Текст книги "Федька-Зуек — Пират Ее Величества"

Автор книги: Т. Креве оф Барнстейпл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Глава 25
НА СЕВЕР, К ТЕПЛЫМ СТРАНАМ!

1

Весь экипаж за два месяца намерзся, а вернее – промерз насквозь, и теперь радовался каждому проблеску солнышка между тучами, нестуденому порыву ветерка, – а то из всей команды разве что один Тэд Зуйофф сохранял работоспособность, да еще и пошучивал при этом! Ночи становились темнее, а дни длиннее день ото дня: во-первых, «Золотая лань» шла к экватору, а во-вторых, в Южном полушарии начиналось лето!

Ну и что же, что дует норд-вест, мешающий продвигаться вперед, – приходится лавировать, идти крутыми галсами – так, что проложенный курс и фактический путь образуют изображение пилы с частыми зубцами. Зато нет шквалов, снегопадов, и опасности гибели нет, и теплеет ежедневно, и впереди – страна сокровищ, таинственная Перу…

Вот только вода совсем уже негодной стала да еда такая, что неизбалованных моряков – и то выворачивает от одного ее вида, до того, как кусок в рот возьмешь…

Заправиться бы свеженинкой – а то трюмы набиты сгнившей тюлениной, которую уж не лопатами выбрасывать придется, а ведрами выливать! Тысяча фунтов на каждого члена команды «Лани» – вот аж сколько зазря пропало тюленьего мяса. Но кто ж мог заранее предвидеть, что придется два месяца болтаться не видя берега? А-а, Бог с нею, с тюлениною! В конце концов, труды по заготовке были невелики. А те, первые два десятка туш, что Том Муни с ребятами обрабатывал, – те целы.

Но свеженины добыть невозможно, потому что вдоль берега идут непрерывной полосой гористые острова, а меж ними вода аж кипит – там тебе и сулои (встречные течения), и рифы, и все, что угодно. Шлюпка там не пройдет, не то что стотонный галион! Все ж таки попытались – под ответственность мистера Нуньеша да Силвы – подойти вплотную к островам. И действительно, берег был настолько крут, что в двадцати саженях от острова ни один лот дна не достиг!

Но двадцать саженей не делали нисколечко доступнее продовольствие и воду – а ввести «Золотую лань» в один из проливов между островками и дон Нуньеш да Силва не дерзнул. Глубины в этих проливах и в длинных лагунах меж ними и материком не знал ни он, ни, похоже, никто в целом мире. Острова, поросшие густым, пышным и мокрым лесом, были безлюдны, и в лагунах, кажется, ни лодки не видать.

Или, может, раньше когда-то и были – но, чтобы меньше обид от испанцев терпеть, гордые эти мапуче потопили все свои лодки и вовсе перестали в море выходить? Ведь военное превосходство испанских судов, вооруженных хотя бы легонькими фальконетами да устаревшими аркебузами, было слишком очевидно…

Странные то были места. То свалится ливень, почти как тропический – шумный, краткий и обильный, то в тот же день через пару часов зарядит нудная мелкая серая морось, как осенью в Усть-Нарове какой-нибудь. То вдруг солнышко проглянет – и все эти изменения при одном и том же норд-весте! Менялась только сила ветра, но не направление: с ливнем дует норд-вест крепкий и порывистый, в морось – равномерный и слабый, а в ведро – шквалистый. Но тут, спасибо португальцу, он по цвету наветренного края неба такие перемены наперед безошибочно угадывал – и на «Золотой лани» успевали без авральной спешки, покуда еще команде непосильной, марсели спустить и нижние паруса зарифить. Ни разу не допустили того, чтобы внезапный шквал понес потрепанное судно на юго-восток, в неизведанные и, скорее всего, погибельные межостровные проливы…

