355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тамара Перова » Желтый бриллиант (СИ) » Текст книги (страница 1)
Желтый бриллиант (СИ)
  • Текст добавлен: 30 мая 2017, 13:30

Текст книги "Желтый бриллиант (СИ)"


Автор книги: Тамара Перова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Annotation

Это произведение относится к жанру классического женского романа. В нем показана жизнь, с одной стороны, обычной женщины со всеми её радостями и проблемами, а с другой – женщины чрезвычайно эмоциональной, предано любящей близких, великодушной и щедрой. Её судьба такова, что она испытала безграничную, где-то даже эгоистичную, любовь своих родителей, счастье быть любимой женой, матерью и бабушкой, горе потери близких людей. Новое испытание судьбы богатством уже в зрелом возрасте повергло героиню романа сначала в состояние растерянности и страха, а потом дало ей уверенность в своих силах и возможность спасти и сделать счастливыми близких. История героини началась в недавнем прошлом, происходила в наши дни и закончилась в ближайшем будущем. Судьба героини круто изменилась в результате того, что она случайно оказалась участницей давней истории, начавшейся ещё в середине XIX века в Санкт-Петербурге, развивающейся в Южной Африке, во Франции и в Швейцарии, а затем в современной Москве. В этом романе немало размышлений автора о главном в жизни любой женщины, о любви и преданности, о красоте, о предательстве и зависти, о человеческих пороках, о настоящем патриотизме. Автор не поставил точку в своем произведении и работает над его продолжением.










НАЧАЛО

Москва. 26 февраля 2009 года. Скоро начало весны. Вечер пятницы.

Татьяна Петровна Видова уютно устроилась в кресле перед телевизором. Очередные «Ментовские войны» давно перестали волновать воображение, просто звуковой фон в большой пустой квартире. Татьяна Петровна ждала мужа, Николая Александровича Большакова, физика, известного ученого, который вот-вот должен прийти с работы. К родителям, в дом своего детства, довольно часто наведывался взрослый сын, Василий. Внук, Артемка – забавный, очаровательный малыш, подолгу, месяцами жил на попечении бабушки и дедушки. Мама Артемки, Лидия Васильевна Лаврухина, с которой Вася развелся, когда Артемке было чуть больше годика, не «жаловала» бывшую свекровь. Подруга Василия, очаровательная Анечка, Анна Семеновна Соловьева, была нечастой, но желанной гостьей. Впрочем, и на Лиду Лаврухину Татьяна Петровна не держала обиды. Она переступила через боль развода сына ради ненаглядного Артемушки. И еще, она понимала Лиду. Несозревшая душа инфантильной девушки не была готова ни к любви, ни к материнству. В квартире также жил маленький песик Чипсик, непонятной породы, купленный за большие деньги как породистый йорк-терьер. Чипсик сидел на ковре у ног Татьяны Петровны и внимательно смотрел телевизор. Татьяна Петровна более внимательно рассматривала, вернее, любовалась «драгоценным» фарфором. Так она называла чашечки, чайнички, вазочки, изящно расставленные в шкафчиках с подсветками. Там, действительно, было несколько достойных внимания вещиц. В квартире очень много книг: научных, по двум специальностям – физике и экономике, классики, великолепных альбомов по искусству, редких, очень старых изданий. Половину книг отвезли на дачу, но это мало помогло. Еще в квартире было очень чисто, гармонично красиво, уютно и удобно.

Татьяна Петровна посмотрела на часы, стоявшие на низкой тумбе, рядом с английской «вертушкой» и небольшим собранием виниловых пластинок. Была половина первого ночи.

Неприятно дернулись руки. Машинально она взяла телефон, нашла номер Кольки, нажала кнопку вызова. Телефон ответил, что абонент находится вне зоны доступа. Колька, с которым в мире и любви она прожила так много лет, должен был обязательно позвонить, если надолго задерживался. Они все всегда делали вместе: достижения и ошибки, переживали радость, делили боль и обиды. Татьяна Петровна пошла на кухню, приготовила в кофе-машине кофе с теплым молоком и, стараясь быть спокойной, сдерживая трясущиеся руки, выпила большую чашку душистого вкусного напитка. Убрала за Чипсиком, протерла и без того блестящие ручки на кухонных шкафах, бесцельно обошла всю большую четырехкомнатную квартиру, опять нажала кнопку вызова Колькиного телефона. Ответ был тот же.

