Текст книги "Ироническая Хроника"

Автор книги: Тарас Бурмистров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Бурмистров Тарас
Ироническая Хроника

Тарас Бурмистров

Ироническая Хроника

1999-2001

20 Февраля 1999 года Никита Михалков говорит с народом

(в Москве состоялась премьера "Сибирского цирюльника")

Я не берусь здесь высказывать свое мнение о фильме, которого я не видел и, по всей вероятности, не увижу, но вот реакция самого г-на Михалкова на первые отклики по поводу его новой работы показались мне интересными. Видимо, несколько раздосадованный высказываниями типа "громовая неудача прославленного мастера", распространившимися в последнее время в печати, он заявил Анне Наринской, корреспонденту "Эксперта": "С русским народом надо разговаривать на понятном ему языке. Я хочу быть услышанным не только эстетами из Дома кино". Здесь чувствуется вполне современный подход к искусству, фатально разделенному ныне на массовое и элитарное. Чуткий художник ясно различает, где проходит эта граница, и творит целенаправленно, то для одной прослойки, то для другой. В тоне Михалкова слышалось раздраженное: что вы хотите, ведь не на вас все это рассчитано, и делалось не для вас. Что-то похожее было и раньше в искусстве, хотя и в единичных случаях. Скажем, Гендель, долго пытавшийся угодить вкусам лондонской аристократии, и испытавший вследствие этого множество печальных затруднений из-за ее капризов, однажды обратился и к широким массам, написав победную ораторию "Иуда Маккавей". Англичане, основательно трухнувшие, когда шотландская армия двинулась на Лондон, разделили с Генделем чувство облегчения после того, как она была разбита, и очень скоро Гендель стал восприниматься как английский национальный композитор – несмотря даже на свое немецкое происхождение. Генделю так понравился этот оборот событий, что несколько позднее, по случаю заключения Ахенского мира, он написал для черни еще и "Музыку фейерверка", которая была помпезно исполнена в лондонском Грин-парке при большом стечении народа. Но это, повторяю, были случаи единичные, да и художественный язык произведений как той, так и другой направленности оставался, в общем-то, одинаковым. Теперь же, в ХХ веке, разграничение между этими двумя видами культуры дошло до такой степени, что когда один из них воспринимается как искусство, другой тогда производит впечатление не более чем нелепицы. Это разделение рассекло на две части не только культуру, но и все остальные коммуникативные способности нашего общества. Существуют отдельные газеты для народа и для элиты, отдельное телевидение для них, и даже отдельные политики.

В связи с этим мне вспоминается, может быть, единственное произведение, написанное в нашем веке, которое довольно удачно смогло объединить множество различных смысловых слоев, рассчитанных на очень разное восприятие. Я говорю "Мастере и Маргарите" Булгакова. Как сказал бы Владимир Набоков, ce roman a tout pour tous. Самый невзыскательный читатель ознакомится с ним не без интереса, хотя от него и ускользнет значительная часть его содержания. В качестве примера можно привести известную сцену посещения Воланда буфетчиком из Варьете. "Простого" читателя "просто" позабавит бедный буфетчик, упавший с табуретки и опрокинувший на себя чашу с вином. Воланд, как мы помним, замечает по этому поводу: я люблю сидеть низко – с низкого не так опасно падать. Эта фраза, хоть и производит немного странное впечатление своей неуместностью, как правило, не останавливает нашего внимания. На самом деле это тонкий и остроумный намек на низвержение Люцифера (т. е. Воланда) с небес в преисподнюю. "Сидеть низко" в устах дьявола, разжалованного в свое время из ангелов за бунт против Господа Бога, означает не заноситься слишком высоко. Падение буфетчика с табуретки здесь пародировало это знаменитое низвержение и напомнило Воланду о нем. Воланд иронически сообщает буфетчику, что теперешнее положение его вполне устраивает – сидеть-то хоть и низко, да зато падать больше некуда. Боюсь, однако, что ни почтеннейший Андрей Фокич, ни подавляющее большинство читателей романа не уловили этой тонкой смысловой игры, связанной со сложнейшей символикой и мифологией. Боюсь также, что если бы Булгаков приоткрыл всю структуру смысловых слоев своего романа, читателей бы у него изрядно поубавилось. Так или иначе, ему удалось совместить в "Мастере и Маргарите" две полярные тенденции, которые тогда еще только намечались в искусстве, а теперь разошлись так далеко, что почти до неузнаваемости изменили наши представления о культуре вообще.

