Текст книги "Танцуй, пока можешь"
Автор книги: Сьюзен Льюис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Лорд Белмэйн отошел от окна и оперся о стол директора, по-прежнему испепеляя меня взглядом.
– Вы прекрасно понимаете, что могли разрушить моему сыну жизнь. А впрочем, вас ведь именно для этого сюда и прислали, не так ли? Чтобы сделать всеобщим посмешищем и меня, и моего сына, которому всего семнадцать. В первый раз вы, правда, потерпели неудачу в той истории с аварией. Ведь не поверь я тогда в его невиновность, его бы исключили из школы. И все же он упорно продолжал запираться, покорно принимая наказание. Почему? Да потому, что на этом настаивали вы! И вот опять из-за вас имя моего сына треплют всякие грязные газетенки. Но вынужден вас огорчить: на этот раз у вас тоже ничего не вышло! Его не исключат из школы, нет! На этот раз придется уехать вам, мисс Соррилл. Но прежде чем вы покинете стены Фокстона навсегда, я все же хочу получить ответ на свой вопрос: кто вы? Внучка Инса? Его племянница? А может быть, просто хороший друг семьи?
– Я не имею ничего общего с семьей Инсов! – Мой голос срывался на крик от бессильного отчаяния и унижения. – Я вообще не цыганка. Я…
– А теперь послушайте меня. Вчера вечером я употребил всю свою власть, чтобы эта история не попала в газеты. Но у меня ничего не получилось, и знаете почему? Потому что журналисты провели свое собственное расследование. Они располагают фактами, и эти факты говорят сами за себя. А поэтому я еще раз вас спрашиваю: кто вы?
– Мой отец был актером. Я действительно росла на ярмарочной площади, но…
– Ярмарочная площадь! Цыгане! Да это же совершенно одно и то же!
– Нет! Прошу вас, выслушайте меня! Я люблю вашего сына, и он любит…
Лорд Белмэйн с силой ударил кулаком по столу:
– Можете не рассказывать мне небылицы! Меня вам не обмануть! Вы ничего не значите для моего сына. Слышите? Абсолютно ничего! И если вы еще когда-нибудь хотя бы близко подойдете к нему…
– Я бы никогда не сделала ничего, что могло бы повредить Александру. Клянусь. Никогда!
– Имена! Мне нужны имена тех, кто послал вас сюда!
– Вы ошибаетесь, уверяю вас. Спросите мисс Энгрид!
Но твердо решив установить связь между мной и Альфредом Инсом, он не желал ничего слушать. Он требовал объяснить, почему я не сказала правды о своем прошлом, когда устраивалась на работу; почему из всех школ в Англии выбрала именно Фокстон; почему из всех учеников шестого класса остановила внимание именно на его сыне. Вопросы сыпались на меня как из рога изобилия, и мои ответы получались путаными и бессвязными. Зачем я накануне ездила в Лондон? Сколько мне заплатили журналисты за эту историю? Какие еще грязные подробности я им сообщила? Сколько времени будет продолжаться эта вендетта? Неужели у людей, подобных мне, нет ни малейшего понятия о чести и совести?
– А теперь, – в заключение сказал лорд Бел мэйн, – я требую, чтобы через час ноги вашей не было на территории Фокстона. Вы меня слышите? Немедленно отправляйтесь вон отсюда! А уж я позабочусь о том, чтобы вы никогда больше не смогли переступить порога приличной школы.
Мисс Энгрид отвезла меня обратно в коттедж на Тонто. Я знала, что десятки глаз следят за нами из окон, но не могла себя заставить поднять голову. Когда мы подъехали к коттеджу, мисс Энгрид сказала:
– Элизабет, мне кажется, ты должна знать, кто ниноват во всем случившемся. Это – миссис Дженкинс. Судя по всему, она видела вас в Лондоне на Рождество и с тех пор все время следила за вами. А с ее связями на Флит-стрит… Кажется, у тебя в последнее время появились какие-то новые знакомые в местном пабе? – Я кивнула. – Это были репортеры.
Господи, какой кошмар!
Мисс Энгрид помогла мне подняться наверх. В гостиной меня ждал Александр.
