Текст книги "Запретное (ЛП)"
Автор книги: Табита Сузума
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
22
Мая
За последнюю неделю, кажется, происходят значительные изменения. Внезапно все выглядят намного счастливее, намного непринужденнее. Кит начинает вести себя как цивилизованное человеческое существо. Лочену исполняется восемнадцать – мы все вместе идем в “Бургер Кинг”, чтобы отпраздновать, а потом мы с Уиллой печем восхитительный, хоть и кривой пирог. Мама пренебрегает даже звонками по телефону. Иногда прогуливая школу, мы с Лоченом выделяем время для нас самих, время, чтобы разобраться с горой вещей, которые было необходимо давно сделать: поход к доктору, стоматологу, парикмахеру. Лочен помогает Киту починить велосипед и, наконец, получает от мамы деньги на новую одежду и платежи по некоторым просроченным счетам. Вместе мы полностью убираем дом сверху донизу, разрабатываем новые домашние правила, поощряя детей взять на себя некоторые обязанности, но, что важнее всего, мы находим время для семьи: погулять в парке или посидеть за кухонным столом, играя в настольные игры. Теперь, когда мы с Лоченом проводим ночи вместе и прогуливаем школу, когда вещи начинают становиться слишком напряженными, наше личное время больше не так ограничено, и развлекаться с детьми более важно, чем присматривать за ними.
Время от времени мама “проверяет” нас, изредка оставаясь на ночь-две, неохотно выдавая нам деньги, которых должно хватить нам на неделю, обиженно вытаскивая чековую книжку, чтобы оплатить счета, которые Лочен подсовывает ей. Много гнева у нее вызывает тот факт, что мы с Лоченом не хотим бросать школу и устраиваться на работу, но у этого есть и более глубинные причины. Она все еще вынуждена содержать семью, частью которой не является – частью которой не является по своему собственному выбору. Но кроме финансовой стороны дела никто из нас не ожидает от нее чего-то большего, поэтому никто не разочарован. Тиффин и Уилла прекращают срываться с места, встречая ее, больше не выпрашивают несколько минут ее свободного времени. Лочен уже начинает искать работу после экзаменов. Он настаивает на том, что в университете будет работать неполный рабочий день, и нам не нужно будет продолжать выпрашивать у мамы деньги. Сейчас, как семья, мы полноценны.
Но я живу по ночам. Гладя Лочена, чувствуя каждую его частичку, будя его лишь одним прикосновением своей руки, заставляя меня желать большего.
– Ты когда-нибудь представлял, что все будет так? – спрашиваю я его. – На самом деле…
– Постоянно.
Долгая тишина. Он целует меня, его ресницы щекочут мою щеку.
– Я тоже, – шепчу я.
– Однажды, – нежно выдыхает он, когда я пальцами скольжу по его бедру.
– Да…
Все же несколько ночей мы очень сближаемся. Я чувствую боль тоски в теле и чувство разочарования Лочена так же сильно, как и свое собственное. Когда он крепко меня целует, то почти причиняет боль, и его тело дрожит рядом со мной, отчаянно желая зайти дальше, а я начинаю беспокоиться, что тем, что мы каждую ночь делим постель, мы лишь мучаем друг друга. Но каждый раз, говоря об этом, мы оба соглашаемся, что лучше так будем вместе и дальше, чем вернемся в свои комнаты, и не будем вообще прикасаться друг к другу.
В школе, когда я смотрю на Лочена, сидящего во время перерыва в одиночестве на ступеньках и оглядывающегося на меня, пропасть между нами кажется огромной. Мы незаметно поднимаем руки в приветствии, и я отсчитываю часы до того момента, как увижусь с ним дома. Сидя на низкой стене с Фрэнси под боком, я часто теряю нить разговора и мечтаю о нем, пока в один прекрасный день, к своему изумлению, не вижу, что он не один.
– О, Боже, с кем он разговаривает? – обрываю я Фрэнси посреди предложения.
Ее глаза следят за моим взглядом.