3 Марта 1999 года Исполнилось 30 лет со дня конфликта на острове Чжэньбаодао

В публикации "Коммерсанта", посвященной этой дате, говорится о том, как была установлена русско-китайская граница на реке Уссури в районе острова Даманский (теперь – Чжэньбаодао). В 1860 году российские дипломаты на переговорах с китайцами напоили их до такой степени, что границу (карандашом на карте) удалось провести тогда очень удачно для России. В результате китайский остров отошел к Российской Империи, несмотря на общепринятую в мире практику прокладывать границу по главному фарватеру. Эта забавная история напомнила мне рассказ одного моего знакомого о том, как проходила колонизация северных племен Кольского полуострова. Главная проблема заключалась в том, чтобы вовремя подвезти "огненную воду", а в остальных деталях приобщение к русской цивилизации проходило достаточно успешно и легко. Похоже, и великие азиатские державы воспринимались русскими в том же ключе. Европа считала тогда, что мы призваны распространять западную культуру среди народов Азии и, в общем-то, справляемся с этим особым предназначением; впрочем, она не сильно ошибалась, просто наша цивилизация несколько не соответствовала европейским представлениям на этот счет.

Впрочем, не нам одним свойственно считать весь мир увеличенной копией своей собственной страны. Скажем, турки никогда не смущались, сталкиваясь с чужой культурой. Завоевали они главный православный храм в Константинополе поставили вокруг него минареты. Захватили главный языческий храм в Афинах тоже поставили минареты. В глазах европейца Парфенон и Св. София после этой процедуры стали смотреться диковато, зато в глазах турка они выглядели совершенно естественно. Да и те же самые китайцы воспринимают все вокруг себя не менее прагматично. Например, они веками занимались тем, что читали "Лунь Юй" и подкупали своих маленьких и больших начальников – это такое же обыденное действие в Китае, как в России распитие спиртных напитков или в Голландии выращивание тюльпанов. Теперь, в конце ХХ века, мир чуточку переменился по сравнению со средневековым Китаем – но китайцы не растерялись совершенно. Поменялись, собственно, только титул императора и место его резиденции, а так все осталось по-прежнему. Как известно, самый большой в мире начальник живет теперь в Ваш-Шинг-Тоне – и вот в мировой печати мелькают сообщения, что избирательная кампания Клин-Тон-Си-Сяна финансируется из Китая, а Китаю, в свою очередь, сразу после выборов продлевается американский "Режим Наибольшего Благоприятствования" – вполне восточная формулировочка, надо сказать.

23 Марта 1999 года Новый курс

(Самолет Евгения Примакова, направлявшийся в Вашингтон, разворачивается в небе над Атлантикой и берет курс обратно на Москву)

Евгений Примаков, летевший в Вашингтон договариваться о выделении России кредита МВФ, получил уведомление от американской стороны о скорых и неизбежных бомбардировках Сербии, после чего принял решение отменить свой визит и вернуться в Москву. Это не предотвратило войну, которая началась на следующий день в 13.42, когда восемь тяжелых бомбардировщиков ВВС США вылетели из Фэйрфорда и взяли курс на Югославию. Не будем здесь распространяться о том, насколько вообще такая война заслуживает своего благородного наименования. Владимир Соловьев еще в конце прошлого века писал о том, что военные столкновения постепенно превращаются скорее в "парламентские потасовки". Когда в 1898 году случилось восстание кубинского народа против колониального владычества Испании, и США (как и сейчас) выступили на стороне восставших, Соловьев писал об этом в своих "Трех разговорах":

"Ну, что же это за война? Нет, я вас спрашиваю, что это за война? Кукольная комедия какая-то, сражение Петрушки Уксусова с квартальным! "После продолжительного и горячего боя неприятель отступил, потерявши одного убитого и двух раненых. С нашей стороны потерь не было". Или: "Весь неприятельский флот после отчаянного сопротивления нашему крейсеру "Money Enough" сдался ему безусловно. Потерь убитыми и ранеными с обеих сторон не было".

