Текст книги "Триада (СИ)"

Автор книги: Тамара Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

* * *

Они проторчали в «убежище» десять дней, ошалели от безделья и всяких игр «на интерес». Предусмотрительный и осторожный Дан не любил играть на деньги и, даже сопровождая Олигарха в казино, больше смотрел, чем ставил.

На пятый день с лица эльфа сошли синяки, на седьмой пропали рубцы на торсе, а вот пробитая гвоздем ладонь заживать не желала. Даже ключица беспокоила его меньше. Гай злился на себя, но доставалось и окружающим. Кода Руд с хохотком посоветовал ему поплевать на руку эльфа – говорят же, что слюна вампира способствует заживлению ран, – Гай оскалился так, что неробкого детину прямо отмело к стене.

– Брось, – утешающе сказал Аль, разглядывая кровоточащую и опухшую ладонь, словно она и не ему принадлежала. – Дело не в твоем мастерстве. Ты, несмотря на молодость, очень хороший лекарь. Но разве ты учился лечить эльфов? На вас плохо действует серебро, на нас – железо. Может, гвоздь был из чистого железа. Я не умру от этого и даже калекой не останусь. Рано или поздно заживет.

– Нешто не больно? – спросил Руд. Эльф подал плечами.

– Больно. Сильнее болит, чем сломанные кости. Покричать, чтобы ты поверил?

– Ну как-то совсем уж, – смущенно пробормотал Руд, – будто и не твоя рука.

– Будто и не моя. Один из способов бороться с болью – отделить от себя больной орган. Становится намного легче.

Решил проблему Шарик: просунулся, обнюхал руку эльфа, чихнул и взялся зализывать совсем по-собачьи. И ведь кровь идти перестала, а к следующей перевязке рука выглядела уже прилично, прошла гангренозная чернота, спал отек. За это Руд насыпал дракону овса (тот с аппетитом умял), а Дан долго чесал ему все подставляемые места, приговаривая всякую чушь, как Тяпе, когда она млела, оказавшись у него на коленях. Шарик тоже млел, складывая башку куда придется, лишь бы на Дана, жмурился и клекотал.

Эльф отличался от Дана меньше, чем Руд. Гай даже пошутил, что Дан при желании мог бы сойти за эльфа. Аль улыбнулся.

– Нет. Мы разные. Я имею в виду – мы, эльфы. А отличают нас от людей не только уши или зубы. Например, цвет глаз. У нас не бывает, как у вас, красновато-коричневых или серо-голубых. Чистые и яркие: зеленые, синие, голубые. Без примесей. Хотя, конечно, Дан больше похож на эльфа, чем Руд.

Они тронулись в путь свежим солнечным утром. Розоватый снег, которого не коснулся никакой технический прогресс, слепил глаза. Гай нахлобучил шляпу поглубже, закрепил под подбородком шнурок, обмотался шарфом и стал очень похож на мультяшного персонажа, весь в черном, на темной лошади, лица не видно. Дан натянул купленную в Изумрудном городе вязаную шапочку, чувствуя себя идиотом из-за того, что из-под шапочки по-детски вились локоны. Куртка папы-вампира оказалась весьма теплой, особенно в сочетании с плащом. Руд тоже украсился шапочкой и выглядел довольно забавно с этой кудлатой бородищей и рыжими лохмами. Эльф же был в легкой куртке, плащ свисал за спиной, грея, скорее лошадиный круп, чем его самого. Холода он словно не ощущал. Часа через два они выехали на дорогу, еще через час оказались на перекрестке, на обочине стоял столб с целой кучей прибитых сикось-накось табличек. Некоторые указывали вообще в чисто поле. Аль собрался было дальше топать пешком, и они насилу уговорили его доехать до постоялого двора или городка, чтоб хоть лошадь купить, долг, если уж такой принципиальный, вернуть просто: в вампирском банке на имя Дана Лазарцева – запомнил?

Постоялый двор, до которого они доехали еще засветло, был убог, предлагавшаяся к продаже лошадь была ненамного моложе Дана, зато стоила всего три сотки, и утром Аль уехал на ней по левому ответвлению дороги, попрощавшись очень холодно и высокомерно. Ну и фиг с ним, подумал Дан. Встретились – разошлись. Зато на костре он не сгорел, и то приятно.