Между тем мало-помалу теплело, хотя для лета – а ноябрь в этих широтах должен быть месяцем уже не весенним, а летним – было чересчур свежо. Но в лесах на берегу все цвело. И цветы-то какие невиданные! На одном кусту – густые гирлянды мелких белых цветочков. На другом – цветы одиночные и нечастые, но какие! Лиловые узкие колокольчики… в фут длиною! А вот тоже как бы колокольчики, но двухцветные: нижний – поуже, пурпуровый, а верхний – широкий. Точь-в-точь испанская танцовщица в юбках разной ширины… Но Федору самыми прекрасными, не здесь самыми, а, пожалуй, вообще в жизни – от Севильи до Вест-Индии и от Гвинеи до Ижорской земли, – показались деревца, сплошь покрытые цветками, так, что ни ветвей, ни даже ствола под цветами не видать. И цветы эти разных, можно даже сказать – всех оттенков красного цвета на одном и том же дереве! Да не так, что багровый рядом с нежно-алым, а розоватый с яблочной прозеленью рядом с почти оранжевым, а так хитро, что два любых соседних цветочка как бы одинаковы, чуть-чуть разницы – а все дерево полыхает, как живой огонь: начало ветки – в один цвет, середина другой оттенок кажет, а конец – третий. И если водить глазами по такому дереву, – кажется, что по нему, как по углям тлеющим, огоньки бегают… Позднее Федор узнал, что это – «дримис», священное дерево мапуче-арауканцев, и понял их… Во всяком случае, в таком дивном дереве божественного проглядывает куда больше, чем в симаррунском боге Гу в железной шляпе и с тазиком у железного живота!

И тут же, среди цветов, – лед нетающий! Странная страна, скажу я вам…

2

Место встречи всех трех кораблей своей экспедиции Дрейк назначил еще в проливе: бухта Вальпараисо, под тридцать третьим градусом южной широты. Путешествуя туда пальцем по карте, он однажды спросил у португальца-кормчего:

– Да, кстати, дом Нуньеш! («Дом» – это по-португальски то же самое, что по-испански «дон». По-немецки будет «фон». Дрейк показывал подчеркнутое уважение к кормчему, к его годам и познаниям, всегда четко произнося «доМ». Ребята чаще путали.) Вы не можете сказать, почему чилийский порт именуется «Райская долина», – а повсюду немирные индейцы, и конкистадор Диего Альмагро, командовавший первым походом испанцев в эти края, пишет, что «страна пустынна и уныла»? Я не из праздного любопытства интересуюсь. Мне надо знать, могу ли я рассчитывать пополнить там свои припасы, или же нет?

– Можете. Это роскошная страна, побогаче Андалусии по своим возможностям. Климат, растительность – точно не в Новом свете находишься, а на Средиземном море! Но вы меня поразили, мистер Дрейк. Ведь доклад Альмагро никогда не был напечатан, и его единственный экземпляр лежит в… А вы ведь цитируете дословно. Верно?

– Верно, верно, дом Нуньеш, – рассмеялся Дрейк.

– Из чего я заключаю, что вам случалось бывать в Андалусии, в Севилье, во всяком случае?

– Бывал, бывал. Тэдди, помнишь Севилью?

– Еще бы!

Столица Индий и Андалусии была не из тех городов, что позволяют себя забыть! Минарет Хиральда – ныне соборная кампанилла (звонница по-русски), облицованная плиткой трех цветов (горчичного, морской волны и небесного), крытый рынок… И женщины… Ах, Севилья! Как забыть эти огненные взгляды, бросаемые украдкой, мимоходом, из-под платка или мантильи, зовущие и одновременно пугливые… И зажигательную музыку, и танцы смуглянок… И можно ли безжалостно напоминать о таком мужику молодому, здоровому и год уже, почитай, как живой бабы не видевшему (не считая дикарок с палочками под носом)!?

– И вам удалось найти подход к хранителям архива Совета по делам Индий?

– Удалось, – кратко сказал Дрейк. Он явно с нетерпением ожидал главного – хотел поразить да Силву чем-то, небось? И ведь поразил. Кормчий почтительно, скрывая маловерие, спросил:

– А позволительно ли будет узнать, в чем заключался ваш подход к этим людям, славным неподкупной суровостью к посетителям?

– Позволительно, дом Нуньеш. Весь мой подход заключался в «розеноблях».

– ?..

– Есть в Англии такие очаровательные монеты, с кораблем, на носу у которого изображена роза. Отец нынешней государыни их чеканил. Немного их. Кругляши оч-чень соблазнительные.

