Текст книги "Одна кровь на двоих"
Автор книги: Татьяна Алюшина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
И оттуда, из сверкающего раструба, ее позвал голос:
– Иди сюда-а-а...
Паутиновые нити окутали все тело, она уже не могла шевелиться и полетела туда, к серебристому выходу, на голос...
– Машка!! – услышала она за спиной.
Этот голос был очень знакомый, родной, но
еле слышный, она не могла вспомнить чей, а вспомнить надо обязательно!
«Я не могу...» – пыталась сказать она, но паутина запеленала ей рот.
– Машка! – немного громче, как будто догонял, позвал кто-то сзади.
Она попробовала оглянуться, пошевелиться, несколько ниточек лопнули от ее движения и повисли.
– Иди сюда-а-а... – тягучим шепотом приказало серебро.
И Машка летела на голос в серебряный раструб.
– Вернись немедленно!! Слушай меня! Иди ко мне!! – громко приказали сзади.
«Мне нужно туда, я не могу к тебе, мне туда, в серебряный выход...» – хотелось объяснить ей тому, кто звал.
И она стала медленно поворачиваться назад, чтобы сказать, паутинки лопались от ее усилий и повисали бахромой, но на их месте заплетались новые.
Сейчас она повернется! Сейчас! И посмотрит, кто ее догоняет, и скажет, что не может.
Откуда-то она знала, что это очень важно – сказать!
– Сюда-а-а... – приказывало серебро.
Ей удалось повернуться боком, и она увидела Диму. Собрав силенки, Машка стала открывать рот, разрывая паутину.
– Дима, ты пришел попрощаться?
Ей хотелось высвободить руку и погладить его по лицу, прощаясь. Он что-то говорил, она не слышала – тянула руку из плена.
– Ты мне нужна! Здесь! Немедленно вернись! – Почему-то он очень злился и щурил золотые глаза, словно дрался с кем-то.
«Я ведь ничего такого не сделала!» – хотелось ей сказать.
Он протянул руку и дернул ее за волосы, у нее мотнулась голова, и нитки на лице порвались.
– Маша! Немедленно иди ко мне!! – Он придвинулся близко-близко, смотрел прямо ей в глаза. – Слушай только меня! Давай! Ты сможешь! – И снова дернул за волосы.
– Иди сюда-а-а... – позвало серебро, но тише, чем прежде.
«Но он же говорит: «Сюда», – возразила она Диме.
– Никого больше! – приказал Дима.
Ей хотелось к Диме.
Паутины тянули, голос звал: «Сюда...»
«Я хочу к Диме!» – возразила Машка голосу и медленно повернулась к серебряному раструбу спиной.
Нитки полопались одна за одной, отпустили ее и пропали в трубе. И сразу стало очень больно – везде-везде. Больно и жарко.
Ей надо отдохнуть.
И кто-то укачивал ее на руках и шептал что-то на ухо.
И это были в этот момент одни на всем белом свете правильные руки и один на всем белом свете правильный голос, который прогнал черную трубу.
– О боже! Зачем я об этом вспомнила.! – расстроилась Машка.
Она быстрыми глотками допила вино в бокале.
До сих пор боялась еще раз пережить тот бред, помнила, какой животный убивающий ужас испытала тогда. Это сегодня, обладающая знаниями мифологии, мистики, верований, кое-каких тайн и эзотерики древних племен, Мария Владимировна четко понимала, что умирала тогда, находилась в безвременном измерении, в которое вломился за ней Дмитрий Победный, чтобы вернуть.
Как он это сделал? Где взял силы, мужество, знание, что надо делать, в свои восемнадцать лет? И чем освящен он, чтобы вторгаться, не убоявшись, в нелюдские дела?
Усадьба смотрела на нее черным квадратом распахнутого большого витринного окна в мансарде под самой крышей. Маша поежилась – после таких воспоминаний любая чернота неприятна. Ей показалось, что кто-то смотрит из окна на нее.
– Да тьфу на тебя, Мария Владимировна! Что ты выдумываешь! – отчитала она себя.