Дан седлал свою кобылу, когда в шею сзади уперлась сталь. Чуть-чуть – и нету Дана. Не в шею – в то самое место, где кончается позвоночник, надави слегка – и прямо в мозг.

– Напутешествовался, пришелец? Пора возвращаться. Герцогиня скучает.

Зашипел, припадая к земле, Шарик. И вдруг свистнул жалобно и замер. Резко обернулся Гай и тоже застыл.

– Лишнее движение, вампир, и твой друг – покойник. Тебя герцогиня тоже хочет видеть. Можешь и улететь, но тогда твое место на костре займет пришелец.

– Улетай, – сипло произнес Дан. Руд, входя в конюшню, остановился и раззявил рот.

– Я сдаюсь, – тихо сказал Гай. – Не убивайте его. Я возьму свое решение назад, если вы это сделаете.

– Мы должны доставить вас герцогине по мере возможности живыми, вампир. По мере возможности. Даже из-за Лита вампиры не начнут войны.

– Не начнут… войны, – выразительно согласился Гай, и Дан представил, как на светское общество пикирует папа Лит, подхватывает кавалера, а потом роняет…

– Шевельнешься – убью, – пообещал Дану голос сзади, – насчет тебя особых распоряжений не было. А тебя, вампир, никто не собирается убивать. Даже герцогиня.

Дан подумал: «Может, лучше шевельнуться?», но помешали инстинкты; он так и стоял, почти не дыша, пока не его шее закрепляли холодный металлический обруч.

– Сейчас, пришелец, я покажу тебе, как работает ошейник.

И показал. Стоя на четвереньках, Дан сквозь вату и орудийную канонаду слушал все тот же голос.

– Теперь ты будешь вести себя разумно, я думаю. Но на всякий случай советую тебе отдать мне оружие. Ты получишь его обратно, если придет время.

Не осознавая себя человеком и вообще кем-то мыслящим, Дан автоматически отстегнул кинжал и снял перевязь с мечом. Что такое сотворил с ним ошейник? Это была даже не боль, а что-то еще похуже. Крепкая рука поставила его на ноги. Шарик сочувственно посвистывал, но с места не сходил. А ведь и в его ошейник, наверное, вмонтировано что-то подобное…

В голове наконец прояснилось. Гай отступал к стене. «В серебряных кандалах», – вспомнил Дан и взмолился:

– Не нужно, нам же черт-те сколько времени ехать, зачем его мучить?

На сей раз он простоял на карачках намного дольше, а потом его просто закинули в седло.

Скакали сурово: быстро и подолгу, останавливаясь только на обед и ночлег. Дан первые два дня думал, что попросту помрет, а потом, видно, набил на заду мозоль и привык. Вел он себя разумно, все больше молчал да сочувственно косился на Гая, лицо которого ничего не выражало. Он сидел на коне, словно так вместе с ним и родился, мрачный, почти зловещий в этой своей черной экипировке. Поводья он держал обеими руками, и иногда между перчатками и рукавами мелькало серебро кандалов. На вид они были изящные, почти декоративные: тонкие браслеты соединялись цепочкой затейливого плетения. Герцогиня ценила красоту.

Им ничего не запрещалось: хочется – болтайте, хочется – песни пойте. Кормились тем же, разве что не за одним столом: чтоб плебс осквернял трапезу благородных? кошмар! Вино им тоже давали, и горячую воду для мытья и бритья, спали они в одной комнате с благородными, хотя и на полу, но с тюфяками, подушками и даже постельным бельем. Наручники с Гая снимали только чтоб дать ему одеться и раздеться, а когда он однажды непроизвольно отдернул руку, просто активировали ошейник Дана. Гай больше резких движений не делал, лицо стало вовсе непроницаемым. Эх, ну где они берут такую выдержку? Что эльф ни разу не пикнул, хотя и был отделан до состояния пельменного фарша, что Гай даже губу не покривил, а Дан ведь видел багровые полосы от ожогов у него на запястьях. Что затеяла эта боярыня Морозова, эта чертова кукла, экспериментаторша, садистка? Довести опыт до конца и посмотреть, что случается с вампирами на кострах? А с Даном что? Уж теперь вряд ли она ограничится желанием просто его выпороть… И хорошо, если просто повесит…