Прошло сто лет, а американцы воюют точно так же, как и прежде. Вся разница только в том, что "money" теперь "enough" не на один только крейсер, а на целый флот в Средиземном море, с подлодками, эсминцами и авианосцами. Но меня интересуют здесь не военные действия американцев, которые разрабатываются, похоже, в Голливуде, а не в Пентагоне, причем разрабатываются очень бездарно, поражая своей безвкусицей и невыносимым нагромождением художественных штампов. Гораздо интереснее сейчас поведение Евгения Примакова и особенно реакция на него со стороны наших средств массовой информации. В "Коммерсанте" полет Примакова в Вашингтон очень удачно сравнивают с поездкой удельного князя к монгольскому хану за ярлыком на княжение. Правда, русские князья возили деньги в Орду, а не из Орды, и тот ярлык, который они получали, оберегал их вотчины от татарского нашествия. Сейчас все перевернулось с ног на голову: деньги дают в Сарае, и дают-то только потому, что боятся, как и прежде, нашей военной мощи. Но аналогия, в общем, верна – без санкции Запада ни один политик в новой России еще не смог прийти к власти. Евгений Примаков, разворачивая свой самолет, чувствовал себя, наверное, великим князем Иваном III, свергшим татарское иго и попытавшимся впервые опираться на собственные силы. Московские цари после этого занялись тем же самым, чем занимались ранее татары на Руси – собирали дань и усмиряли непокорных. Сейчас, наверное, все останется по-старому. Другое дело было бы, если бы Америка последовала примеру Золотой Орды и рассыпалась на ханства. Кое-какие неудобства они бы еще доставляли, но работать с ними было бы уже намного легче – как Ивану Грозному с Казанью.

10 Мая 1999 года Варварский акт

(Авиация НАТО разбомбила китайское посольство в Белграде)

Официальный Пекин назвал "варварским актом" воздушный удар НАТО по китайскому посольству. Такая формулировка звучит самым привычным образом для нашего слуха, воспринимаясь как стандартный штамп – из тех, что вырабатывают политики, чтобы скрывать свои мысли (а чаще их отсутствие). Но в устах Цзян Цзэминя, "красного императора", подобные выражения приобретают совершенно особую окраску. Дело в том, что Китай во все времена пребывал в незыблемой уверенности, что все земли вокруг него заселены одними дикарями, которые различаются только по странам света: "восточные варвары", "южные варвары", "западные варвары". "Северные варвары" (они же "заморские черти") не были исключением; китайцы, впрочем, признавали, что у европейцев есть недюжинная практическая смекалка и своеобразные технические достижения, на добрую долю, впрочем, заимствованные у древних китайцев. Вполне естественно, что дикие и невежественные племена, окружавшие Срединное государство, мечтали только о том, чтобы приобщиться к блестящей китайской цивилизации. Их не очень-то допускали к этому, следуя основной заповеди Конфуция: держать в покорности можно только темную и безграмотную массу, не ведающую "веления неба" – а Китай все государства в мире, большие и малые, далекие и близкие, стремился держать в покорности. Все они подчинялись Владыке Поднебесной, и все были в вассальной зависимости от Срединной Империи. Так, в конце XVIII века в Китай прибыло на кораблях первое посольство из далекой варварской страны, называвшей себя "Great Britain". После того, как суда вошли в китайские воды, на них по приказу местных властей были вывешены флаги с надписью: "Данники из английской страны" – потому что все народы в мире рассматривались не иначе, как вассалы и данники Сына Неба. Иногда, правда, дикость и невежество этих племен доходили до такой степени, что они не хотели этого понимать; в частности, в середине XIX века произошло ужасное "восстание варваров", как это называлось в Китае, которое окончилось разгромом Пекина и осадой императорского Летнего дворца. Французы, подвергшие бомбардировке город Фучжоу, были названы "взбунтовавшимися вассалами", англичане же – "варварскими бунтовщиками". Шок, который испытал тогда Китай, разом выведенный из уютной средневековой спячки, был, наверное, беспримерным в мировой истории – потому что беспримерным был отрыв от реальности, в котором пребывала Срединная Империя, даже не подозревавшая, что есть по крайней мере еще один претендент на роль мирового центра. Произведенная на днях бомбардировка китайского посольства в Белграде, наверное, очень живо напомнила Китаю события полуторавековой давности, иначе реакция китайского правительства не была бы такой острой и болезненной. Это давнее испытание, по-видимому, не прошло даром и Китай чему-то все же научился. К сожалению, Америка, находящаяся сейчас в еще большем отрыве от реальности, чем средневековый Китай, похоже, не научилась ничему. Эта прекрасная страна, убаюканная миллионами мерцающих телеэкранов, погрузилась в глубокий, мечтательный сон, и снится ей почти то же самое, что грезилось в свое время Китаю. Дай Бог, чтобы на этот раз пробуждение оказалось не таким мучительным и жестоким.