– Похоже, это Деклан, новенький в старшем шестом классе. Кажется, его семья только что переехала сюда из Ирландии. Очевидно, он суперумный, раз подал заявления во все эти университеты… Должно быть, ты видела его тут!
Я не видела, но в отличие от Фрэнси не провожу большую часть своего времени, смотря на каждого ученика противоположного пола из старшего шестого класса.
– Боже! – восклицаю я, в моем голосе звучит удивление. – Как думаешь, почему они разговаривают?
– Вчера они вместе обедали, – сообщает мне Фрэнси.
Оборачиваясь, я смотрю на нее.
– Серьезно?
– Ага. И как-то столкнувшись с Лоченом в коридоре, у нас вроде состоялся разговор. – Она широко открывает рот.
– Что?
– Да! Вместо того, чтобы просто пройти мимо меня, сделав вид, что не увидел, он, на самом деле, остановился и спросил, как я.
Недоверчивая улыбка осветила мое лицо.
– Вот видишь, он может говорить с людьми. – Фрэнси испускает задумчивый вздох. – Может, я, наконец, смогу пригласить его куда-нибудь.
С радостной улыбкой на губах я взглядом возвращаюсь к ступеням.
– О, Боже…
Деклан все еще там. Кажется, он что-то показывает Лочену на своем телефоне. Я наблюдаю за тем, как Лочен делает забавный жест в воздухе, и Деклан смеется.
Еще не оправившись от потрясения, я решаю отважиться и задать Фрэнси вопрос, который хотела задать уже некоторое время.
– Эй, я тут кое о чем подумала… Как… как думаешь, двое людей, если они действительно любят друг друга, могут быть вместе, несмотря на то, кто они? – спрашиваю я.
Фрэнси бросает на меня веселый взгляд, видит, что я говорю серьезно, и задумчиво прищуривает глаза.
– Конечно, почему нет?
– Что, если их религия это запрещает? Если их родители разочарованы и обещают отречься от них или что-то в этом роде… они все равно должны продолжать идти вперед?
– Конечно, – пожимая плечами, отвечает Фрэнси. – Это же их жизни, поэтому им должна быть предоставлена возможность выбирать того, кто им нравится. Если родители достаточно безумны, чтобы попытаться их удержать от встреч, то они могут тайно сбежать.
– Но что, если все гораздо сложнее? – спрашиваю я, тяжело раздумывая. – Что, если это… не знаю… учитель и ученица?
Глаза Фрэнси расширяются, и она внезапно хватает меня за руку.
– Ни за что! Кто это, черт возьми? Мистер Эллиот? Парень из отдела информационных технологий? Тот, что с татуировкой?
Смеясь, я качаю головой.
– Это не я, дурочка! Я просто размышляю гипотетически. Как мы говорили на истории, что общество сильно изменилось за последние полвека…
– Ох. – Лицо Фрэнси сникает от разочарования.
Фыркая, я смотрю на нее.
– Мистер Эллиот? Ты серьезно? Ему же почти шестьдесят!
– Думаю, он по-своему сексуален!
Я закатываю глаза.
– Это потому что ты сумасшедшая. Но если серьезно. Гипотетически…
Фрэнси издает вымученный смешок.
– Что ж, им, вероятней всего, следует подождать, пока ученица достигнет установленного законом возраста для начала…
– Но что, если она уже достигла? Что, если ей шестнадцать, а парню около сорока? Им стоит убежать вместе? Это будет правильно?
– Ну, парень потеряет работу, а родители девушки будут сильно обеспокоены, поэтому им лучше несколько лет держать свои отношения в тайне. Потом, когда девушке исполнится девятнадцать или около того, это уже не будет чем-то серьезным! – Она пожимает плечами. – Думаю, было бы прикольно сбежать с учителем. Только представь, сидя в классе, ты можешь…
Разочарованная я отвлекаюсь от нее и глубоко вздыхаю. Ничто, внезапно понимаю я, ничто не может сравниться с нашей ситуацией.
– И что, больше никаких запретов? – перебиваю ее я. – Ты говоришь, что двух людей, если они достаточно сильно любят друг друга, невозможно разлучить?