Но сбежала от черного окна и от себя. Быстренько поднялась с кресла, вошла в номер, по-включала весь имеющийся свет и чайник заодно.
– Чайку! – бодрилась громким голосом Мария Владимировна.
Она смотрела на всплывший вздувшимся пузырем и покачивающийся на поверхности кипятка чайный пакетик в кружке и улыбалась.
Ей было шестнадцать. Целых четыре года она не видела предмет своего обожания – Диму Победного.
Ну, конечно, она приезжала к бабушке летом, но только на половину сезона, другую половину проводила на археологических раскопках.
И ни разочка за три лета с ним не виделась! У Димы была своя жизнь – с курсантскими летними практиками, туристическими походами по стране, байдарочными сплавами по рекам.
Машке лето было не в лето, море не в'море, друзья не интересны, а жизнь плохая! Она грустила, по миллиону раз уточняла у Диминых родителей, когда он приедет, и печально возвращалась в Москву.
Но тем летом ее шестнадцатилетия они увиделись.
Всего один раз.
За последние полтора года Машка изменилась кардинально, превратилась по всем правилам развития из угловатого подростка, девочки-щепочки, в юную красавицу при «хфыгуре».
Папа так шутил:
– Ты теперь, Машка, барышня при хфыгуре!
Все это она знала и сама себе нравилась, носила каблучки, коротенькие юбочки, подкрашивала глазки, училась томным движением руки откидывать назад волосы.
И готовилась к исторической встрече, ни на граммульку не сомневаясь, что поразит Диму!
Поразит, он в нее влюбится... и далее по сценарию счастливой принцессы с известным счастливым исходом событий.
И поразила!
Первое, что она спросила у встречающей ее на перроне бабушки, когда сошла с поезда:
– Дима здесь?
– Здесь, здесь твой ненаглядный! – смеялась Полина Андреевна. – Здравствуй, внученька! Я тоже здесь!
Весь вечер Машка бегала к дверному глазку при любом шорохе на площадке или звуке открывающихся соседских дверей, высматривая Диму.
И увидела-таки!
Ей хотелось распахнуть дверь, кинуться ему на шею, но у нее был план, продуманный до мелочей, в который никак не вписывались девчоночьи прыжки и крики радости.
Увидев в глазок поздно вечером открывающего дверь своей квартиры безмерно любимого, она беззвучно визжала, чтобы он не услышал, и подпрыгивала на месте.
А когда они с бабушкой перед сном пили чай на кухне, Полина Андреевна, сочувствуя внучке, все же огорошила ее известием:
– Машенька, а Димочка женится. У него свадьба через три дня.
– Как свадьба? – не могла поверить в такую несправедливость Машка.
– Так – свадьба.
– Нет! – отказываясь понимать, покачала Машка головой. – Не может быть!
– Отчего же не может? – уговаривала Полина Андреевна, посмеиваясь.
– А я?! – обосновала Машка препятствие матримониальным планам.
– А ты для него еще мала. На тебе он жениться не может.
Машка расплакалась и, убежав к себе в комнату, уткнулась в подушку и... И передумала плакать, села, вытерла слезы.
– Ничего! Он меня увидит и не женится ни на ком другом!
Утром она встала в шесть часов по будильнику. Нагладила платье, изничтожив самые малюсенькие складочки и намек на складочки тоже, накрасилась, уложила локон к локону гриву, обула каблучки, взяла сумочку и заняла наблюдательный пост номер один у дверного замка.
Ждать пришлось долго.
Полина Андреевна подсмеивалась над внучкой, подначивала ее., шутила:
– Машка, а если тебе в туалет приспичит ты меня в караул поставишь принца твоего ждать или терпеть будешь?
– Ну, бабушка-а-а, – обижалась Машка.
Бабушка смеялась, но приносила на «пост» то чай с бутербродом, то фрукты – подкрепить влюбленную внученьку.
И свершилось!!
Дима вышел из квартиры и стал закрывать на ключ дверь.
Настал! Настал звездный час Марии Ковальской!
Она распахнула дверь, крикнула «взрослым» ровным голосом в глубину квартиры:
– Бабушка, я пошла!