– Гм. Вам, однако, повезло, мистер Дрейк. Кругляши, уж во всяком случае, не серебряные?

– Избави Боже! Червонное золото, полновесные…

– Ну, тогда еще возможно…

– Да, дом Нуньеш. Серебром архивариусов не проймешь, я это уже со второй попытки понял. А «розенобли»… Понимаете, дело даже не в цене. Они красивые. Соблазнительные. Как… Как севильянки. Да, Тэдди?

– Севильянки лучше, – хмуро отозвался погрузившийся в сладкие воспоминания Федор.

– Дело вкуса. Я имел дело с почтенными, рогатыми сеньорами – так они неизменно предпочитали золото!

Посмеялись. Затем дом Нуньеш продолжил:

– Но я отвлекся, простите. Альмагро потому поносил Среднее Чили в своем сообщении, что сам лично не бывал южнее Кокимбо, – а это полупустыня, это на добрых два градуса севернее благодатных мест… Он послал туда подчиненного, некоего Гомеса Альварадо. Тот дошел до тридцать шестого градуса, был наголову разбит арауканами и едва вернулся в Альмагро. Вот и прикиньте: золота нет вообще, воинственные индейцы – еще и был как раз дождливый сезон…

– Пон-нят-тно. А как точнее все-таки: арауканцы или же арауканы?

– Вот этого не скажу. По-моему, и то, и другое – названия, придуманные испанцами. Сами индейцы называют себя иначе как-то… Дьявол, только что помнил – и вот… Старость, старость… Как же их? Мапуту? Мабучи? Нет, что-то похожее, но все же не совсем так. Великие воины, скажу я вам!

3

25 ноября «Золотая лань» бросила якорь у острова Чилоэ, на тридцать девятом градусе широты. День был чудесный: ясно, сухо, тепло, ветер ровный… Солнце уже собралось тонуть в океане, когда Дрейк собрался высадиться на берег. Его кузен Джон рисовал остров, покрытый лесом, две вершины – одну, видимую отчетливо, вторую в синей дымке – и всю зазубренную цепь гор, тянущихся вдоль западного побережья острова… Как оказалось, остров заселен индейцами, уже изведавшими всю прелесть господства белых. Они бежали на остров с материка от притеснений, жестокости и высокомерия подданных Его Католического Величества. Они встретили англичан настороженно, но когда те заверили, что являются заклятыми врагами испанцев, оттаяли.

Арауканцы были крупными людьми с темными, морщинистыми смолоду, скорбными лицами. Резкие черты лица подтверждали то, что о них говорил дом Нуньеш: «Великие воины!» Они принесли в подарок здешние фрукты: яблоки, груши и сливы. Англичане пришли в восторг: тропические фрукты, конечно же, великолепны и экзотичны, но… Но только экзотика проходит бесследно, когда посидишь на этих фруктах месяц, и два, и три… А тогда понимаешь, что они приторны, и приедаются быстро, и освежают не так хорошо, как обычнейшие яблоки. И начинаешь скучать по скромненьким фруктам твоей родины – понимаете, не по самым роскошным, ароматным, тающим во рту и брызгающим соком как надкусишь, а по кисленьким жестковатым мелким яблочкам из отцовского, а еще того лучше – соседова, садика…

Кок Питчер – вот кто тем фруктам меньше всех обрадовался! Фрукты – это баловство, а не еда. Сейчас наедятся вроде бы до отвала – а через час снова завоют, что жрать хотят. Разве фруктами эту ораву мастеров тянуть канаты насытишь? Но когда туземцы пригнали двух крупных, жирных баранов – оживился и он. Два барана в умелых руках – это два дня сытного, полезного ослабленным людям, довольно притом вкусного, питания для всех! У Питчера все в ход пойдет: поджаренные кишки, особенно ежели чесночком сдобрить, да сала не поскупиться напихать, почти за колбаску сойдут. Ливер весь слопают, а если барашек молодой, кожу тоже можно разварить да накрошить… Жестковата, ясное дело, – но воловья не в пример хуже!