Он выглядел измученным и напряженным. Судя по всему, его беседа с отцом оказалась не намного приятнее моей. В руке он сжимал газету.
– Тебе не следовало сюда приходить! – прошептала я.
– Не мог же я не попрощаться! – Голос Александра был холодным и язвительным. Потом последовала пауза, после которой он внезапно сорвался на крик: – Как ты могла, Элизабет?! Ты поставила в идиотское положение меня, мою семью. Зачем ты это сделала?
– Я этого не делала. Ты заблуждаешься, как и все остальные. Прошу тебя, выслушай меня…
– Хватит лгать! Зачем же еще ты ездила в Лондон, если не из-за этой гнусной газетенки? Да я готов убить тебя за то, что ты с нами сделала, понимаешь?
– Пожалуйста, Александр…
– В этом деле слишком много совпадений, Элизабет. Они стали табором там, в поместье отца, а ты приезжаешь сюда, в Фокстон. Значит, мой отец прав? Тебя подослали специально? Ну что ж, ты своего добилась! Только постарайся не потерять эту газету. Теперь, когда у тебя будет плохое настроение, ты всегда сможешь поднять его, вспомнив, какую славную шутку ты, Элизабет Соррилл, сыграла с семейством Белмэйнов. – В его взгляде было столько отвращения и ненависти, что я не могла этого вынести. – Каким же я был идиотом, когда верил твоим словам о любви!
Дверь открылась, и в комнату решительно вошла мисс Энгрид.
– Александр, – спокойно сказала она. – Мне кажется, вам пора идти.
Схватив коробку, набитую книгами и пластинками, которые он давал мне, Александр направился к двери. Но прежде чем выйти, он обернулся в последний раз, и я поняла, что никогда не смогу забыть того смешанного выражения ненависти и боли, которое увидела в его глазах.
Стоя у окна рядом с мисс Энгрид, я смотрела ему вслед. На моем безымянном пальце по-прежнему было подаренное им кольцо. Теперь он уже никогда не узнает, зачем я ездила в Лондон. Я была беременна.
АЛЕКСАНДР
Глава 10
Я очень долго не мог прийти в себя после того, как Элизабет уехала из Фокстона. И из моей жизни. Лишь теперь, по прошествии многих лет, я понимаю причины моего тогдашнего поведения. И все же мне по-прежнему стыдно за себя и за ту боль, которую я причинил не только себе, но и другим. В то время как каждый студент считал, что его жизненная миссия сводится к тому, чтобы сделать мир как можно лучше и веселее, я приехал в Оксфорд, обозленный на всех и вся. С каждым годом эта злоба лишь сильнее разгоралась, сжигая меня изнутри. Она заполняла собой тот все разрастающийся вакуум, который Элизабет оставила в моей душе.
Несмотря на то что она обманывала меня и едва не опозорила мою семью, я все равно не мог ее забыть. Из-за нее я весьма смутно помню свой первый год в Оксфорде: он растворился в сладковатом дыму марихуаны, с помощью которой я пытался заглушить обуревающие меня противоречивые чувства. Хотя внешне я вел себя, как всякий другой студент. По крайней мере, мое поведение ничем не выделялось на общем фоне. Периодически, если бывало настроение, мы с Генри посещали одну-две лекции, но большая часть нашего времени была заполнена заумными дискуссиями на тему, каким образом мы, студенты, можем внести свой вклад в укрепление мира во всем мире. В то время это было очень модно. Однако, несмотря на наши длинные волосы и модные разговоры о социализме, наш собственный образ жизни был от него весьма далеким. Мы разъезжали по Оксфорду в новеньком «Мерседесе 230-SL», презентованном мне бабушкой на восемнадцатилетие, организовывали скандальные вечеринки, считая их своеобразным бунтом против истеблишмента, и вовсю пользовались той сексуальной свободой, которую предоставляло нам наше время. Меня буквально осаждали толпы девиц, в чьей памяти еще была свежа скандальная история о любовнице-цыганке. В результате я иногда начинал себя чувствовать чем-то вроде восставшего из гроба Джакомо Казановы. Стоило мне поманить любую из них пальцем, как она тотчас же оказывалась в моей постели. Я охотно пользовался их услугами, отнюдь не собираясь завязывать какие-то длительные отношения.