И вышла долго тренируемой в Москве перед зеркалом походкой на лестничную площадку.
– О, Дима! Привет! – «удивилась» с добавлением радости Мария Ковальская.
Это тоже долго отрабатывалось перед зеркалом.
Он повернулся к ней. И уставился на нее!
Триумф!!!
Оглядел с ног до головы и обратно обалделым взглядом!
Победа!
– Машка, это ты, что ли?
Это было то, что она ждала, планировала, к чему готовилась, часами перед зеркалом тренируя походку, голос, выражение лица и представляя, как он на нее посмотрит. И он смотрел именно так, как она хотела, – ошарашенными, удивленными золотыми глазами, и выражение лица у него было – преглупое!
– Я, Дима. Мы просто давно не виделись, – ответила английская королева герцогу Корнуоллскому, ну или какому-нибудь еще герцогу, которых в Англии полно.
Машка услышала за спиной тихий смех заступившей на пост номер один вместо внучки бабушки – пропустить эту премьеру та не могла.
– Какая ты стала... – продолжал поливать елеем тщеславие первой примы театра имени Марии Ковальской Дима.
– Взрослая, – подсказала Машка.
Он кивнул, соглашаясь:
– Взрослая. И красивая.
Но увы! Слава быстротечна, а в этой пьесе, поставленной Марией, оказалась мгновенной. Он быстро оправился от первого потрясения, и Машка это увидела.
В шестнадцать лет держать лицо и нужный тон, хоть и долго тренируемый, ну никак невозможно, и она сбилась с заученной роли, заспешила:
– Я вчера приехала. Вот иду в город погулять, посмотреть. Пошли со мной! – и замерла в ожидании. И-и-и...
И он согласился!
Они гуляли по Севастополю, болтали, смеялись, Машка была на десятом небе от счастья и все рассматривала его... Он позвонил из телефона-автомата, и что-то изменилось.
Все изменилось.
Он больше не улыбался, запихнул Машку в троллейбус, сказал, что у него дела, помахал рукой...
На свадьбу она не пошла. Больше они не виделись.
– До сегодняшнего дня, – прошептала Маша.
Она рассеянно посмотрела в пустую чашку в
руке, к стенке которой сиротливо жался мокрый чайный пакетик. Оказывается, чай она выпила и не заметив.
– Да что за напасть такая?! – прикрикнула Мария Владимировна.
Она кинула пустую чашку на барную стойку, проскользив по поверхности, ни в чем не повинная посудина дзинькнула, ударившись о металлическую трубу, и остановилась, как попрекнула.
Машка быстро прошла на балкон, села за стол, налила себе полбокала вина, подвинула тарелку с закуской – три вида сыра, порезанного кубиками, виноградины и половинки грецких орехов, наклонилась над тарелкой.
Ей было грустно, обидно, больно, жалко себя. Непонятно, откуда это все взялось, зачем, почему и что теперь со всем этим делать!
На три вида сыра, виноградины и половинки орехов падали горькие крупные капли Машки-ных слез. Она затолкала в рот сыр трех сортов, виноградины, половинки грецких орехов, тяжко вздохнула, вытерла кулачком, как ребенок, слезы с глаз и запила печаль вином.
Прожевала, повздыхав пару раз, откинулась на спинку кресла, посмотрела в черный оконный провал далекой мансарды и спросила у него:
– Как ты мог меня не узнать?
«Проведенный комплексный анализ...»
«Осип сказал: «спит». Сколько она уже спит? – Дима посмотрел на часы на руке. – Почти четыре часа?»
Он тряхнул головой, отдавая приказ непрошеным мыслям никшнуть и не лезть, вернулся к документу.
«Проведенный комплексный...»
«Накололи ей, что ли, чего-нибудь? И Осип еще! Все-то он понимает – видит!»
«Проведенный...»
Он швырнул листы на стол раздраженным жестом и откинулся на спинку кресла.
Проведенный комплексный анализ его сознания показал, что Машка не выходит у него из головы!
Если бы Дмитрий Федорович Победный не умел быть честным с самим собой, видеть свои мысли, страхи, комплексы, не допуская возможности прикрывать иллюзиями и самообманом оценку себя, обстоятельств, проблем, он никогда не стал бы предпринимателем такого уровня.