Ему было по-настоящему страшно. Кончились игры, кончилось романтическое путешествие с приключениями и геройскими подвигами типа спасения эльфа. Начинается суровая реальность средневековья, и судьба отдельно взятого человека никаких правозащитников не волнует. Ну, может, Литы когда вспомнят о смешном «мальчике», чуть не покончившем с собой из-за такой обыденности, как поротая задница. Может, цепляя к платью брошку, сронит слезу милая Дана, покачает головой Мун. Вот кто будет помнить и скучать, так бедняга Шарик. Дракон и так почти не сводил глаз с Дана, клекотал и курлыкал и даже морковке не радовался. Благородные вовсе не пытались их разлучить, хочется обниматься с драконом – валяй, мы и не такие извращения видали.

Однажды Дан рискнул спросить, как их нашли, и один даже снизошел до ответа:

– Не без труда и не без магии. После Изумрудного города стало легче. Как вам удалось пройти Больной лес?

– Повезло, – буркнул Гай, – даже не видели никого. А на желтой дороге нас уже дракон догнал.

Глядя на благородных, Дан невольно задавался философскими вопросами: до чего же может дойти человек… Знали или догадывались, что уготовано Гаю и Дану, но никаких эмоций не испытывали. Велено отыскать и доставить – отыщем и доставим. Велят дровишки в костер подбрасывать – запросто. С пришельца шкуру сдирать – легко. Своего же, так сказать, коллегу вешать – без проблем. Люди? Киборги?

Во внешнем городе такие Дану не попадались. Истребители вампиров были идейные, сынки – нормальные мажоры, жулики и воры – жулики и воры. Живые люди. Эти и правда казались киборгами. Терминаторами. Они даже между собой почти не разговаривали. В программу не заложено, наверное.

Увидев вдали высокую стену города, Дан загрустил. Недолго ждать осталось. Прощайте, свобода и, скорее всего, жизнь. Рыжий «фермерский сын» и высокомерный эльф Алир Риенис. Аль. Впервые встретивший человека, не готового спокойно проехать мимо, когда толпа суд Линча устраивает… Легко быть героем, когда рядом сторожевой дракон и друг-вампир. Ведь проехал бы, кабы Шарик не являл собой мощную поддержку. А может, выкупил бы. Просто – деньгами. Взяли бы без разговоров.

Ничего, дракоша, будешь доброе дело делать, улицы патрулировать с усачами, ловить бандитов, приносить пользу и получать в награду морковку. Шарик подпрыгнул, чтобы лизнуть Дана в лицо, испугал лошадь, и облизанный Дан сверзился с седла в сугроб. Благородные, не выказывая никаких эмоций (хоть бы посмеялись, что ли!), подождали, когда он поймает лошадь и влезет на нее.

В городские ворота они въехали незадолго до закрытия. Шарика там и оставили, и он долго еще рвал Дану сердце, клекоча и высвистывая, пока регистратор фиксировал прибывших в книге. А во вторые ворота, во внутренний город, они въехали молча и без задержек: стражники только алебардами покачали. Страх рос пропорционально количеству света и достиг пика, когда они были предъявлены пред светлые герцогинины очи. И я считал, что у нее глаза зеленые? Ага, как у меня синие.

Герцогиня похвалила своих псов, но даже это не вызвало на их лицах никакого энтузиазма. Дану и Гаю велено было снять теплую одежду, и на сей раз Гая не избавили от наручников, а странным образом разъединили цепочку, и он снимал куртку, звеня кандалами.

Они стояли, дураки дураками, перед толпой кавалеров в цветных колготках и дам с вываливающимися из декольте грудями, и Дан отчаянно трусил и столь же отчаянно завидовал достоинству, с которым держался Гай. В этот раз он не кланялся и не изображал почтение.