И вот однажды, когда я был на втором курсе, произошло событие, несколько приостановившее бесконечную череду уже начавших приедаться легких побед. Студенческие демонстрации в Париже против голлистского правительства нашли самый горячий отклик у студентов разных стран. Я, как и все, участвовал в самых разнообразных пикетах, бойкотах и собраниях, одинаково шумных и бестолковых. Мы чувствовали, что пришло время во весь голос заявить о себе, о своем отвращении к буржуазному комфорту, о возмущении против тех жестокостей, которые происходят в мире. Мы с Генри ходили на демонстрации против войны во Вьетнаме, против ввода советских войск в Чехословакию, против односторонней Декларации независимости и угнетения черных в Родезии. Все это было такой же приметой времени, как Дженис Джоплин, хиппи и поп-концерты, особая прелесть которых заключалась в возможности покурить травку, сбросить одежду и заняться любовью прямо на траве. Обычно после них рождалось ощущение мира, гармонии и всеобщей любви.
Это случилось после одного такого концерта – фестиваля Детей цветов. В тот день я встретил Джессику. Мы большой компанией отправились к нам с Генри, в Брэкенбэри-Билдингз, чтобы еще немного послушать музыку. Я был лишь слегка обкуренный, скучал, и все мои мысли вертелись вокруг женщин. Через некоторое время – было уже довольно поздно – я заметил роскошную цыпочку, которая, похоже, пришла совсем недавно. Эффектная и откровенно сексуальная, причем прекрасно сознающая это, она явно выделялась на общем фоне, чем сразу привлекла мое внимание.
Я молча наблюдал за тем, как она с интересом рассматривала скопление тел, смутно различимых в голубоватом дыму марихуаны. Судя по всему, она не искала никого определенного и ее абсолютно не смущало, что ее прическа и платье кажутся совершенно неуместными в подобном окружении. Казалось, что эта миниатюрная девушка шагнула сюда прямо со страниц журнала «Вог».
– Вот это да! – услышал я шепот Генри. – Кто она?
– Понятия не имею. Почему бы тебе не спросить у своей подружки? – И он насмешливо кивнул на кого-то рядом со мной.
Девица, чье имя я забыл сразу же после знакомства, смотрела на меня совершенно обкуренным взглядом, в котором, однако, я улавливал хорошо знакомые мне признаки параноидального страха. Я спал с этой девицей раза три, что, по ее мнению, давало ей на меня определенные территориальные права. Вцепившись в мою руку, она выволокла меня из комнаты и прошипела:
– Ее зовут Джессика Пойнтер.
– В самом деле? – Засунув руки в карманы, я небрежно прислонился к стене. – В таком случае, может быть, ты познакомишь меня с ней?
Ответом мне была звонкая пощечина, к которым я, впрочем, в последнее время уже успел привыкнуть, а потому она не возымела должного эффекта. Ухмыльнувшись, я развернулся и пошел обратно в комнату.
Когда мне наконец снова удалось обнаружить Джессику Пойнтер, она внимательно рассматривала мерзкие лица на «Интриге» Энзора, которую я повесил на стену, чтобы хоть как-то оживить спартанскую обстановку комнаты.
– Мне просто показалось, что иногда полезно посмотреть на себя в зеркало, – сказал я.
Джессика оглянулась, неторопливо оглядела меня с головы до ног и снова повернулась к картине.
Забавляясь ее нарочитым безразличием, я продолжал рассматривать ее сильно подведенные глаза, длинные белые гольфы, не достававшие тем не менее добрых девять дюймов до подола вязанного крючком платья, под которым, насколько я мог судить, больше ничего не было.
– Итак, я имею честь лицезреть знаменитого, а точнее пресловутого, Александра Белмэйна, – наконец заговорила она.
Я широко ухмыльнулся и перевел взгляд с ее едва прикрытой груди на накрашенные почти белой помадой губы.
– Неужели то, что я о тебе слышала, действительно правда? – продолжала Джессика.