Мария Владимировна – это неожиданно возникшая проблема, которую следовало решить так, как он привык решать проблемы, – взвесив все плюсы и минусы, просчитав все варианты, изучив информацию...
А начать надо с самого главного решения – отпустить ее с Богом и забыть или...
Когда-то он ее отпустил. В ее шестнадцать лет.
Ему надо было ехать к Марине домой, заниматься какими-то организационными свадебными вопросами. На лестничной площадке он столкнулся с Машкой.
И обалдел!
Он не помнил, что говорил, как отвечал ей, – только чувствовал, как громыхнуло сердце и ударило жаром в пах.
Не было больше маленькой худосочной девчонки, которую он носил на руках, – веснушки бесследно исчезли, глаза серебрились по-особому, волосы из буйной гривы превратились в струящиеся по спине крупные локоны, полная высокая грудь, тонюсенькая талия, длинные точеные ножки – тонкие лодыжки, узкие ступни, попка...
Забыв про Марину и про все на свете, он шел с ней и рассматривал, и потрогал, сжав в кулак, локоны, и провел кончиками пальцев по щеке, испробовав персиковой шелковистости, и...
И опомнился, когда они шли по набережной возле памятника затонувшим кораблям.
Какая-то девчонка крикнула подруге:
– Лилька, позвони мне!
– Хорошо! – махнула та ей издалека.
И он вспомнил про Марину.
И, взяв Машку за руку, заторопился к ближайшему телефону-автомату.
Марина громко выговаривала Диме в ухо, доводя до его тупого сознания через маленькие круглые дырочки в черной пластмассовой телефонной трубке, какая он сволочь неблагодарная и так далее.
А он смотрел через замусоленное, запыленное стекло будки на Машку, и внутри у него все звенело.
Звенело, как натянутые струны хорошо настроенной гитары, которую берешь в руки, и струны тихо поют по ладам. Сами собой.
Машка сосредоточенно ела быстро тающее мороженое в вафельном стаканчике. Первая робкая капля оторвалась от дна и шлепнулась на асфальт. Машка успела отставить руку и неосознанно склонилась вперед, оттопырив попку, опасаясь прямого попадания на одежду.
Приподняла стаканчик, осмотрела дно, прикидывая масштаб разрушения и грядущие плом-бировые реки. Видимо, результат осмотра ее не утешил, проявился озабоченностью на лице.
Вторая капля – шлеп, а за ней сразу третья.
Машка быстро слизала с днища начинающийся потоп. Сумка, болтавшаяся на левом локте, ей мешала, и она сунула ее с размаху в ноги и зажала коленками, совсем по-девчоночьи, подставила ладошку под капельный водопад и торопливо стала доедать мороженое.
Он усмехнулся.
Все-то она сегодня старалась подчеркнуть, какая она теперь взрослая барышня, забывала про роль дамочки, знающей себе цену, хохотала от души, забегала вперед, заглядывала ему в глаза, что-то рассказывая, и спохватывалась, снова напускала сдержанное достоинство, вспоминала о плавности походки, заученных движениях, необходимости говорить с легким безразличием.
Он понимал, видел все эти старания казаться старше, улыбался про себя, чтобы не обидеть.
А тут случилось мороженое! И она, уверенная, что он на нее не смотрит, занятый разговором в телефонной будке, позволила себе забыть о необходимости «правильного поведения» – и сумка, зажатая между коленок, рот набитый, так что щеки раздулись запиханными второпях, подальше от катастрофы остатками вафельного стаканчика с мороженым, и детское блаженство на рожице. Он усмехнулся: «Ребенок! Девчонка!» И волна теплой нежности, чувства, которому он теперь знал название и которое испытал только раз, в ее же адрес, когда в температурной горячности она, маленькая, лежала у него на руках, прошлась по телу, удержавшись в разуме.
– Ты что там смеешься?! – Чужеродный голос через ухо, пробежав по дырочкам в черной пластмассе, ввинтился в мозг. Остужая, изгонял теплоту, посмевшую непрошено плескаться.