– А красив, – заметила герцогиня, вдоволь налюбовавшись тонким лицом Гая. Ага. Красив. Прямо хрестоматийный революционер перед царскими палачами. Декабрист накануне казни. Высокие сапоги, черные штаны, белая рубашка, оковы, вдохновенное… нет, одухотворенное лицо среди тупых рож вырождающейся знати и вообще… Гай, дружище…

Рожи у знати были разные. Равнодушные в основном. Или вяло любопытные. Пресыщенные. Всем, даже зрелищем пыток и казней. Говорят, иные новые русские придумали себе развлечение: в отпуск едут не в Антиб или Куршавель, а живут недельку в хрущевке-однушке, имея в кармане двести рублей. А экстремалы – и вовсе в деревне. Чтоб сортир во дворе, вода в колодце, еще и свет им обрезают для полного осознания полезности ленинского начинания насчет электрификации… Этих бы в такой экстрим. Дамочкам – коров доить, кавалерам – сено косить.

Господи, страшно-то как… кто бы сказал, что спокойный и уравновешенный Данила Лазарцев будет смотреть на феноменально красивую женщину и тревожиться о чистоте своих штанов… В животе бушевало.

– Мы не закончили с тобой, вампир, – нежно проведя рукой по щеке Гая, сообщила герцогиня. – Я хочу посмотреть, как долго ты можешь пробыть в огне. Успокойся, я вовсе не хочу твоей смерти, милый. Идемте во двор. И принесите мне плащ.

Гай не дрогнул и не моргнул. Глаза его явственно отсвечивали красным. Он прошел к костру, сам поднялся по двум ступенькам, терпеливо подождал, пока кандалы застегнут позади столба, чтоб он улететь не мог. Дана подтолкали поближе. Убивать. Этих – только убивать. Деловито резать, как, наверное, резали эльфов их предки. Можно еще шеи ломать. Чтоб просто: хрусь – и душа отлетела прямо к местному заменителю Люцифера. И тошнить потом не будет. Наоборот, появится ощущение правильности. И чувство хорошо выполненного долга. Гай…

На нем сгорела уже вся одежда, вспыхнули тонкие волосы. Сквозь пламя Дан чувствовал его взгляд, потом перестал. Сколько прошло времени? Час? Полтора? Знать ежилась от холода, хотя все были в плащах – слуги позаботились, а Дан не мерз. Он вообще ничего не чувствовал, кроме лютой ненависти. Имей силу эмоции, в радиусе ста метров уже все корчились бы в агонии.

Гай закричал. Страшно, нечеловечески. Дан невольно сделал шаг, и ошейник тут же опрокинул его на землю, вывернув наизнанку не только тело, но и душу. То ли именно это послужило герцогине сигналом, то ли ей надоел однообразный эксперимент, то ли она убедилась в практической несгораемости вампиров, но когда Дан начал воспринимать мир, огонь не горел. То, что было у столба, не было Гаем. Его тело представляло один сплошной багровый ожог. Убивать.

– Вампирчика отвезите домой, – распорядилась герцогиня, – пусть его полечат. Говорят, вампиры хорошие лекари. В качестве компенсации… в качестве компенсации я разрешаю ему в течение года пить свежую кровь вдосталь… и если при этом жертва не умрет, то никакого наказания. Пусть хоть средь бела дня и посреди площади. Если умрет – выпороть. Никаких казней. Мальчик заслужил хорошее питание

Дана потрясло, что Гай держался на ногах. Это напомнило сразу все фильмы ужасов. В терракотовых глазах полыхала боль.

– Ваша светлость, – услышал он свой голос, – ему станет лучше, если он получит свежую кровь сейчас.

Герцогиня задумчиво осмотрела приближенных, бледневших так, будто один только ее взгляд высасывал у них половину крови.

– Вот пусть у тебя и попьет, – решила она. Благородные порозовели. – Я никогда не видела, как это, собственно, происходит. Да сними ты с него ошейник, Люм, куда он денется…

Избавление от ошейника было приятно. Дан решительно подошел в Гаю и прошипел, заметив протест в глубине терракоты:

– Не выпендривайся, пей! – и рванул ворот рубашки. Обожженные сухие губы царапнули кожу. Пей. Хоть все. Мне терять все равно нечего. Укус был мгновенно болезненным, а потом опять ощущение поцелуя. Собственно, почему ощущение? Поцелуй и есть. С технической точки зрения. Сам сто раз барышень в шейку целовал, и барышни точно так же млели… Ох, не остановился бы Гай, и все кончилось бы легко и с пользой. Не хотелось полагаться на изобретательность герцогини. Но Гай оторвался от его горла и позволил себя увести. Дан проводил его глазами и повернулся к герцогине. Та, видно, легко прочитала у него на лице крупно пропечатанную идею-фикс и лучезарно улыбнулась:

– Где его меч? Дайте ему. Люм, порадуй меня. Убивать необязательно.