– Все зависит от того, что именно ты обо мне слышала.
Отступив немного назад, Джессика в последний раз посмотрела на гротескные лица Энзора, а затем перевела взгляд на меня, блестяще используя свой небольшой рост для придания ему еще большей выразительности.
– Говорят, что ты презираешь женщин.
Я был прекрасно осведомлен об этой популярной в Оксфорде легенде, обязанной своим рождением местным феминисткам: широко декларируемая ненависть к мужчинам не мешала им неоднократно прибегать к моим услугам. Но впервые женщина заговорила со мной об этом до, а не после того, как переспала со мной.
– И как же я должен реагировать на подобное заявление? – весело поинтересовался я.
– А как захочешь.
– Тогда я, пожалуй, принесу тебе выпить, – сказал я, забирая у нее пустой стакан.
Я отсутствовал довольно долго и был почти уверен, что не застану Джессику Пойнтер на прежнем месте. Но она стояла там же, где я ее оставил. Ну почему они все так предсказуемы?
Улыбнувшись, Джессика поблагодарила меня, но я заметил, что в ее глазах мелькнул вызов.
– Кстати, ты так и не ответил на мой вопрос. Ты действительно презираешь женщин?
На меня вдруг напала такая тоска, что я вздохнул и со словами: «Да, я презираю женщин!» – собрался уходить. Но Джессика, остановила меня:
– Я ведь не собираюсь ничего предпринимать по этому поводу.
– А ты бы все равно не смогла ничего сделать.
– Я бы не смогла? – Она негромко рассмеялась, и меня заинтриговали нотки превосходства в ее голосе. Хотя, возможно, это скорее была агрессивность.
– Я тебя никогда раньше не видел.
– Я учусь в Соммервилле. И в отличие от некоторых действительно учусь. По-моему, учебные заведения созданы именно для этого.
– Вполне возможно, – равнодушно прокомментировал я ее заявление.
– По крайней мере если в результате удается добиться того, чего хочешь, – улыбнулась Джессика. – А чего ты хочешь сейчас?
Она еще раз оценивающе оглядела меня с головы до ног. Это был достаточно красноречивый ответ.
Некоторое время я молча смотрел ей в глаза, а потом сказал:
– Оставайся со мной сегодня ночью.
– Это то, чего хочешь ты?
– Да.
– А ты всегда добиваешься желаемого?
– Почти.
– Но не всегда?
– Не всегда. Могу я еще раз тебя увидеть?
– Думаю, что это будет не так уж сложно в таком замкнутом пространстве.
Я рассмеялся, чувствуя, что немного прорвал ее оборону. По крайней мере, в ней появилась какая-то неуверенность, которой раньше не было.
– Поедем завтра покатаемся на машине?
– В знаменитом «мерседесе»? Наслышана. Но завтра ничего не получится. Приезжают мои родители. Может быть, послезавтра.
– А ты познакомишь меня с твоими родителями?
Чувствовалось, что вопрос застал ее врасплох, но она очень быстро сориентировалась. Теперь ее глаза снова смотрели уверенно и немного насмешливо.
– Хорошо. Приходи к чаю. К половине пятого – Джессика огляделась по сторонам и улыбнулась. – А если тебе так уж не хочется оставаться этой ночью в одиночестве, рекомендую Розалинду Пербрайт. Твой друг Генри, похоже, с ней уже закончил, но мне кажется, что она не будет возражать против продолжения. По крайней мере, раньше с ней такого не случалось.
Я сделал вид, что удивлен подобным проявлением заботы.
– А ты разве не будешь возражать, если я действительно пересплю с ней сегодня?
– Чего ради?
– Ну, скажем, мне бы это было приятно.
– Ладно, в таком случае считай, что я возражаю. Может быть, мне еще следует утром дать ей пощечину? Или ты предпочитаешь, чтобы я дала ее тебе?
– Пожалуй, нет. Трижды в неделю – это уже перебор.
– Значит, у тебя такое лицо – располагающее к пощечинам.
– Благодарю за комплимент. То же самое могу сказать и о тебе.