Дрейк отдарился обычной мелочью, припасенной специально для таких случаев в бессчетном количестве: зеркальца, ножички перочинные, бубенчики… И сказал, что единственная его цель на этом острове – запастись пресной водой и какой-нибудь едой, какую здесь проще достать. Маис, к примеру, сгодился бы вполне. Индейцы обещали назавтра принести и маис, и другие припасы – и показать родник с лучшей на острове водой – такой, якобы, какая месяц в бурдюке не испортится!

Отлично! Наутро Дрейк с дюжиною матросов отправился за водой в шлюпке. Из оружия взяли с собою только мечи да щиты: мечи потому, что рубить в хозяйстве все, что угодно, приходится, – а меч не нож, не так-то просто его сломать. Ну, а щиты так, на всякий случай. Да и то б их специально брать не стали. Они же лежали в шлюпке – должно быть, более трех месяцев.

Шлюпка причалила, двое матросов подхватили бочонки для воды и отошли от берега, вертя головами: они собирались идти вслед за индейцами – но где же эти индейцы-то? И тут индейцы, прятавшиеся за деревьями, выскочили, скрутили матросов и увели куда-то. Их товарищи в шлюпке ничем не могли помочь несчастным: ни луков, ни мушкетов, никакого оружия дальнего боя не было! Ближний же бой сразу стал немыслим: отовсюду высыпали сотни – да-да, не десятки, а сотни, точно у них тут рядом большой город, – арауканов с луками и стрелами, и начали осыпать англичан этими стрелами! Дрейка ранило в щеку – неопасно, но мешало выкрикивать команды. К тому же кровь заливала лицо… Одиннадцать оставшихся в шлюпке англичан были ранены все – а у канонира Грета Хоувера из тела торчало более двадцати стрел!

Никто бы не спасся, не окажись в команде шлюпки кок Питчер (отправившийся для личного приема обещанной провизии). Он, как увидел, чем дело пахнет, не стал тратить время на поиски, как и чем дать отпор, – а принялся рубить мечом швартовочный канат. Ему это удалось – и кок взревел:

– Адмирал, ребята! Все сюда, живо!

Не жеманясь, адмирал и матросы попрыгали в шлюпку, и, к счастью, сильная волна подхватила ее и отнесла от берега. Индейцы пустили вдогонку целые тучи стрел. Снаружи выше ватерлинии шлюпка стала щетинистой как еж или, точнее, американский дикобраз. Стрелы торчали из бортов столь густо, что мешали грести. И, совершенно как иглы дикобраза на ходу, древки стрел неритмично раскачивались…

Когда англичане, залив всю шлюпку собственной кровью так равномерно, что Федор, глядя с борта вниз, в первое мгновение не понял, когда ж успели шлюпку покрасить в цвет орудийной палубы, дошли до «Золотой лани», боцман Хиксон приказал немедленно спускать с другого борта вельбот. Федор поспешил в него, не дожидаясь того, чтобы самому убедиться: жив ли адмирал? Много ль потерь? Что там вообще случилось?

На берегу к этому времени собралось уже не менее двух тысяч индейцев. Все оружие у них было дальнодействующим: кто не имел с собою лука, нес копье либо длинный, тяжелый дротик с большим наконечником. Наконечники сверкали так, точно были откованы из серебра, и притом только что! День был, судя по утру, ясный и солнце припекало по-летнему.

Посреди толпы индейцев было свободное место, и на нем – не с шлюпки, разумеется, а с борта «Золотой лани» (палуба, как-никак, на восемь с половиной футов возвышается над водой, да и рубка пять футов, а ют – еще восемь с половиной!) – англичане видели обоих своих товарищей. Бедняги лежали молча, густо обвитые веревками. Видно, кляпы во ртах? Потому что иначе воздух сотрясался бы от проклятий! А вокруг них танцевали арауканы, взявшись за руки, подпрыгивая и кружась всем хороводом.