Катана рванулась к нему всей душой, что в сочетании с эйфорией от «поцелуя вампира» дало поразительный эффект. Дан перестал бояться. Вообще. Типа семи смертям не бывать, а одной чего бояться.

– Не убивать, говорите? – переспросил он. – Ну ладно, не буду.

Люм холодно усмехнулся. Ага. Наверное, он тут не худший фехтовальщик. И к черту. Пусть убивает, хотя ему не велено и он послушный. Но я – нет.

Да. Это был не Мирт. Вероятно, у его мамы были трудные роды, если дитятко шло мечом вперед. И вероятно, со стороны это было не особенно красиво с точки зрения знатока, каковым – каковой? – считала себя кукла с зелеными глазами. Для Дана это не имело значения. Мир сузился до Люма и его танцующего клинка. Катана и сейчас вела Дана, да только онза ней не успевал… Или иногда не понимал, когда она хотела выполнить прием, которого он не знал. Прости, милая, дилетанту ты досталась.

Он парировал удары Люма, даже пытался атаковать, не стоял на месте, прыгал и летал, ноги скользили по тщательно выметенным камням и декоративно небольшому слою снега там, где летом зеленела трава. Сердце норовило выскочить через уши, причем одновременно через оба, воздуха не хватало категорически. Слишком высокий темп. Слишком… Сталь чиркнула по руке. Два кровопускания в день – это много.

Увидев краем глаза алые брызги на снегу, Дан отстраненно подумал, что это красиво. А катане не понравилось, и он вдруг почувствовал необыкновенную ясность в голове, осознал, что ломится вперед, будто у него десять рук и все заканчиваются полосами стали, да еще вертятся и гнутся во все направлениях. Опс! И благородная кровь имеет красный цвет!

У Люма, правда, тоже имелся десяток стальных лезвий, и одно резануло Дана по лицу, второе кольнуло в плечо, третье ткнулось в горло, процарапав кожу. Дан всем делом рванулся навстречу холодной и страстно желаемой смерти, а фигушки, Люм отступил ровно настолько, насколько продвинулся вперед Дан. А Дан наконец поскользнулся и упал, и кончик лезвия уперся ему в грудь, точно напротив сердца: видно было, как колышется рубашка там, где оно бухает.

– Браво! Браво, Люм! Это было замечательно красиво. Ты доставил мне истинное удовольствие. Хочешь убить его?

– Нет, – улыбнулся Люм, – я хочу его трахнуть. Он меня заводит.

Он так и сказал: «трахнуть», и Дан, поотвыкший от русского сленга, не сразу понял, что имеется в виду, а когда понял, снова рванулся навстречу стали, и Люм снова успел убрать меч на необходимое расстояние. Дан шмякнулся на спину и тут же, извернувшись, попытался достать катаной тот самый орган, который он Люму «заводил». И получил по своему – ногой.

Когда он вернулся к реальности, меча в руке не было, а след сапога на манжете – был. Его поставили на ноги.

– Ты молодец, пришелец. Кажется, Дан? Ты хорошо дрался. Больше четверти часа против Люма! Даже и не припомню такого. Люм, у тебя хоть одна дуэль столько длилась?

– Я гонял Роза не менее чем полчаса, ваша светлость.

– Ну – гонял! Он тебе почти и не сопротивлялся. А как ты сам оценишь Дана?

– Хорошая рука. Хорошее сердце. Ему этот меч годится куда больше, чем Ирису, ваша светлость, парень талантлив, умеет чувствовать меч, даже соединяется с ним инстинктивно, но до обидного неопытен. Даже, пожалуй, необучен.

– А если бы был опытен?

– Если найдет хорошего учителя, то года через два-три сможет справиться и со мной. Он, ваша светлость, оченьталантлив.

– За что люблю и ценю тебя, Люм, – за честность. Ты заслужил награду. Бери его, если он тебя заводит.

– Прямо здесь? Холодно, ваша светлость. Может, вернемся внутрь?