Она села в кресло и стала думать. Сегодня пятница, вернее, уже вчера, но допустим, что сегодня. Большой Ученый совет – по четвергам. Да! Она вспомнила, что Николай говорил о банкете по поводу юбилея Ивана Васильевича, проректора по науке, закадычного дружка Николая. Но банкет начинался в три часа, Иван знал меру, и к семи вечера все наверняка разошлись. Еще Николай жаловался на своих аспиранток Клаву и Зою – «Барби из провинции», как он их шутливо называл. Девочки действительно приехали из провинции с золотыми медалями, поступили и неплохо закончили университет. Теперь с непонятным для посторонних упорством писали, или, как говорил Николай Александрович, «сочиняли» кандидатские диссертации по ядерной физике. Особенность заключалось лишь в том, что обе девочки были дочерьми губернаторов двух крупнейших и богатейших регионов России, ограничений не знали ни в чем. И если им «приспичило» в пятницу вечером обсудить свои новые, бесспорно «гениальные» идеи с научным руководителем, значит, будет только так. Но что можно обсуждать с двумя избалованными, домашними девочками до полуночи. Татьяна Петровна даже мысли не допускала «про что-то там…», она хорошо знала и уважала мужа. И все-таки сердце беспокойно ныло. Она достала из своего бельевого ящика комода в спальне пачку тоненьких сигарет, сунула в карман большого пушистого халата телефон и вышла на дальнюю лестничную площадку. Там стоял старенький пуфик, железная баночка от маслин – уютно и чисто. Их дом считался престижным, был хорошо отделан, регулярно убирался. Татьяна Петровна курила редко и в одиночестве. Это было ее личное пространство и время, куда она никого не пускала. Николай не курил никогда, ворчал на Таню, она покорно кивала головой, соглашалась, но тоненькая пачка и зажигалка всегда лежали в косметичке, еще одна пачка и зажигалка – в комоде. После двух сигарет подряд немного закружилась голова, сознание притупилось. Татьяна Петровна вернулась в квартиру. Чипсик мирно спал в своей нарядной собачей «кроватке» среди книжных стеллажей в холле. Она приготовила себе постель в большой комнате на огромном диване. Когда-то давно изначально здесь планировался кабинет для молодого перспективного ученого – Тани Видовой, но план так и не реализовался. В комнате принимали гостей, на стене висел самый большой в квартире телевизор, стояли удобные кресла. Маленький легкий компьютер прекрасно помещался на подставке на коленях. Сидеть в мягком кресле было значительно удобнее, чем за письменным столом. Недавно Татьяна Петровна ушла на пенсию и наслаждалась свободой. Иногда она спала здесь, в большой комнате, когда болела. Это значило, что неделю ее разрывал сумасшедший насморк или когда «к погоде» сильно ныла поясница. На диване появились изысканные спальные принадлежности, красивое и очень дорогое постельное белье. У Татьяны был культ постели. Это передалось от мамы и с годами достигло совершенства. Она посмотрела на часы – они показывали 03-54, схватила телефон, через 02 узнала номер информации о несчастных случаях, Николая Александровича там не было.

Она попыталась заснуть. Не получалось. Она встала, накинула халат, на кухне из холодильника достала валокордин, начала капать в аптечную рюмочку, но руки дрожали, капли не капались, она с раздражением ногтем отковырнула капельницу, ноготь больно отломился, она прямо из пузырька налила полрюмки лекарства, разбавила водой из кувшина и резко проглотила. На мгновение перехватило дыхание, она запила водой прямо из кувшина. Покопалась в аптечке, нашла снотворное, приняла таблетку. Захотелось еще курить, вышла на лестницу, выкурила еще три сигареты, ее зашатало. Татьяна Петровна, держась за стены, аккуратно дошла до квартиры, закрыла входную дверь на замок, держась за стеллажи, через холл дошла до дивана, сняла и положила на кресло халат, пушистый, нежно-сиреневый, с атласными манжетами. Калачиком свернулась под одеялом и стала думать о Кольке. С этими мыслями она заснула тяжелым беспокойным сном.

