Она еще повертела головой, посматривая по сторонам. Немецкие пенсионеры ушли, на их месте, у входа появился парень в шортах и с голым торсом, здоровый такой, сидел в углу возле входа и потягивал пиво из высокого запотевшего стакана.
– Да, – напомнил о своем присутствии Юра, – ты очень изменилась. Я решил, что у тебя там любовник был, поэтому ты стала такой... неуправляемой. Но по своим каналам разузнал, что ты вела там вполне пуританский образ жизни и никого у тебя не было.
Вот не может он, убогонький, говорить нормально, даже перейдя на человеческий тон, без «пуританский» – ну, Господи, прости!
– Что с тобой случилось, Маша? Что за резкие перемены характера?
Еще один порыв ветра ударил Машу в спину, взметнув волосы, оставив легкое электрическое покалывание на коже.
Да что за дела, что за ветры? Она не стала крутить головой в поисках надвигающейся на небе грозы – ветры и ветры, гроза и гроза, тут бы от Юрика отделаться, и очень бы хотелось, раз и навсегда.
У меня всегда был такой характер. Ты не замечал и не знал меня совсем, тебе было не нужно и неинтересно меня узнавать. Юр, если бы у меня не было сильного характера, я бы никогда не защитила ни одной диссертации и ничего не достигла бы в науке и уж точно не прожила бы с тобой столько – давно бы сдохла!
– Не передергивай! – повысил он голос.
– Не нравится? – спокойно спросила Маша. – Тогда встал и пошел отсюда к черту! Я тебя на рандеву не приглашала! Ты зачем приехал?
Он ткнул бычком докуренной до фильтра сигареты в пепельницу, сделал большой глоток виски из широкого стакана, посмотрел ей в глаза.
Зло посмотрел. Проняло.
– Хорошо. Я скажу, зачем приехал. Ты так быстро все решила, выкинула меня из дома, из своей жизни...
– Ближе к сути, Юра! – потребовала Маша.
– Не перебивай меня! – прикрикнул он. Но, что-то там сообразив чиновничьими мозгами, быстро изменил тактику разговора: – Извини. Выслушай меня и подумай над моим предложением. Я предлагаю договор.
Маша сняла ноги с кресла, выпрямилась, развернулась к нему, положила скрещенные руки на стол, всем видом демонстрируя живейшее внимание.
– Мы снова зарегистрируем брак и будем жить вместе, как и раньше. Наймем домработницу, чтобы освободить тебя от домашнего хозяйства. Будем строить карьеру – ты свою, я свою. Клянусь, что никогда больше ты не узнаешь о моих шалостях на стороне и тебя это не коснется ни намеком. При твоей занятости, ограниченности круга общения и возрасте, вряд ли тебе удастся когда-нибудь еще раз выйти замуж. А ты прекрасно понимаешь, как важен за границей, да и в вашей научной среде статус замужней женщины. Я буду тебе помогать через свои связи, двигать вперед. Я даю тебе полную свободу жить так, как тебе нравится, и я буду жить так, как удобно мне. Взаимное уважение, ровные отношения. У нас будет стабильный, добротный, взаимовыгодный брак.
Мария Владимировна слушала со вниманием, а поняв, что рационализаторская речь закончена, спокойно, почти весело ответила:
– Нет.
– Не торопись, подумай, это выгодно не только для меня, но и для тебя!
– Нет, – повторила Мария Владимировна.
– Маша, ты не имеешь права просто так выкидывать прожитые годы! Мало у кого есть то, что я предлагаю тебе! Я сделаю карьеру, и ты это знаешь! Ты будешь женой очень значимого человека, вхожего в самые высокие круги, этим не разбрасываются!
Ой, как тяжело! Как достучаться, растолковать что-то человеку, который тебя не слышит?
– Юра... – не придумав убедительных слов, начала Машка.
И тут она так разозлилась на этого козла! Твою ж дивизию! Да какого черта она должна все это выслушивать, разговаривать с ним, тратить свое время и нервы!
Она так разозлилась, так... Медленно встала, уперлась руками в стол, наклонилась к нему, как нападающая тигрица, и молниеносно атаковала:
– Пошел ты на хрен!! Ты чужой! Посторонний! Неприятный мне человек! Я не хочу, чтобы в моей жизни был даже твой запах! Это понятно?! Если ты еще раз, только один раз нарисуешься в моем пространстве или позвонишь, я устрою тебе такую развеселую жизнь, что мало не покажется! С ментами, адвокатами, стукачеством твоему начальству...
Машка рвалась вперед, ей хотелось стереть, изничтожить любое напоминание о Юрике, его мамаше, своей глупости и слепоте...
– Добрый день, – раздался справа спокойный, чуть насмешливый голос. – У вас беседа, я, наверное, помешал?
Она резко повернулась на голос, настроенная все еще по-боевому – глаза сверкают, ноздри раздуваются, губа оскаленно дрожит – попадись что в руки, запустила бы не задумываясь, обдала бы вмешавшегося кипятком своей воинственности, и... и осеклась. – Дмитрий Федорович Победный смотрел на нее чуть улыбаясь, спокойный, уверенный, немного насмешливый...
«Черт! Черт! Черт!»
– Черт! – сказала Машка всем сразу.
Резко села на стул и махом допила остатки вина
в бокале. Про Юру она забыла напрочь. Дурная вскипевшая кровь никак не могла успокоиться, мысли разбегались, пожалуй, сейчас она наваляла бы с удовольствием и господину Победному.
До кучи!
«Как давно он тут и что слышал?»
И тут до нее дошло! Много чего он слышал! Это его ветры и молнии грозовые кидались ей в спину, это его она чувствовала не видя, как штормовое предупреждение!
Ну что за напасть на ее голову! А не пошли бы они все в рекомендованный ею для посещения Юре Гондурас!
Мария Владимировна встала столь же стремительно, как и села пару секунд назад, резким движением схватила свою кошелку, забросала в ее недра очки, сигареты, зажигалку.
– Простите, если помешал вашей беседе, – не утруждая голос эмоциями, проявился господин Победный, обращаясь к Маше, – но я хотел бы пригласить вас на дружеский обед.
Пошвыряв в кошелку причиндалы, Мария Владимировна повесила сумку на плечо и повернулась к Дмитрию Федоровичу.
«Нет!» – жестко, без вариантов для обсуждения, ответил весь ее вид, раньше слов.