Фрэнси на секунду задумывается и потом пожимает плечами.
– Наверное, нет. В любом случае, не здесь, слава Богу. Нам достаточно повезло жить в стране без особых предубеждений. До тех пор, пока один человек не принуждает другого, думаю, любая любовь дозволена.
Любая любовь. Фрэнси не глупая. Но та любовь, которая никогда не будет дозволена, даже не приходила ей в голову. Та любовь, что так отвратительна и запретна, что даже не может быть включена в разговор о незаконных отношениях.
Все следующие недели меня преследует этот разговор. Хотя у меня нет желания когда-либо открывать кому-нибудь наш секрет, но я не перестаю представлять, какая у Фрэнси будет реакция, если она каким-то образом узнает об этом. Она умный человек с широкими взглядами и мятежной чертой характера внутри. Несмотря на ее смелое заявление, что нет неправильной любви, я все же подозреваю, что она так же придет в ужас, как и остальные, если узнает о наших с Лоченом отношениях. “Он же ведь твой брат! – Я прямо слышу ее восклицание. – Как ты могла это делать со своим братом? Это так грязно! О, Боже, Мая, ты больная, ты действительно больная. Тебе нужна помощь”. И самое странное – то, что часть меня с этим согласна. Часть меня думает: “Да, если бы Кит был старше, и такое случилось с ним, это действительно было бы грязно”. Сама идея немыслима, я даже не хочу себе этого представлять. Она действительно заставляет меня чувствовать себя физически больной. Но как донести до внешнего мира, что мы с Лоченом брат и сестра только посредством биологической неудачи? Что мы никогда не были братом и сестрой в прямом смысле этого слова, но всегда были партнерами, вынужденными воспитывать настоящую семью, в которой выросли сами. Как объяснить, что Лочен никогда не чувствовал себя братом, а всегда был кем-то большим, гораздо ближе – второй половинкой, лучшим другом, частью каждой фибры моей души? Как объяснить, что эта ситуация, любовь, которую мы испытываем друг к другу – все, что остальным может показаться больным, развратным и отвратительным, для нас кажется совершенно естественным и чудесным и… таким, таким правильным?
Ночью после поцелуев, объятий и прикосновений друг к другу мы лежим и говорим допоздна. Мы говорим обо всем и ни о чем: как дела у детей, рассказываем смешные истории из школы, что чувствуем друг к другу. И с тех пор, как я заметила его разговор на ступеньках, мы говорим о новоприобретенном голосе Лочена. Хотя он и стремится избегать его, он признается, что приобрел друга в лице Деклана, который изначально подошел к Лочену, потому что они собирались поступать в один и тот же университет. Он все еще избегает разговоров с остальными, но я в восторге. Тот факт, что он наладил контакт с человеком за пределами своей семьи, значит то, что он может, что будут и другие, и что, отправившись в университет, он, наконец, встретит людей, с которыми имеет что-то общее. Ночью Лочен рассказывает мне, что ему, на самом деле, удалось встать на английском перед всем классом и прочитать одно из своих эссе, и я испускаю визг, который приходится заглушить подушкой.
– Почему? – спрашиваю я, вздыхая от облегчения. – Как так? Что случилось? Что изменилось?
– Я размышлял о том… о том, что ты говорила, что я должен делать постепенно, ну и это, в основном, из-за того, что ты думала, будто я смогу это сделать.
– И каково это было? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь говорить шепотом и гладя в его глаза, которые даже в полумраке сияют кротким ликованием.
– Ужасно.
– О, Лоч!
– У меня тряслись руки, а голос дрожал, и слова на странице внезапно превратились в кучу иероглифов, но я как-то справился с этим. А когда я закончил, некоторые люди – и не только девушки – действительно мне аплодировали. – Он издал короткий возглас удивления.
– Ну, конечно, аплодировали! Твои эссе совершенно изумительные! – отвечаю я.
– Еще там был парень по имени Тайриз, он подошел ко мне после звонка и кое-что сказал насчет эссе. Я, правда, не знаю что именно, потому что я все еще был оглушен ужасом, – он смеется, – но, должно быть, это был комплимент, поскольку он похлопал меня по спине.