Николай Александрович Большаков – коренной москвич, отец – прораб на стройке, мать – технолог в мелком НИИ, старший брат, лоботряс, закончил семь классов школы и пошел к отцу на стройку. Николай до восьмого класса был троечником, на уроках появлялся не часто, он четко представлял свое будущее – строек в Москве было много. В восьмом классе, в конце сентября, он случайно забрел на урок физики. На улице был дождь, а ключ от маленькой двухкомнатной квартиры в «хрущевке» в Бескудникове он забыл на гвоздике в прихожей. Учитель, Юрий Васильевич, с удивлением обнаружил нового ученика, ничего не сказал, только положил на парту «Учебник физики» для 8 класса.

И Колька – пропал. Мир для него остановился, осталась одна физика. Учебника хватило на месяц. Немного тормозила алгебра, но к Новому 1964 году она была побеждена. Юрий Васильевич приносил из дома толстые учебники, задачники, дополнительную и прочую литературу по физике, математике, физической химии, все это сгорало в голове Кольки, как в жерле вулкана. После окончания восьмого класса педсовет школы единогласно решил направить Кольку в специальную физико-математическую школу при Высшем техническом училище. Позже училище получило статус университета. Кольке надо было сдать вступительное собеседование. Оказалось, что на каждое место в школе 15 или 20 претендентов. Это называлось – «конкурс». Было непривычно и боязно. За собеседования по математике, физике, химии он получал пятерки с плюсом и восклицательным знаком на полях ведомости. В диктанте было 18 ошибок. Формально – Кольку следовало вычеркнуть из списка претендентов. Мнения членов приемной комиссии разделились. Слово взяла учительница русского языка Дина Григорьевна Мельникова, Заслуженный учитель СССР. До этого она безмолвно сидела в дальнем углу большого стола для совещаний педсовета в кабинете директора школы – кандидата педагогических и доктора физико-математических наук одновременно. Дина Григорьевна тихим голосом начала говорить:

– Я запомнила этого мальчика лучше всех других детей. Назвала его про себя – маленький Гаврош.

Вдруг ее голос громко зазвенел на весь кабинет:

– Вы видели, как и во что одет этот ребенок, из какой он семьи?!

Кто-то из учителей возразил, что он москвич. Дина Григорьевна продолжала:

– Вы думаете, в Москве нет бедных, деклассированных семей! Это была почти крамола!

Директор замахал руками и громко сказал:

– Мы обязательно выясним социально-бытовые условия, – он посмотрел в протокол собеседования, – Николая Большакова.

Дина Григорьевна продолжала:

– Я обещаю, итоговый диктант за первое полугодие будет написан без единой ошибки, – она сделала паузу и продолжила уже своим обычным тихим голосом, – этот мальчик – гений, о нем узнает весь мир, мы будем им гордиться.

Кольку поселили в интернате для иногородних талантливых детей. Правда, до этого мать Николая получила «заказное письмо» из РОНО, прочитала его вслух отцу, оба ничего не поняли, кроме того, что Кольку «сажают в интернат». Мать философски заметила, что давно пора, а то болтается незнамо где, и не прокормишь. Колька запихнул в старенький, солдатского образца, рюкзак скромные пожитки, сунул под мышку Сашкину куртку и на автобусе, потом на метро отправился в новую жизнь.