Матросы, подошедшие к берегу на второй шлюпке, дали залп из мушкетов. Но индейцы, похоже, привыкли к грохоту огнестрельного оружия в боях с испанцами и не боялись ничуть. Они не взвыли, не начали взывать к богам, не разбежались в ужасе – а деловито и очень привычно (мы в двадцатом веке могли бы сказать: «тренированно») кинулись на землю – но не после того, как залп унес жизни десятка их соплеменников, а когда англичане кончали прицеливаться! И ни один из них даже ранен не был! Второй и третий залпы англичане делали уже в азарте, уже наспех заключая пари: успеют на сей раз дикари упредить залп или не успеют? И если второе – то сколько их останется лежать на берегу? Увы, ни один! Они даже не отстреливались – только помахали им многозначительно и кое-кто из них насмешливо…

Вельбот вернулся на «Золотую лань» – и матросы стали просить у Дрейка разрешения дать по краснокожим залп всем бортом – а лучше бы два! Чтобы отплатить за смерть товарищей. Но адмирал запретил наотрез. Как и всегда, он не желал портить отношения с местным населением – и уж тем более с теми из туземцев, кто не покорился испанцам! Неоценимая помощь симаррунов – вот был его идеал отношений с дикарями!

В конце концов ему удалось если не втолковать всем, то, по крайней мере, вдолбить в головы большинству своих людей это. Преподобный Флетчер, завершая повествование об этом прискорбном случае, так объяснил его: «Враждебность, проявленная островитянами, объяснялась не чем иным, как смертельной ненавистью, испытываемой ими к нашим общим врагам – испанцам, за их тираническую жестокость к коренным жителям Америки. И поэтому, полагая, что действуют против испанцев, напали на нас. А они приняли нас за испанцев, коварно выдающих себя за кого-то другого! Это смогло произойти потому, что наши люди, прося у них воды, объяснялись с ними, так и между собой, исключительно по-испански. Ведь, зная заранее о необычайной воинственности сего племени, они боялись говорить между собой на неизвестном индейцам языке, чтобы арауканы не заподозрили их в попытке сговориться тайком!»

27 ноября на закате «Золотая лань» без единого выстрела покинула негостеприимный остров Чилоэ…

Надобно сказать, что на «Золотой лани» не было врача. Главный врач экспедиции умер во время шторма в южных широтах, а его помощник, к несчастью, находился на пропавшей «Елизавете». Поэтому лечением многочисленных раненых занялся лично сам адмирал, сведущий не только в навигации и ратном деле, но и во врачебном искусстве. Изучать практическую медицину Дрейк начал с шестнадцати лет, понемногу, но регулярно. Необходимость для моряка знать и уметь хоть что-то в медицине он осознал тогда, когда беспомощно следил, как умирает его наставник и друг, работодатель и благодетель, капитан Дэйвид Таггарт. Его лечение было довольно успешным: из дюжины раненых (десятеро с первой шлюпки и двое с вельбота, сам он не в счет!) двое умерли и десятеро выжили. Результат, по тем временам, неплохой даже и для профессионального врача! Правда, к счастью для англичан, рыцарственные арауканы не применяли отравленных стрел!

И все-таки среди радующейся команды Дрейк выглядел раздавленным горем! Дело в том, что одним из двух умерших от ран был изрешеченный стрелами канонир Хоувер, а вторым – симаррун Диего. Дрейк потерял друга, слугу, телохранителя, верного и преданного, как никто другой. В последние пять лет они были неразлучны. Диего сопровождал Дрейка и в Ирландии, и в кругосветном плавании… Порою он выступал даже в качестве неофициального советника адмирала. Потеря эта была невосполнима!

4

К северу от большого острова Чилоэ кончилась, наконец, гряда островов, отделявших материк от океана на протяжении девятисот миль. Теперь подойти и набрать пресной воды можно было где угодно, не опасаясь погубить корабль. А реки, речки и ручейки здесь ниспадали в море часто, и людей видно не было. Что ж, пристали. Все равно риск: вдоль берегов арауканских земель плыть на север еще не менее четырехсот миль. Без воды от болезней помирать…

Выбрали бухточку, подошли к берегу на кабельтов, встали на якорь, выслали шлюпку. Федор напросился ехать. Впрочем, в этот раз обычной ревнивой грызни за место в первой шлюпке не было: самые заядлые охотники лезть незнамо куда валялись раненые – и, похоже, не больно-то спешили выздоравливать, пока еще эта самая Араукания не осталась позади!