– Видишь? – тихо ликую я. – Их вдохновило твое эссе! Неудивительно, что твоя учительница была так заинтересована в том, чтобы ты прочитал его. Ты что-нибудь ответил Тайризу?
– Думаю, я сказал что-то между ох-эм-ага-ух-ура, – Лочен насмешливо фыркнул.
Я смеюсь.
– Здорово! Но в следующий раз ты действительно произнесешь что-то связное!
Лочен улыбается и поворачивается на бок, подпирая рукой голову.
– Знаешь, в последнее время, даже если мы далеко друг от друга, я иногда думаю, что справлюсь со всем этим, что однажды я смогу быть нормальным.
Я целую его в нос.
– Ты нормальный, глупенький!
Он не отвечает, но начинает задумчиво пропускать сквозь пальцы прядь моих волос.
– Иногда я представляю… – Он резко замолкает, внезапно изучая мои волосы в мельчайших деталях.
– Иногда ты представляешь… – Я наклоняю голову и целую уголок его губ.
– Что… что бы я делал без тебя, – шепотом заканчивает он, старательно избегая встречаться со мной взглядом.
– Шел бы спать в положенное время, в кровать, в которой ты действительно можешь поворачиваться, не боясь упасть…
Он тихо смеется в темноте.
– О, да, жизнь была бы легче во многих смыслах. Маме не следовало беременеть так быстро после меня…
Его шутка сеет напряженность, и смех растворяется в темноте, когда правда, скрывающаяся за его словами, доходит до нас.
После долгого молчания Лочен внезапно произносит:
– Она точно не хотела иметь детей, но, что ж, не то что бы я верил в судьбу и все такое… но что, если мы были предназначены друг другу?
Я отвечаю не сразу, не вполне уверенная, к чему он ведет.
– Думаю, я пытаюсь сказать, что все это может оказаться дерьмовой ситуацией для кучки брошенных детей из-за того, как это произошло, привело к чему-то действительно особенному.
Какое-то время я размышляю над его словами.
– Как думаешь, если бы у нас были обычные родители или просто родители, мы бы с тобой влюбились?
Теперь молчит он. Лунный свет освещает сбоку его лицо, серебристо-белое сияние сверкает на одной его половине, оставляя другую в тени. У него в глазах тот отстраненный взгляд, говорящий о том, что его мысли находятся где-то в другом месте, или что он тщательно раздумывает над моим предыдущим вопросом.
– Я часто представляю… – тихо начинает он. Я жду, пока он продолжит. – Многие люди утверждают, что насилие часто ведет к насилию, поэтому для большинства психологов пренебрежение нашей матери нами – что считается формой насилия – напрямую связано с нашим “ненормальным” поведением, которое они так же будут рассматривать, как насилие.
– Насилие? – удивленно восклицаю я. – Но кто кого насилует? В насилии есть нападающий и жертва. Разве нас можно рассматривать как жертву и нападающего?
Синевато-белое сияние луны отбрасывает достаточное количество света, чтобы я могла заметить выражение лица Лочена, меняющееся от задумчивого к обеспокоенному.
– Мая, да ладно тебе, только подумай об этом. Я автоматически выгляжу как насильник, а ты – как жертва.
– Но почему?
– О скольких случаях ты читала, где младшая сестра насилует старшего брата? Подумай о том, сколько существует женщин-насильников и педофилок?
– Но это же сумасшествие! – восклицаю я. – Именно я – та, кто принуждает тебя к сексуальным отношениям! Не физически, но… я не знаю… подкуп, шантаж, вымогательство – что угодно! Ты говоришь, что даже если я изнасилую тебя, люди будут продолжать думать, что я жертва лишь потому, что я девушка и на год младше?
Лочен медленно кивает, его взъерошенные волосы темнеют на подушке.
– Если будут какие-то действительно сильные доказательства обратного – признание своей вины, свидетели или еще что-то – тогда, да.
– Но это же половая дискриминация, так нечестно!