Колька с блеском закончил школу. Почти без экзаменов был зачислен в училище, получил место в студенческом общежитии и семимильными шагами отправился в Большую науку. «Красный диплом», аспирантура, должность доцента на кафедре теоретической физики, стажировка во Франции, в университете Сорбонна – это целый год в Париже, пролетели как один день. Колька вернулся в Москву европейцем и снобом. Ему было двадцать семь лет. Он учил физике юных гениев. Иногда на «потоке» попадались девочки, все, как одна, бледненькие, худенькие, в очках с толстыми стеклами. Их Николай Александрович жалел и считал в душе убогими. Начал работать над докторской диссертацией. Это было серьезное, а многим коллегам, просто непонятное исследование. От училища как выдающийся «молодой специалист» он получил однокомнатную квартиру в новом зеленом районе Москвы. За один из «обыкновенных», с точки зрения Николая, проектов Международный Комитет по исследованиям в области ядерной и теоретической физики присудил почетную премию. Колька купил новенькие «Жигули». Квартиру он оборудовал просто и строго. Получилось стильно и современно.

Из Парижа молодой ученый привез не только новые знания, идеи и проекты, но и новый, европейский, стиль жизни. Он модно, но строго одевался, безукоризненно следил за своей внешностью, занимался спортом. Он был хорош собой. Высокий шатен с карими глазами, мягкой и в то же время ироничной улыбкой, точной и немногословной манерой говорить, он подчинял своему обаянию женщин всех возрастов. Конечно, у Николая были подруги, в основном старше его, некоторые замужем. Но эти связи, или, как их называл Николай, «дружба», не занимали в его душе ни микрона площади и или объема. Выдающийся молодой физик понятия не имел, в чем измеряется душа.

В один из сереньких дождливых дней начала июня – учебный процесс уже закончился, начались зачеты и экзамены, Николай Александрович сидел на кафедре и подписывал экзаменационные ведомости. Все преподаватели разошлись, он посмотрел на часы с календарем и вдруг вспомнил – завтра у отца день рождения. Тем более, после очередной поездки в Париж, он так и не был у стариков, сумка с подарками для родных уже полгода стояла на антресолях. «Завтра» была суббота. Николай купил большой торт – повезло, с утра «давали» в гастрономе, бутылку дорогого коньяка, достал сумку с дарами Парижа и отправился в родной дом. Стыдно подумать, он там не был уже несколько лет, но как только стал доцентом, пересылал матери на пенсионную книжку небольшую сумму денег. Он понимал, чем больше денег он даст, тем больше брат Сашка будет пить. Иногда, перезванивался с матерью, разговор сводился к ее жалобам, что отец болеет, скоро помрет, Сашка пьет «вусмерть», у нее нет сил держать швабру, потом начинались всхлипывания, и Николай торопливо заканчивал разговор. Как только подошли пенсионные годы, мать с радостью ушла из НИИ, который успешно разваливался, стала работать уборщицей в ближайшем продуктовом магазине. По крайней мере, дешевая колбаса и сыр стабильно присутствовали на кухонном столе, а хозяйственное мыло и стиральный порошок – в маленькой ванной комнате с давно уже отвалившимся кафелем и криво натянутыми веревками для сушки белья. Мать всегда была очень плохой хозяйкой. Тем не менее, Николай с трепетом и волнением несся на белых «Жигулях, в белом французском костюме к самым своим родным, которых так давно не видел.

Николай вошел в знакомый подъезд. Стены облупились, пахло кошками и старым мусором. Прыгая через две ступеньки, как в детстве, он оказался перед знакомой дверью, обитой выцветшим дерматином. Звонок болтался на одном проводке, второй проводок торчал из стены. Не надо быть физиком, чтобы понять, что звонок не работает. Николай постучал, дверь открыла мать. Она настороженно спросила:

– Вам каво надо?

На мгновенье Николай оторопел, глубоко вздохнул и вошел в квартиру – прямиком на кухню. За столом, накрытым той же клеенкой, что была в детстве, сидели отец и Сашка. Мать испуганно семенила за «незнакомцем». Отец, сразу знал «младшего». Раскинул руки, хотел встать, но не смог, громко закричал:

– Колька, сынок, наконец, приехал.

Мать заплакала:

– Ой, Коленька, а я тебя не узнала.

Сашка поднял пустые пьяные глаза и пробормотал:

– Водки принес?