Пристали к берегу – никого не видно. Взяли малые бочонки и пошли от берега веером, чтобы вернее найти источник воды. Чтобы не так страшно было, громко перекликались. И вообще старались пореже терять друг друга из вида. Из-за настороженности Федор, против своего обыкновения, едва замечал местность вокруг себя. Спроси его, по какому лесу он сейчас шагал, – только смущенно забормотал бы: «Ну, как его… Лес. Деревья, наверное. Трава. Ручей рядом. Никого нет…» Вдруг…

Кричали они, друг друга окликая, конечно, по-английски. Никаких иных голосов слышно не было. Вдруг из гущи кустов, только что ими пройденных, раздался тихий голос, говорящий по-испански:

– Вы не испанцы?

Судя по исковерканному языку, говорил не испанец. Стало быть, индеец. Арауканец. Чувствуя, как все сжалось внутри в ожидании стрелы, которая прилетит незнамо откуда, Федор торопливо сказал:

– Нет-нет! Мы – враги испанцев!

– Белые – и враги испанцев? – недоверчиво спросил голос, и Федор скорее угадал, чем услышал, нежный шелест натягиваемой тетивы. Волосы на загривке шевельнулись, руки и живот покрылись пупырями. Федор, стараясь говорить невозмутимо и без дрожи в голосе, спросил:

– Ну да, а что здесь особенного?

– Но… Но ведь испанцы давно победили всех других белых людей, и черных людей, и вообще всех людей, сколько их есть во всем мире!

– Ого! И кто вам это сказал? – спросил Федор. Его ближайшие соседи слева и справа по-испански не говорили – и напряженно прислушивались к интонациям, силясь угадать момент, когда надо будет упасть на землю, дабы спастись от стрел, и отстреливаться.

– Кто, кто. Это все знают, – пробурчал индеец.

– Это наглая ложь, придуманная испанцами! – гневно сказал Федор – и услышал, как в кустах снова прошелестело. Поскольку стрела из кустов не вылетела и ветер не налетал, это могло быть только одно: спустили настороженную тетиву. Федор расслабился, лоб моментально покрылся испариной, и слабость в ногах, еще миг назад напружиненных, готовых к прыжку, заставила сесть. Но тут же гнев на этих мошенников, владык полумира, запугавших дикарей своим сверхмогуществом, захлестнула его.

– Наглая ложь! – повторил он. – В моей стране даже не имеют понятия о том, что есть на свете страна Испания. А уж я-то белый. Испанцы темнее, верно?

В кустах хихикнули. А Федор, все еще кипя бессильным гневом, вспомнил свой погост, откуда все же плавали в Европу, и недальние деревеньки Псковского и Капорского уездов, где из европейских стран знали орден, шведа, турку (то есть соседей России), Крым, Литву, ляхов, греков… И все! Все остальные были «немцы», то есть те, чей язык непонятен, тогда как мы – «словене», люди понятных слов. Как же, заставишь этих дремучих мужиков признать верх Испании!

– Если то, что ты сейчас сказал, – неправда, грех на тебе! – с убежденностью прямо-таки христианской сказали в кустах.

– На мне, согласен. Не боюсь ответа за свои слова, потому что это – чистая правда! Мы с товарищами – из страны, которая воюет с Испанией уже давно, и испанцам нас не победить никогда!

– Я тебе поверил, – с достоинством сказал индеец и вышел из кустов на открытое место. Большой лук, покрашенный в алый цвет, арауканец держал за середину тетивы, стрелы в кожаном колчане были заброшены за спину. То есть все показывало чужакам, что в данный момент намерения у индейца мирные, но в любой момент может дать отпор!

– Мы сюда затем и пришли из страшного далека, чтобы причинить вред испанцам! – твердо сказал Федор, опираясь на мушкет, как на костыль. – Ребята, а вы что молчите? Что я тут, как актер на театре, один выступаю? Давайте, помогайте.

– А зачем? У тебя неплохо получается, – отозвался кто-то ядрах в двухстах слева.

– Ну и ладно. А если что не так скажу – вина на вас, а не на мне. Договорились?

– Уже выучился у индейцев! «Грех на вас», «вина на нас» – съехидничал Джеймс Тэрбот, чуть-чуть знающий по-испански, но стесняющийся говорить.