– Ты что, напился? Ты с кем там? С Игорем, Вадиком?
Дима переморгнул. И пришел в себя. Машка – ребенок, а в мозг проникает голос Марины – его жены. Через три дня жены.
– Нет, – прохрипел он, прокашлялся, прочищая горло от всяких инородных эмоций, и увел взгляд в сторону от Машки, стал смотреть на ель, возле которой она стояла. – Я с одноклассниками, ты их не знаешь.
– Кого это я не знаю? – возмутилась Марина.
– Их не знаешь.
– Какая разница: знаю, не знаю! Хватит бухать! Ты что, совсем обалдел? Я жду тебя три часа!
– Я скоро приеду, – туманно пообещал он.
– Не скоро, а сейчас! – распорядилась Марина и бросила трубку.
В ухо ударили гудки отбоя. Дима отодвинул трубку от уха, посмотрел на пластмассовую круглую поверхность с дырочками, повесил на рычажок и взглянул на Машку.
С детской радостью в виде мороженого она справилась, исчезли хомячьи набитые щечки, а блаженное выражение на рожице сменилось озабоченным рассматриванием перепачканных ладоней.
«Да, – подвел черту Дима всем своим сегодняшним непонятным и неожиданным эмоциям, чувствам, глупым мыслям и пугающим желаниям, – ребенок. Чего меня повело-то?»
И тут Машка стала слизывать с ладоней остатки «пиршества». Она проводила языком линии, начиная от запястья, через всю ладонь до кончиков пальцев, по очереди! Каждый палец!
Его так шибануло!!!
Он качнулся от силы чувственного удара, стукнувшего в пах, в заколотившееся сердце,, в голову, мгновенно волной промчавшегося по всему телу и закончившего нападение броском под коленки!
Не в силах оторвать от Машки взгляд, Дима обессиленно привалился плечом к металлическому коробу телефона и выругался.
Никогда! Ни одна девушка в его жизни активно кобелирующего молодого, здорового самца не вызывала в нем такого горячего, ошпаривающего желания!
Не просто животного желания, а чего-то еще сверх, сверх желания!
Никогда! Никто!
Даже в его первый мужской раз в пятнадцать лет!
Он понимал, что нельзя, невозможно и надо отвернуться, но смотрел, и хотел ее, и понимал, что вряд ли будет так желать какую-нибудь еще женщину... И быстро прикидывал, что все возможно! Он отменит свадьбу, и будет с Машкой до самого своего отъезда, и потерпит как-нибудь два года, а когда ей исполнится восемнадцать, она приедет к нему, и они поженятся, и тогда уж он ее никуда не отпустит...
И отвернулся – заставил себя отодрать от нее взгляд! Закрыл глаза, продышался, сказал себе – все!
И принял решение.
Жизнь, беспощадно перекручивая, выкорчевывая, перемолотила и изменила все за эти восемнадцать лет – страну, людей, города, пространства, его, Победного, и Машку – все!
Неизменным, неподвластным осталось только одно – за всю его теперь сорокалетнюю жизнь он так и не испытал ни к одной женщине такого ошпаривающего желания, как к ней в те свои двадцать два года!
Он хладнокровный, циничный, удачливый, расчетливый, жесткий мужик, отстраненный, закрытый для душевной близости, много чего видевший и прошедший, приобретя те самые «многие знания – многие печали», битый-перебитый, побеждавший практически всегда, за редким исключением.
Через его жизнь прошло огромное количество самых разных женщин, с разной степенью заинтересованности с его стороны и разной степенью желания – от холодно-расчетливого, осмысленно циничного, спокойного до одуряюще-яростного.
Но то, что он тогда испытал, пережил, почувствовал к Машке, – иное, единичное, неповторимое!
Потому что она была его! Вся! Только его – и было еще что-то сверху, как улыбка Бога.
Он давным-давно забыл, похоронил в памяти и саму Машку, и те чувства – забыл и не вспоминал многие годы. Но в тот момент, когда узнал ее, воспоминание шарахнуло в тело, в разум, зашипело в венах, проорав о своем присутствии, о том, что жило в нем все эти годы и тихо подавало голос, заставляя искать в других женщинах подобного прочувствованному единожды, – жило, спрятавшись, затаившись в глубинах памяти и подсознания, навсегда закрепившись вирусом в его крови.