– Согласен. Люди в большей степени полагаются на обобщение, и хотя иногда происходит наоборот, это бывает довольно редко. Например, физический аспект… Поэтому, не так уж удивительно, что в ситуациях, подобной этой, парни автоматически принимаются за насильников, особенно если они старше.
Я оборачиваю ноги вокруг живота Лочена, некоторое время размышляя об этом. Все это все выглядит так неправильно. Но в то же время я осознаю, что виновата в тех же предрассудках – услышав об изнасиловании или о похищении ребенка, я сразу же подумаю о мужчине-насильнике, мужчине-педофиле.
– Но что, если никого не насиловали? – внезапно спрашиваю я. – Что, если это стопроцентно согласовано, как у нас?
Он медленно выдыхает.
– Я не знаю. Все равно это будет незаконно. Все равно это инцест. На этот счет существует не очень много информации, потому что, вероятно, такое бывает очень, очень редко…
На какое-то время мы оба перестаем говорить. На самом деле, настолько долго, что я начинаю думать, будто Лочен уснул. Но когда я поворачиваю голову на подушке, то вижу, что его глаза широко открыты, уставившись в потолок, яркие и напряженные.
– Лочи… – Я перекатываюсь на бок и провожу пальцами по его обнаженной руке. – Говоря о том, что на этот счет существует не много информации, что ты имел в виду? Откуда ты знаешь?
Он снова кусает губы. Его тело напрягается рядом со мной. Мгновение он сомневается, но потом переворачивается ко мне лицом.
– Я… я провел небольшое исследование в интернете… Я просто… Я просто… – Он глубоко вздыхает, прежде чем попытаться снова. – Я просто хотел знать, на какой стороне мы стоим.
– Относительно чего?
– Относительно закона.
– Чтобы узнать, как изменить наши имена? Жить вместе?
Он потирает губу, избегая встречаться со мной взглядом и выглядя все более и более взволнованно и неуютно.
– Для чего? – теперь напуганная громко требую я. – Чтобы знать, что случится, если нас поймают?
– Поймают на том, что мы живем вместе? – скептически спрашиваю я.
– На том… на наших отношениях…
– Что мы занимаемся сексом?
– Да.
– Кто?
– Полиция.
Внезапно я осознаю, что мне трудно дышать, будто моя трахея сжалась. Я резко сажусь, волосы спадают мне на лицо.
– Послушай, Мая. Это не… Я просто хотел проверить… – Лочен опирается о спинку кровати, отчаянно пытаясь найти слова, которые смогут убедить меня.
– Это значит, что мы никогда не сможем…
– Нет, нет, необязательно, – быстро говорит он. – Это лишь значит, что мы не сможем, пока дети не вырастут и не будут в безопасности, но даже и тогда мы будем вынуждены быть очень, очень осторожными.
– Я знаю, что это официально незаконно, – отчаянно говорю я ему. – Но также незаконны мошенничество, превышение скорости, справление нужды в публичном месте. В любом случае, как полиция это заметит и почему их должно будет это волновать – мы же не приносим никому вреда, даже себе! – Я чувствую, будто бегу, задыхаясь, но я должна доказать свою точку зрения. – И в любом случае, если нас поймают, что, черт возьми, полиция сделает? Оштрафует нас?
Я издаю грубый смешок. Почему Лочен пытается меня этим запугать? Почему он ведет себя так серьезно, будто мы совершаем настоящее преступление?
Наполовину облокотившись на спинку кровати, Лочен смотрит на меня. Если бы не его несчастный взгляд, он выглядел бы довольно комично со вставшими дыбом волосами. Его лицо излучает смесь страха и отчаяния.
– Мая…
– Лочи, что? Что это значит?
Он вздыхает.
– Если они узнают, то нас посадят в тюрьму.