21 Октября 1999 года Еще один разворот самолета

(Примаков демонстративно не явился на встречу с Ельциным)

Евгений Примаков, приглашенный Ельциным на встречу, отказался от нее, причем сделал это достаточно громко и вызывающе. В публикации "Коммерсанта", посвященной этому событию, есть один любопытный пассаж по этому поводу:

"Что касается мистического страха Примакова и Лужкова перед встречами один на один с президентом, то он не лишен основания. Ельцин, несмотря на свою болезнь, похоже, и правда сохранил некую гипнотическую харизму".

Это подмечено довольно тонко; только я бы уточнил эту примечательную сентенцию. Речь здесь идет не столько о некой таинственной "гипнотической харизме", сколько о сокрушительной воле к власти, которой наделен Ельцин. Феномену Ельцина еще рановато подводить итоги, но странно, что ни у кого сейчас не появляется желания присмотреться к нему повнимательнее – пока сам Ельцин еще рядом, живет и действует на наших глазах. Меня всегда занимал механизм власти, и особенно смены власти, выборов или дворцовых и государственных переворотов. Почему гвардия, армия, полиция, печать, мосты и телеграфы, а за ними и огромные народные массы подчиняются именно этому человеку, а не другому? Конечно, есть какие-то бумажки, где что-то по этому поводу написано – Конституция, законы, инструкции и циркуляры, но кто их читает, кроме тех, чью деятельность они задевают непосредственно? Потом приходит новый человек, которому удается убить или отстранить от дел своего предшественника, и становится у власти, и пишет новые бумажки для приличия, для придания этой своей власти какой-то видимости легитимности – но суть-то совсем не в этом, и все это прекрасно понимают, или чувствуют. За Ельцина проголосовали во второй раз. За него проголосовали бы и в десятый, даже если бы он окончательно превратился в развалину и проиграл бы еще десять войн. Проголосовали бы и за Сталина – столько раз, сколько потребовалось бы. При этом неважно, как представитель власти именуется – вождем, царем или президентом. Неважно, как к нему относится народ, как к нему относятся газеты, чиновники или интеллигенция. В этом деле важно только одно – воля к власти.

Помнится, Явлинский (который все-таки наиболее умный и проницательный из наших политиков – это, конечно, не Бог весть какой комплимент) сказал когда-то о Ельцине, что "если у волка болит печень, то это еще не значит, что у него выпали зубы". Кто-то из южных губернаторов, говоря о каком-то ельцинском промахе, процитировал Киплинга ("Акела промахнулся"). Даже Зелимхан Яндарбиев, в то время глава Чеченской республики, после встречи с Ельциным уважительно назвал его "волкодавом" (это тем более комично, что волк воспринимается чеченцами как символ их нации). На самом деле ничуть не удивительно, что в речи наших политиков возникают звериные аналогии. На самом деле "передача властных полномочий" от одного "главы государства" к другому строится по законам волчьей стаи. Это заметно даже на дряхлом Западе, но там это происходит проще и спокойнее, потому что они уже привыкли питаться манной кашей. У нас так легко это не проходит. Несмотря на всю собачью свадьбу нашей политики, на хитроумные интриги, на тонкости и хитросплетения, на тайны нашего византийского двора (разгадываемые всеми кому не лень), на то что народные трибуны горланят, а серые кардиналы правят – несмотря на все это, когда дело доходит до очередного настоящего обострения, все судорожно хватаются за Ельцина. Никто не верит – в глубине души – что он уйдет. Мы имитируем обычную, изрядно суетливую, политическую жизнь – с партиями, митингами, выборами в Думу, протестами и заклинаниями но на самом деле все хорошо понимают, что все определяется не "мнением народным" или мнением княгини Марьи Алексевны, а сложной внутренней иерархией, где каждый знает свое место, определяемое его внутренним значением и силой. Вожаку волчьей стаи, чтобы оставаться все время наверху такой иерархической лестницы, не надо постоянно доказывать свою силу в настоящей схватке с соперниками. Эта сила и так ощущается во всем его поведении, и даже животные чувствуют это превосходно – что уж говорить о людях. Впрочем, если дело доходит до стычки, то осмелившемуся проверить вожака на прочность (на "соответствие занимаемой должности"), обычно сладко не приходится.