Он не отпустит ее просто так!
Ему надо встретиться с ней еще раз, присмотреться, почувствовать, понять, какая она нынешняя, и тогда он решит, что делать.
Она могла стать совсем чужой, а чужая Машка ему не нужна!
– Как ты могла меня не узнать?!
Утро началось с сюрприза.
Повздыхав и поплакав на балконе, Мария Владимировна убрала все, вымыла посуду и села за ноутбук поработать – ей надо было закончить пару глав к учебнику, сроки давно поджимали, и набросать план статьи. Она проработала до глубокой ночи, сбежав от окна мансарды и вида самого дома в комнату за стол.
Проспала завтрак и еле-еле встала в одиннадцать утра.
Умылась, оделась и собиралась выйти из номера, когда раздался стук в дверь.
«Судьба стучится в дверь», – подумалось почему-то Машке названием бетховенской Пятой симфонии. Она открыла.
На пороге стоял давешний несостоявшийся утопленник с замысловатым букетом гигантских размеров.
– Мария Владимировна! – торжественно произнес он. – Я пришел выразить свою глубочайшую благодарность! Частично, так сказать! – И протянул ей букет.
Оторопев, Машка приняла цветы со всей предосторожностью, боясь быть погребенной под этой клумбой, и подумала: «Частично – это как?»
Он пояснил как:
– Голубушка! Спасительница вы моя! Не откажите! Я приглашаю вас на торжественный званый обед в честь моих спасителей: вас и Дмитрия Федоровича. В три часа у меня в пентхаусе. Без вас торжество не состоится! Прошу вас! – И он оторвал Машину руку, с трудом удерживающую клумбу, приложился галантно, легким лобзанием. Ей показалось, что даже шаркнул по-гусарски ножкой.
– Как вы себя чувствуете? – Она кивнула на его лоб, быстренько подхватив грозящий упасть цветочный беспредел освободившейся от поцелуя рукой.
На лбу спасенного красовалась нашлепка белого-пластыря.
– Благодарю вас, все в полном порядке!
– Но вам надо лежать, восстанавливать силы.
Разговорами Машка, как могла, оттягивала момент принятия решения, слишком уж неожиданно оно свалилось на нее и полностью шло вразрез с принятым ночью «окончательным» планом: не видеться, избегать встреч, забыть и не вспоминать больше господина Победного. Да! И переставить кресла и столик на балконе, так чтобы сидеть спиной к усадьбе!
– Да что вы! – замахал на нее «потерпевший» обеими руками. – Я здоров! Вчера отлежался, и врачи не нашли ничего серьезного. Так вы придете, голубушка?
«Голубушка» торопливо искала лазейку для отказа и заодно провела разведку:
– Дмитрий Федорович наверняка очень занятой человек, у него могут быть обстоятельства, не позволяющие присутствовать на вашем торжестве. Думаю, что вам не стоит так беспокоиться, хлопотать, к тому же все-таки лучше не рисковать, полежать, отдохнуть.
– Дмитрий Федорович уже дал согласие, – сверкнул довольно глазками пострадавший. – Я понимаю, надо было сначала заручиться вашим согласием, но я побоялся беспокоить, администратор сказала, что вы не выходили из номера и, по всей вероятности, спите. Поэтому я и посетил Дмитрия Федоровича первым.
Что она, в конце концов, ломается, как девочка? – пожурила себя Маша. Никакой катастрофы, подумаешь, встретятся они на банкете, и что?
– Да, конечно, я приду. Благодарю за приглашение.
– Я рад! Очень рад! Жду! – И, отступив на шаг, он поклонился, повернулся и пошел по коридору. Машка посмотрела опасливо на букетище, который прижимала к себе двумя руками, и вспомнила.
– Подождите! – окликнула она его.
– Да-да? – обернулся мужчина.
– Как вас зовут?