23
Лочен
К счастью, той ночью мы слишком устали, чтобы продолжать разговор. Однако прежде, чем сон нас одолел, Мая хотела узнать дополнительные детали: какой приговор мог нас ждать, отличается ли закон в других странах, – но я мог только повторить то немногое, что почерпнул из своих тайных поисков в интернете. На самом деле, по обоюдному инцесту можно найти очень мало информации, хотя встречается немного про не обоюдный – единственный, по мнению большинства людей, который существует. Я тщательно искал в интернете доказательства, но нашел только два, доступных для всеобщего обозрения, – ни одно из них не происходило в Великобритания, и оба они были между братом и сестрой, которые встретились после того, как их разлучили взрослые при рождении.
Эта тема всплывает лишь на следующий день прежде, чем окончательно забыться. Не смотря на первоначальную реакцию Маи, ее шок и беспокойство, похоже, успокоили мою уверенность в том, что вся правовая информация, которую я обнаружил, гипотетическая – формально, да, паре, которую обвинили в инцесте, может грозить тюремное заключение, но такое редко происходит в случае с двумя взаимно согласными взрослыми. Юридически теперь я взрослый, Мая лишь немного отстает, поэтому нам не придется долго ждать. Полиция вряд ли занимается поиском такого рода вещей. И в том маловероятном случае, если кто-то узнает, с какой стати они будут пытаться нас арестовать или привлечь к суду? Потому что они нас ненавидят? Хотят отомстить? И если у нас появятся биологические дети – что само по себе абсурдно – откуда у них вообще найдется достаточно доказательств, чтобы подать на нас в суд? Им действительно нужно будет поймать нас за руку.
Моя главная забота в будущем – уберечь Кита, Тиффина и Уиллу от того, чтобы их у нас забрали из-за слухов о том, что мы живем вместе, но при этом не имеем собственных партнеров. Но когда они станут жить собственной жизнью, мы с Маей, наверное, уедем и, если будет необходимо, сменим имена односторонним обязательством. Да, мы могли бы просто изменить имена и жить открыто и свободно, как и любая не состоящая в браке, пара. Больше не прячась, не запирая двери. Свободно. И с правом любить друг друга без последствий.
В настоящее время мы с Маей готовимся к экзаменам. Мы очень удивляемся, когда нежданно-негаданно в один прекрасный день Кит вызывается отвести Тиффина и Уиллу в кино, чтобы дать нам время подготовиться. В следующий раз он уводит их в парк играть в футбол. Практически с той первой игры на улице в “Британского Бульдога” он перестал меня подстрекать, слоняться по дому и взвинчивать детей, перестал постоянно пытаться меня разозлить. Он, конечно, не стал вдруг ангелом, но, кажется, больше не чувствует угрозы от моей роли в семье. Он будто практически принял нас с Маей за приемных родителей. Понятия не имею, откуда это все взялось. Возможно, он присоединился к более хорошей компании мальчишек в школе. Возможно, он просто повзрослел. Но какой бы ни была причина, я осмеливаюсь верить, что Кит действительно начинает исправляться.
Однажды вечером он спускается к ужину, триумфально размахивая листом бумаги.
– На каникулах я еду в школьное путешествие! На-на, на-на-на! – поддразнивает он остальных детей.
– Куда? – взволнованно визжит Уилла, будто тоже едет.
– Эй! Так нечестно! – восклицает Тиффин, его лицо сникает.
– Сюда, быстрее, быстрее, ты должен ее сейчас же подписать. – Кит машет листом над моей тарелкой и сует мне в руки ручку.
– Не думаю, что твой учитель ждет бумагу, стоя у порога!
Кит корчит мне рожицу.
– Очень смешно. Просто подпиши, ладно?
Я просматриваю письмо и гляжу на цену, быстро пытаясь сообразить, где нам вообще взять денег. Отменить чек за оплату телефона, который я отправил вчера; ближайшие две недели есть печеные бобы, соврать маме, что у нас нет проточной воды и нам нужны деньги на сантехника…
Я подделываю мамину подпись. Меня немного печалит тот факт, что Кит безумно восторгается путешествием – это всего лишь поездка на остров Уайт, но он никогда не был дальше Суррея.
– Это за границей! – кричит он Тиффину. – Нам придется брать лодку! Мы поплывем на остров посреди моря!