Двое подхватили Дана под руки и бодро поволокли к теплое помещение. В прошлый раз меня тут выпороли, а сейчас изнасилуют. Дан рванулся из последних сил, вывернулся, стукнул лбами усердных благородных и получил эфесом по затылку. Свет временно померк, а когда включился, с Дана деловито и профессионально стягивали штаны; он дернулся – и опять получил. Его бросили грудью на стол, выкрутили руки, прижали…

– Развлекаетесь, милочка?

Кто ж так снисходительно милочкой-то? Дан скосил глаза.

Высокий атлет с медно-коричневыми волосами, довольно коротко остриженными. Лицо надменное – эльф от зависти лопнет Одет… подобающе одет, но почему-то стриптиз устраивает: снимает короткий камзол, закатывает рукав рубашки, звучно шлепает себя по предплечью… и герцогиня приседает в глубоком реверансе, а прочие и вовсе стелются.

– Штаны на него наденьте. Меня не вдохновляют мужские зады. Ты предпочитаешь мальчиков, граф?

– Как когда, ваша милость.

Ух ты! В голосе Люма не было особенного почтения, когда он говорил с герцогиней, а тут… поди ж ты!

Тем временем Дан был поднят, застегнут, ему даже рубашку в штаны заботливо заправили.

– Что тут у вас?

Милость села в герцогинино кресло и выслушала отчет. Золотистые глаза остановились на Дане.

– Пришелец? Владеет мечом?

– Осмелюсь заметить… – начал Люм. Милость подбодрила:

– Осмелься, осмелься, граф.

– Хорошовладеет мечом. Но я не граф, ваша милость. Я барон.

– Выдержишь пять минут против меня, станешь графом. Не выдержишь… ну так бароном и помрешь. Хочешь?

– А не могу ли я, ваша милость, остаться живым бароном?

Милость расхохоталась.

– Молодчина! Можно, барон. Фрика, он у тебя еще и неглуп. Забрать, что ли? Подумаю. Ты, пришелец… как зовут?

– Дан, – сказал было он, но сам не понял, что сказал, потому что рот вдруг заполнила кровь. Люм задел ему лицо. Наверное, щеку пропорол. Его качнуло сразу от всего – он шока при виде обожженного тела Гая, от потери крови, от страшной усталости, от спасения… Да, самого натурального голливудского спасения в последний момент. Рояль в кустах, то есть неведомая его милость, походя избавила его от того, что Дан искренне считал хуже смерти. А как больно… Лицо свело судорогой, а крови от этого стало только больше.

– У тебя целитель-то хоть имеется. Фрика? Сядь, не маячь. Расскажи мне здешние новости. Почему со двора горелым мясом несет?

Дана посадили на стул. Какая-то невзрачная личность покрутилась вокруг и принялась за исцеление. Да лучше б меня Люм трахнул, успел подумать Дан, падая в очень глубокую и очень неуютную яму.

Потом его из ямы вынули. Голова кружилась, словно с тяжелого похмелья, зато крови во рту не было. Перед глазами возник черный камзол, обшитый такой серебряной тесемочкой в сантиметр шириной, на которой теснились солнечники – камушки, ценившиеся здесь выше брильянтов. Крепкая рука взяла его за подбородок.

– Кондово. Когда в следующий раз захочется крови, отруби что-нибудь своему целителю. Оставил парню шрам на лице. Вот что, Фрика, забираю я у тебя этого пришельца. Не возражаешь? Да и с вампиром было бы интересно поболтать. Редко такие молодые дружат с людьми. Уведите его в мою карету. Не желаешь ли выпить со мной, Фрика? Надеюсь, вино у тебя лучше, чем целитель?

Дана снова подхватили под руки Люм и Мирт, почти вынесли из дворца и усадили в карету. Смотрели они вполне дружелюбно. Мирт положил Дану на колени катану в ножнах.

– Это твой шанс, – сказал Люм. – Постарайся его не упустить. И не вздумай перерезать себе глотку – не позорь хорошее оружие. Мне проиграть не стыдно. Я лучший мастер клинка в этих краях.

А плохое оружие, то есть кинжал, ему не вернули. Две короны зажилили. Дан погладил эфес. Сил не было. То есть четверть часа назад были, а сейчас ушли в неизвестном направлении. Повешение снова отложено? А что на уме у этой милости, которой Фрика поясные поклоны кладет?