Николай стоял с сумкой в руках и не знал, что говорить и что делать. Мать пролепетала, что у отца день рождения, может – последний, они вот и празднуют. Николай радостно улыбнулся, поставил сумку на стул, аккуратно отодвинул нехитрую закуску на столе и водрузил огромный торт. Коробка занимала почти половину пространства. Рядом поставил армянский коньяк. Матери вручил красивую бумажную сумочку. Она с удивлением повертела крохотный пакетик, извлекла оттуда белую коробочку размером с маленький кусок мыла, на нем было что-то написано не на русском, и стояла цифра 5. Мать спросила:

– Чевой-то?

Николай с волнением взял коробочку, отлепил целлофановую пленку, достал квадратный флакончик и слегка брызнул мамульке на шею.

– Ма, это лучшие в мире, французские духи, Шанель № 5!

Мать поморщилась и проворчала, что лучше бы новый халат купил, сунула коробочку на подоконник, где стояла грязная кастрюля, два облупленных горшка с засохшей геранью и что-то еще. Николай только сейчас с ужасом увидел все убожество этого жилья. Через год, на поминках отца, Николай случайно заметит злосчастную коробочку, она стояла на том же месте.

Отцу он вручил пакет со свитером из дорогого трикотажа с изображением Эйфелевой башни. Отец обрадовался как ребенок, долго разглядывал картинку, потом с трудом стянул давно не стираную рубаху, Николай помог надеть обновку, кофта, на удивление, идеально подошла отцу, он даже как-то помолодел. Сашка сидел за столом молча, опустив глаза. Лицо было лилово-красное.

Николай достал из сумки довольно большую, яркую коробку и глянцевый пакет, похожий на обложку журнала «Огонек». Он окликнул:

– Сашка, ну иди же сюда! – и первый вошел в комнату своего детства. Комната оказалась очень маленькой. Те же выцветшие обои, люстра с разбитым плафоном. Слева от двери его, Колькина, раскладушка, прикрытая куском неподшитого гобелена. На раскладушке лежал старый ватный матрас, и комья сбившейся ваты сквозь тонкую простынку больно впивались в тощие Колькины бока, из хлипкой подушки вылезали перья и острыми кончиками больно кололи щеки, шею, худенькие плечи. Впрочем, в детстве эти мелочи мало что значат и быстро забываются. За раскладушкой была дверь в кладовку, заваленную всяким хламом. Эту дверь никто никогда не открывал. Маленькому Коле казалось, что там живут химеры. Где он услышал это слово, и что оно означало, он не знал, но иногда ему бывало очень страшно. Про химер Колька никому не рассказывал. Напротив раскладушки на стене висел маленький секретер – изобретение «Мебельпрома» начала 60-х годов. Видимо, он предназначался для домашних уроков, но за ним никто так и не учился. Сашка не учился вообще, а Колька сначала тоже не учился, потом с восьмого класса стал заниматься только в школе. Учитель физики, Юрий Васильевич, сделал Кольке второй ключик от лаборантской комнатки кабинета физики, строго-настрого запретил кому бы то ни было об этом говорить, и Колька после уроков, когда вся школа гурьбой вылетала на улицу, тихонечко шел в свою «заветную обитель», где он делал уроки и читал. За восьмой класс он перечитал всю школьную библиотеку, начиная с детских сказок и до «Войны и мира». Два тома великого романа были прочитаны от первой до последней строчки. Любопытно, что все диалоги на французском языке и их переводы Колька запомнил наизусть. С этого началась его любовь к французскому языку. В старших классах, уже в физико-математической школе, он выучил, кроме французского языка, английский, немецкий, в училище увлекся арабским языком.