Джессика рассмеялась и подставила щеку. Сжав руками ее лицо, я прижал ее к стене, чувствуя сквозь неплотно связанное платье обнаженное шелковистое тело. Слегка приоткрыв губы, она смотрела на меня снизу вверх, и внезапно я понял, что ей хочется того же, чего и мне, – быть вместе немедленно, сейчас, невзирая на все происходящее вокруг.
Я наклонился поцеловать ее и одновременно почувствовал, как рука Джессики начала ласкать меня сквозь джинсы. Застонав, я запустил пальцы в ее волосы и в какое-то мгновение даже испугался, что кончу.
Но внезапно она резко оттолкнула меня и, небрежно проронив «чао», вышла из комнаты.
На следующий день мне не удалось познакомиться с родителями Джессики: они по какой-то причине не смогли приехать. Что, впрочем, было к лучшему, потому что у меня все равно был матч по регби, о котором я совсем забыл. Я пригласил на него Джессику, но она не проявила к данному событию ни малейшего интереса.
В течение следующего месяца я видел ее несколько раз и почти всегда в компании богемного вида приятелей и приятельниц, которые, судя по всему, составляли основной круг ее общения. Если же нам все-таки удавалось остаться наедине и я затрагивал тему секса, она лишь устало вздыхала:
– Неужели ты не можешь думать ни о чем, кроме этого?.. Знаешь, в жизни ведь существует множество других интересных вещей.
Сама Джессика в свободное от изучения истории живописи время постоянно отправлялась то в Халл, то в Дейдженхэм, чтобы, например, уговорить жен рыбаков присоединиться к забастовке швей за равную оплату труда с мужчинами. Я понимал, что она дразнит меня, и охотно позволял ей это, зная, что все равно очень скоро дело закончится постелью, после чего я спокойно отправлюсь на поиски новых приключений.
В ту пору я стал гораздо больше времени уделять лекциям и индивидуальным занятиям, выбросив из головы Джессику вместе с ее феминизмом. В недалеком будущем она сама убедится, что не так просто приручить Александра Белмэйна.
Все это продолжалось до тех пор, пока Генри однажды не сказал мне, что она спит с Гаем Гиббертом. И тогда я, как дурак, шагнул прямо в расставленную ловушку. На мое приглашение поужинать вместе Джессика ответила официально-вежливой запиской, извещавшей меня, что на этот вечер у нее другие планы. Я пришел в ярость. Однако здесь же она сообщала, что на следующий день приезжают ее родители и, если у меня еще не пропало желание познакомиться с ними, она ждет меня к чаю в половине пятого.
Скомкав записку, я швырнул ее в угол и отправился на поиски Розалинды Пербрайт, чтобы хоть немного потешить свое уязвленное самолюбие.
И тем не менее на следующий день к половине пятого я отправился в Соммервилльский колледж. Я даже потрудился откопать наименее рваные джинсы и попросил медсестру из Радклиффа, с которой время от времени спал, погладить мне приличную рубашку. Я злился на самого себя, но еще больше на Генри, которого мои тщательные приготовления откровенно забавляли.
Джессика и ее родители ждали моего прихода. Они решили устроить пикник, и, погрузившись в «бентли» ее отца, мы отправились на природу. Остановившись где-то по дороге к Стратфорду, мы нашли «славное тенистое местечко», потому что миссис Пойнтер на солнце могло сделаться дурно.
Расположившись у обочины дороги, мы наверняка представляли собой на редкость нелепую картину, но казалось, что, кроме меня, этого никто не замечал. Вскоре между Джессикой и ее отцом завязался ожесточенный спор на тему, можно ли допускать женщин к работе на бирже.
– Никогда в жизни не слышал большей ерунды. Женщины! На бирже! И какую же нелепицу вы придумаете в следующий раз? – бурчал мистер Пойнтер, отправляя в рот очередной кусок курицы.
Миссис Пойнтер, включив небольшой вентилятор на батарейках, подставила лицо потоку прохладного воздуха. Это вызвало презрительный взгляд со стороны Джессики, но, к моему великому облегчению, положило конец ее спору с отцом. Не возражая ему больше, она подлила мне немного вина. Я изо всех сил боролся с желанием поминутно смотреть на часы. А ведь это мог быть такой приятный день! Если бы только этот старый дурак заткнулся, а еще лучше, если бы мы с Джессикой были наедине.