Дан то ли заснул, то ли потерял сознание. Второе вероятнее. Он смутно помнил, что вроде натыкался на золотистые глаза и думал, что клинок Люма был бы предпочтительнее. Вроде его куда-то везли, потом куда-то вели, потом раздевали… или нет?

Но открыл глаза он явно в спальне, потому что лежал в кровати (три метра на четыре, заблудиться можно) под легким и теплым одеялом. Один. В идиотских семейных трусах. Ему снился извращенец Люм, и к чертям политкорректность. Заводит его, видишь ли…

На левой руке белел шрам, которого вчера не было. А сейчас есть. Это вообще как? Дан вылез из-под одеяла и поежился: в комнате было весьма свежо. В двух шагах от кровати была призывно открытая дверь, за которой обнаружилось фарфоровое кресло с крышкой. И тут ватерклозета нет, хотя запах слабенький. Зато над большущим (метра два диаметром) чаном имеются два крана. И плевать на все.

Дан вымылся; пока он нежился в чану, в помещение зашел молчаливый старичок и конфисковал трусы, но взамен положил полотенце и халат. Без драконов. Гай… как там Гай? и как там Шарик? Красный террор им устроить без великого октябрьского переворота…

Он увидел возле зеркала бритву, а в зеркале увидел шрам у себя на подбородке. Весомый такой. Почти от угла рта наискосок до середины подбородка. Ни фига себе. Это магия, что ли? Или я тут месяц проспал? Он побрился, без удовольствия поняв, что верхняя часть шрама онемела: пощипал мертвую кожу и ничего не почувствовал. А что с дикцией? Дан поартикулировал. Ага, понятно. Левая половина нижней губы не двигалась. О, и на плече шрам, где Люм его кольнул, но такой, мелкий. Скоро пройдет.

На стуле возле кровати лежала одежда. И белье. Дан, подгоняемый холодом, резко натянул на себя очень качественные штаны, отличную рубашку и не менее отличную куртку. Внизу лежала катана. Дан снова нежно погладил ножны, подумал и прицепил ее к ремню.

Он, несомненно, был во внутреннем городе. Ах да. Его милость. Раньше Дан считал, что светлость главнее милости. Впрочем, он много что считал. Что людей жечь нельзя, даже если они вампиры. И даже пороть нельзя. И уж точно нельзя заваливать на стол с целью вульгарного насилия. Его передернуло.

Все тот же старичок принес ему завтрак, подождал, когда Дан сметет все, что дали, и повел его куда-то. Для чего могло служить такое помещение, он не знал. Длинный, мрачный, пустой и холодный зал. Пустой в том смысле, что мебели в нем не было – стол да пара кресел у камина.

– Подойди, – приказали оттуда, – и сядь.

Дан подошел и сел. Вчерашняя милость.

– Можешь забыть о герцогине и тем более о похотливом бароне, Дан.

– Спасибо, ваша милость, – осторожно ответил он.

– Ты поедешь со мной. – Он щелкнул пальцами, и старичок, ловко ухватил левую руку Дана, нацепил на нее браслет: две черные полоски, а посередине – белая с гравировкой. – Отныне ты – моя собственность.

– То есть как? – возмутился Дан. Золотистые глаза уставились на него.

– Обыкновенно. Как, например, лошадь или перчатки. Хочешь попротестовать? Рассказать мне, что рожден свободным и это произвол? Ну, давай.

– Но я действительно рожден свободным, – довольно жалким голосом начал Дан, – хотя и не могу этого доказать…

– Смешно, – перебил его милость. – Тебе сколько лет – тридцать или около того? Ты выглядишь мужчиной, ведешь себя, как мужчина, а мыслишь какими-то романтическими штампами. Неужели ты еще не осознал, что родиться свободным еще не значит быть свободным?

Дан спросил язвительно:

– Это философия или напоминание мне о моем месте?

– Это философия. Твое место таково, каким его сделаешь ты.

– Будучи вашей собственностью?

– Почему нет?

– Такая философия мне и правда не по мозгам. Ну, отсталый я человек. Пришелец.

– Я люблю сарказм, когда он уместен. Но вот когда умный ведет себя, как дурак, не люблю.