Домой Колька уходил после девяти вечера, когда завхоз обходил школу. Он один знал про обитателя лаборантской, тихонечко стучал в дверь и Колька отправлялся восвояси. Где он пропадал целыми днями, чем занимался, дома мало кого интересовало. Колька, придя домой, доставал из старого круглого холодильника «ЗИЛ» холодную жареную картошку и кусок вареной безвкусной колбасы или такую же безвкусную магазинную котлету, проглатывал все это, запивая чуть теплым разбавленным чаем, и заваливался спать. Утром просыпался бодрым, веселым, съедал тарелку манной или рисовой каши с плавающим в ней куском обжаренной, все той же вареной колбасы. Он хватал портфель, на ходу натягивал старую Сашкину куртку и бежал в школу. У Николая было несколько врожденных уникальных черт характера, ведь его, по сути, никто не воспитывал, а в восьмой класс на урок физики он пришел готовой зрелой личностью. Во-первых, Коля никогда никуда не опаздывал, хотя первые часы у него появились на четвертом курсе училища. Он получал повышенную стипендию, делал научные переводы для толстых академических журналов, стал публиковать свои научные статьи. За все это неплохо платили, и Колька купил в ЦУМе первые свои часы «Полет», в хромированном корпусе, с римскими цифрами на плоском циферблате и мягким кожаным ремешком. Во-вторых, он обладал уникальной зрительной памятью. Увидев что-то или кого-то, он запоминал увиденное и мог воспроизвести с абсолютной точностью.

Николай продолжал осматривать комнату. Сашкин топчан так и стоял неубранным. Стоял он около теплой стены, которая по замыслу архитекторов-новаторов должна была заменить допотопные чугунные батареи и сэкономить тем самым бесценные квадратные сантиметры жилой площади. Но стена давала тепло только Сашкиному топчану, и в холодные зимы все остальные обитатели квартиры отчаянно мерзли. Около топчана, вдоль окна, стоял облупленный полированный комод с ящиками без ручек. Это было что-то новенькое. На комоде красовался проигрыватель «Вега» с двумя мощными деревянными колонками. Рядом на табуретке – небольшая стопка пластинок. Колька обрадовался, он попал в точку с подарком. Впрочем, он так и не сказал семье, откуда и почему подарки. Николай вовремя понял, что об этом говорить не стоит. Сашка тяжело встал из-за стола, сделал пару шагов и остановился в дверном проеме, облокотившись на косяк двери. Закурил папироску без фильтра. Николай распаковал новенькую коробку, в ней находился не очень большой, но самый современный японский магнитофон «SONY», из пакета достал подставку, в которую были закреплены 24 маленькие, как сигаретная коробка, аудиокассеты с лучшими и самыми модными эстрадными произведениями. Понятие «хиты» в Советском Союзе еще не существовало. Николай вставил тоненькую вилку магнитофона в подозрительно болтающуюся розетку и стал объяснять Сашке, как работает эта штуковина. По квартире поплыл чарующий голос Джо Дассена. Сашка противно облизал губы, по-хозяйски подошел к «японскому чуду» и с силой крутанул регулятор звука. Джо Дассен заревел сотнями децибел. Через минуту с разных сторон в стены застучали соседи. Мать, стараясь перекричать магнитофон, требовала прекратить это безобразие. Иногда она могла быть очень строгой. Сашка послушно ткнул одну кнопку, другую, еще одну, магнитофон странно зашипел. Николай пытался достать кассету, наконец, ему удалось. Кассета была вся «зажевана» и порвана. Вдруг «потянуло» горелой проводкой, это дымилась розетка. Николай выдернул вилку, дым прекратился. Магнитофон окончательно погиб. Братья молчали. Мать вошла в комнату, прищурилась, посмотрела на «остатки роскоши» и важно произнесла:

– И, слава Богу, пластинки – оно-то лучше. Пойдемте за стол, надо отца поздравить. Все подошли к столу. Колька, в белом костюме, долго не решался сесть на засаленный стул. Мать, заметив его смятение, схватила не менее грязное полотенце, потерла стул и насмешливо произнесла:

– Извольте, господин хороший.

Мать налила всем по полстакана водки, на торт и коньяк, никто не обратил внимания, все чокнулись и дружно выпили. Мать спросила:

– Колька, а ты что не пьешь, больной что ли?

Николай ответил, что он за рулем. Слова прозвучали как выстрел. Сашка еще больше покраснел и лениво поинтересовался, что, мол, своя или покататься взял. Колька ответил, что машина своя, «Жигули» последней модели, белого цвета. Недавно купил в «Березке» на «чеки». Все долго молчали, обдумывая ситуацию. Вдруг мать с перекошенным лицом завизжала:

–Так ты у нас богатенький, мы тут почти голодаем, а он на белых «Жигулях», да в белом костюме с б… разъезжает!