Не знаю, что будет дальше. Мы все устали от бесконечных ельцинских причуд и прихотей, но его внутренняя сила за ним остается, и вряд ли он кому-то добровольно уступит свое место. Говорят, что когда он пришел в сознание от наркоза после тяжелой операции на сердце, первым его требованием (и первым словом) был "Указ!" – указ о передаче ему всей полноты власти власти, с которой он расстался-то всего на одни сутки. Ко всему этому примешиваются и другие тяжкие и смутные предчувствия. Где-то я читал когда-то о том, что "русским присущ почти апокалиптический страх перед сменой власти. Конец всякой данной власти они воспринимают как конец власти вообще" – а мы все хорошо знаем, что означает в России "конец власти вообще". Пока все это еще не очень чувствуется, но ближе к концу ельцинского правления, когда всем станет ясно, что он уходит, как бы не начались, как в старину, народные истерики если не Девичьем поле, то на Красной площади:

Ах, смилуйся, отец наш! властвуй нами!

Будь наш отец, наш царь!

Потом "народ еще повоет да поплачет", "Борис еще поморщится немного, что пьяница пред чаркою вина" – как он морщился уже однажды в незабвенном 1996 году

И наконец по милости своей

Принять венец смиренно согласится;

А там – а там он будет нами править

По-прежнему.

7 Ноября 1999 года Случилась 82 годовщина Октябрьской революции.

В последние годы, каждый раз, когда время подходит к этому странному празднику, у нашего населения наблюдается по этому поводу легкое смятение в умах. Большая часть его жила и воспитывалась еще в то время, когда день 7 ноября (он же 25 октября) 1917 года официально и неофициально считался днем, имевшим грандиозное значение для судеб России и мира, днем, расколовшим всемирную историю на две части, завершившим одну эпоху в жизни человечества и начавшим новую, совершенно иную, переродившую его нравственно и физически. Теперь же те, уже довольно давние, события рассматриваются как что-то совершенно несущественное и как бы даже не бывшее вовсе. Мы снова, уже в который раз, попытались начать нашу историю с чистого листа. Наше прошлое опять объявлено чем-то скверным и постыдным, вспоминать о нем стало почти неприлично, и уж совсем никому не приходит в голову им гордиться. "Отречемся от старого мира" – это излюбленный наш лозунг и главная парадигма русской истории. Так было и в 1917 году, и 1861, когда упразднялось крепостничество, и в 1812, когда мы впервые попытались отказаться от робкого ученичества перед Западной Европой, и еще столетием раньше, когда мы пошли к ней на выучку, с демонстративным омерзением отказавшись от родной и затхлой старины. "Россия еще молода и только что собирается жить", говорит Достоевский. "У нас все переворотилось и еще только укладывается", вторит ему Толстой. "У России нет прошедшего; она вся в настоящем и будущем", замечает Лермонтов. "Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего", уточняет Чаадаев. Как ни углубляйся в тысячелетнюю русскую историю, услышишь каждый раз одно и то же: "у нас все только начинается", "мы ведь совсем недавно появились на свет". "Предания, будущее и прошедшее – все нипочем!", восклицает по этому поводу Ключевский. "Мне жаль тебя, русская мысль, и тебя, русский народ! Ты являешься каким-то голым существом и после тысячелетней жизни, без имени, без наследия, без будущности, без опыта". В самом деле, пятьдесят, семьдесят, от силы сто лет – это крайний срок для поддержания преемственности русской культуры. Потом все снова взламывается и перекраивается – и вот опять недавнее прошлое оказывается каким-то неудавшимся черновым вариантом, жалким и нелепым, оно тяготит нас мучительным стыдом и, чтобы избавиться от этого призрака, мы с легкой душой переворачиваем страницу и забываем обо всем, что было раньше.