Я открываю рот, собираясь исправить представление Кита о необитаемом острове, окруженном пальмами, во избежание ужасного разочарования, когда Мая ловит мой взгляд и качает головой. Она права. Кит не разочаруется. Даже дождливый, холодный, грязный остров будет казаться ему раем – в миллионе километров от дома.
– Что вы там будете делать? – спрашивает Тиффин, сгорбившись на своем стуле и удрученно тыкая вилкой курицу.
Кит опускается на стул и отклоняется на нем назад, читая с только что подписанного листа:
– Каноэ, верховая езда, альпинизм, спортивное ориентирование, – его голос повышается от восхищения, – кемпинг? – С удивленным вздохом он опускает на пол передние ножки стула. – Я этого не видел. Да! Я всегда мечтал пойти в поход!
– Я тоже! – кричит Тиффин. – Почему мне нельзя поехать? Вам разрешают брать с собой братьев?
– Верховая езда! – Глаза Уиллы расширяются от недоверия.
– Почему школа Святого Люка никогда не устраивает для нас путешествий? – Нижняя губа Тиффина дрожит. – Жизнь так несправедлива.
Не припомню, чтобы когда-то видел Кита таким восторженным. Однако единственная проблема заключается в его боязни высоты. Он никогда мне в этом не признавался, но такое произошло – я никогда этого не забуду, – когда он потерял сознание на краю вышки для ныряния и упал в воду. А потом, вот только в прошлом году, у него закружилась голова, и он упал, пытаясь пойти за своими друзьями по высокой стене. Он никогда раньше не занимался альпинизмом, и, зная, что он скорее умрет, чем будет сидеть и наблюдать за своими одноклассниками, я иду поговорить с тренером Уилсоном, учителем, который поведет их в поход, не преминув попросить, чтобы с него не спускали глаз, но и не отодвигали в сторону. Я по-прежнему ловлю себя на том, что беспокоюсь. Все, что связано с Китом, идет так хорошо, даже слишком хорошо. Я переживаю, что путешествие не оправдает его ожиданий; беспокоюсь, что из-за своего буйного характера он может во что-то вляпаться. А потом я вспоминаю, что Мая говорила, будто я всегда думаю о худшем развитии событий, и заставляю себя очистить разум от тревоги.
К концу семестра мы с Маей измотаны и ждем пасхальных каникул. Не могу поверить, что скоро школа останется в прошлом. Помимо нескольких повторных занятий, мне фактически остались только экзамены. Естественно, они меня немного пугают, как и то, что мое место в университете висит на волоске, но за ними кроется обещание новой жизни.
Времени с Маей наедине было недостаточно, и я жаждал ее лишь для себя хотя бы на один день. Но как только Кит уедет в путешествие, нас настигнут пасхальные каникулы, поэтому в последнюю минуту нужно будет пересмотреть, как втиснуться в две недели по уходу за детьми. Чувствую, что у нас никогда не будет возможности побыть наедине. После целого дня в школе, развлечения детей весь вечер напролет, работы по дому и погружения в учебники на несколько часов практически не остается времени для чего-то большего, чем пара поцелуев перед тем, как уснуть в объятьях друг друга. Я скучаю по тем часам в конце каждого дня, скучаю по поглаживаниям каждого сантиметра ее тела, ощущению ее рук, по разговорам, пока не уснем. И я мучительно, горько возмущаюсь, что лишь только потому наши отношения считаются неправильными, все те часы счастья, которые могли бы у нас быть, были украдены, и мы вынуждены скрываться.