– Итак, молодой человек, – снова заговорил мистер Пойнтер, ковыряя во рту зубочисткой, – что же вы изучаете?
– Юриспруденцию.
– Ну да, конечно же, юриспруденцию. Я как-то встречал вашего отца. Сейчас уже не могу вспомнить, где. Наверное, в парламенте. Как он поживает?
– Спасибо, сэр, судя по нашему последнему разговору, неплохо.
– Как здесь жарко! – пожаловалась миссис Пойнтер. – Дорогая, принеси, пожалуйста, мой зонтик. Он остался в машине. Джессика такая славная девушка, – сказала она, глядя вслед дочери. – Вы давно знакомы?
– Не очень, – честно ответил я.
Миссис Пойнтер задумчиво кивнула и как будто полностью утратила ко мне всякий интерес. Она сосредоточенно отгоняла мух, которые, казалось, слетелись к ней со всей округи.
Вернувшись с зонтиком, Джессика положила его па траву, рядом со мной. Она не носила лифчика, и это было особенно заметно под тонкой тканью футболки. Глядя на ее торчащие соски, я почувствовал, что джинсы стали мне непривычно тесны.
– Ему наконец удалось избавиться от этих проклятых цыган? – снова заговорил мистер Пойнтер.
Я напрягся, и Джессика, мгновенно почувствовав это, поспешила сменить тему.
– Кстати, вы давно не получали известий от Лиззи? Мне она уже сто лет не писала.
– Она где-то в Турции, – поддержала разговор миссис Пойнтер. – Бог знает, зачем ее туда понесло. Остается надеяться, что она не подцепит там какой-нибудь заразы.
– Лиззи – моя сестра, – пояснила Джессика. – Она бросила университет и отправилась путешествовать, чтобы обрести себя. С тех пор мы уже два года ее не видели.
– Весьма своеобразный способ обрести себя, – заметил я.
– Своеобразный? – вмешался возмущенный мистер Пойнтер. – Я бы скорее сказал – крайне безответственный.
– Ну, и это тоже, – вежливо согласился я.
Джессика хихикнула.
– Вы давно знакомы? – Блаженно прислонившись спиной к дереву и прикрыв глаза, миссис Пойнтер, судя по всему, совершенно забыла, что уже задавала этот вопрос.
– Нет, не очень, – зевнула Джессика. – Александр хочет, чтобы я переспала с ним. Как ты думаешь, мам, мне стоит это делать?
Я поперхнулся вином.
– О Господи, дорогая, я не знаю. А что, это необходимо?
По-прежнему не открывая глаз, миссис Пойнтер мило улыбалась. Мистер Пойнтер дожевывал очередной кусок курицы и явно скучал.
Вытянувшись на траве, Джессика весело рассмеялась:
– Честно говоря, я и сама не знаю. – Внезапно, резким движением вскочив на ноги, она протянула мне руку. – Пойдем прогуляемся.
Я пробормотал что-то невнятное, встал и последовал за ней. Но, оказавшись вне пределов слышимости, не удержался и спросил:
– Зачем надо было это говорить?
– Просто так. Это стоило сказать хотя бы ради того, чтобы посмотреть на выражение твоего лица.
– А как они к этому относятся? К тому, что ты спишь с мужчинами.
– До сих пор, судя по всему, им это было совершенно безразлично.
– В таком случае у тебя очень своеобразные родители. Особенно если учесть, что у них не сын, а дочь.
– Значит, если бы у них был сын, то это было бы в порядке вещей?
– Не я придумал эти условности.
Резко остановившись, Джессика повернулась и посмотрела мне в глаза:
– Для меня не существует условностей, Александр.
В эту минуту она была очень красива. Светлые волосы, небрежно собранные на макушке, длинными локонами спадали на шею и плечи. Умные глаза смотрели пристально и живо. Джессика явно ожидала моей реакции на свои слова и была разочарована тем, что ее не последовало. Но она ничем не выдала этого. Запрокинув голову и подняв руки к небу, она снова заговорила так, словно декламировала стихи:
– Александр, ответь мне пожалуйста. Я должна это знать. Как ты думаешь, кто я такая на самом деле? Какова моя истинная цель в этом мире?