– Боже мой! Как это я обмишурился! – разволновался он, резво потрусив назад к Маше. – Игорь Алексеевич Конев.
– Очень приятно, – по-протокольному ответила Маша, но руку не дала, чуть приподняв букет и демонстрируя, что руки, мол, при деле, – вдруг опять лобзать примется.
– Итак. Жду. В три часа!
На сей раз они распрощались. Машка, стараясь поскорей отделаться от тяжести, положила букет на обеденный стол и рассматривала «цветочки», прикидывая, куда бы это пристроить? Емкостей таких размеров в апартаментах люкс не наблюдалось, разве что ванна-лоханка.
– Не все предусмотрели господа устроители. Ай-ай-ай! Как же так!
В дверь постучали.
– И что? – проворчала себе под нос Маша по дороге к двери. – Мероприятие отменяется? Открылись новые обстоятельства?
Нет. Может, обстоятельства и открылись, но не для Марии Владимировны – пришла дежурная по корпусу администратор.
– Мария Владимировна, – любезно улыбнулась на пороге дама. – Простите, что потревожила, я пришла предложить позаботиться о вашем букете. Мы найдем подходящие вазы, расставим, оформим букеты и принесем в номер.
«Все-таки я ошиблась, – порадовалась освобождению от одной проблемы Машка. – Господа устроители продумали все!»
– Это очень своевременно, благодарю.
Закрыв дверь за уносившей букет администраторшей, Мария Владимировна прошла в спальную комнату к зеркалу во весь рост, критически себя осмотрела.
– Так, сейчас... – она взглянула на настенные часы, – начало первого. Прогулка отменяется. У тебя есть три часа, чтобы собраться, решить, что надеть, и главное... – И тут она громким голосом, четко выговаривая слова, прикрикнула своему отражению: – Перестать трястись! Бояться! Замирать сердцем! Думать всякие глупости! И ждать встречи с ним! Уяснила?!
Ответить ни она, ни ее отражение не успели – прервав сеанс психотерапии и аутотренинга, затренькал сотовый в сумке, брошенной на кровать.
– Да! – не успела выйти из образа Мария Владимировна.
– Мария, ты что, не в Москве?
Юра. Она не сразу сообразила, кто звонит, номера его телефонов она удалила из памяти свое-, го мобильного в день развода.
– Юр, а тебя мама не учила здороваться? Ты зачем звонишь? Случилось что-то?
– Я не мог дозвониться тебе ни домой, ни на работу, ты что, на раскопках? – привычным обвинительным тоном приступил к пояснениям Юрик.
– Ну вот, дозвонился. Что случилось?
– Случился наш развод! – повысил он голос. – Нелепый и глупый! Ты решила все сама, не потрудившись поинтересоваться моим мнением и желанием, а теперь бегаешь от меня и отказываешься поговорить!
– Мне до лампочки твои желания или нежелания, Юра. И встречаться-разговаривать мы не будем.
– Мария, ты же серьезная взрослая женщина, что за ребячество? Прячешься, убегаешь, не отвечаешь на звонки, бросаешь трубку! В конце концов, я имею право поговорить с тобой!
– Нет, не имеешь. Прощай, Юра, – отчеканила Маша и нажала отбой.
«Придется менять номер телефона», – не в первый раз после Юриного звонка подумала она.
Но бывшему мужу огромное спасибо!
Его назидательная обиженная требовательность встряхнула Машу, вернув в нормальное состояние, в реальность.
– Ладно. Собираться! – отдала себе приказ, посмотрела в зеркало и пояснила отражению: – Я большая девочка, как говорят американцы, я умею владеть собой и справляться с эмоциями! Ты представь, что это незнакомый человек и ты его никогда не знала и не видела и встретилась вчера в первый раз. Представляешь? Отражение кивнуло.
– Как бы ты себя вела и чувствовала, если бы так и было?
– Спокойно, – ответило отражение.
– Вот так-то! – закрепила Машка договоренность.
И пошла собираться на званый обед.
Дмитрий Федорович Победный с удачей дружил.
Холил ее и лелеял, не забывая поблагодарить, и она отвечала взаимностью, регулярно посещая благодарного подопечного.