– О чем вы говорите? – тревожно спросил арауканец.

– Ну, я… Как это сказать по-испански? – Слова «возмутился» Федор не вспомнил и сказал, досадливо морщась, не самое точное слово, подгоняя всю фразу под него:

– Я… рассердился, что один говорю, – а они ответили: «Говори, ничего, у тебя неплохо получается!» Я им: «Ну ладно, только если что не так скажу – вина за то на вас, не на мне!» А они в ответ: «У арауканина научился: „грех на вас“, „вина на нас"“. А что? Если есть чему, можно и поучиться, правда?

Индеец посмотрел на него и захохотал – немного визгливо на европейский слух, притом что голос у него был низкий, – но искренне. Федор рассмеялся тоже, и сказал:

– Нам пить нечего. Вся вода на корабле испортилась.

– «Корабль» – это, так? – арауканец показал на море.

– Да-да.

– Пошли, здесь близко хорошая вода. Покажу короткую дорогу. Меня по-испански звать Луис Капауро.

– Меня по-испански Теодоро. А «Капауро» разве испанское имя?

– Нет. Но и не совсем наше. Отрубленный кусочек имени «Каупауроро».

Когда на «Золотую лань» без приключений и потерь доставили и свежую воду, и провизию, – Дрейк узнал то, о чем рассказал Федору Каупауроро. Он изумился наглости испанцев: те каждому пленному арауканцу втолковывали, что весь мир уже покорился великой Испании, только они, дурни несчастные, еще брыкаются.

Дрейк счел необходимым по такому случаю лично разъяснить арауканцам ситуацию в мире. Он съехал на берег, два дня в селении вел переговоры с вождями здешних окрестных (теми из них, кто успел подъехать наутро) арауканцев. Потом передал индейцам ценнейший дар: бочонок пороха, два пистолета, запас пуль и пять мушкетов – половину запасного оружия из трюмов «Золотой лани».

После чего был составлен по всей форме акт об уничтожении означенных предметов, пришедших в негодность и подлежащих досрочному списанию вследствие повреждений, возникших по причине проникновения забортной воды в трюм вследствие течи, возникшей после длительного и жестокого шторма на 52 градусе южной широты (долготу определить не удалось)… Уфф!

Замечу, что арауканцы, окрыленные такой помощью, воспрянули духом и сопротивление их испанцам достигло такой силы, что шли века, рухнула испанская империя, – и только в восьмидесятых годах девятнадцатого века (!) Араукания была присоединена к Чилийской республике!

5

На свитке барселонской карты побережий Нового Света чилийский берег тянулся почти по прямой с юго-востока на северо-запад. В соответствии с картой Дрейк каждый вечер приказывал брать на два румба западнее, чтобы ночью нечаянно не врезаться в берег! Но каждое утро оказывалось, что берег исчез из вида, но по приметам ясно, что он идет прямо на норд. И, чтобы подойти к нему вновь, приходилось забирать круто на северо-восток. Получалось, что «Золотая лань» теряет на эти зигзаги две трети времени. Нуньеш да Силва строго следил за тем, чтобы адмирал тщательно соблюдал указания этой карты. Дело в том, что адмирал внушил португальцу, что да, в самом деле, такую карту только в Лиссабоне и могли изготовить. Ну, есть еще годные для такого дела космографы в Барселоне, – но эта замечательнейшая карта, конечно же, творение земляков прославленного кормчего и «пилота» (так в том веке именовали лоцманов). И теперь дом Нуньеш готов был из патриотических побуждений яростно отстаивать достоинства этой карты, даже вопреки очевидности!

В последний день ноября «Золотая лань» вошла в залив Филиппа – это в пятнадцати милях севернее Вальпараисо. К сожалению, на берегу не оказалось ни источников пресной воды, ни овощей. Паслось только одно стадо свирепых на вид, но невозмутимых при ближайшем знакомстве коротконогих буйволов. Людей на берегах залива видно не было. Только в дальнем конце его какой-то индеец ловил рыбу – вернее сказать, бил ее острогой. Англичане отбуксировали его лодчонку к «Золотой лани». Индеец невозмутимо поднялся по штормтрапу – так уверенно, точно полжизни отплавал на европейских кораблях.

Дрейк сказал:

– Почти месяц плывем вдоль арауканских берегов, и ни разу ведь не видели туземцев в море. Должно быть, земли этого племени кончились.

Но нет, темное морщинистое лицо, печальные глаза – бессомненный арауканец. Адмирал подошел к рыбаку и приветливо спросил о том, что более всего его поразило во внешнем виде индейца:

– Испанские, что ли? – И показал на короткие панталоны из домотканой пестряди. Индеец тряхнул отрицательно головою и сказал: «Но, сеньор».

Адмирал поднес индейцу подарки, тот успокоился и завязалась беседа. Этот арауканец говорил по-испански лучше всех, встречавшихся людям Дрейка к югу от Ла-Платы на восточном и к северу от Огненной Земли на западном побережье. Дрейк позвал его в свою каюту и начал расспрашивать. Тот охотно отвечал. Да, сейчас в Вальпараисо заходят большие торговые корабли, чего не случалось еще пять лет назад.

Услышав это, Дрейк оживился:

– Большие? Очень большие? Больше нашего корабля?

– Бывают много больше, вдвое в длину, и палки с одеялами длиннее.

– Палки… А, мачты. И по скольку их?

– У вас три, а на тех кораблях по четыре.

– Правильно. Большие галионы, с крейс-мачтой. Часто они заходят?

– Разно. Нельзя сказать, что часто. Два месяца, три месяца. Один и сейчас там стоит.

– Вот как? А как ты думаешь, там можно на моем корабле подойти к берегу не там, где испанцы причаливают? – спросил Дрейк. Карта барселонских космографов утверждала, что в Вальпараисо гавань даже в отлив доступна для любых кораблей и глубины у кромки берега всюду в ней с избытком достаточны. Но если верить свитку – «Золотая лань» уже давно идет по суше.

Если восточное побережье Южной Америки те, кто давал информацию барселонским картографам, знали отлично, а Караибское – прилично, то западное… Дрейк утратил доверие к своему тридцатитрехфутовому свитку…

– Если дону адмиралу угодно, – сказал индеец, – я проведу ваше судно к самому городу безопасными путями.

– Ххо! Еще как угодно! – вскричал Дрейк.

Индеец уговорился с Дрейком, что привезет вождя своего племени, – и отплыл. Вскоре вернулся с людьми своего племени (название которого никто из осмелившихся на то англичан, ни даже Федор, справлявшийся хоть с турецкими, хоть с патагонскими, хоть – что посерьезнее – с берберскими и валлийскими именами и названиями, не смог повторить за индейцами) на двух больших лодках. Лодки были неинтересные: обыкновенные ялы испанского образца. Индейцы приплыли с провизией. Тут были яйца, куры, тощая пегая свинья и два мешка странных сушенных ягод, с инжир величиною, бурого цвета и слабо пахнущих чем-то сладковатым. Вождь извинился, что их край столь скуден и более нечем им одарить дорогих гостей. Но невдалеке имеется место, где в изобилии вина, и еда, и всякие вещи, и оружие – да что душа пожелает! Надо только отобрать все это у испанцев…

– Вот затем мы сюда и явились! – весело сказал адмирал.

6

4 декабря «Золотая лань», ведомая лоцманом-индейцем, вышла из залива Филиппа в южном направлении. Вторично проходя вдоль побережья в тех именно местах, где была назначена встреча трех английских кораблей, Дрейк не видел ни «Елизаветы», ни «Меригоулда». Индейцы заверили, что таких кораблей здесь не бывало, и что пройти незамеченными они не могли: для испанцев да, для индейцев – исключено! 5 декабря в полдень «Золотая лань» вошла в гавань Вальпараисо. В гавани стояло одно сравнительно крупное испанское судно. Это был «Капитан Мореаль», знаменитый тем, что десять лет назад на нем держали флаг первооткрыватели Соломоновых островов: Альваро Менданья да Нейра – номинальный глава экспедиции, двадцатипятилетний паркетный шаркун, племянничек вице-короля Перу, и Педро Сармьенто де Гамбоа – профессиональный мореплаватель. С последним нам еще суждено встретиться позже, так что запомни, читатель, имя этого отважного моряка!