Она со злостью ткнула кулаком по коробке с тортом, коробка легко проскользила по клеенке и столкнула со стола коньяк. Бутылка – вдребезги, коньяк медленно растекался по полу маленькой кухни. Николай спокойно встал, вышел из-за стола, перекинул через плечо пустую сумку, внимательно посмотрел на такие родные и такие страшные лица и тихо вышел из дома.

Ехать удобнее было по кольцевой дороге. На полпути Николай съехал с дороги в прозрачный, нежно-зеленый лесочек, заглушил мотор, положил руки и голову на руль и заплакал. Первый раз в жизни. Крупные слезы капали на белые брюки. Через какое – то время стало полегче. Николай выехал на трассу и через полчаса был дома. Впервые он так остро почувствовал, какое это счастье – иметь свой дом. Он его честно заработал. Он долго стоял под душем, пуская то холодную, то горячую воду, потом залез в огромный, до пят, махровый халат, подогрел в кастрюльке литровый пакет молока, долго пил его, аккуратно наливая в белую кружку с изображением смешной «счастливой коровы», неофициального символа Швейцарии, куда он недавно ездил на симпозиум. В детстве в его доме никогда не было молока, и теперь уже не Колька, а Николай и все чаще – Николай Александрович наверстывал упущенное, он день не мог прожить без молока.

Было уже поздно, но на улице не темнело. Начало июня, почти белые ночи. Николай разложил широкий мягкий кожаный диван, постелил лиловое, в черных разводах шелковое постельное белье и сладко растянулся в предвкушении сна. Но сон не шел. Николай подумал, нет, ощутил, понял с абсолютной точностью сильного, аналитического ума, что он одинок, абсолютно одинок. И еще, Николай понял, что он больше никогда, ни при каких обстоятельствах, не наденет никакой белый костюм.

Прошел год. Как один день. Еще два года – два дня.

1979 год. Начало июня.

В понедельник, как всегда, бодрый свежий и элегантный Николай Александрович в 8-45 утра уже сидел за своим столом в большой комнате кафедры теоретической физики и готовился к лекции. Сегодня две пары – заключительные лекции, затем три семинара-консультации, после обеда – четырехчасовой спецкурс по первому андронному коллайдеру (ускорителю ядерных частиц), запущенному в 1971 году в швейцарском городке Церн. Николай был доволен, день будет прожит не зря. В перерыве между лекциями к лектору, доценту Большакову, подбежала запыхавшаяся лаборантка кафедры Светочка.

– Николай Александрович, Вас срочно вызывает ректор!

Николай удивленно поднял брови.

– У меня еще одна пара, потом три семинара.

Лаборантка затараторила:

– Ректор велел перенести лекцию, сказал, что разговор будет долгим!

Николай еще более удивленно пожал плечами и начальственным тоном, важно произнес:

– Светочка, объявите перерыв и смотрите, что бы будущее науки не разбежалось по кабакам. Отвечаете жизнью!

Светочка покраснела, Николай, недовольный, что прервали лекцию, поплелся в другой конец огромного здания – в ректорат. Секретарь ректора вежливо сказала:

– Вас уже ждут.

Ректор училища, выдающийся прогрессивный ученый, лауреат многих советских и международных премий, академик Академии наук СССР и ряда зарубежных академий встал из-за большого письменного стола, когда в кабинет вошел Николай, жестом предложил расположиться в креслах за журнальным столиком. Секретарь принесла чай, сухарики и минеральную воду. Николай насторожился – что бы все это значило? В спокойном, доброжелательном тоне ректор стал расспрашивать Николая о научных планах, подробно интересовался ходом диссертационного исследования, о научной и практической базе, спросил, в чем нужна помощь. Николай недоумевал и даже слегка заволновался. Приблизительно через час после начала беседы ректор тяжело встал из глубокого кресла, медленно походил по большому кабинету, и, наконец, произнес:

– Ректорат и партком училища рассмотрели мое предложение о назначении Вас, Николай Александрович, заведующим кафедрой, на которой Вы успешно трудитесь. Семен Семенович Заболотский по личной просьбе, да и по возрасту переходит на должность профессора, – ректор сделал небольшую паузу, – и далее, я рекомендовал Вас на должность проектора по международным научным связям.