На сей раз эта переменчивая дева, щелкнув пальчиками, устроила ему самую удачную возможность еще раз встретиться с Марией Владимировной Ковальской из всех, что он рассматривал.
Дмитрий не позволил себе подняться ночью в мансарду, зная, что влечет его туда вовсе не желание любоваться природой в обретении душевного равновесия, а потребность посмотреть, как там Машка и что делает, и приказал себе идти спать.
И ему снились эротические сны, как юному матросику, на три года отлученному от радостей секса. Томящие, невероятные, яркие сны с Машкой в главной роли, так что он проснулся перед рассветом вспотевшим, неудовлетворенным, возбужденным и поплелся в душ, смывать растревоживший сон, чувствуя себя совершенно разбитым. И приказал себе, в который уже раз после встречи с ней, забыть, очистить сознание от присутствия Машки.
Он встретится с ней, просчитает ее, поймет, примет решение, тогда и...
В зависимости от решения.
Он обдумывал, как устроить эту встречу, – есть ряд непременных условий...
Изгоняя из тела и сознания остатки эротического сна «железом» в тренажерном зале, он обдумывал эти условия. Обязательно что-то легкое, невзначай, без тени какого-либо намека на его заинтересованность и намеренность мероприятия.
Столкнулись «неожиданно»: «Ах, это вы?», «А это вы?», «А мы и не представились друг другу вчера, суета, стресс...».
Представиться, предложить присесть в ближайшем к месту встречи заведении, обсудить, как дела у потерпевшего, «А как вы, отошли от вчерашнего шока?», чай, кофе, за знакомство...
Ему хватит минут двадцати, чтобы все расщелкать, понять, какой она стала, что она сейчас за человек. Если бы была не она, хватило бы и десяти минут.
Он усмехнулся, громыхнул штангой, опуская ее на стойки.
Это именно те игры, в которые талантливо, по-деловому играют женщины его круга, а он принимает участие за неизбежностью и которые обрыдли ему последнее время до тошноты. И он старался их избегать, предпочитая, игнорируя эти «менуэты», переходить к сути вопроса.
Так в чем дело? Если тебе это так надоело?
Пошли охрану, пусть передадут твое «приглашение» без возможности отказа и привезут. Посидите вон на площадке второго этажа с видом на реку и левый берег, полюбуетесь просторами российской глубинки, выпьете-закусите, поговорите.
И ты все решишь!
Если нет – та же охрана доставит даму назад, в номер люкс. Все. Точка.
Ты выказал таким образом дань смелости незнакомой женщины и проявил хороший тон скучающего на отдыхе бизнесмена, понял, что дамочка тебе не подходит, и все – свободна!
Это в том случае, если нет; если да...
– Подробности? – спросил над ухом Осип.
– Ты бы для приличия хоть иногда ходил слышнее, чем тень отца Гамлета! – попенял недовольный его появлением Дима, грохнув штангой, и разрешил: – Давай.
– Он. Игорь Алексеевич Конев, пятьдесят четыре года, женат, имеет троих взрослых детей – сына двадцати восьми лет, дочь двадцати трех и сына семнадцати, проживает в Москве...
Дмитрий перешел к тренажеру – не собирался, решил заканчивать занятия с «железом», но так ему сейчас удобней усваивать информацию.
– Она... – закончив жизнеописание и трудовой путь к благосостоянию господина Конева, перешел к следующей персоне Осип, – Мария Владимировна Ковальская, тридцать четыре года...
– Не надо, – остановил его и свои упражнения Дима.
Осип приподнял бровь – вопросительное, редкое выражение лица начальника службы безопасности.
– Сначала я хочу послушать, что она сама о себе расскажет. Есть что-нибудь?
Это Дмитрий Федорович полюбопытствовал, имеются ли в досье Марии Владимировны настораживающие факты, имена, деяния, знакомства, которые напрямую, косвенно или намеком могли иметь отношение к его делам, фирме, знакомым, конкурентам, партнерам, чиновникам, с которыми приходится иметь дело, – все, что могло потребовать особой проверки и ставило бы под сомнение ее случайное появление на его пляже.