Я уже не первый раз слышал от нее подобные вопросы и понимал, что они действительно волнуют ее. Взглянув на нее сейчас, при ярком солнечном свете, я вдруг понял, что Джессика по-прежнему остается для меня совершеннейшей загадкой. А эти непрекращающиеся поиски смысла жизни только отдаляли ее от меня. Хотя в некотором роде это делало ее еще более желанной. Я хотел овладеть этой девушкой и стать единственной целью в ее жизни.
– Все зависит от того, что ты подразумеваешь под целью в жизни. Если она для тебя – синоним слова «судьба», это одно, а если ты таким образом определяешь свое профессиональное продвижение и карьеру, то это совсем другое.
Джессика посмотрела на меня слегка удивленно. Я почувствовал, что она заинтригована. Ведь я не только впервые отнесся к ее словам всерьез, но и сказал нечто дающее ей пищу для размышлений.
– Мне кажется, ты поставил своей целью проникнуть в мой внутренний мир. – С этими словами Джессика медленно побрела дальше.
Испытывая огромное облегчение, что рассуждения о смысле жизни, судя по всему, позади, я последовал за ней. День был действительно жарким. Казалось, даже окружающая природа лениво дремлет, нежась в солнечных лучах. Тратить же прогулку по чудесным полям Оксфордшира на философские беседы было попросту жаль.
В молчании мы дошли до изгороди, отделяющей это поле от соседнего. Джессика легко перелезла через невысокую ограду, но, когда я собрался последовать за ней, остановила меня.
– Как ты думаешь, – спросила она, стоя по другую сторону изгороди, – может быть, нам стоит до нести наши отношения до логического завершения?
С трудом сдержав стон, я оглянулся по сторонам, пытаясь собраться с мыслями, чтобы не ударить в грязь лицом и дать достойный ответ на столь витиеватый вопрос. Когда я снова посмотрел на Джессику, се влажные губы блестели в солнечных лучах, а волосы были распущены по плечам.
– Думаю, что стоит, – улыбнулась она. – И я хочу, чтобы мы оба были обнаженными.
Эти слова еще больше возбудили меня, и, коснувшись Джессики, я прильнул к ее губам. Взяв мою руку, она положила ее на небольшой холмик груди.
– Сильнее, – простонала она, когда я сжал пальцами ее сосок. – Сильнее.
В мгновение ока я оказался по ту сторону ограды. Руки Джессики скользнули вниз и начали расстегивать мои джинсы. Потом она выскользнула из футболки, но когда я попытался расстегнуть ее молнию, решительно отстранила меня.
– Я сама. Лучше раздевайся одновременно со мной.
Обнаженные, мы пошли дальше по полю. Пшеница доходила нам только до пояса, но вокруг все равно не было ни души. Через некоторое время Джессика остановилась и опустилась на колени, увлекая меня за собой. Я держал ее голову и, целуя ее, чувствовал мягкость и податливость горячего рта и легкие прикосновения зубов. Когда она отстранилась от меня, я опрокинул ее на спину и опустился вниз так, чтобы моя голова была на уровне треугольника вьющихся светлых волос.
Почувствовав, что мышцы Джессики начали спазматически сокращаться, я быстро сел и широко раздвинул стройные ноги, готовясь войти в нее. Она лизала мои губы, нежно покусывая их, и ее острые ноготки впивались мне, в спину. Я лег сверху и, подняв ее голову так, чтобы видеть лицо, вошел в нее одним резким движением. Джессика закричала. Я остановился, после чего стал входить в нее снова и снова. Я понимал, что причиняю ей боль, но ее, казалось, это только сильнее возбуждало, потому что она просила еще и еще. Чувствуя, что скоро кончу, я снова и снова входил в нее. Я хотел еще раз услышать ее крик. Заглянув мне в глаза, Джессика рассмеялась:
– Подумай о своей жизни, Александр. Подумай обо всем, что в ней было и есть, и отдай мне это. Я хочу тебя всего, без остатка!