Он обреченно добавил:

– Кроме Вас – некому. Эти предложения мы вынесем на рассмотрение большого ученого совета. В четверг. Горком партии дал «добро».

Ректор налил в бокал минералки, сделал несколько глотков и устало сел в кресло за письменный стол. Николай молчал. Вдруг громко, через весь огромный кабинет ректор почти прокричал:

– И не говорите, что Вы подумаете! Наука – выше наших эмоций! Вы – молодой, сильный. Справитесь. И еще – самое главное. Вам двадцать девять лет, Вы знаете три иностранных языка.

– Четыре, – поправил Николай.

– А какой четвертый? В личном деле указаны только три – французский, английский и немецкий, – нахмурил брови ректор.

Николай не раздумывая, ответил:

– Арабский, это так, для себя, ведь арабы придумали цифры!

В его голосе прозвучал детский восторг.

Ректор продолжал:

– Тем более, восточный язык.

Про себя он подумал: «Этот Большаков – или сумасшедший, или гений, ради десяти цифр выучить арабский язык!» И остановился на второй гипотезе – о гении. Ректор долго молчал, затем заговорил строго и официально:

–Товарищ Большаков, учитывая Ваши предстоящие назначения, а главное, то, что наше учебное заведение имеет не только образовательное значение, но и военно-стратегическое, Вам следует вступить в ряды Коммунистической партии. Вам, кажется, давно исполнилось двадцать восемь лет. Вопрос с Горкомом КПСС и Министерством уже согласован. Ваша кандидатура – одобрена.

Николай легко встал из кресла, тихо произнес:

– Я согласен, – посмотрел на часы, – я могу идти, у меня семинар через две минуты начинается.

Ректор махнул рукой.

Николай вышел из кабинета, и первый раз в жизни почувствовал, что у него кружится голова. Секретарь ректора, солидная дама с химической завивкой «мелкий барашек» участливо спросила:

– Ну что?

Николай сделал «круглые глаза» и громко прошептал:

– Кошмар, – развернулся на каблуках и вышел из приемной.

Секретарь сокрушенно покачала головой.

Остальная часть дня прошла по намеченному расписанию. И только поздно вечером, когда дома Николай допивал вторую кружку теплого молока, ему показалось, что корова на кружке улыбается во весь коровий рот и мычит: «Так тебе и надо, пижон, теперь света белого не увидишь».

В четверг большой ученый совет единогласно за все проголосовал, партком училища утвердил. Николая поздравляли, хлопали по плечу, а про себя думали: «Да, влип мужик, тащить два таких воза, да еще диссертация! Сломается или нет?»

Николай отказался от ведения семинаров, которые любил больше всего – там билась свежая научная мысль, иногда наивная, но живая. Семен Семенович торжественно передал ключ от кабинета заведующего кафедрой молодому товарищу. В ректорате приготовили удобный кабинет, с современным многоканальным телефоном, новейшим факсом группы 3, по которому время передачи информации сократилось с шести до одной минуты. Развесили новые таблички. Первое время Николай чуть вздрагивал, когда читал свою фамилию на дверях, потом привык и перестал замечать. Он составил гибкий график работы по часам и по минутам: лекции, спецкурс, приемные часы на кафедре по понедельникам и четвергам. Остальные дни – в ректорате, и между делом – диссертация. Но времени катастрофически не хватало, даже если не спать и не есть, а надо еще гладить брюки и стирать. Мудрый Семен Семенович Заболотский предложил нанять домработницу. Николай в ужасе отказался, нет, не из-за денег, их – сколько угодно, просто он не умел пользоваться услугами других людей. Даже в гостиницах и заграничных отелях высокого класса он сам убирал кровать и вытирал пол в ванной комнате, затем аккуратно развешивал полотенце на край ванны. Тогда Семен Семенович изрек:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю