Текст книги "История Древнего мира: от истоков цивилизации до падения Рима"

Автор книги: Сьюзен Бауэр

Микенцы нападают на город Трою между 1260 и 1230 годами до н. э. – и сильно страдают от своей победы

На северо-западному берегу Малой Азии, в самом углу полуострова, куда никогда, даже во времена своего наибольшего величия, не доходила власть хеттов, стоял город Троя.

В годы, когда Вавилон и Ассирия, Вашукканни и Хаттуса сражались за право контролировать земли от Залива до берегов Средиземного моря и севернее, почти до Черного моря, множество горных племен, пустынных вождей и древних городов все еще оставались независимыми, от контроля крупных государств. Троя была одним из таких городов. Она возникла почти за две тысячи лет до описываемых событий, когда ее царь возвел стены вокруг своей крохотной деревушки, чтобы защитить людей от враждебного и алчного окружения. За века город не раз сгорал и вновь отстраивался, дряхлел и обновлялся, уменьшался и затем вырастал снова – опять и опять, оставляя слой за слоем культурные отложения.

В дни, когда Рамзее II и Хаттусили III заключили свой договор, Троя, лежавшая не так далеко на западе от процветающего царства хеттов, переживала свое седьмое возрождение (названное археологами «Троя Vila).* Это был богатый город, не испытывавший особой нужды во ввозе продуктов питания или товаров: Троя стояла на равнине с большим количеством плодородных земель. В ближайших водах водилось много рыбы, на лугах паслись овцы. Кроме того, Троя была знаменита своими табунами лошадей, которые питались излишками зерна.¹

Но в период между 1260 и 1230 годами до н. э. Троя была уничтожена огнем и войной. Ее стены были снесены, в самом городе имела место резня: непогребенные человеческие кости так и остались валяться на улицах.

История о начале этой войны через пятьсот лет была изложена в «Илиаде».

После снятия с нее кожуры предвзятости суть легенды становится достаточно ясной. Менелай, царь греческого города Спарта, женился на принцессе из Аргоса, города, который лежал севернее его собственного. Эта принцесса, Елена, привлекла блуждающий взгляд Париса, сына царя Трои, довольно храброго воина, но завзятого бабника. Между прочим, в глазах собственных сограждан мужского пола это отнюдь не делало его образцом мужественности и объектом для подражания – что выгодно отличает тогдашних троянцев от наших современников. «Парис, красавчик, – кричит ему брат, – ты волокита и соблазнитель/».²

Словом, Парис соблазнил Елену и затем увез ее в Трою. Ме-нелай, супруг Елены, решил отомстить и попросил своего брата Агамемнона помочь ему в войне с Троей.

Агамемнон был могущественным греческим царем (его народ у Гомера именуется ахейцами), поэтому он призвал все греческие города присоединиться к их войску и отплыть единой флотилией к Трое, чтобы отомстить за оскорбление брата (оскорбление Елены при этом не особо учитывалось). Греки прибыли на берег Малой Азии, но не смогли взять город из-за доблести троянских солдат и высоты троянских стен. Войска расположились вокруг города, взяв его в блокаду на долгие десять лет.

Осада – декорация центральной драмы Илиады, а центром истории являются подвиги великого воина Ахилла, который происходил из Фессалии (горного района на севере греческого полуострова). К концу «Илиады» мы очень много узнаем об Ахилле – но греческая армия все еще торчит под стенами Трои, а троянский царь Приам все еще занимает свой трон. Сама война идет где-то за кулисами. К началу второй эпической поэмы, «Одиссеи», осада закончилась, Троя уже разграблена, и греки отправились в долгий путь домой.

История падения Трои к ногам осаждающих греков рассказывается по частям различными греческими поэтами, но появляется в завершенной форме гораздо позднее, во второй книге «Энеиды», созданной римским поэтом Вергилием:

 
Разрушен войною и сломлен судьбой,
И множество лет утекло с той поры,
Когда хитроумные греки коня сотворили С холм высотой и с сосновыми ребрами...
По жребию воинов отобрав,
Спрятали всех в его чреве глубоком,
Живот до отказа набив храбрецами.¹¹³113
  это место было покинуто и оставалось незаселенным четыреста лет. Греки построили на этом месте город примерно в 700 году до н. э., много позже возникновения эпических легенд о Троянской войне, и назвали город Илион; археологи называют Илион Троей VIII. Римляне захватили греческий город в первом веке до н. э. (Троя IX – последнее большое заселение города). (Прим. авт.)


[Закрыть]
 

Когда греки шумно продемонстрировали свой уход, троянцы, приняв коня в качестве подарка римской богине войны Минерве, затащили его в город, игнорируя при этом различные страшные предзнаменования ии предупреждения. Они отпраздновали победу, уснули, мертвецки пьяные, и тогда греческие воины вылезли из брюха коня.

 
Они разбежались по городу, спящему в пьяном угаре,
Убили они часовых всех и распахнули ворота,
Оценив их крепость достойно, и в ряды атакующих влились...
...Город охвачен огнем; греки отныне хозяева тут.⁴
 

Оба, и Вергилий, и Гомер, описывают эту войну XIII века до н. э., используя язык и речь, вооружение и оружие, политические проблемы и героев своего собственного времени. Но поэма все-таки сохраняет зерна исторических событий. Троя была сожжена, ее жители погибли или спаслись бегством.

Итак, кто же в действительности участвовал в войне против Трои?

Город наверняка пал не во время жизни Гомера, когда бы это ни произошло. Общее научное мнение ориентировочно помещает Гомера примерно в 800 год до н. э. В крайнем случае, он мог жить немного раньше, но невероятно, чтобы он жил в 1230 году до н. э. – а это самая последняя из возможных датировок, которую археологи отводят пожару, погубившему «Трою Vila». Гомер рассказывал историю прошлых лет.

Детали легенды показывают нам автора, создававшего художественно-историческую литературу. Переводчик И. В. Райю указывает, например, что Гомеров Нестор (царь Пилоса, микенского города, которому приписывали отправку в экспедицию против Трои 60 кораблей) пьет из чаши с двумя голубками; идентичная чаша была найдена в руинах Микен.⁵

К 1250 году до н. э., когда пользовались чашей, украшенной двумя голубками, микенские владыки Микен, Фив, Афин и Пилоса уже превратили свои города в маленькие царства, окруженные стенами и связанные гладкой дорогой для колесниц. Кносс на Крите за морем, возможно, некоторое время управлялся микенским правителем, но к 1350 году он был окончательно разрушен.¹¹⁴114
  Дж. Лесли Фиттон замечает: «Множество литературных работ относится к дате окончательного уничтожения Кносса, но консенсус до сих пор не достигнут» (Минойцы, стр. 181). Однако при любых расчетах Кносс перестал быть могущественным центром примерно в 1450 году и никогда больше не достиг прежнего важного положения.


[Закрыть] Микены теперь были самым могущественным из греческих царств; Фивы, Пилос и Афины отставали ненамного. Царь Пилоса правил теперь таким количеством земель, что разделил их на шестнадцать районов, каждый со своим правителем и его заместителем, которые каждый год отправляли в Пилос налог в виде бронзы.⁶ Эти крупные центры вели активную торговлю с хеттами и египтянами – ни одна из этих империй не делала попыток завоевать города греческого полуострова. Хетты вообще не были моряками, и хотя египтяне пользовались лодками на Ниле, они не любили море, которое называли «Великий Зеленый» и обычно избегали.⁷

Что породило конфликт между микенскими городами и троянцами, мы не знаем. Ссора действительно могла иметь под собой пленение принцессы. Дипломатические браки, имевшие место по всему древнему миру, показывают, что в таких деликатных переговорах определялся статус договаривающихся: те, кто посылал принцесс, стояли ниже; те же, кто их принимал в жены, демонстрировали тем самым большее могущество.

Геродот, писавший много позже, также рассказывает историю о похищении Елены сыном Приама. В своей «Истории» он заявляет, что слышал эту легенду из независимого источника – от персов, которые считали, что греки переусердствовали.

«Хотя персы считают похищение женщин незаконным действием, они также утверждают, что глупо что-то предпринимать и мстьить из-за женщин, раз уж их уже похитили;разумнее, говорят они, не обращать на это вниманияу потому что очевидно, что женщины являются добровольными участницами своего похищения_у иначе этого не произошло бы».⁸

Это замечание (которое намекает на то, что похищение было произведено отнюдь не без желания женщины, но не развивает эту тему) приводит Геродота к такому объяснению возникшей враждебности между греками и персами:

Греки собрали могучую армию из-за женщины... а затем вторглись в Азию и разбили Приама с его силами. С тех пор персы считали греков своими врагами... Они датируют возникновение своей вражды с греками от времени падения Илиста.⁹

Это еще один анахронизм, так как во время разграбления Трои Vila Персия еще вообще не существовала. И все-таки он показывает, что города Греческого полуострова и Малой Азии долгое время ненавидели друг друга. Роберт Грейвз предположил, что похищение, хоть и реальное, было актом реванша за предшествующий рейд микенцев на троянскую землю.¹⁰ Похищение Елены было вызвано враждой, которая существовала уже много лет.

Из-за чего бы ни началась война, микенцы победили в битве, и Троя пала. Но вскоре сами микенцы начали долгое скольжение вниз с вершины своего могущества. Города уменьшались, ветшали, становились менее безопасными.

Возможно, это началось еще до осады. Фукидид рассказывает нам, что война длилась так много лет, потому что осаждавшие город микенцы не имели достаточно средств, чтобы нормально снабжать себя; так как им не хватало пищи, им приходилось часть времени тратить на ее выращивание и проведение пиратских рейдов в Эгейском море, а не сражаться беспрерывно.¹¹

Война с Троей просто ускорила деградацию. Из «Одиссеи» мы узнаем, что победа над Троей была того рода, какая позднее получит имя царя Пирра; победой, которая сокрушила победителя почти так же, как и побежденного. Одиссея проникнута атмосферой печали. В словах Нестора, царя Пилоса, рассказ о ней звучит печально, хоть микенцы и победили:

 
Это история о скорби, которую мы испили в той земле,
мы, сыны Ахеи, необузданные в гневе,
и вынесшие горя без меры...
Там пали лучшие из нас... а многие другие заболели,
мы много страдали там ...
Когда ж разорили мы город Приама гордый,
домой направились на кораблях своих...
Но и тогда определил нам Зевс губительную судьбу.¹²
 

Микенские герои медленно возвращались домой – чтобы расстраивать уже устоявшийся там новый домашний уклад, убивать наследников, красть благородных людей, грабить урожаи и уводить жен, принадлежащих другим. Их прибытие принесло много беспокойства: «последний из героев, вернувшийся домой, – рассказывает нам Фукидид, – вызвал немало переворотов и интриг, последовавших повсюду».¹³ Пик славы микенцев прошел и никогда больше не возвращался.

Примерно в 1200 году до н. э. в Китае ремесленники Шана начинают отливать бронзу, жрецы Шан делают рисунки на кости для гадания, а шанский царь правит из города Инь

После переезда столицы государства в город Инь при хитром и гибком Пань Гэне династия Шан погрузилась в относительный покой примерно на век. Следующий правитель, который всплывает как личность – это двадцать второй шанский царь By Дин, который правил, вероятнее всего, около 1200 года до н. э.

By Динь, согласно древнему своду исторических преданий «Шу Цзин» (созданному через несколько сотен лет после событий, но еще до времен Сыма Цяня, который использовал их как один из своих источников), провел свои юные годы в среде «низких людей», бедноты и крестьян. Затем он начал править, ни говоря ни слова:

«Он не разговаривал три года. И позднее он все еще был склонен не разговаривать – но когда он говорил, его слова были полны гармоничной мудрости. Он не смел позволить себе бесполезной легкости, но был значительным и спокойно руководил районами Инь во всех их вопросах, малых и больших, и никогда не роптал».¹

Тишина, определяемая молчанием, эта неожиданная добродетель царя, не особенно отличается от заявления Пань Гэна, что перенос столицы есть демонстрация силы, а не слабости. Власть царя Шан в это время явно не походила на ту власть, которой обладали хеттские, вавилонские, ассирийские и египетские правители с их вечным потоком угрожающих и льстивых посланий, их саморекламой, их хвастовством, их гонцами и дипломатами. Источником авторитета в Шан служило совсем другое.

Но, подобно By Дину, история почти совсем молчит о годах, когда государством управляли из города Инь. Шан оставил после себя остатки домов, кости и бронзу. Лишь они рассказывают нам об образе жизни Шана. Но они не так много говорят нам о том, какими были его правители.

Самые знаменитые предметы материальной культуры Шан – сосуды, оружие, прекрасно заточенные сельскохозяйственные инструменты, украшения – сделаны из литой бронзы. Они служат подтверждением власти шанского правителя. Как и строительство пирамид, литье бронзы нуждалось в царе, который мог заставить массу людей заниматься неприятной и трудоемкой работой, в данном случае – добыванием руды из шахт в холмистой местности к северу от реки Хуанхэ.

Работа шахтеров и ремесленников представила, по словам одного из ученых, занимающегося древним Китаем, «великое художественное достижение человечества».² Никакой другой древний народ не был способен отливать бронзу в такие утонченные формы.³ Бронзовые рукояти дротиков были украшены бирюзой и увенчаны лезвиями из белого жадеита; упряжь лошадей скрепляли богато украшенные бронзовые пряжки; бронзовые маски придавали надевавшему их грозный или комичный вид. Сосуды для пищи и вина, самые сложные из всех бронзовых изделий, имели форму драконов, быков или других существ, а завершали их богатые рельефные ручки. На некоторых сосудах выгравированы названия, другие имели знаки, показывающие их предназначение. Иногда надписи указывали год или празднество.

Эта отрывочная информация, какой бы скудной она ни была, свидетельствует, что население Шана все больше привыкало пользоваться письмом. В Китае письмо развивалось по тому же образцу, что и в Месопотамии, и на Крите: оно возникло примерно за 4000 лет до н. э. как отметки владельцев предметов, а затем становилось все более сложным. Но, похоже, китайское письмо развивалось абсолютно независимо от письменности где-либо еще в древнем мире. Самые ранние значки с реки Хуанхэ были изображениями, но письменность Китая стала первой, которая ушла от картинок, начав комбинировать изображения: объединяя изобразительные знаки (так называемые «идеограммы») в «составные идеограммы», которые могли выражать абстракции и идеи.⁴

Ко времени размещения двора Шана в городе Инь эти «составные идеограммы» стали достаточно сложными, чтобы записывать божественные пророчества и священные тексты. В руинах столицы Шан археологи нашли сотни знаков, выгравированных на костях; во многом они служили тем же, чем позднее служили внутренности греческим жрецам. Люди, которые нуждались в совете, приходили к жрецам, чтобы задать им вопрос. Жрецы приносили очищенные и высушенные лопатки коров или овец (или, время от времени, панцири черепах), с вырезанными на них узорами или знаками и надписями, а затем касались кости или раковины нагретым металлическим лезвием. Когда кость трескалась, дорожка трещины по рисунку или надписи «прочитывалась» жрецами и интерпретировалась как послание, направленное предками, которые теперь посылали свою мудрость назад живущим. Священник вырезал результаты запроса ножом на кости или раковине в виде знаков и заполнял канавки краской.⁵

Эти «гадальные кости» показывают, что вопросы, внезависи-мости от того, кто их задавал, всегда подавались от имени царя.

В «Шу Цзин» древние историки хвалят царя By Дина за его упорное трудолюбие, за отказ тонуть в роскоши и за покой, который он принес своему народу: во время всего его правления «не было ни одного убийства». В то же самое время древний философский текст «И Цзин» («Книга Перемен») с одобрением описывает, как By Дин организовал трехлетнюю кампанию против восставших племен на северо-западе; через семьсот лет «Ши Цзин» («Книга Песен») приписывает ему управление невероятно огромными землями:

 
Даже внутри страны владения тянулись на тысячи ли...
Но он открывал новые, дальние земли за четырьмя морями.
Люди из-за четырех морей подходили к нему с почтением,
Прибывали с почтением к нему, толпы за толпами.^в
 

Эти черты – скромного и трудолюбивого человека, сосредоточенного на заботе о подданных, и победителя, требующего почтения – странно сочетаются. Похоже, представление о роли и задачах царя не было однозначным, и хроники не уверены – то ли он духовный лидер, придерживающийся добродетелей прошлого, то ли полководец, заботящийся о будущем страны.

Мы можем без сомнения утверждать, что царь Шана значительно усилил свою власть после переезда в Инь. На царском кладбище, располагавшемся немного севернее столицы, царей хоронили в могилах, являвшихся как бы антиподами египетских пирамид. Вместо того, чтобы устремляться в небо, могилы представляли собою огромные подземелья, уходящие в землю так глубоко, что на их строительство должны были уходить годы. В этих подземельях находятся человеческие жертвы – не тела лояльных подданных, которые уходили со своим мертвым повелителем, веря, что царь поведет их за горизонт в другой мир, а обезглавленные.¹¹⁵115
  Исследователь Дж. А. Г. Роберт указывает, что жертвы часто увеличивались на десять: это, вероятно, подходит к моей теории, упомянутой в главе 15, что число десять могло служить как усилитель качества. (Прим. авт.)


[Закрыть] Одна могила содержит семьдесят три черепа, которые выложены на четырех склонах, уходящих вниз, в могилу, и группу из пятидесяти девяти обезглавленных скелетов на южном склоне.⁷ В самом Инь археологи нашли основание алтаря, где, вероятнее всего, и приносились жертвы.

Это предполагает большую степень деспотичной власти со стороны царя – особенно потому что он мог принудить убивать даже после своей смерти. И при этом Сыма Цянь постоянно упоминает придворных чиновников и отдельных феодалов как самостоятельных влиятельных лиц. Вероятно, область, над которой имел власть царь Шан, была довольно небольшой. На окраинах феодалы и чиновники правили от его имени – но действовали более или менее по собственному усмотрению. С расположенных дальше равнин и долин с поселениями население посылало царю дань, чтобы избежать его гнева, или просто зная, что он существует – а может быть, и не зная об этом, пока через их деревню не промаршируют с грохотом вооруженные солдаты, забирая их добро от имени царя.

Два противоречащих друг другу портрета царя могут слиться в одну реальность: царь Шан был духовным главой своего народа, а его реальная и земная власть существовала внутри гораздо меньшей территории. Сам By Дин не мог править без помощников. Согласно свидетельству Сыма Цяня, время своего трехлетнего молчания он провел в поисках чиновника, который мог бы служить его правой рукой. Наконецон нашел помощника, которого искал – мудреца по имени Фу Юе, который был простым ремесленником в городе, расположенном восточнее Инь. Только тогда By Дин прервал молчание и начал править. Царю, несмотря на все его духовные добродетели, при управлении людьми приходилось полагаться на других – не только на мудрого помощника, но также и на знать, которая контролировала отдаленные провинции царства Шан.

Но это все лишь предположения, так как история о By Дине построена вокруг фрагментов костей и бронзы, а легенды записаны через тысячу лет после событий.

Около 1200 года до н. э. арии Индии расселяются по долинам рек и по равнинам

Как и китайская династия Шан, индийские правители остаются для нас безликими, укрытыми под покровом истории. Время от времени под рябью тускло мерцает лицо, но его черты остаются нечеткими.

Племена, которые называли себя ариями, расселялись вдоль Инда, южнее гор, оставаясь почти целиком в западной части субконтинента. По-видимому, они вступали в смешанные браки с местным населением. Теперь они стали гораздо богаче, чем их родственники, которые ушли на запад. Через триста лет после своего прихода арии приняли стиль жизни, который гораздо больше соответствовал исчезнувшей хараппанской культуре, чем их прежней кочевой. Постепенно прошлое начало стираться из памяти; санскритское слово grata, название для оседлых деревень за стенами, изначально означало лагерь кочевников, окруженный повозками.¹

Арии не оставили заметных следов своей жизни, но примерно к 1200 году они начали осознавать свое новое воплощение в качестве оседлого народа со своими собственными мифами. Самый ранний сборник индийских текстов, появившийся на их языке – это «Ригведа». Как большинство древних поэм, она была записана много позже, чем ее начали рассказывать устно в кругу у костра или очага, но все равно эти стихи дают нам возможность взглянуть на мир, который построили для себя арии.¹¹⁶116
  Сложные лингвистические расчеты привели большинство ученых к соглашению, что гимны «Ригведы», впервые записанные около 600 года до н. э., завершили процесс устного творчества, шедшего примерно между 1400 и 1100 годами до н. э. (для краткости объяснения см. главу Стэнли Уолпер-та «Век ариев» в книге «Новая история Индии» (Stanley Wolpert. A New History of India.). Давая эту дату, отметим, что даже самые ранние из легенд в «Ригведе» ничего не говорят о жизни, которую эти племена предположительно вели в пустынях Центральной Азии, севернее гор; это должно означать большой зазор времени между расселением вдоль Инда и первыми устными рассказами, сохранившимися для нас в «Ригведе». (Прим. авт.)


[Закрыть] Во-первых, «Ригведа» почти целиком посвящена объяснению законов природы и уложениям индийских богов. Любой народ с развитым пантеоном богов и божественных законов нуждается в жрецах не меньше, чем в военачальниках – ведь он находится на краю образования более сложного общества. Ко времени появления более поздних вариантов «Ригведы» жрецы ариев стали не просто специалистами по общению с богами, а наследственным классом специалистов. Сыновья жре-цоа сами становились жрецами и женились на дочерях других жрецов. Гимны «Ригведы» стали первыми записанными текстами ариев, а жрецы – их первой настоящей аристократией.

Люди, находившиеся в процессе становления индийцами, удерживались вместе общей философией и религией, а не политической организацией или военной мощью.² Так, «Ригведа» много говорит нам о поклонении богам, но очень мало – о распространении ариев по земле, которая стала им домом. Собрание поэтических текстов, разделенное на десять циклов, называется мандола? Каждая мандала содержит гимны, славящие богов, и песни, которые следует петь во время жертвоприношений и других ритуалов.

Индийские боги – это боги природы, как свойственно народам, чья жизнь проходит в тяжелых окружающих условиях или у бурных рек (Яхве Авраама представляет собой заметное исключение из этого правила): Варуна – бог-небо; Ратри – дух ночи; Агни – бог огня; Парджана – бог дождя, который «ломает деревья» и проливает воду на коров, лошадей и людей; Митра – бог солнца и Индра – успокоитель хаоса и главный в пантеоне, тот, «который делает твердой сотрясающуюся землю, который заставляет успокоиться горы, когда их качает... в чьем ведении лошади, деревни и все колесницы».⁴ Индра, Варуна и Митра случайно оказываются свидетелями заключения договора между царем Митанни и Суппилулиумой, создателем хеттской империи; это показывает не только то, что митаннийцы были ариями, но что арии поклонялись этим богам задолго до того, как разделились и направились различными путями на запад и на юг.

Книги «Ригведы» с II по VII, самые старые ее гимны, позволяют нам бросить взгляд на политическую и военную структуру общества ариев сквозь мутное стекло ритуалов. Богу огня

Агни отводится задача атаковать «стены его оружием» – это предполагает, что когда арии стали многочисленными и распространялись по большой территории, они сражались со встречавшимися у них на пути деревнями, окруженными деревянными стенами, и сжигали их.⁵ Один гимн упоминает битву между «темнокожими» людьми и ариями – лет сто назад некоторые ученые ухватились за это описание как за доказательство того, что стоявшие ниже по развитию туземцы были уничтожены светлокожими «ариями». Но седьмая мандала описывает битву между десятью царями ариев друг против друга. Похоже, что арии сражались друг с другом так же часто, как и с другими жителями речных долин и прилегающих равнин.

Видимо, эпоха первых гимнов «Ригведы» была временем, когда начал формироваться не только клас жрецов, но и класс воинов-аристократов, а также наследственная правящая верхушка, которая передавала власть от отца к сыну.⁶ Но далее этого мы не можем продвинуться и пока ни один из этих жрецов и военачальников не имеет имени.