Что касается дня 7 ноября, самого двусмысленного и неудобного для нас дня в нашей истории, то я предлагаю простой рецепт, который может радикально подействовать на наше отношение к подобным "фантомным болям", раз за разом всплывающим из нашего дурно переваренного прошлого и тревожащим наше душевное равновесие. Не нужно, как это сейчас делается, обходиться с ним стыдливо и невразумительно, но не надо и устраивать, как это делают коммунисты, унылые демонстрации под серым, низко нависшим ноябрьским небом, так отлично символизирующим тупиковую безысходность нашей истории. По крайней мере здесь, в Петербурге, эту проблему можно решить и по-другому.

К третьей годовщине революции Николай Евреинов, известный режиссер и теоретик театра, устроил в Петрограде на Дворцовой площади грандиозный художественный эксперимент. Это был спектакль, называвшийся "Взятие Зимнего дворца". На один день он воплощал в жизнь главную мифологему советской истории. Для его постановки привлекались тысячи актеров и статистов; использовалось полторы сотни мощных театральных прожекторов и несколько реальных броневиков; дело не обошлось даже без крейсера "Авроры" с его знаменитым холостым выстрелом, в 1917 году давшим сигнал к началу восстания, а в 1920-м – к началу представления. Не знаю, как кого, а меня так просто поражает художественная смелость организаторов этого действа. В Петербурге, "самом умышленном и фантастическом из всех городов мира", такое сомнительное начинание могло бы иметь и более масштабные последствия, чем одно только развлечение досужей публики. Весь этот город, его дворцы и набережные, во все времена сравнивали с пышными театральными декорациями; но когда представление окончено, занавес опускается и публика расходится по домам. Великие всемирно-исторические события, происходившие в Петербурге, тоже часто казались не чем иным, как яркой театральной постановкой – но дразнить историю с такой безумной дерзостью, высмеивать ее самые важные и поворотные ходы, снова вызывать уже было уснувших духов, я, быть может, и не осмелился бы. Тем более опасно это делать в Петербурге, неуловимом, зыбком, ускользающем городе, готовом всякую минуту растаять и расплыться в туманном невском воздухе, насыщенном тяжелыми болотными испарениями. Скорее всего, те, кто затеял этот странный эксперимент, просто хотели, из обычного для художников неуемного любопытства, вложить персты в свежую и открытую рану русской истории, и сделать это поскорее, покуда она не затянулась и еще дымится. У них тогда неплохо это получилось.

Теперь, когда петербургская история окончена ("если Петербург не столица – то нет Петербурга"), ставить такие спектакли, наверное, уже не так рискованно, и мы вполне можем повторять это действо каждый год. Иностранцы, не искушенные в наших метафизических тонкостях, волной хлынут поглазеть на инсценировку события, от последствий которого и они немало натерпелись в свое время, и принесут с собой немало добротной твердой валюты. Что национально русского в том, что им обычно предлагают, в масленице, блинах, водке, икре, ряженых, медведях и цыганах? То ли дело взятие Зимнего: насколько это вернее передает всю широту таинственной славянской души! Да и наши благонамеренные сограждане наконец найдут, чем заняться в этот день. Вместо того, чтобы участвовать в своих бессмысленных демонстрациях, они с гораздо большим удовольствием посмотрят, как в действительности выглядело то, годовщину чего они празднуют. И вожди их, я думаю, не обидятся: это же не пародия, не карикатура, а буквальное воссоздание центрального, самого значительного для них события. Новая власть здесь тоже свое получит: она подчеркнет тем самым, что наше бурное прошлое не является для нас чем-то постыдным, что Советский Союз – это только одно из многочисленных имен России (или личин, кому как больше нравится), а советская история – это русская история с 1917 по 1991 год. Таким образом, это избавит нашу историю от неприятной раздвоенности, введет ее в единое русло и, может быть, переосмысливая старые события, даже сплотит нашу вечно расколотую нацию и в настоящем.

9 Декабря 1999 года Грозный и Минск взяты в кольцо

Вчера в Кремле подписан договор между Россией и Белоруссией о создании единого союзного государства. В тот же день в Чечне пал Урус-Мартан, предпоследний форпост боевиков на подступах к Грозному. Сегодня был взят без боя и последний населенный пункт, прикрывавший Грозный с юга – Шали. Москва снова собирает "русские земли", и снова делает это так же, как и в прошлый раз, используя попеременно кнут и пряник. Русская история непрерывно повторяется. Кто только ни оказывался у нас на троне, в Москве или Петербурге! Господа, дамы, товарищи, русские, немцы, грузины, цари, императоры, вожди, президенты, очень разные по воспитанию, образованию, характеру, темпераменту – и все они совершали совершенно одинаковые действия и внутри России, и вне ее. Иногда это кажется театром, в котором постоянно обновляются актеры, но остается неизменным репертуар.