– Падать ниц и лобызать сапоги? – осведомился Дан.

– А сумеешь? Подумай.

Дан честно подумал. О Гае, страдающем по милости идиотки с титулом и абсолютной властью. О Шарике, патрулирующем улицы. Об Алире Риенисе, с гордой осанкой восседающем на чахлой пожилой лошадке, и кто б сказал, что у него сломаны ребра и ключица. О Руде, стоящем на пороге конюшни с разинутым ртом – где-то в недрах бородищи посверкивали зубы. Философия на ум не шла, как, впрочем, и никогда прежде.

– Я не знаю, – сказал наконец Дан. – Я просто не знаю. В принципе, любого можно сломать, а я вовсе не герой.

– Боишься умереть?

– Естественно.

– А зачем же ты рвался навстречу мечу Люма? – хмыкнул его милость. – И зачем же демонстрировать готовность к бою, когда тебя хотят всего лишь высечь?

– У нас разное восприятие термина «всего лишь», – буркнул Дан. – Я не хочу, чтобы меня публично высекли и тем более публично поимели… не публично тоже не хочу.

– А лобызать сапоги хочешь?

– Я вообще не хочу, чтобы меня унижали.

– И готов умереть с оружием в руках, но не унизиться?

– Готов! – с вызовом бросил Дан, сильно сомневаясь в своей готовности. Она разомлела от крепкого сна, хорошего завтрака и огня в камине и никак себя не проявляла.

– То-то и оно, – глубокомысленно заключил собеседник и вдруг повернулся и возложил на Дана тяжелющий взгляд. Глаза, вообще-то карие, явственно отливали золотом. Дан не знал, что положено делать: падать ниц, то есть преклонять колено, или еще чего. И что хочет сделать, тоже не знал. Так что не отвел взгляд скорее от растерянности, чем от мужества. Его милость изволила усмехнуться и продолжить: – Есть ли у тебя сомнения в том, что Фрика рождена свободной? И правильно, что нет. А в том, что по сути она рабыня, сомнения есть? – Дан вспомнил, как стелилась герцогиня перед этим вот, как приседала и опускала глазки. – Вижу, что понимаешь. Рабство, друг мой, – это прежде всего состояние души. И пусть ты не осознаешь еще, что ты – моя собственность, но ты, плебей, смотришь мне в глаза, а Фрика не осмеливается. Ты жаждал смерти, лишь бы избежать позора. Ты дрался с лучшим фехтовальщиком в этих краях… Пусть плохо дрался, но без страха. Ты не побоялся публично предложить свою кровь вампиру… что, опять хочешь убить Фрику? Она того не стоит. Твой друг поправится. В жизни вообще много боли, но особенно много ее в жизни вампиров и эльфов.

– Ну предположим, герцогиня имеет рабскую психологию, а я душой свободен, – нагло сказал Дан. – И как это вяжется с тем, что она творит, что хочет, а я – ваша… перчатка?

– Обычно. Ничего особенного в этом нет.

– И выбора у меня тоже нет?

– Как сказать… Можешь сбежать, и я не стану за тобой гоняться. Соскучился по Фрике и Люму? Хочешь, чтобы благородные любовались твоим голым задом и последующими действиями Люма? Не хочешь. Тебя пугает слово. И это главный минус. А плюсы? Никакая Фрика не рискнет даже говорить с тобой грубо. Даже назвать тебя на «ты» не рискнет. Быть моей собственностью вовсе не позорно, Дан. Напротив, почетно.

– И что, герцогиня…

– Была бы в восторге. Падала бы ниц и лобызала сапоги. Публично задирала бы юбку не только передо мной, но и перед тем, на кого я указал бы. Кстати, не хочешь ли?

– Нет, – искренне оказался Дан.

– И правильно. Порочна, развратна и абсолютно беспринципна. Как все ее приближенные. Рабы.

– И Люм?

– Нет, – согласился… хозяин? Ох. – Люм свободен. Хотя тоже порочен, беспринципен и вообще редкий мерзавец. С одной стороны, опасен… с другой – охотно бы лобызал мои сапоги, чтобы оказаться на твоем месте. Ну, хочешь, например, высечь герцогиню, как она высекла тебя?

– Нет.

– Почему? Так гуманен?