Впившись в ее губы, я одним резким движением так высоко поднял ее ноги, что колени почти коснулись плеч.
– Да, так, – простонала она. – Теперь я чувствую, что ты весь мой. Иди же ко мне, Александр! Иди! – Я смотрел на ее искаженное от похоти лицо и вдруг услышал вопрос, который заставил меня по холодеть: – А она была так же хороша, как я? Твоя цыганка?
Увидев выражение моего лица, Джессика расхохоталась.
– Неужели ты сейчас думал о ней? – спросила она, извиваясь подо мной и запустив пальцы в мои волосы. – Об этой цыганской потаскушке?
Мои руки сжали стройную шею с такой силой, что еще немного – и я бы ее задушил. Снова и снова я резко входил в нее, не щадя, не обращая внимания на просьбы остановиться. Всем своим весом я прижимал ее к земле. Пусть кричит, пусть вырывается, она должна заплатить мне за свои слова. В момент наступления оргазма я смог выкрикнуть лишь одно-единственное имя, и мое тело обмякло.
Когда Джессика наконец попыталась пошевелиться, я перекатился на спину, по-прежнему не глядя на нее. Я чувствовал ее дыхание и слышал, как она снова начала двигаться.
– Посмотри же на меня, – прошептала она, по ворачивая мою голову.
Я посмотрел. Джессика мастурбировала. Но это нe вызвало во мне ничего, кроме отвращения. Заметив это, она отрывисто рассмеялась, после чего почти сразу ее тело выгнулось дугой, сотрясаемое волнами оргазма. В тот момент я испытывал к ней только ненависть.
– Итак, значит, ее звали Элизабет, – констатировала Джессика, когда мы вернулись к ограде и начали одеваться. Глядя, как она натягивает джинсы на свое хрупкое тело, я с трудом подавил желание ее избить.
– Ты все еще злишься? – Поняв, что я не собираюсь отвечать, Джессика продолжала: – Но если ты хоть на секунду задумаешься о только что происшедшем между нами, то поймешь: эта злость и была основной причиной наших занятий любовью. Тебе было необходимо заглянуть в себя – только это может помочь справиться с болью.
– Какой болью? Если понятия не имеешь, о чем говоришь, то, по крайней мере, молчи!
– Нельзя быть таким озлобленным на весь белый свет, Александр. А ведь ты чудовищно озлоблен. Я хочу помочь тебе преодолеть эту злобу внутри себя. Я обещала федерации, что сделаю это, и, похоже, сделала, хотя сам ты этого еще не понимаешь.
– Федерации?! Ты хочешь сказать, что вы обсуждали меня во время своих лесбийских оргий? Да тебе лечиться надо!
– Нет, Александр. Это тебе надо лечиться. Судя по тому, как ты обращаешься с женщинами, ты действительно болен. Пойми, что, оскорбляя нас, ты оскорбляешь себя. И я оказалась права – это все потому, что ты по-прежнему тоскуешь по своей цыганке. Неужели память причиняет тебе такие страдания?
Я отвернулся.
– Бедный Александр! – проворковала Джессика.
– Может быть, мы все-таки сменим тему? – огрызнулся я.
– Конечно, сменим. Но если я смогла понять и принять этот факт, то почему ты не сможешь сделать того же самого? В конце концов раз уж мы собираемся пожениться, мне придется жить и с ней тоже, разве не так?
Я резко обернулся, не веря свои ушам:
– Что-что мы собираемся сделать?!
Джессика засмеялась, и в этот момент я ненавидел ее так, как никого и никогда с того самого дня, как узнал правду об Элизабет.
Она начала перелезать через изгородь, и я схватил ее за руку:
– А теперь, Джессика, я хочу, чтобы ты крепко-накрепко запомнила одну вещь. Я не имею ни малейшего желания жениться на тебе, равно как и ни на ком другом. Так что…
– Договорились. – С этими словами Джессика чмокнула меня в щеку, легко перепрыгнула через ограду и побежала по полю обратно, к тому месту, где остались ее родители.