В сентябре 1831 года русские войска штурмовали взбунтовавшуюся Варшаву (мятежная Польша тогда объявила о своем выходе из состава России и низложении Романовых). Точно так же, как сейчас, русское общество было охвачено воинственным патриотическим одушевлением, точно так же интеллигенция на всех перекрестках распиналась (в обоих смыслах этого слова) о том, как ужасно мы поступаем с маленьким, гордым и свободолюбивым народом, и точно так же билась в истерике по этому поводу западная печать. В Париже проходили демонстрации в поддержку поляков (одно из них даже закончилось разгромом русского посольства), в французской Палате Депутатов выступали знаменитые говоруны и красочно витийствовали на благодарную тему русского варварства; некоторые либеральные газеты даже призвали к вооруженному вмешательству в это дело. Узнав о реакции Запада, Пушкин не выдержал и разразился ставшим очень знаменитым впоследствии стихотворением "Клеветникам России":

Вы грозны на словах – попробуйте на деле!

Иль старый богатырь, покойный на постеле,

Не в силах завинтить свой измаильский штык?

Иль русского царя уже бессильно слово?

Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?

Иль мало нас? или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет русская земля?

Иных уж нет, а те далече. В России нет уже ни "финских хладных скал", ни Тавриды (Крыма), а дым от восставшей "пламенной Колхиды" (Кавказа) снова заволакивает всю Россию. Когда Варшава после долгой и тяжелой войны была все-таки взята, Пушкин написал новое стихотворение на ту же тему, где еще более грозно возгласил:

Куда отдвинем строй твердынь?

За Буг, до Ворсклы, до Лимана?

За кем останется Волынь?

За кем наследие Богдана?

Признав мятежные права,

От нас отторгнется ль Литва?

Наш Киев, дряхлый, златоглавый,

Сей пращур русских городов,

Сроднит ли с буйною Варшавой

Святыню всех своих гробов?

Увы, увы, "все потеряно, все пропито". Нет ни Киева с "наследием Богдана", ни Литвы, ни Варшавы. Россия съежилась, как шагреневая кожа, и только бурная реакция Запада на наши жалкие попытки возродить былое величие напоминает о старых временах.

Запад всегда нас ненавидел и боялся. Казалось бы, теперь мы берем Грозный, не Париж, не Берлин, чего же нервничать? Но этот страх Запада перед Востоком, по-видимому, укоренен генетически. Может быть, это пошло еще с монгольского нашествия: "grattez le Russe et vous trouverez le Tartare", говорят во Франции ("поскребите русского, и будет татарин"). Так или иначе, но теперь уже, по-моему, всем стало ясно, что нашему медведю нечего делать в европейской посудной лавке. Как ни повернись там, а обязательно что-нибудь разобьешь или кому-нибудь отдавишь ногу.

19 Декабря 1999 года Путин – это Ельцин сегодня

На закате политической карьеры Бориса Ельцина вдруг сбылась его давняя, заветная, выстраданная мечта: в России появился ручной парламент. Конечно, пока еще трудно сказать, будет ли он совсем уже послушным; сейчас это скорее медведь на цепочке – да простится мне столь плоский каламбур. В любом случае и "Медведь" (он же "Единство"), и "Союз Правых Сил", оба эти блока своей удивительной победой обязаны целиком и полностью одному-единственному человеку – Владимиру Путину.

Социологи, пораженные этим неожиданным результатом, говорят теперь о "сенсации", "шоке", "потрясении". Между тем никакой сенсации не произошло. Совершенно то же самое было и в 1993, и в 1995 годах. Сами по себе как политики и Гайдар, и Черномырдин не представляют абсолютно ничего – теперь, когда они оба пустились в свободное плавание, об этом уже можно сказать с полной определенностью. Но как только на них указывал магический перст Бориса Ельцина, они каким-то чудесным образом вдруг набирали на удивление много голосов на выборах.