Я осознаю, что отчаянно нуждаюсь даже в самых мелочах: быть способным держать ее за руку по пути в школу, целовать на прощание в коридоре прежде, чем разойтись по свои классам, обедать вместе, проводить перемены прижавшись друг к другу на лавочке, или неистово целоваться за одним из зданий, бежать навстречу и обниматься, когда встречаемся у ворот после последнего звонка. Во всех тех вещах, которые позволены другим парам Бельмонта. Их половинки глядят на учеников, которые все еще одиноки, со смесью страха и зависти, несмотря на то, что сами их отношения редко длятся дольше двух недель и рушатся из-за глупой ссоры или новой, лучше выглядящей перспективы. Я не смотрю на этих людей с ужасом или отвращением за то, что они так ограниченны и непостоянны. Меня окружает так много мимолетных связей, так много парней, ищущих лишь секса, чтобы добавить еще одно завоевание в свой послужной список прежде, чем стремительно двинуться вперед. Один может изо всех сил пытаться понять, почему другой погружается в отношения, в которых отсутствуют любые настоящие, значимые эмоции, пока никто не осуждает их за это. Они “молоды”, “просто хорошо проводят время”, и, конечно же, если это именно то, чего они хотят, то почему бы и нет? Тогда почему так ужасно быть с девушкой, которую я люблю? Всем остальным позволено иметь то, что они хотят, выражать свою любовь так, как им угодно, без опасения преследования, гонений, осуждения или даже закона. Даже эмоционально оскорбительные измены партнерам часто терпят, несмотря на боль, которую они причиняют остальным. В нашем прогрессивном терпимом обществе позволяются все эти виды вредной нездоровой “любви”. Я не могу себе представить никакой другой любви, которую так отвергают, даже невзирая на то, что наши чувства глубокие, страстные, заботливые и сильные и доставляют нам невообразимую боль при расставании. Мы наказаны миром по одной простой причине – за то, что были рождены одной и той же женщиной.
Гнев и расстройство постепенно разрушают меня, несмотря на то, что я стараюсь отстраниться, пытаюсь сосредоточиться на том дне, когда мы с Маей, наконец, будем открыто жить вместе, любить друг друга, как и остальные пары. Иногда лучше смотреть на нее в школе издалека, чем видеть ее дома так близко, чтобы прикоснуться – вместе, но при этом порознь, так близко, но так далеко. Я отдергиваю руку, когда инстинктивно тянусь к ней через обеденный стол, пытаюсь случайно прикоснуться к ней, чтобы лишь почувствовать легкое покалывание удовольствия от ощущения ее кожи. Пристально вглядываюсь в ее лицо, когда она читает Уилле на диване, тоскую по ощущению ее волос, щек, губ. Несмотря на то, что я не могу дождаться каникул, когда смогу проводить каждую минуту с ней, я знаю, что это крошечное, но непреодолимое расстояние между нами будет пыткой.
А потом, за несколько дней до окончания семестра, происходит чудо. Мая весь вечер болтает по телефону и возвращается к столу с ужином, чтобы объявить, что Фредди и его младшая сестра пригласили Тиффина и Уиллу на выходные к себе на ночевку. Лучшего времени и не могло быть – в этот же день Кит уезжает на остров Уайт. Два дня, целых два дня непрерывного времени вместе. Два дня свободы… Мая тайком бросает на меня взгляд сплошного удовольствия, и восторг наполняет меня, как гелий воздушный шарик. Когда Тиффин делает вид, что от радости падает со стула, а Уилла колотит туфлями по нижней части стола, я готов отскакивать от стен и танцевать.
– Ух ты. Значит, в субботу мы уезжаем втроем, – задумчиво комментирует Кит, сперва взглянув на Маю, потом на меня. – Дома торчать будете только вы с Маей.
Я киваю и пожимаю плечами, изо всех сил пытаясь сдержать радость.
У нас нет возможности отпраздновать, пока Мая не заканчивает укладывать в постель Тиффина и Уиллу. Но как только она справляется с этим, то спешит ко мне, сидящему на корточках с пачкой “Брилло” в руках и оттирающему холодильник.
– Мы это заслужили! – почти истерически шепчет она, хватая меня за плечи, и взволновано встряхивая. Выпрямляясь, я смеюсь над выражением ее лица и сияющими от восторга глазами. Я выпускаю пачку “Брилло” и вытираю ладони о джинсы, когда она обвивает руками мою шею и нежно притягивает к себе. Закрывая глаза, я долго и крепко ее целую, отбрасывая волосы с ее глаз. Она тянется, чтобы погладить меня по лицу, и вдруг резко отстраняется.
